Иллюстрация: Франсиско Гойя (1746–1828) «Маха обнажённая»,около 1795-1800 г.г., 98 х 191 см, масло, холст, Музей Прадо (Museo Nacional del Prado), комната 36.
В книге пророка Исайи (Ис.34:14) Лилит — первая жена Адама. Согласно преданию, расставшись с Адамом, Лилит стала злым демоном. Она стала убивать младенцев и издеваться над мужчинами, с которыми спала.
ИСПОВЕДЬ БЛУДНИЦЫ
"Нет ничего предосудительного в том, что кто-то с кем-то спит. Лишь бы не храпел и не мешал выспаться" .
(M.Geny)
Лилита, тридцатидвухлетняя девица из дешевого притона, отданная сутенерами в аренду вечно пьяному сапожнику Бляхину, в ночь на Успение Святой Богородицы спать не ложилась.
Дождавшись, когда хозяин и его блудливые гангстеры-подмастерья ушли то ли на бульварную охоту, то ли к заутрене, решила исповедаться Святой Богородице. В углу темной комнаты из хозяйского буфета Лилита достала недопитую бутылку вина из винограда сорта «Ширван шахи». Не суетясь поставила перед собой помутневший от времени граненый стакан и разложив перед собой бесхитростную закуску в виде ломтиков задервеневшего сыра и корочки черного хлеба налила себе из бутылки полстакана.
При этом она несколько раз пугливо оглянулась на двери и окна, покосилась на божий образ, по обе стороны которого тянулись полки с пустыми бутылками, и протяжно вздохнула. Наскоро состряпанная убогая трапеза разместилась на хромоногой скамейке у стола, на котором всегда неубранными лежали крошки недоеденного хлеба. Лилита как на молитве стояла перед скамьёй на коленях и прежде чем сделать первый глоток вина, помолилась за упокой души Святой Богородицы.
«Милая моя Святая Богородица! — со слезами на глазах причитала она. — Поздравляю Тебя с Успением и желаю тебе всего наилучшего от Господа нашего Бога. На Земле нет справедливости, а у меня нет ни отца, ни маменьки. Только Ты у меня одна и осталась. Только на тебя уповаю я и молюсь».
Лилита перевела глаза на стоявшее у старого комода мутное, потрескавшееся зеркало, в котором мелькало отражение её заплаканного лица, и живо вообразила себе не своего постоянного клиента по кличке "Гаврош", а Ваську Жгуна, которому она почему-то симпатизировала.
Он служил охранником в притоне, а также подрабатывал сторожем в доме инвалидов и престарелых. Это был невысокого роста толстый, вечно потеющий и необыкновенно грубый мужик лет 45-ти, с ехидно улыбающимся прыщавым лицом и вечно пьяными глазами. Днём он, как кот, обычно спал где-нибудь на лавке, или балагурил с кухарками притона. Ночью, окутанный в поношенный халат на голое тело, ходил вокруг свободных от работы жриц любви и при случае пытался насладиться их услугами на халяву.
Под его нарочито хамской почтительностью и демонстративным "христианским смирением" скрывалось самое иезуитское ехидство. Но Лилита страдала и сильно ревновала его. Она знала, что его любви домогается старая дева, прозванная в доме «дамой с собачкой» и даже чернокожий гей Бультерьер, прозванный так за свой иссиня - чёрный цвет тела и необыкновенно выпирающее, как у племенного дога, мужское достоинство.
Негодяй Жгун! Никто лучше его не умеет втихаря подкрасться и цапнуть дворняжку за хвост, девку за задницу, а бабу за грудь. Или тайком забраться в общественный холодильник и украсть оттуда колбасу, недоеденную копченую курицу или кем-то недопитый виски «Johnnie Walker». Ему уже не раз за это отбивали ребра, но он, как те путаны после ночных оргий, всегда оживал и продолжал одолевать окружающих своими пороками.
В сторонке, на угловом диване публичной приемной обычно сидел производственный мастер женских услуг по кличке "Жоресс". Этот наёмный боров необыкновенно почтителен и ласков, одинаково высокомерно смотрит как на своих, так и на чужих путан и поэтому кредитом доверия у местных шалав не пользуется.
Лилита, наконец, томно сделала первый глоток вина, закурила сигарету и задумалась. Теперь, наверное, милый негодяй и сладострастный подлец Жгун стоит там, у стойки бара, щурит в сигаретном дыму глаза на старую деву Марию или пялится своим бесстыжим взором на ярко-красные фонарики полуголого «прикида» на задницах жриц любви. Или в искрометной лезгинке притопывая изношенными каблуками, как последняя сволочь балагурит с размалеванными шалавами.
Она представила как он, разгоряченный танцем живота, всплескивает руками, пожимается от страсти и, хихикая, щиплет за задницу то горничную, то кухарку, то буфетчицу при исполнении. А то возьмет и вытворит перед девками нечто постыдное.
Лилита, раскрасневшись от ревностных размышлений, допила вино из стакана, потушила недокуренную сигарету и подошла к раскрытому настежь окну.
Погоды на Успение, как должное на празднике, стояли великолепные. Воздух был задумчиво тих, романтически прозрачен и загадочно свеж. Ночь была безнадежно темна и очаровательно безумна. Из окна как на ладони был виден весь ночной шахтерский поселок городского типа с его черными покосившимися крышами и струйками отравленного дыма, идущими из труб, похоже нечищеных лет сто, деревья, посеребренные инеем химических выбросов местного металлургического комбината, сугробы из мусора и хлама, зеркала луж в асфальте давно не ремонтированной дороги.
Всё небо было усыпано весело мигающими звёздами, и Млечный Путь вырисовывался так четко и ясно, как будто его перед праздником Успения помыли шампунем. В лирическом оцепенении Лилита отрывисто вздохнула, достала из тумбочки с обитыми углами химический карандаш и, разложив перед собой на скамейке слегка помятый лист бумаги, решила написать исповедь Святой Богородице.
«А вчера я опять была подвергнута экзекуции. Хозяин выволок меня за волосы. Говорит за то, что я качала в коляске соседского ребенка. Спьяну заподозрил, что это плод моей тайной любви. А в конце недели приволок домой ящик пива и велел мне чистить воблу. А я как Ванька Жуков начала не с морды, а с хвоста. А он взял воблу за хвост и ейной похабной мордой начал меня в лицо тыкать.
Соседи тоже надо мной насмехаются, среди ночи посылают на ближнюю точку за водкой и велят красть у хозяина из погреба соленые огурцы. А хозяин поймает за руку - и опять бьёт чем ни попадя. А еды, кроме воблы и пива в доме нету никакой. Утром дает хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба. А чтобы дать зеленого чаю, черного кофию, сала или борща, так нет, только сам уплетает.
Говорит, кобель, что любит меня. Ну, да. Где и как попало. Нет чтобы мне в чистой постели спать, так велит, подлец, в пыльных сенях приспособиться, вроде сучки. А когда он напьется и на соседей кричит, я и вовсе не сплю. Одно утешение в жизни - телевизор. Можно всю ночь напролет канал Россия 24 сериалы про Путина и чистую любовь к власти смотреть. А в кино хоть и выдуманная любовь, а смотрится с удовольствием, как настоящая.
Милая Святая Богородица, окажи мне божескую милость, возьми меня к себе. Нету больше никакой моей возможности. Я не столько замуж, как архангелам и Богу служить хочу. Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно Бога молить, чтобы ты меня услышала. А то от любви продажной я ни за грош пропаду.
Лилита прочла свою запись, покривила рот, потёрла пальцами с потрескавшимся маникюром глаза и горько всхлипнула. Потом обильно обслюнявила химический карандаш и продолжила свою исповедь.
«...Я буду тебе фимиам раскуривать, — умоляла она, — буду всем Апостолам молиться. А если что не так, то пори меня, как "сидорову козу". Или отдай архангелам на бесплатное утешение. А ежели думаешь, что проку от меня никакого нету, то это напраслина и оговор. Христа ради к сторожу у ворот рая в прислуги пойду. И буду сапоги чистить. Или вместо черта лысого к херувимам в баню в наложницы пойду. Хоть какая польза будет.
Святая Богородица, милая, нету никакой возможности обиды продажной любви терпеть. Хотела было в профсоюзный дом социальных утех убежать, да выйти не в чем. Босоножек нету, простудиться боюсь. А за милость Твою я стану за упокой души молиться, равно как на Рождество Христово, так и на Троицу».
Взяв из тумбочки другой лист бумаги Лилита продолжила.
«...Святая Богородица, ты не думай, что я к тебе в рай попасть прошусь. Не пустят меня Боги туда за грехи мои тяжкие. У нас тут тоже жить можно — городок небольшой, но местами красивый. Есть красивая реклама, казино и развлекательные дома, но всё больше господские. Автомобилей, иномарок, много, но они изрядно изношены. Правда, людей хороших не встречала. Зато брошенных кошек, девок и собак предостаточно.
И хотя кошки и собаки тоже униженные и голодные, но они не такие злые, как люди. Ничего не поделаешь, со своим уставом в публичный дом не ходят. И на хазарский михирь молиться тоже никто никого не заставляет. Каждому воздается по душе. Если нет наличных. А про то, как и где они добываются, вслух не говорят. Сейчас всё, что ни гадость и подлость, то — коммерческая тайна.
Святая Богородица, пристрой меня, на худой конец, хотя бы дешевой шлюхой на полставки. Желательно в доходном месте, где-нибудь у Господа под боком. Христа ради! За это я подарю Тебе золоченый орех, долларов за триста. А Ты его в сундучок припрячь. Если не хватит, то попроси "зелени" у архангелов Петра, Марка и Гавриила, скажи им, что я просила. Они знают за что.»
Лилита допила остатки вина прямо из горлышка бутылки, судорожно вздохнула, спешно закурила и опять уставилась в темное окно теплой украинской ночи. Она вспомнила, что за шампанским всегда ходил её возлюбленный подлец Жгун. Правда, за её собственные деньги. Вспомнила, как он мял на ней дорогую прическу, а денег платил мало. Чаще вообще ничего не давал.
Весёлое было время! Используя как последнюю шлюху, Жгун всегда крякал, и Лилита крякала, и подглядывая в замочную скважину, за ними от удовольствия крякал обслуживающий персонал дома терпимости. Бывало, прежде чем испортить прическу, Жгун выкуривал сигарету, долго вынюхивал Лилиту как пёс, посмеиваясь над её остывающим телом.
Молодые тёлки, старые клячи и начинающие путаны гурьбой стояли на панели в состоянии радостного ожидания удовольствия познать счастье в труде "по специальности" - за полсотни "зеленых" всю ночь умирать от любви на работе.
Откуда ни возьмись, из сугробов грязной городской свалки во мраке оголтелой ночи на изрядно поношенной иномарке стрелой летит похотливый ночной заяц. Лилита не может удержаться, чтобы не крикнуть вслед:
— Держи, держи, прохвоста! Ах, куда же ты, куцый дьявол!
Лилита поежилась от тоски воспоминаний, докурила очередную сигарету и склонившись над скамейкой, продолжила молитву на оборотной стороне листа.
«...Спаси, сохрани и упокой меня Святая Богородица! Христом Богом тебя молю, возьми меня к себе. Пожалей ты меня, сироту. И любовь мою несчастную...А то используют меня и колотят так, что вся в синяках. Тоска от жизни такая, что и описать вслух боязно. Всё свободное время плачу. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой. Кланяюсь Святой Деве Марии, Отцу, Сыну и Святому Духу. Аминь.
А душу мою никому не продавай. Все равно никто не купит. Остаюсь твоей рабыней, аки тварью Божьей — Лилита».
Из жалости к себе Лилита снова всплакнула. Утешить себя было нечем. Недопитое вино было выпито. Она свернула в трубочку исписанный лист и вложила его под образ Святой Богородицы. Потом зажгла давно потухшую лампадку, купленную по случаю в бутике при церкви у какого-то алкаша. Подумав немного, она снова смочила слюной карандаш, развернула исповедный свиток и дописала: «Господи, прости меня грешную!»
Довольная тем, что хозяин не успел помешать исповедаться, она переоделась в ночную рубашку и пошла спать. Убаюканная вином, исповедью и сладкими надеждами на помощь Святой Богородицы, она облегченно вздохнула и несколько минут спустя крепко уснула.
Ей приснилось, что они со Святой Богородицей свесив ноги сидят рядом на пуховой перине облаков и вслух перечитывают Исповедь. У ног Лилиты валяется сучий потрох Васька Жгун, а его подлая душонка заискивающе преданно вертит перед нею хвостом.