- Вы не понимаете! – в моём голосе отчаянье. – Если я приду туда, как свой, как слепец, я узнаю то, о чём ни за что не рассказали бы сыщику. Я, может быть, совершаю самую страшную ошибку в моей жизни, но я должен разобраться, прежде чем рубить сплеча. Я чувствую, что здесь всё не так просто, как...
Уотсон вдруг сжал мою руку:
- Холмс, постойте, Холмс! Мне кажется, я его вижу.
- Кого? – не понял я.
- Уайтчэпельского слепца. Нет, я почти уверен... Подождите секунду!
И мой поводырь совершил самый безрассудный в своей жизни поступок – окликнув в голос: «Эй! Подождите, пожалуйста!» - бросился за тем, кого увидел.
- Уотсон! – сдавленно вскрикнул я.
Но он ничего не ответил.
Сырая погода, туман – помеха для слепого ещё большая, чем для зрячего. Звуки неверны, множатся отголосками, путаются. Эхо отовсюду и ниоткуда, шаги обрываются внезапно, словно накрытые колпаком, а потом снова звучат – призрачные, далёкие – небывалым, чужим отзвуком. Почудился мне или нет лёгкий вскрик? Действительно ли я слышал шаги бегущего или то путало меня заходящееся в грохоте сердце?
Широко раскрыв бесполезные глаза, я медленно поворачивался, превратившись в летучую мышь, испуская невидимые ультразвуковые лучи и мучительно ожидая отражённого возврата.
Увы, я не летучая мышь, и ультразвуковые лучи – лишь плод моего воображения. Вокруг меня свернулся коконом пустой туман оттепели. Без звуков. Без силуэтов. Без бытия. Я ощутил полную беспомощность, словно вернувшись в свой кошмарный сон наяву.
Было тихо. Уотсон не возвращался. Прохожих я тоже не слышал. Да что, вся улица пустая, что ли? Где люди? Да, и сколько, кстати, сейчас времени? Даже для позднего вечера слишком тихо. Правда, мы не в очень-то оживлённом районе, но ведь не может же здесь быть ни души. Где Уотсон? Где, чёрт возьми, Уотсон?
Подождав, я двинулся вперёд наугад. Прошёл, должно быть, шагов сорок и наткнулся на афишную тумбу, всю обклеенную мокрой бумагой. Со злости и от нервов я ободрал с неё изрядный кус объявлений и бросил себе под ноги. Закричал:
-Уотсон! Где вы?!
В ответ – молчание.
Оставив тумбу, я сделал ещё несколько шагов. Поскользнулся, взмахнул руками, удерживая равновесие, нога задела что-то такое, чего здесь быть никак не должно. Я быстро присел, ощупал. Лежащий человек. Неподвижен. Нем. Пальцы нашарили на лице жёсткую щёточку усов, зарылись в волосы – тоже жёсткие, жёстче проволоки, волнистые, мокрые от снега. Не только от снега. Тёплое. Липкое. Запах, который ни с чем невозможно спутать.
Я, стуча зубами от страха, зашарил по груди в поисках пуговиц. Расстегнуть, послушать сердце. Чёрт! Да почему же это руки не слушаются? Наконец, нащупал и расстегнул. Приложил ухо к груди и – ничего не услышал. Стук собственного сердца не давал мне расслышать слабое биение чужого. А под ухом почему-то тоже оказалось мокро и липко. Ещё рана? Или я уже сам весь перепачкался в крови.
- Боже мой! Мистер Холмс, что случилось?
Пилтинг! Едва ли на свете мог найтись ещё хоть один человек, чьё присутствие было бы мне сейчас менее желательно.
- Что с доктором? Он ранен? – я понял, что он хочет опуститься на корточки рядом со мной. – Или... Боже правый! Да он, кажется...
Иногда человеческий мозг соображает очень быстро. Я сильно толкнул Пилтинга, и он отлетел в сторону, а когда попытался подняться, ему в лицо уже смотрел мой браунинг.
- Не подходите!
- Мистер Холмс, вы с ума сошли! – возмутился сержант. – Я хочу помочь!
- Очень хорошо, я сошёл с ума. Не пытайтесь подойти. Первый же шаг – и я выстрелю.
Несколько мгновений он молчал. Потом заговорил, чуть задыхаясь:
- Однако, это странно... Послушайте, мистер Холмс, я вынужден задержать вас. А вдруг... А что, если это вы его убили, а?
- Попробуйте... Попробуйте задержать меня.
Быстрый короткий шорох. Я метнулся в сторону, вообразив, что он хочет схватить меня, но тут же понял свою ошибку, чуть не ставшую роковой, и сам бросился навстречу. Мы сцепились. Я старался контролировать его руки и прозевал ошеломляющий удар головой в лицо. Кое-как цепляясь за действительность остатками сознания, я постарался подмять его, но не преуспел. Мой браунинг выстрелил впустую, и он начал выдирать его у меня из пальцев. Я не отпускал. Он снова ударил меня в переносицу лбом. Последним моим сознательным ощущением был ужас от того, что я теряю контроль над ситуацией.
Я очнулся, чувствуя боль во всём теле, головокружение и тошноту. Я всё помнил, следовательно, ретроградной амнезии и сотрясения мозга не было. Переносица ничего не чувствовала – то есть, до тех пор, пока я до неё не дотронулся. Я невольно вскрикнул и испуганно притих, но никто рядом со мной не объявился – похоже, я был один. И не на улице.
В помещении не тепло, но это, точно, помещение. Лежу на каком-то тряпье, полуодет, а был в пальто. Неприятно пахнет сыростью – настолько, насколько может чувствовать мой разбитый нос. Моё лицо в засохших потёках крови – вид, должно быть, прехорошенький. Но что вид! Беспокойство, страх – вот что гложет меня изо всех сил.
Я попытался подняться. Голова бешено кружилась, но, держась за стену, передвигаться я мог. А держаться за стену в этом помещении было проще простого – сплошные стены. Семь футов в кубе. И воздух спёртый. Сделав несколько шагов, я нащупал дверь. И заколотил в неё.