3
Тринадцать лет назад, когда умер Шарль Мудрый, так и не успевший заключить политически выгодный брак между своим сыном и дочерью герцога Баварского-Ингольштадского, дело до конца довел опекун его сына - Филипп Бургундский. Ради того, чтобы иметь сильных союзников в Германии, он привез племяннику в качестве невесты 15-летнюю Елизавету, которую на французский манер все стали называть Изабо.
Ах, какие это были времена!
Народ тогда обожал свою королеву, отдавая должное её застенчивому взгляду, нежному цвету лица и безупречному вкусу. Изабо сама придумывала себе наряды, головные уборы и, желая скрыть маленький рост, ввела в моду каблук, так выгодно изменивший осанку дам французского двора. А еще – глубокое декольте, потому что ей всегда было что показать.
Изабо вздохнула, глядя в зеркало. Свободной рукой натянула сорочку на груди так, чтобы четче обозначились формы и залюбовалась отражением.
Да, грудь у нее – всем на зависть, даже несмотря на выпирающий живот и предыдущие двенадцать беременностей. Хорошо еще, что организм у Изабо обладает удивительным свойством восстанавливаться очень быстро. Не будь этого, все вынашивания и роды совершенно бы её изуродовали. Уж и так - по словам врача - последняя беременность завершилась трагично именно потому, что случались они слишком часто. Новорожденный мальчик умер почти сразу, а ведь она хотела назвать его Филиппом, в честь старого герцога Бургундского и вопреки всем возражениям со стороны Луи…
Изабо поникла и отпустила сорочку.
Ну вот - теперь возражать некому. Она вольна назвать будущего ребенка как хочет. И сейчас, скорей всего, назвала бы мальчика Луи. Жаль только, что и он должен умереть. Если и не в буквальном смысле, что было бы благом и для него и для неё, то для двора и света этот ребенок вообще не должен существовать.
А жаль. Возможно, он стал бы любимым…
Из двенадцати детей, которых родила королева, живы лишь семеро. Но даже из них любит она далеко не всех. Пожалуй, больше всего старшего Луи - он дофин и сможет, если что, заступиться за мать. Да еще малышку Катрин, потому что она, как никто, напоминает своего убитого отца.
Но четырехлетнего Шарля Изабо видеть не может!
Уж этот точно от короля…
Как только стало возможно, она отослала сына в Пуатье, несмотря на шушуканья при дворе и косые взгляды за спиной. Отослала, чтобы не маячил перед глазами и не напоминал о дне своего зачатия.
По телу королевы пробежала дрожь отвращения, и двойник в зеркале тоже задрожал.
Мужа своего она никогда не любила.
Шарль не понравился Изабо при первой же встрече. Он сразу показался ей слишком нервным, похотливым и мало понятным из-за того, что то и дело впадал в крайности: то вдруг начинал себя вести, как человек, ни от кого не зависящий, то шагу не мог ступить без одобрения вчерашних опекунов. Но понимая с раннего детства, что брак для неё - это обязанность, которую следует принимать любой, молодая королева старалась сдерживать растущую неприязнь к супругу. "Стерпится - слюбится", - повторяла она слышанное где-то выражение и терпела, пытаясь быть всегда любезной и милой и ожидая, когда же наконец слюбится.
Однако роскошь французского двора и всеобщее льстивое обожание скоро заставили думать, что достойна она большего. И тут случилось непоправимое! Голубые глаза молодого герцога Орлеанского однажды взглянули на неё далеко не по-родственному, и стало ясно как Божий день, что с супругом не слюбится уже никогда. Страсть, особенно острая из-за того, что была запретной, поглотила Изабо целиком и показала, как счастлива может быть женщина в любви.
С тех пор она еле терпела слюнявые поцелуи мужа и его суетливые полубезумные ласки. А тот словно раззадоривался отвращением жены. Являлся в её покои с каким-нибудь подношением и, улыбаясь, приговаривал: «Я порадовал вас, душенька. Теперь порадуйте и вы меня». И только воспоминания о тайных - таких бесконечно сладостных - свиданиях с Луи и надежда на новые спасали Изабо во время тягостных обязанностей на супружеском ложе.
Где уж тут было замечать кривоногого коротышку со злым лицом, который то появлялся в тени своего отца, то исчезал во главе армии, воевавшей где-то за тридевять земель! Там он ухитрился попасть в плен и был выкуплен как герой, но даже тогда привлек внимание королевы лишь размером выкупа да скандалом, связанным с его долгим возвращением.
Что поделать: рядом с Луи Бургундцу не хватало красоты и роста, а рядом с отцом – герцогом Филиппом – власти. Власть же, как Изабо со временем осознала, куда привлекательней красоты. Не зря она всегда тепло относилась к старому герцогу. Была благодарна за брак, который сделал её королевой, и никогда не забывала поддержки, оказанной герцогом Филиппом в те трудные летние дни 92-го года, когда безумие, впервые поразило её супруга.
Что уж теперь притворяться… Любовь - любовью, однако закрывать глаза на то, что Луи оказался не способен управлять страной, было бы большой глупостью. Кое-как Изабо сумела убедить честолюбивого герцога Орлеанского переложить большую часть королевских обязанностей на дядей – герцога Бургундского и герцога Беррийского, а самому утонуть в море любовных утех, расточительства и беззаботности. Но это было так сложно! Луи изо всех сил упирался, требовал полной власти, и только дипломатичность герцога Филиппа позволила устроить так, чтобы все остались довольными. Изабо считалась регентшей, которую ради её же безопасности удалили от безумного Шарля. Луи, изображая короля, сорил деньгами направо и налево и вводил новые налоги, поднимая муть плебейского негодования. А герцог Филипп любезно закрывал глаза на всё, устраивая дела свои, своего герцогства и старшего сына.
Он предоставил Луи рыть себе могилу собственными руками.
Но это Изабо понимает только теперь. Тогда же она совсем потеряла голову от свободы, от любви и кажущейся абсолютной власти!
В те счастливые времена она еще жалела коронованного безумца. Сажать под замок его не осмеливались, но он сам целыми днями дрожал в своих покоях и бросался с криком «Измена!» на любого вошедшего…
О Господи, как же сложно тогда было искать ему слуг! Все боялись.
Изабо и сама долго не могла без дрожи слушать рассказы очевидцев о позорном окончании похода на Бретань. Словно наяву вставали перед ней убитые мужем беспечные дворяне, а в ушах так и стоял звон и скрежет его меча о железные доспехи тех, кто, решился все же подъехать и усмирить обезумевшего монарха.
Нет, нет! Она бы не хотела увидеть в один прекрасный день, как супруг несется на нее с криком «Измена», пусть даже и с волосяной подушкой в руках…
Но в те годы он бы на нее еще не кинулся… На любого другого - да, но только не на нее – вожделенную жену, припав к груди которой, Шарль засыпал как доверчивый ребенок. И она изредка дарила ему эту радость, приезжая в Лувр как укротительница, как спасительница и ангел утешения!
Эх, придушить бы полоумного идиота прямо тогда!
Но Изабо была слишком счастлива. Великодушная в своём счастье даже пыталась лечить супруга и осыпала милостями любого, кто обещал хоть какое-то исцеление. Однако, ни медики, ни оккультисты всех мастей ничего не могли сделать. Разве что появилась при дворе новая игра в раскрашенные картинки, которую придумали специально для безумного короля.
А потом внезапно улучшение наступило само собой.
И, кстати, поначалу все было не так уж и плохо. В ослабевшем короле прежнего любовного пыла почти не осталось. Он даже не пытался донимать супругу как раньше, поскольку силы были уже не те.
Не осталось их и на управление страной. В итоге, даже при относительно здоровом короле владели Францией всё те же два человека: герцог Бургундский - умный и корыстный, готовый разделить страну с англичанами как хлебный пирог, лишь бы они наелись и не разевали рот на Бургундию; и герцог Орлеанский – весело разорявший отечество ради собственных прихотей.
Болван Шарль слушался их во всем, даже в минуты просветления не понимая, что эти двое пользовались как Францией, так и его женой: один со сладострастным упоением, а другой – с неизменной выгодой. Если же король вдруг начинал артачиться, его как младенца соской усмиряли каким-нибудь турниром или празднеством, по устройству которых все тут были мастера.
Впрочем, тогда Изабо подобные вещи мало волновали. Пускай себе тешатся – ей ведь тоже перепадало. Главной заботой по-прежнему оставались удовольствия, а критерием счастливой жизни было отсутствие всего, что могло бы этим удовольствиям помешать.
И королеве, действительно, мало что мешало.
Шарль, благодарный за заботу во время болезни, позволил ей оставить свой двор в особняке на улице Барбет, где Изабо укрывалась в период безумия супруга. Здесь свидания с Луи продолжились даже при здоровом муже. И были так страстны и часты, что Изабо и сама уже толком не знала, от кого у нее родились почти подряд три девочки – Мари, Мишель и Катрин.
Хотя нет, Катрин - точно от Луи: у нее такие же голубые глаза…
Зазеркалье подернулось странной дымкой, и королева почти вплотную приблизила лицо к отражению.
Какая гладкая кожа. И шея ровная, ни единой морщинки. Как долго они еще останутся такими? И не пропадет ли красота, как и прежнее её счастье - не вовремя и очень быстро?
Не дай, Господи!
Она уже стояла однажды на пороге отчаяния и до сих пор отлично помнит, как прятала под высоким воротом синяки и ссадины на этой шее!
Изабо жадно всматривалась в собственное лицо. «Не хочу, не хочу! – с отчаянием думала она. – Я каменею перед страхами и унижениями! Если Бургундец обвинит меня перед королем, начнется ад хуже того, который был, и я тысячу раз позавидую Луи, потому что он еще легко отделался!».
Пять лет назад у короля снова начались приступы безумия, и герцог Филипп почти приказал ей не покидать особняк Барбет.
Но Лувр - не тюрьма.
В лучшем случае Шарль сидел где-нибудь в темном углу, часами смотрел в одну точку и, пугаясь каждого шороха, испражнялся прямо под себя, хотя стул для испражнений всегда ставили с ним рядом.
Безумие пожирало слабую плоть всякий раз по-разному.
Но порой - бодрый и деятельный - он вдруг переходил в своем возбуждении какую-то черту, и больной разум словно кривое зеркало гнул и корежил действительность, превращая ее из опасной во враждебную. Тогда Шарль начинал бегать по Лувру в поисках оружия и раздавал оплеухи направо и налево, не разбирая, кто ему подвернулся.
Внезапно мог потребовать коня, чтобы съездить к «душеньке-королеве», а если на дворе в это время была ночь, и ему об этом говорили, впадал в ярость, все вокруг крушил и орал, брызгая слюной, что «к этой шлюхе только по ночам и ездить!». Даже в минуты просветления, приезжая внезапно в особняк Барбет, король пугал гостей Изабо молчаливым обходом зала, когда, заглядывая во все углы, вдруг задирал юбку на какой-нибудь даме и, злобно смеясь, спрашивал: «Кого это вы тут прячете?»
Изабо шутками и напускной беззаботностью старалась сглаживать неловкие моменты, но беда заключалась в том, что её вид больше не успокаивал Шарля, и двор всякий раз угрюмо замолкал при появлении короля, поскольку никто не чувствовал себя в безопасности рядом с ним.
Как-то раз он ударил и королеву. Почти случайно - так, что сам испугался сделанного. Но страх на лице жены, видимо, произвел сильное впечатление, потому что Шарль, помедлив мгновение, снова ударил её - уже нарочно. Потом еще раз и еще и неизвестно сколько бы ударов пришлось тогда на долю Изабо, не перехвати герцог Филипп руку короля, занесенную для нового удара.
А однажды… о, этот кошмар страшно даже вспоминать! Однажды король появился на улице Барбет, как всегда внезапно. Прямо с порога закричал, что верно ошибся воротами и это дом его брата. Потом подошел к карточному столу, за которым сидела Изабо с несколькими дворянами, схватил ее за подбородок и повернул лицом к себе. «Нет, не ошибся, - глумливо захохотал король, - это не Валентина Орлеанская! Смотрите, как эта шлюха похожа на мою жену, которая почему-то со мной не живет!».
Изабо стало страшно. По глазам мужа она видела, что начинается новый приступ, но рядом не было ни медиков, ни его дядей, которые единственные могли физически усмирить безумца. Попробовала отшутиться, чтобы успокоить гостей, но Шарль вдруг отскочил от нее, закрываясь руками, завопил: «Оборотень! Шлюха-оборотень!», а потом вырвал алебарду у стражника возле двери и, радостно оскалившись на разлетевшихся словно пух от метлы гостей, заорал то самое страшное: «Измена!».
Острым концом алебарды он погнал королеву из залы, потом по коридорам - до самой спальни. Там сорвал с кричащей перепуганной жены одежду, повалил на постель, изнасиловал и принялся избивать.
Крики о помощи, перемежаясь с визгом, разносились по всему дворцу; но ни гости, ни челядь, ничего не могли сделать. Король есть король. И даже безумный, он все равно остается неприкосновенным помазанником Божьим! Только когда крики перешли в хрип, и всем стало ясно, что королева вот-вот будет задушена, Гийом дю Шастель решительно бросился в спальню и, оглянувшись – не видит ли кто, ударом крепкого кулака на время усмирил обезумевшего монарха.
Шарля тут же увезли в Лувр, к медикам, которые констатировали ухудшение в состоянии больного. Синяк на лице Божьего помазанника списали на неудачный удар о древко алебарды, а фиолетово-черные отметины на шее королевы покрыл поцелуями срочно вернувшийся из Шартра герцог Орлеанский.
О, Луи тогда был в ярости! Какой повод! Какой простор для гнева и мщения! Он даже пытался развить бурную деятельность, желая всем доказать, что в делах чести не остановится даже перед братом-королем! Безопасности ради тут же отослал из Парижа Гийома дю Шастель вместе с его братом Танги, велев им затеряться в действующей армии где-нибудь на северо-западном побережье. Затем вызвал к себе Бернара д’Арманьяка и надолго уединился с ним, предложив Изабо «пока не волноваться».
Но она волновалась!
Ох, как же она тогда волновалась!
Стиснув руки, ходила из угла в угол и никак не могла отделаться от воспоминаний о рождественском бале во дворце Сен-Поль в январе 93-го. «Праздник горящих одежд» прозвали его в народе, и все были уверены, что тогда произошел всего лишь несчастный случай. Но Изабо догадывалась... нет, знала наверняка, что слишком любопытный человек с факелом, который захотел рассмотреть танцоров и подошёл для этого ближе чем следовало, сделал это не просто так, и не по своей воле.
На том балу мало кто знал о намерении короля присоединиться к группе шутников, что разделись догола, обмазали тела дегтем и налепили на себя кусочки пакли, чтобы изобразить заросших шерстью дикарей. И мадам Куси, которая своими юбками сбивала пламя с тела внезапно загоревшегося танцора тоже не знала, кого спасает…
А Луи знал.
Изабо сразу поняла это по его лицу. Брат короля сам всегда хотел быть королем… И как раз накануне он впервые узнал от возлюбленной, как страдала она от назойливых супружеских домогательств!
Что скрывать, в первый момент тогда ей стало лестно: корона и королева Франции были для Луи равноценны. Но герцог Филипп остудил ее пыл. Как только всё улеглось и стало ясно, что король не пострадал, он велел унести умерших от ожогов дворян, взял побледневшую Изабо за руку и, якобы утешая, прошептал: «Не приведи мне Господь, мадам, узнать, что это было покушение. Виновному я сразу гарантирую плаху и пьяного палача с тупым топором впридачу».
Вот тогда-то она впервые и почувствовала этот противный холодок на спине. И вполне искренний испуг звучал в её голосе, когда, бросившись к мужу, она спрашивала, все ли у него хорошо…
Впрочем, в те времена было несложно обойтись без разбирательств и шума: сражение под Никополисом и пленение лучших дворян Франции - среди которых был и Жан Бургундский - перевесило гибель нескольких шутников. Разбираться не стали. К тому же король остался жив и разве что не очень здоров – но все равно обошлось… И теплые чувства к герцогу Филиппу стали еще теплей.
Однако, в те дни после изнасилования Изабо прекрасно понимала - если Луи и сейчас что-то задумает, ему это с рук не сойдет!
Времена изменились. Пришла пора расплачиваться за долгий безрассудный кутеж.
Герцог Филипп стар и болен, не сегодня завтра умрет, а его кривоногий сын будет только рад вцепиться Луи в горло. Граф Арманьякский слишком ненавидит Изабо, чтобы хранить верность до самого конца. А сам Луи… О Боже! Луи еще ни одно дело не продумал настолько, чтобы довести его до успешного окончания – всегда что-то складывалось не так!
Нет, случись что - им уже никто не поможет. «Плаха и пьяный палач с тупым топором!»... О Боже!
Но Луи так упрям! А после произошедшего удержать его сможет только чудо… Или…
Или другая женщина!
Ах, как горько было Изабо признаваться себе в этом. Но правда есть правда: женщины Луи всегда увлекали и отвлекали. И раз уж все равно отовсюду доходят слухи, что герцог изменяет своей королеве, то почему бы не использовать эту слабость себе во благо? Тем более, что последствия изнасилования не замедлили сказаться, и беременность, замешанная на нервном срыве, протекала очень и очень тяжело…
Изабо усмехнулась отражению.
Мужчины могут сколько угодно играть мышцами на турнирах, выпячивать грудь на балах и раздувать щеки, заседая в Совете. Все они легко предсказуемы и послушны, когда женщине приходит в голову блажь поиграть с ними, или наоборот, отдохнуть от них, дав поиграть другим.
Мариетта д’Энгиен и Одетта де Шандивер… Эти дуры до сих пор уверены, что только собственными чарами смогли увлечь одна - Луи, а вторая – короля. Но фокус в том, что и та и другая были просто вовремя приведены и посажены в нужные места, где их заметили как раз в тот момент, когда заметить захотели! Спасибо герцогине Анжуйской – это она очень кстати прислала одну, а другую уже давно подсунул герцог Филипп. Самим же девицам и объяснять ничего не пришлось, быстро сообразили как им повезло.
В итоге, в то время, когда в Меюн-сюр-Евр королева Изабо корчилась в родовых схватках, рожая ненужного ей сына Шарля, в Боте-сюр-Мари мадемуазель д’Энгиен готовилась стать матерью для мальчика, которого впоследствии назовут Жан Бастард Орлеанский, граф Дюнуа. И в это же время безумный король Шарль пристраивал голову на новую грудь, которая, по его мнению, была не хуже предыдущей.
«Идиллия», - с отвращением подумала Изабо, вспоминая события четырехлетней давности. Луи тогда так пошло ее обманывал, а выскочка Мариетта совсем обнаглела. То, что она шпионила для Филиппа Бургундского – это еще полбеды, но заявить во всеуслышание в присутствии королевы, что ЕЁ герцог подарил ей замок - это вообще ни в какие ворота! И Луи тоже хорош: от свеженького раскис, размяк, решил, что весь свет просто обязан его обожать… Господи, до чего же ничтожными становятся мужчины, когда смотришь на них глазами обманутой! И какой странной начинает казаться уходящая любовь…
Королева перекрестилась. Все-таки о покойном плохо нельзя… Но и хорошего из той поры вспомнить нечего. Глупости сыпались из Луи, как остроты из королевского шута, веселя его многочисленных врагов. Париж роптал, граф Арманьякский несколько раз открыто просил одуматься, но кто б его еще слушал! Для Луи все было прекрасно: там любовь, тут любовь, власть, Париж, Франция… И собственное самодурство. О, чертов Библейский змей, ну почему ты не подсунул яблоко Мудрости Адаму?!
Пришлось отравить эту дуру Мариетту.
А тут еще так некстати умер герцог Филипп. И его кривоногий сынок стал Жаном Бургундским, получив вместе с титулом отца все его полномочия. Теперь он являлся опекуном - и не только короля, но и королевских детей. То есть, говоря по простому, получил законные права влиять на дофина и воспитывать его по собственному усмотрению!
«Плаха и палач с тупым топором...».
Как только Луи узнал, что Бургундец едет в Париж, он тут же закатил Изабо настоящую истерику. Не хочу, дескать, делить власть с этим недомерком! И потребовал немедленного отъезда с ним и с дофином в Мелен, а оттуда в Шартр.
Наивный, он думал, что все еще имеет дело со старым герцогом Филиппом! Ан нет! Жан Бургундский оказался не такой уж дурак. Хотите ехать – пожалуйста, еще и лучше, но только без дофина. Поэтому, въехав в город и узнав о выходке Луи, Бургундец даже с коня не слезал - промчался от одних ворот до других и с половины дороги вернул наследника в столицу.
Встреча, которую по слухам им устроили граф Клевский и архиепископ Льежский, была сродни национальному празднику. Свора наконец-то получила вожака, способного повести ее на крупного зверя. И политические весы закачались с перевесом все больше и больше в одну сторону.
Если Луи собирал армию для похода на Париж, якобы узурпированный Бургундцем, тот немедленно выставлял армию, превосходящую втрое. И не забывал при этом призвать в свидетели того, что действует якобы не по своей воле, все нейтральные стороны в лице герцога Беррийского, герцога Бурбонского, а также других принцев и сеньоров, которые, как согнанные с лежбища секачи, съехались в Анжу к королю Сицилийскому…
Изабо потерла лоб рукой.
Вся Франция: Булоне, во главе с сиром Арпеданом, Шартр, Дрей и Нанси с герцогом Лотарингским, клан Алансонов, а за ними даже Орлеан - Луи везде терпел политическое поражение и был обречен. Но упрямо стремился в Париж, полагая, что брат короля – это почти король, со всеми правами и полномочиями. Никакие доводы им в расчет не принимались, никакие уговоры не действовали. То одно то другое ополчение топталось вокруг столицы, нанося окрестным поселениям урон, сравнимый с эпидемией чумы. Того и гляди, могла начаться гражданская война.
Но тут, по счастью, вмешались нейтральные стороны.
Приехавшие к Луи герцог Анжуйский и герцоги Беррийский и Бурбонский, не слишком деликатничая, поставили брата короля перед выбором: или он один сражается против всей Франции, или идет на мировую с Бургундцем. В последнем случае всё обещали обставить с максимальным почтением и для Луи, и для королевы.
И вот три дня назад перемирие состоялось.
Принцы не обманули: народ исправно кричал приветствия, путь был устлан цветами, и временно просветлевший умом король лично соединил руки брата и кузена, а затем нежно облобызал супругу. Он всем подарил свое прощение и понимание…
Это он-то — понимание!
Изабо уже в который раз вздохнула и отошла, наконец, от зеркала.
«Что ж, - подумала она, - коротышке Жану не впервой подбирать за умершими титулы, должности и деньги. Подберет и любовницу. Слухи - слухами, но у нас тут все тайное становится явным только когда удостоверено крепкими доказательствами".
До сих пор связь королевы и герцога Орлеанского почиталась как союз регентши и одного из опекунов. И если медальон сейчас принесут, значит, погибели королевы Бургундец не желает.
Изабо перенесла светильник, села на постель и коснулась рукой остывшей простыни.
А все же жаль, жаль, жаль… Бургундец – не Луи. Говорят, он груб и хамоват, и лицо у него злое… Однако, теперь выбирать не приходится. К тому же, приз в лице королевы коротышка Жан вполне заслужил уже хотя бы тем, что начал рискованное дело и довел его до победного конца.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2010/09/12/1255