Проснулся я перед рассветом. Было еще темно. В бездонном небе искрились яркие звезды, но, казалось, сама природа нашептывала, что не долго осталось царствовать тьме и очень скоро на смену ей придет ласковый погожий день.
В распахнутую палатку проникал прохладный воздух, вокруг – тишина. Та тишина, какую можно ощутить только в последние предрассветные мгновения. Лишь очень редко ее нарушал пугливый всплеск воды или иной непроизвольный звук, который, едва раздавшись, тотчас терялся в безраздельно властвующей тиши. Даже лягушки, затеявшие вечером неимоверный галдеж, не решались нарушить воцарившийся покой.
В палатке кроме меня никого не было, что казалось странным и непонятным.
Утренняя прохлада вместе с надвигающейся сыростью тумана уже начали уверенно диктовать свои права. Поежившись, я чиркнул зажигалкой и подкурил сигарету. Стрелки часов показывали половину пятого. В свете крохотного огонька я увидел, что лежу на кое-как растеленном спальном мешке. По-видимому, вечером не нашлось сил, чтобы упаковаться в него.
Воспоминания о вечере пробудили смутные неприятные ассоциации и я, дабы не ломать понапрасну голову, поспешил отогнать их прочь. Вот тогда-то и забилась паническая мысль: почему я один, и куда подевались все остальные?
Легкие облачка тумана уже начали скапливаться на дне долины. Воздух утратил ночную прозрачность. На смену черным ночным тонам все настойчивее надвигались серые. Звезды уже не были яркими и отчетливыми. Желтоватое мерцание поглощалось молочной бледностью, да и само небо, уступая безликой серости, больше не казалось бездонно глубоким. С каждой минутой оно опускалось ниже и кое-где оказалось напрочь связанным с землей клубящейся белесой дымкой.
Трава была мокрой и холодной, словно бы недавно прошел дождь. Мои кросовки промокли насквозь и неприятно чавкали при каждом шаге.
Содрогаясь от холода, я приблизился к едва различимому силуэту автомобиля и заглянул в приоткрытое окно. Разглядеть, что находится в темном салоне было невозможно. Тогда я просунул вовнутрь руку с зажигалкой и присветил.
На разложенных сидениях, укутавшись в байковое одеяло, мирно похрапывала невеста фермера. Больше в автомобиле никого не было…
После такого открытия вполне понятная тревога завладела моим рассудком. Мысли в полнейшем беспорядке забились об черепную коробку. На некоторое время я даже забыл о холоде.
Я никак не мог сообразить, куда поджевались мои друзья и всякие предположения, одно нелепее другого, роем зажужжали в голове.
Сначала я подумал, что сошел с ума, затем, как-бы подтверждая это, фантазия начала рисовать жуткие картинки о страшных чудовищах, якобы обитающих здесь, которые, воспользовавшись нашей беззаботностью, под покровом ночи набросились на спящих спутников и сожрали их.
Сразу вспомнились все жуткие истории, связанные с Монастырищем, и к их длинному списку я готов был добавить еще одну. Самую ужасную и непонятную.
Я уже был уверен, что лишь благодаря случайности (счастливой ли?) сия чаша миновала нас с Катей, и непередаваемая скорбь завладела моим существом.
И все же, рассудок отказывался капитулировать без боя. Ему не хотелось верить в неотвратимое. Вопреки моей, уже чуть ли не уверенности, в трагическом исходе, он не уставал подбрасывать спасительные соломинки, за которые я. словно утопающий, тут же хватался обеими руками. Они не выдерживали испытания на прочность и ломались под бурным натиском доводов того, что я называл в те минуты здравым смыслом.
Наконец созрела еще одна соломинка. Она казалась более крепкой, нежели остальные, и подавала кое-какую надежду.
«Я просто сплю! – ярчайшей вспышкой озарило мозг. – И все мне только снится…»
Если бы…
Катя что-то пробормотала, перевернулась на другой бок, от чего автомобиль мягко закачался. И я понял, что не сплю. Меня окружала самая, что ни на есть настоящая реальность.
Хотя, от движения автомобиля, я, как-бы и в самом деле проснулся. Точнее, вышел из оцепенения.
Я снова ощутил утреннюю сырость, зубы мои, как и прежде, стали выстукивать неровную дробь. А мысли побежали иной стезей. Фантастические чудовища испарились, на смену им снова пришли неприятные воспоминания о минувшем вечере. Я вспомнил, как обидел Татьяну и запоздалое расскаивание острыми когтями зацарапало душу.
«Может, я не только Татьяне нахамил? Может, и другим тоже? Они обиделись, ушли, оставив меня одного с Катей, которой, в сущности, и деваться некуда? Только, почему остался автомобиль? Как-то не слишком вяжется…»
Я подошел к месту вчерашнего ужина. Костер был еще теплым и под серым слоем пепла просматривались красные огоньки тлеющих углей.
Значит, он погас совсем недавно. А коли так, кто-то же поддерживал в нем жизнь до утра…
Ноги сами повели меня едва заметной тропинкой, огибающей скалу.
Уже начало светать, хотя видимость не улучшилась. Даже наоборот. Окружающие предметы безнадежно утопали в молочной сырости наповнившей до краев, словно чашу, приютившую нас долину.
У реки туман казался еще гуще. Только наощупь я угадывал длинные стебли камыша, гибкие ветки лозы. Тихий плеск воды, огибающей валуны, был единственным звуком, нарушающим таинственное безмолвие. Влажные заокругленные камни предательски ускользали из-под ног, но я упрямо перепрыгивал с одного на другой, пока не оказался почти посредине неширокого русла.
Только здесь я сумел разгадать непонятный зов, который, вопреки здравому смыслу, вынудил совершить рискованное путешествие. На большом камне, островком возвышающемся посреди реки и окруженном с трех сторон плотной стеной камыша, я разглядел неясный силует.
- Не спится? – подойдя вплотную, спросил у застывшей на камне Татьяны.
Она ничего не ответила, лишь молча подвинулась, приглашая присесть рядом.
Мы были совсем одни.
Где-то плескалась вода, но ее не было видно, что-то нашептывали стебли камыша, но они были так же неразличимы, как не понятна их вкрадчивая речь. Вокруг – только белый туман. Настолько густой и насыщенный, что его можно было потрогать.
Странное ощущение… Вроде-бы мы остались одни на всем белом свете…
- Ты на меня обиделась? – спросил, и сам не узнал своего голоса. Он звучал глухо и неестественно. Окружающая пелена поглощала его сразу и без остатка.
Татьяна снова промолчала, лишь доверчиво положила голову мне на колени.
От прикосновения на меня вновь нахлынула столь мощная волна нежности к девушке, что стало страшно. Чувство переполнило меня. Оно больше не помещалось в груди и, не находя выхода, казалось, вот-вот разорвет меня на части. В висках бешено пульсировала кровь. Раздувшиеся жилы едва выдерживали ее натиск. Сердце колотилось с такой силой, словно бы задалось целью пробить брешь в ребрах и вырваться наружу…
Моя реакция не ускользнула от внимания девушки. Она подняла голову и заглянула мне в глаза.
- Почему мужчины такие глупые?..
Непонятно, что это было: утверждение или вопрос? Но, если даже вопрос, ответить на него было невозможно, ибо ответов на такие вопросы не существует…
От звука ее голоса волна блаженства прокатилась по телу. От избытка счастья или еще от чего-то закружилась голова, потемнело в глазах.
Я вдруг почувствовал, что больше не могу выдерживать всего этого. Еще немного, и сознание покинет меня…
- Глупышка… Да разве я могу на тебя обижаться? – очень издалека, словно бы из иной галактики, доносились успокаивающие слова.
Чудным бальзамом они обволакивали истерзанную сомнениями душу, вносили в нее покой и умиротворение.
И вместе с тем, как бы призывали к действию.
Не знаю, к чему именно, да это и не важно, потому что, все-равно, ничего сделать я не мог.
Я находился за миллиарды световых лет, в далеких глубинах космоса. И, несмотря на это, меня ни на миг не оставляла уверенность, что Татьяна находится рядом…
Наконец, сознание начало проясняться.
Очень медленно из непроницаемой тьмы стало вырисовываться некое подобие света. Сначала – бледная серость с безликим пятном посредине, затем очертания сделались отчетливее.
Я увидел лицо девушки. Оно было очень близко. И эта опасная близость лишала меня способности думать о чем-либо.
Может, и к лучшему.
Повинуясь скорей чувству, нежели разуму, я обхватил шею девушки, некоторое время с неистовством наркомана вдыхал пьянящий аромат ее волос, гладил их, целовал…
Девушка не отвергала мои ласки. Сначала она воспринимала их молча, с покорностью неизбежного. Но я чувствовал, что постепенно сила моей страсти передается и ей.
Одна тлеющая искринка мгновенно породила великий огонь, и его пламя должно было если не согреть, так испепелить нас.
Наши губы, отыскав, наконец, друг друга, слились в долгом поцелуе…
Дальнейшее было сродни взаимному помешательству. Мы были неистовы во взаимном стремлении друг к другу.
Страсть, обуявшая нашими телами, изливалась нескончаемыми ласками и поцелуями. Ее было столь много, что она не находила выхода, и, передаваясь от одного к другому, скапливалась в еще больших, ужасающих размерах.
В наших действиях преобладало нечто дикое, первобытное, не ведающее преград и запретов. Мы ничего не говорили, но возбужденное дыхание, стоны, всхлипы были красноречивее любых слов. Мы качались по мокрому камню и не ощущали ни его холода, ни его твердости. Наша любовь уподоблялась ярости диких зверей, а невысказанные ласковые слова выдыхались неистовым рыком.
В какие-то мгновения сознание таки возвращалось, и я даже пытался осмыслить происходящее, только жалкие попытки сразу же подавлялись новым приступом вырвавшегося из оков инстинкта.
В один из таких мигов пробуждения я увидел глаза Татьяны.
В ее широких черных зрачках перемигивались мириады блестящих точек, в которых я сразу узнал ту неизвестную вселенную, которая однажды едва не поглотила меня. И теперь у меня не было желания ей сопротивляться. Я готов был безропотно подчиниться. Раствориться, распылиться, нырнуть в эту вселенную дабы остаться в ней навсегда.
Более того, подобная участь являлась самым заветным моим желанием. Пределом моих мечтаний…