Репатриировавшись в Израиль в начале 1990-х, выпускник ленинградского театрального института, мог получить «прописку» в одном из существующих театров и через энное количество лет почивать на лаврах заработанной популярности, но он выбрал для себя другое и в итоге остался самим собой – Михаилом Теплицким, актером, режиссером, телеведущим.
Однажды он сыграл самого себя – режиссера Михаила Теплицкого в документальном фильме Петра Мостового «Сцена». На мой взгляд, это была его лучшая роль. Впрочем, сам он так не считает…
- Страшила из детского спектакля «Волшебник Изумрудного города» был моим первым героем, я и по сей день считаю его своей лучшей ролью. В театр я попал благодаря старшему брату. Он участвовал в самодеятельности, которой руководил Семен Михайлович Штейнберг, и играл пионера-героя Ваню Окопова. Брату накручивали на голову повязку и рисовали аккуратный красный кружочек крови. На меня, как на ребенка это, конечно, очень сильно подействовало… Я тоже начал играть в спектаклях студии Семена Михайловича, а где-то через год попал на телевидение – меня взяли ведущим в детскую программу «Почемучка».
Из Баку я уехал рано, в 17 лет. Решил поступить в ЛГИТМиК (Ленинградский государственный институт искусства театра, музыки и кинематографии – Ш.Ш.) на актерский курс Зиновия Яковлевича Корогодского. Вообще-то это настоящее чудо, что меня туда приняли. Я в то время тогда был мальчиком совсем не худым, и в приемную комиссию не вошел, а вкатился. Правда, от голоднйо общежитской жизни к третьему туру сбросил килограммов 25 и стал вполне «смотрибельным». Когда через пару лет Корогодского «ушли» (там была целая история), наш курс перестал существовать, отсрочка от армии уже не действовала, и мне пришлось два года отслужить в стройбате. Доучивался я уже на курсе Игоря Горбачева, после чего сразу уехал в Израиль.
В Израиль я прибыл с рекомендательным письмом для Евгения Арье, возглавлявшего театр «Гешер», но я туда не пошел и письмо выбросил. Мне хотелось быть еврейским актером в еврейской стране, при том, что все мои еврейские педагоги, будучи хорошими знатоками театрального дела, меня от этого отговаривали. Но мной тогда всецело владела такая вот романтическая идея и я совершенно сознательно не пошел в «русский» театр. Правда, лет через 10 мне все-таки пришлось поработать несколько лет в «Гешере», так получилось…
Итак, прибыв в Израиль, я пошел в театральную школу «Бейт-Цви» и целый год учил иврит по своим ролям. Там выпускали по 20 в год и меня сразу поставили на «конвейер».
Мне было 22 года, я хотел жить и работать в Израиле и мог осуществить это разными способами, что, собственно, и делал. Два года я был актером местного ТЮЗа. Потом меня позвали в русский проект в «Габиму», где Володя Портнов ставил пьесу Семена Злотникова «Мутанты». К сожалению, мы сыграли всего четыре спектакля, после чего проект свернули, зато я впервые вышел на сцену настоящего, большого театра. Потом я какое-то время поработал в «Антрепризе» Михаила Козакова, сыграл несколько ролей на идиш в театре «Идишпиль»... А дальше в моей судьбе произошел неожиданный поворот.
В Израиль приехал актер Гена Венгеров, работавший тогда в Германии. Он увидел меня в спектакле «Идишпиля» и увез с собой в Германию кассету с моей записью. Там затевался грандиозный международный проект европейского театрального союза, куда набирали молодых актеров из разных стран. Готовилась необычная постановка спектакля по пьесе Шекспира «Сон в летнюю ночь», где каждый должен был играть роль на своем родном языке, символизируя объединенную Европу. И меня в этот проект взяли! Возглавлял его Джорджио Стреллер (итальянский режиссер, крупнейшая фигура национального и европейского театра второй половины ХХ века – Ш.Ш.). Я думал, он давно умер, и когда увидел его на премьере, то был потрясен самим фактом, что он, оказыавается, жив! Стреллер выглядел как персонаж из фильма Фелинни – в шубе, с тростью, перстнями. Он трепал меня по щеке, что-то бормоча по-итальянски. Я не понимал ни слова, но было ощущение: приехал барин, и все должны пасть на колени.
«Сон в летнюю ночь» вошел в десятку лучших спектаклей Европы 1995 года. В нем играли 14 актеров из девяти европейских стран и я – из Израиля. Мне досталась роль Лизандра, я играл на иврите, одна партнерша отвечала мне по-итальянски, а вторая – по-английски. В сцене, где любовники гоняются друг за другом, звучали четыре языка. Наш «Сон в летнюю ночь» открывал Берлинский фестиваль и имел оглушительный успех.
Как и следовало ожидать, мой успех за границей никого в Израиле не потряс и не вдохновил. В «Габиме» мне сказали: «А чего ты вообще вернулся? Оставался бы там». У меня и в самом деле была возможность остаться в Германии, где мне предложили контракт на год и четыре роли. Но я отказался. Только-только выучил иврит, а тут придется учить роли на немецком… И вообще мне казалось, что после успеха на Берлинском фестивале меня будут каждый день куда-то приглашать, но этого не произошло, - смеется. – Правда, позже я поработал в небольшом театральном проекте в Англии, потом, спустя несколько лет, опять оказался в Германии - сыграл в спектакле «Дон-Кихот». В конце 1990-х вернулся в Израиль и решил показаться в «Гешере». Мне предложили заменить в «Деле Дрейфуса» погибшего Рола Хейловского. Я сыграл Даню Иволгина в «Идиоте», Тузенбаха («Три сестры»), Карандышева («Бесприданница»), Мистера Бринка («Мистер Бринк»), после чего мое сотрудничество с «Гешером» сошло на нет, чему я был даже рад. Я не создан для того, чтобы быть актером в труппе. Всякие жесткие рамки для меня тесны, при том, что я человек достаточно компромиссный, но, видимо, не настолько…
После «Гешера» я некоторое время путешествовал по израильским театрам – «Габиме», «Камерном» (где нахожусь до сих пор), но в составе труппы больше нигде не числился - приходил на конкретные роли. Параллельно мы создавали с Игорем Березиным театр «Маленький», я вел на девятом канале передачу «Прелести жизни», занимался чем-то еще…
К счастью, я научился отовсюду уходить хорошо. Из «Маленького» я впоследствии ушел так же спокойно, как из «Гешера». В «Маленьком» я был актером и директором, а Игорь - режиссером. В тот момент, когда я понял, что сам хочу ставить спектакли, я ушел. Это было верное решение. Делить на двоих такой маленький театр было глупо. Мы с Игорем и по сей день остается большими друзьями.
Кстати, свой первый спектакль я поставил еще в «Бейт-Цви» - «Капкан для одинокого мужчины». Позже был постановщиком спектакля в «Габиме» - «Смех лангусты», где Леа Кениг играла Сару Бернар. А вот театральным педагогом никогда себя не считал – это не мое. Мне интересно взять пьесу и поставить по ней спектакль. В роли учителя себя не вижу - скучно.
Года три назад волею случая я вновь оказался вовлеченным в русский театральный процесс в Израиле. Появился интересный проект, для него нашлись деньги, собралась хорошая компания. Мы выпустили спектакль по произведениям Гришковца, Аксенова и Радзинского «Город у моря». Потом был еще один спектакль – «Неприличные истории». Это был такой андерграудный вариант – театра в подвале.
Что со мной происходит теперь? Сам я пытаюсь не играть – за последние полгода отказался от четырех ролей. Актерская профессия очень зависимая, мне трудно находиться в подчинении у режиссера, когда ты должен чему-то соответствовать, с чем-то соглашаться… Я часто не соглашаюсь. Потому это мне и неинтересно. Сейчас я достаточно серьезно сосредоточен на театре «Контекст», куда привел ту самую команду из предыдущего «русского» проекта. Мы уже сыграли «Квартет», «Стулья», есть новые интересные идеи. Хочется, чтобы из всего этого выросло что-то большое и настоящее. Тем более, что у нас есть стационар в Ашдоде и поддержка местного муниципалитета, который хотел бы иметь в городе свой театр.
В отличие от театра "Маленький», наш «Контекст» начинался с других позиций: у «Маленького» есть статус и государственные дотации, но нет своего здания. А у нас – все наоборот. Есть здание, но нет пока государственного статуса.
Я по-прежнему параллельно занимаюсь сразу несколькими проектами. Веду получасовую программу "Личный интерес" на YES-радуга. Уже отсняли 48 программ, где я беру интервью у известных русскоязычных деятелей. Обстановка в студии очень камерная, домашняя, люди чувствуют себя комфортно, рейтинг у передачи хороший. Возможно, будет второй ее сезон. Что касается других телепроектов…Мы провели в прошлом году при поддержке Центра интеграции такой необычный фестиваль историй, где люди поднимались на сцену и рассказывали реальные случаи, которые с ними произошли за 20 лет израильской жизни.
- А что произошло с вашей романтической идеей о еврейском театре в еврейской стране?
- Я поставил спектакль по Шолому Алейхему «Главное – забыл» (история, рассказанная в письмах) и сыграл в нем с Эсти Сведенской. Мы показали его раз 60 в театре «Тмуна» и на разных фестивалях. Я страшно горжусь тем, что нам удалось пробиться к настоящему Шолому Алейхему сквозь слой пыли: под широко растиражированной скетчевостью Алейхема просматривается очень серьезный писатель…
- Трансформировалась ли ваша идея еврейского театра за последние 20 лет?
- Если бы мне удалось получить на нее финансирование, я бы занимался только еврейским театром. Вопрос – насколько такой театр сочетается с Израилем, где выпускается огромное количество спектаклей, и сам процесс напоминает некую театральную индустрию, где творчество поставлено на поток…Все достаточно жестко, есть система абонемента. Спектакли идут полтора-два часа: мелодрама или комедия – это то, чего хочет зритель. Если спектакль не отыграли 200-300 раз, считается – провал. И в цене уже не столько творческие и художественные показатели, сколько производственные… В прошлом году в Израиле было куплено 5 миллионов билетов в театр: мы вышли в числе первых в мире по количеству зрителей на душу населения страны. Но это обман. Ведь речь идет не о настоящем театральном зрителе, а о любителях такого вида развлечений, который представляет собой израильский театр.
- Ваш роман с израильским кино, похоже не сложился. До сих пор видела вас только в одном фильме – «Сцена».
- С кино надо «совпасть» – так, как совпал, например, Володя Фридман. Мой «тип» в израильском кино не востребован. Я бы, скорее, подошел для российских фильмов.
- Вы верующий?
- Все, что есть в иудаизме я воспринимаю, как свое – от рождения до смерти, но при этом не нуждаюсь в посредниках между собой и Всевышним. Я соблюдаю кашрут так, как я его понимаю – не смешиваю мясное с молочным, не ем свинину. Но в Шабат я работаю.
- Как вы относитесь к политике и политикам?
- Отчетливо понимаю, как много во всем этом игры. Мне бы хотелось видеть в политике побольше разумных и честных людей, которые находили бы умные решения. Я приехал сюда из коррумпированного Союза с некими иллюзиями по отношению к Израилю, но довольно быстро от них избавился, когда и тут разглядел ту же продажность и коррупцию, когда властьимущие больше заботятся о том, чтобы набить собственный карман.
- Вы ранимый человек?
- Я, как все творческие люди, в меру закомлексованный, но не слишком. Когда приехал в Израиль и услышал от одного режиссера: «Я ищу актеров, которые не предают», то сразу сказал: «Вычеркните меня из этого списка». Ясно, что существует некая договоренность между актером и режиссером, но она не должна быть кабальной, превращать человека в раба. Мне, как режиссеру, интересно работать с равными людьми, чтобы мне с ними было интересно находить какие-то интересные вещи в процессе репетиций. С другой стороны, мне страшно даже думать об уходе актеров и о пустом зале. Я не очень верю режиссерам, которые говорят: «Мне плевать, сколько человек сидит в зале!» Театр для того и существует, чтобы сюда приходили люди, сопереживали действию, смеялись и плакали. Одним словом, что-то с ними должно в стенах театра происходить. Если зал пустой – это катастрофа. Когда уходят актеры – это очень тяжело. Неправда, что нет незаменимых. Заменяют одного актера – и меняется весь спектакль, ничего тут не поделаешь…
- Предпоследний вопрос…
(опережает, бросая взгляд в сторону клетки, стоящей на полу):…как зовут вашего кролика?
- А как, кстати, его зовут?
- Старшая дочь зовет его Мули, а младшая – Шмуликом. А он ни на то, ни на другое не откликается. Ему на нас плевать. Мы для него существа, которые его кормят и чистят его клетку, не более того.
- Ну и самый последний вопрос: а вы хотели ли бы что-то изменить в своей жизни, если бы появилась такая возможность?
- Нет, я ни о чем не жалею, за исключением того, что касается близких, которые ушли. Год назад я потерял маму…Все остальное либо поправимо, либо не так уж важно: случилось – и случилось. Наверное, я, как и все, принимал множество неправильных решений. Но это были мои ошибки, они меня чему-то научили. И вообще если ничего не отчебучивать, жизнь станет слишком правильная и…скучная.