Я – преподаватель психологии в университете. Если честно, мне наплевать и на университет, и на психологию, которую я толком не знаю, потому что диплом купил в том же самом заведении, где читаю свои лекции.
За пять лет механического бубнежа (пять часов в день, семнадцать часов в неделю, семьдесят часов в месяц) я почти наизусть выучил то, что преподаю. Так что теперь разбираюсь в своём предмете практически на уровне зубрилы-отличника, прилежно готовящегося к поступлению.
Если на занятии у меня что-то спрашивают, я как можно более раздражённо цежу, что вопросы, мол, не следует задавать во время пары, перебивая лектора. Лучше приберечь их для перерыва. Вопрос к тому времени, конечно же, утрачивает актуальность и за редким исключением забывается. Раньше я так делал, когда не знал ответов, теперь – потому что мне лень отвечать.
А потом я прихожу домой, в свою однокомнатную квартиру, где окна плотно занавешены, чтобы не видеть живых трупов, разгуливающих по улицам. Я живу, знаете ли, на первом этаже.
Вы думаете, я сбрендил? Ни черта подобного!
Трупов я вижу с тринадцати лет, с тех пор, как впервые попробовал водку. Да, всё началось именно тогда.
Я блевал у забора местного клуба – тогда я жил в станице – и боковым зрением уловил проходящую мимо парочку: они шли, обнявшись, и щебетали на всю улицу, в конце которой я делал своё мокрое дело.
Рассмотрев влюблённых, я чуть было не ринулся бежать от них куда подальше, но тут накатила новая волна тошноты и я, дёрнувшись, обдал струёй свои джинсы, чем немало развеселил приятелей, с которыми пил и которые теперь оказывали мне моральную поддержку, стоя на безопасном расстоянии.
Но мне было не до них. Я как-то, знаете ли, не ожидал увидеть симпатичного парня, идущего в обнимку с полуразложившимся телом, пусть даже труп одет в мини-юбку и прозрачную кофточку. Тогда я всё свалил на алкогольную интоксикацию...
Второй раз это случилось на чужом Дне рождения. Я выпил совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтобы двое моих друзей превратились в мертвецов. Они сидели, обнявшись, и пели песни, причём оба были одеты в спортивные костюмы, а на сгнившем черепе одного из них был повязан по-старушечьи цветастый платок. Ради хохмы.
Выглядело всё это очень сюрреалистично. Куда там Сальвадору Дали с его свисающими как блины циферблатами и Вольтером, превращающимся в невольничий рынок и обратно. Хотя последнее, по-моему, не Дали написал. А может, я ошибаюсь…
Мне стало настолько страшно, что я отвернулся. По натуре я флегматик, и мало что способно выбить меня из колеи, но это… Как же я ненавижу сюрреализм!
В тот день я долго не мог заснуть, а через неделю уехал в большой город – поступать. Не поступил. Заплатил – поступил. Кое-как отучился, кое-как закончил аспирантуру, купил замшелую квартиру с вечной плесенью под потолком, преподаю – вот и вся биография.
«А трупы?» - спросите вы. А что трупы? Пять лет я их не замечал, пока однажды на Дне города не напился до поросячьего визга. Там, на центральной площади, я увидел столько мёртвых, сколько не видел за всю свою жизнь работник морга… В тот же день меня впервые увезли на скорой, с тех пор у меня больное сердце.
Но что самое страшное – трупы наутро никуда не исчезли, они «обострились». Я вижу их постоянно, везде, куда бы ни пришёл.
Я наблюдаю как они едят, смеются, обнимаются. А как они рассказывают смешные истории друг другу – просто прелесть! Пергаментные щёки их розовеют, а у кого щёк нет, те просто открывают рот – роняют челюсть – и гогочут как придурки. Вот тебе и трупы!..
Мне всегда было интересно, кто они? За годы наблюдений я пришёл к выводам, что видимые мною живые покойники – это обычные люди. Только мёртвые. Внутри. Звучит банально, но с уверенностью могу сказать, что большая часть чиновников, с которыми меня сводила судьба, давным-давно сдохли. Среди них трудно найти живого. Наркоманы тоже трупы, но не все, а лишь самые конченые.
Мажоры, шлюхи, алкаши, предприниматели, карьеристы, представители власти, шоумены, эстрадные звёзды, зэки, криминальные элементы… Не все, конечно, но процентов восемьдесят перечисленных классов – всего-навсего мертвецы.
Позже я расширил данное понятие до более чётких определений. Итак, трупы – это:
а). Люди, чей род деятельности обязывает к «ходьбе по головам»;
б). Те, кто беден духовно и неразвит умственно;
в). Приспособленцы всех мастей;
г). Злонамеренные вруны и манипуляторы;
д). Садисты, маньяки, абьюзеры и прочие существа с атрофированным милосердием.
Я не установил только одного: как степень разложения соотносится с духовной сущностью. Никак не получалось выяснить, почему одни трупы гниют вовсю, вторые высыхают, а некоторые выглядят как семидневные покойники. По-моему, связи тут никакой нет. И не надо указывать, что, мол, кто больший злодей, тот и сильней разлагается. Чушь это – я ведь проверял…
Несмотря на мою ненависть к мёртвым, мне бы всё же хотелось выразить им несколько слов благодарности: спасибо, ребята, что хоть не воняете как настоящие покойники и не говорите страшными хриплыми голосами, какими говорили демоны из американских ужастиков восьмидесятых. Будь иначе, жизнь была бы воистину невыносимой…
Трупы, которые я вижу, мною традиционно делятся на самоубийц, умерших своей смертью и убитых.
Самоубийцы – это обычно бомжи, наркоманы и гопники. В мёртвых они превращаются постепенно, день за днём увязая в порочном образе жизни и зависимостях.
Умершие своей смертью – люди профессий. Мелкие пороки и микроскопические грешки растут как на дрожжах, стоит человеку занять какой-нибудь важный пост. Большая ответственность порождает большую власть, которая, в свою очередь, тянет за собой беспринципность и безнаказанность. От этого никуда не деться, поэтому неудивительно, что на закате дней своих человек превращается в покойника, подготовив себя, так сказать, к жизни загробной ещё при жизни земной.
Убитые… Этих даже жаль немного. Они не сами становятся трупами, трупов из них делают. Убитых часто превращают в таковых по незнанию, думая, что прививают им хорошие качества, но иногда их осознанно толкают в пропасть, из которой уже нет возврата. Взять хотя бы проституток, попадающих в свой мрачный бизнес с помощью угроз и отобранных паспортов. Среди представителей этого класса много подростков. И не удивительно, ведь пора взросления нередко заставляет впитывать в себя то, что дурно пахнет… Взрослые становятся убитыми гораздо реже, и чаще всего после тюрьмы или армии.
А если честно, что убитые, что самоубийцы – мне давно уже всё равно. Трупы – они и есть трупы…
Я был очень расстроен, когда на юрфаке мне дали группу из тридцати человек, полностью укомплектованную мёртвыми. До этого приходилось читать лекции курсам, где число усопших скакало от одного-двух до трёх четвёртых от всей группы, но такого не было ни разу.
Так как мне совсем не улыбалось заниматься с одними только трупами, я частенько прогуливал занятия. В середине семестра я поставил всем без разбора самоэкзамены и с облегчением распустил группу к чёртовой матери, предупредив только чтобы явились в день экзамена, где я проставлю оценки в зачётки и ведомость. Покойники жаловаться на нечестно принятый экзамен конечно же не стали, поэтому никто о нашей маленькой хитрости не узнал. Ни живые, ни мёртвые…
Есть у нас на кафедре декан. Он преподаёт социальную психологию, а зовут его Алексей Степанович, впрочем, студенты его иначе как Люцифером Степановичем не величали.
Да-а, то был разложенец с многолетним стажем. Наверное, умер ещё тогда, когда я не родился. Понятия не имею, каким ветром его занесло на просторы образования, только знал свой предмет он, мягко говоря, не очень. Студент, впервые попавший на лекции Люцифера, заведомо имел более ясное представление о социальной психологии, чем сам Люцифер.
Когда я заходил к нему в провонявший потом кабинет, он прямо с порога начинал на меня орать. Почти ни с кем из аспирантов не здоровался – только орал. А я ловил себя на мысли, что начинаю оправдываться непонятно за что, злился на себя, и ничего не мог с этим поделать.
Как сейчас вижу: сидит он на стуле перед всегда выключенным монитором, в котором отражается его лысая башка. Я стою в метре от него, и он, рыча, плюётся слюной и доплёвывает (сидя!) до моего лица. Вытереть щёку в его присутствии я тоже отчего-то боюсь и покорно жду пока он закончит, в душе желая раскрыть пошире его зловонную пасть и запихнуть ему туда, в глотку, клавиатуру, по которой он клацает в порыве гнева, системный блок и вечно выключенный монитор с этим дурацким отражением.
И как только я дозреваю до этого решения, он внезапно опускает свою плешь, выполняющую роль указательного пальца, показывающего на дверь. Доведённый до белого каления, я резко остываю и, радуясь что всё кончилось, на ватных ногах выхожу из этой берлоги в мягкую темноту дремотных коридоров второй смены…
А ещё я музыку люблю… Ну как… любил до определённого момента, пока чёрт не дёрнул поехать на «Песню Года». Я побывал на ней, конечно же, бесплатно, ведь не настолько же наша эстрада интересна, чтобы платить за неё. Просто мне повезло выиграть билет в лотерею... Ну-у, как сказать – повезло… Если честно, лучше б я туда не ехал. Сидеть в окружении трупов и смотреть, как мёртвые рот под фонограмму открывают – удовольствие не из приятных.
Впрочем, чего-то подобного я ожидал, вот только в масштабах ошибся. Н-да… С тех пор я, знаете ли, музыку разлюбил. Зато телевизор смотрю без неприятных ощущений. Трупы на фотографиях и в кино выглядят как обычные люди. Создаётся этакая иллюзия благополучности. Ей богу, война в выпуске новостей милее рыл усопших, живьём увиденных в мирное время...
И ещё я обожаю читать. Читаю всё подряд, но больше люблю художественную литературу. До недавнего времени я представлял героев произведений такими, какими они могли бы быть в реальной жизни. Теперь же мой внутренний взор рисует отрицательных персонажей высохшими, с провалившимися глазницами и оскаленным ртом.
Я уже ничего не могу с этим поделать: они настолько прочно вошли в мою жизнь, что я постоянно сравниваю живых и неживых. И что самое страшное – зачастую не вижу разницы. Иногда мы так похожи мыслями и поведением, что я сомневаюсь, стоит ли вообще нас противопоставлять? Да и где та граница, зайдя за которую ты становишься трупом? А самое главное – возможно ли снова вернуть себе человеческий облик? Или тяжесть дурных поступков не позволит этому случиться?
Как счастливы остальные! Те, которые не могут сравнить, не видят то, что каждый день вижу я – для них все люди одинаковые…
Большую часть жизни я провёл как ничтожество. Всё время от кого-то зависел, чаще всего финансово. Работать из-за учебной загруженности не получалось. Да и учёба эта катилась к чёрту: я жутко не успевал, и родителям приходилось постоянно давать взятки, чтобы держать меня на плаву. На мои интересы денег уже не оставалось.
А впрочем… Оправдываюсь я, наверное. Ну не хотелось мне работать, будучи студентом! И даже сейчас лень прыгать выше потолка своей мизерной зарплаты. Не спорю, можно заниматься репетиторством или собирать презенты за оценку на экзамене, но и то, и другое мне противно. Видимо, со временем я превратился в жутко ленивого мизантропа, спрятанного в раковине отговорок.
Я всё время мечтаю о трёхкомнатной квартире с хорошим видом из окна, но ничего не делаю, чтобы желаемое осуществилось. Я не хочу зарабатывать кровные в поте лица, чтобы потом, лет в шестьдесят, уйти из вонючей заплесневелой хрущёвки в нафантазированную квартиру. Зачем мне она в шестьдесят лет? Но иногда волком выть хочется, проходя мимо престижных многоквартирных домов, под завязку набитых трупами. Ну почему, скажите мне, почему мёртвые имеют здесь так много?..
- Потому что крутятся, вертятся, зарабатывают, - Жорик сидел на тахте с ногами и цедил пиво через соломинку, - а потом – хоп! – и в квартиру с мутной совестью!
- Но ведь не все так, - возразил я.
- Не все, - кивнул Жорик, - но многие.
Мы познакомились с ним в парке. Я сидел там и смотрел на жёлтые кораблики листьев, падающих в лужу у моих ног. Он подошёл: высокий, толстый, весь затянутый в кожу, с грязными волосами, забранными в хвост и микроскопическими очками на мясистом носу. Шатаясь и икая, он сунул мне под нос бутылку «Анапы» и заорал:
- Выпей со мной, чувак!! От меня сегодня подруга ушла!
А потом, улыбнувшись во все свои двадцать два зуба, плюхнулся на край примитивной скамейки, на которой я сидел. Скамейка – по сути, перекладина на двух столбиках – толком не была привинчена к ним, поэтому я, подпрыгнув на доске, свалился в лужу…
Жорик был единственным моим другом. Я настолько проникся к нему симпатией, что рассказал о своей главной способности. Жорик сразу же поверил мне, и мы часами ходили по городу, болтая ни о чём и забавляясь тем, что он пытался угадать, где живые, а где покойники.
Я до сих пор не знаю, действительно ли Жорик воспринимал существование мёртвых как правду или, в силу своей несерьёзности, просто думал, что играет в какую-то игру.
И теперь он сидит на моей тахте с ногами, а тахта жалобно скрипит под его необъятной тушей, прося освободить от непосильного груза и всем своим видом угрожая выйти из строя.
Мы говорим о разных вещах, но постоянно выходим на одну тему, понятно какую.
- Я тут фильм один старый видел, - говорит Жорик, - не помню, как называется, почему-то запомнил только режиссёра – Джон Карпентер, так вот, фильм снят хреново, но задумка хорошая: там один крендель находит очки, с помощью которых можно видеть мир таким, какой он есть на самом деле. Страницы периодики через стёкла кажутся белыми, с одной только надписью: «Покоряйтесь!» или «Плодитесь!» – если это порно-журнал. А на долларах выведены такие слова: «Это ваш Бог!». Здорово, правда? Почти как у тебя! Только ты вместо людей зомби видишь, а тот мужик – инопланетян.
- А-а! - я поморщился и махнул рукой. - Ты же знаешь, что мне не нравятся такие фильмы – в них слишком много правды, от которой уже тошнит. А инопланетян мне и своих хватает. Вот как раз один такой гуманоид за стенкой живёт, блатные хиты слушает, ты ведь знаешь какие здесь стены... Так вот, решил я с ним поговорить, позвонил в дверь…
- Ну и?..
- Ну и вылезла эдакая гниющая образина. Причём, воняло от него как от настоящего покойника. Опёрся он, значит, о косяк двери и стоит, смотрит на меня.
- А ты?
- А что я? В нём, оказывается, росту – как в памятнике. Такому только санитаром в психбольнице работать. Я понял, что разговаривать бесполезно, а то врачи обратно не соберут…
- И ушёл? - сочувственно спросил Жорик.
- И ушёл… - вздохнул я.
- А он?
- Как слушал громко, так и слушает – спать не могу.
- А давай я с ним поговорю, а? - Жорик плотоядно ухмыльнулся и потёр руки в предвкушении предстоящей расправы. Тахта предостерегающе хрустнула.
- Да нет, не стоит! - я удержал его за руку и усадил обратно. - Ты сегодня уйдёшь, а мне ещё жить здесь.
- Ну, как знаешь, - проворчал Жорик, усаживаясь поудобнее. - А может быть, я его всё-таки… - он снова дёрнулся, и тахта испустила протяжный стон.
- Не надо! - твёрдо сказал я.
- Но почему?
- Я тебе уже объяснил.
Мы помолчали.
- Нет, ну если надумаешь… - опять начал он.
- Да ты что, издеваешься?! - не выдержал я.
- Ладно, ладно… - Жорик миролюбиво хмыкнул. - Ты лучше мне вот что скажи: как там твоя мадам поживает?
- А что мадам, - я откупорил ещё банку нефильтрованного светлого, которое, кстати, ненавижу. - Я тебе, по-моему, рассказывал, как она смылась. Рассказывал?
- Что-то не припомню… - нахмурился Жорик.
- Странно, рассказывал ведь… Короче, ушла без объяснений, молча собрав вещи. А спустя пару часов прислала СМС-ку латиницей: «Prosti, polubila trupa, a ti kak bil durakom, tak im i ostalsya. Zeluu». Я, между прочим, весь день разбирал, что это такое – «zeluu». Потом дошло – целую…. Вот так, она меня ещё и целует!..
- Ты ей звонил?
- А зачем? Раз ушла, то уже не вернётся. Я её знаю, если что-нибудь втемяшит в голову…
- Слушай, а ты её любил когда-нибудь?
- Дурацкий вопрос!
- Нет, меня просто поражает твоя пассивность: сосед за стенкой мешает – побоку! Любимая ушла к другому – побоку! А тебе что-нибудь вообще не побоку?
- Не знаю, - пожал плечами я, - такой уж у меня темперамент. Я всегда верю в лучшее, не прилагая к наступлению этого никаких усилий.
- А если лучшее не пришло?
- А если лучшее не пришло, то нечего и рыпаться – только испортишь всё окончательно.
- Хреновый какой-то темперамент, - задумчиво произнёс Жорик, пожевав губами. - Врагу не пожелаешь!
И тут меня накрыло:
- А почему это я должен меняться?! Что вы все лезете в мою жизнь?! Одна лезла, второй лезет, знаете ли! В себе лучше разберитесь, вместо того, чтоб советы давать. А то лезут и лезут!..
- Да не лезу я уже… - Жорик покачал головой. - Ну ладно, успокойся!
- Я уже успокоился, - медленно проговорил я. - Просто не люблю, когда указывают. Мне всю жизнь указывали. Учителя – на мою тупость, сверстники – на мою трусость, родители – на мою несносность. И ни одна сволочь, кроме тебя, конечно, и её… до недавнего времени, не принимала меня таким, какой есть. А ведь я не плохой наверное…
- Наверное, не плохой, - охотно согласился Жорик. - Но иногда бываешь таким мерзким, что видеть тебя не могу!
- Я тоже себя видеть не могу, - прошептал я. - А если вижу, то только в зеркале, но это бывает нечасто…
Иногда меня мучают три вопроса. Первый: что, если я сошёл с ума, раз наблюдаю мёртвых? Против этого говорил тот факт, что ещё до взаимодействия с человеком я мог увидеть его дурную сущность в виде телесного разложения. Ошибок не было никогда. Так что вариант с безумием в какой-то степени отпадает.
Второй вопрос: есть ли где-нибудь ещё на свете такие как я? Или по планете ходит всего лишь один-единственный труповидец?
И третий, самый страшный: а вдруг я тоже… из этих… Я редко всматриваюсь в отражения, но если всматриваюсь, то всегда вижу там обычного человека. Обычного. Живого. И мне становится не по себе, когда я думаю, что однажды из зеркала на меня посмотрит нечто разлагающееся, сгнившее… но ещё больше я боюсь, что в силу каких-то особенностей мне не дано воспринимать себя беспристрастно. Что, если я давно уже умер?..
С годами я стал терпимее к ним относиться. Теперь уже не так омерзительно их видеть. Я привык. Они, в сущности, не такие уж и плохие: немногие из них творят зло целенаправленно, чаще они делают это мимоходом. Воспринимая окружающих как объекты, мёртвые не могут увидеть в другом человеке равного. Они – трупы, им этого не дано. В противном случае, это уже живые…
Ехал я однажды в трамвае. Рядом со мной стояла беременная девушка лет двадцати. Все места были заняты, поэтому мы оба ехали стоя. Через полчаса место рядом с ней освободилось, и она тяжело опустилась на сиденье.
Сразу же, как назло, в трамвай зашёл крепенький труп лет шестидесяти и бодрой походкой направился к нам.
- Дай сесть! Ты молодая, а я устал, - грубо начал он.
- Я, между прочим, беременная, - робко возразила девушка, - и целый день на ногах.
Эти слова привели покойника в бешенство:
- Ах ты, шлюха!! Я что, в своём возрасте стоять должен из-за того, что ты трахаешься направо и налево?!
Тут в разговор вмешался я:
- Мужчина! - я тронул старика за плечо, - повернитесь ко мне, я вам что-то скажу…
…Старик сидел на корточках, высмаркивая себе на рубашку кровь вперемежку с соплями, а я, потирая ноющий кулак, пробрался посреди гробовой тишины к выходу и, провожаемый изумлёнными взглядами, вышел на следующей остановке…
Я люблю свой подъезд. Какой-то он грязно-уютный, что ли. Мне нравятся надписи на стенах: «В. Цой – жив!», «ДДТ», «Nirvana», «Pink Floyd. The Wall», корявое «Витя + Женя = » или «Вика я тебя хачю» и даже архаичное «Б. Ельцина – в президенты!».
Мне нравятся парни с гитарой, сидящие на подоконнике лестничного пролёта, играющие песни Кино, Воскресения и Сплина. Они пьют портвейн и матерятся, плюют на пол и гадят на площадке, но почему-то все они живые.
И мне кажется, что в прежние времена, чей дух они так старательно воскрешают, трупов было чуточку меньше. Так кажется мне…
Я никогда не был особенно удачлив. Мне редко везло по-крупному, только в мелочах. А когда везёт в одних мелочах, то это не везение – это обыденность. Тем удивительнее было произошедшее со мной.
В конце месяца я, как всегда, стоял в очереди за проездным. Очередь двигалась медленно, я давно уже потерял ощущение времени, а телефон доставать было лень. Изнывая от скуки и понемногу двигаясь вперёд, я в конце концов очутился перед грязно-жёлтой будкой. Женщина, упакованная в этот гроб цвета детской неожиданности, что-то возмущённо проорала, видимо призывая не задерживать очередь, но в силу своего устройства зданьице не выпустило крик наружу, а подавило в себе как отрыжку. В принципе, всё правильно, с гробами такое случается.
Нагнувшись к окошку, я просунул туда деньги и получил обратно проездной с лотерейным билетом. Я всегда покупаю их вместе, ни на что особенно не надеясь – повода надеяться пока ещё не было. Не считать же, в самом деле, выигрышем поездку на «Песню Года»!
Вскрыв защитное поле, я по привычке хотел сразу же выбросить билет в близлежащую урну, но что-то остановило меня.
«Суперприз: 10 000 000 рублей».
Я закрыл глаза и сосчитал до пяти. Считать дальше не было сил. Когда я поднял веки, надпись почему-то не исчезла, сменившись на фразу: «Это розыгрыш! Вас снимает скрытая камера!». Зелёный клочок бумаги в руке был похож на кузнечика: того и гляди, ускачет. Он даже дёрнулся было под порывом ветра, но вернулся на прежнее место – передумал. А если б не передумал, на свете стало бы одним трупом больше, причём, видимым для всех: врачи констатировали бы разрыв сердца.
Шли минуты, а я всё стоял и смотрел, стоял и смотрел, и не было мне дела до окружающих – тёток, стариков и остальных, требующих отойти в сторону. Очередь в пластиковый гроб из-за одного меня изогнулась под немыслимым углом, образовав людской нарост, грозящий свалиться на трамвайные рельсы при первом неосторожном движении. А мне было наплевать, ведь я держал в руках невиданный подарок моей
аутичной судьбы. Я наконец-то был вознаграждён: за всё и сразу.
Теперь передо мной стояли две задачи, требующие немедленного решения. Первая заключалась в том, чтобы донести билет в целости и сохранности до дома и в спокойной обстановке разобраться как получают выигрыши. Вторая же, сиюминутная, состояла в том, чтобы не сойти с ума от свалившегося счастья…
Надо же, как этот мир смешно и абсурдно устроен. Живёшь весь такой хороший, и ничего тебе от этого не обламывается. Мёртвые бы умилились от подобной простоты… Но иногда мне кажется, что зря я жалуюсь. Какой смысл им завидовать? Ведь у них нет самого главного ради чего стоит жить, у них нет того, что может быть легко потеряно, но только оно одно и делает нас людьми. Трупы – это пустота, завёрнутая в красивую упаковку. Какая разница, имеют ли они достаток, славу, авторитет, если душевная искра давно потухла.
Из-за этого они идут по кругу, а вернее топчутся на месте, без цели и смысла. Всё их внимание сосредоточено на сиюминутных удовольствиях, и будь в них хоть капелька человеческого, может кто-то из них задал бы себе вопрос: «Зачем?» и ожил бы, поражённый отсутствием ответа.
Ну, а обычные люди? В чём наше главное отличие от них? Неужели только лишь в умении задавать вопросы? Непонятно… И пока нам непонятно, мы вынуждены идти сквозь годы безо всякой надежды, всё чаще огибая островки гниющей плоти, которую вижу только я, и превращаясь по пути в мизантропов и ворчунов, неспособных радоваться. С каждым днём подобной жизни мы всё больше и больше походим на них внешне: жёлтые лица, изборождённые усталостью, худые тела, придавленные нерешёнными проблемами, дрожащие пальцы, изувеченные тяжёлой работой. А о вкусе жизни иной раз напомнит горечь во рту, возникшая из воспоминаний о несъеденном завтраке…
Я шёл по улице и в который раз прокручивал в голове одни и те же мысли, с той только разницей, что на этот раз они могли получить реальное воплощение. Я мысленно поделил выигранные деньги: часть положил в банк под проценты, часть спрятал на чёрный день, а на оставшиеся купил трёхкомнатную квартиру в центре города и машину с гаражом. Денег хватало один в один. Конечно, при условии, что вместе с этим будет продано всё, что я имею.
А дома меня ждал сюрприз! Не успел я разуться, как в спальне затрещал телефон, старенький такой, винтажный – из тех, чей звонкий голос отобрало время, оставив взамен глухое дребезжание.
Мне, если честно, сразу стало не по себе от этого звука. Я понял, что ничего хорошего ждать не следует – интуиция меня в таких случаях, к сожалению, ещё не подводила. Но то, что я узнал секунду спустя, превзошло самые смелые ожидания.
Звонила моя бывшая. В принципе, я разобрал лишь первую фразу её тирады, но этого хватило с лихвой, чтобы превратиться в маленький соляной столб. Вот что она сказала:
- Где тебя носит?! Я уже десятый раз звоню! Почему твой мобильный отключён? Жорик в больнице – попал в серьёзную аварию…
Она говорила что-то про его состояние и рассказывала подробности автокатастрофы, но эта информация уже не могла вместиться в мой мозг. Там теперь висел один большой транспарант, на котором красными буквами были выведены два слова: «ЖОРИК УМИРАЕТ!».
Путь до больницы пролетел как в тумане. Помню только, что всю дорогу в автобусе у меня подгибались колени...
Попав в клинику, я долго не мог найти реанимационное отделение, где лежал Жорик, и людей, которые отвечали за его состояние. Мне просто плакать хотелось от злости, когда я бегал по бесчисленным коридорам. Наконец, совершенно случайно я наткнулся на главврача, который рассказал, что случилось с моим другом.
Оказывается, сегодня утром произошла крупная авария, к возникновению которой Жорик был непричастен. Он выворачивал из проулка по всем правилам, не превышая скорости, когда в байк врезался пылающий КАМАЗ, припечатавший его к стенке. В этой аварии погибло пятеро человек, и семеро поступило в больницы с травмами различной тяжести, так как в автокатастрофе участвовали ещё и две легковые иномарки с автобусом…
Слушая перечень жориковых увечий, я чувствовал, как волосы на моей голове встают дыбом. Кроме ожогов, у него оказался сломан позвоночник в двух местах, и серьёзно травмирован головной мозг. И всё это не считая многочисленных переломов, ушибов и разрывов внутренних органов.
- Вы понимаете – это просто чудо, что он остался в живых! - говорил врач, глядя на меня поверх очков. - Вот что значит обладать крепким телом! Будь на его месте кто-то другой, он не прожил бы и минуты с такими травмами. Но вряд ли можно сказать, что ему повезло. Ожоги и ушибы, конечно же, серьёзны, но сейчас такое лечится, это не проблема. А вот переломы позвоночника и травма черепа… Сразу скажу, что в сознание он больше не придёт, и двигаться самостоятельно не сможет. Хотя попытаться стоило бы... Дело в том, что качественные операции на позвоночнике – очень дорогие, а у вашего друга, по-моему, нет родственников, способных за них заплатить. К тому же, с подобной травмой работают только в Австрии.
Правда, я бы всё равно не обольщался: вероятность, что он никогда больше не встанет на ноги, очень велика, так как австрийцы – не волшебники, да и сложные операции всегда сопряжены с риском. С черепной травмой могли бы поработать мы, но тут у меня тоже туманные прогнозы. Скорее всего, по желанию близких, если таковые найдутся, он будет отключён от аппарата жизнеобеспечения, так как сами видите – помощи ждать неоткуда… Вы в порядке? Может, присядете?
- Ничего, ничего… продолжайте…
- Да я, в принципе, закончил.
- Хорошо. А сколько стоят… ну, эти операции?..
Когда он озвучил сумму, мне снова стало плохо.
- Цену я называю приблизительную, но поверьте, если я и ошибся, то не очень сильно. Я просто указываю денежный потолок, в который можно уложиться. А сколько по-настоящему стоит жизнь этого молодого человека – одному богу известно.
Мы помолчали. В больнице стояла какая-то особая госпитальная тишина, нарушить которую не мог даже унылый мужчина, медленно, как ледокол, проплывший мимо. В руках он держал маленькую пластиковую бутылочку, через запотевшие стенки которой колыхалось что-то мутное. Бутылочка соединялась с телом тонким резиновым шлангом, один конец которого уходил в горлышко и исчезал на дне, второй – куда-то в недра бесформенной больничной пижамы. Больной настолько приковал моё внимание, что я, не отрываясь, следил за ним до тех пор, пока он не скрылся за поворотом коридора.
- Понимаю ваше состояние, - прервал паузу доктор, - и, хотя это запрещено, я позволю вам навестить друга. Свет можете не включать, так как смотреть там особо не на что.
Я молча кивнул, продолжая пялиться в конец коридора, туда, куда скрылся мужик с катетером, и думал только об одном: почему моча в бутылке такая мутная, словно это и не моча вовсе, а некая квинтэссенция его болезни, эдакий эликсир смерти. В уме я пытался вычислить, сколько же он проживёт.
- …Так вы хотите его увидеть? - повысив тон, спросил врач.
- Да-да, конечно!.. - засуетился я. Не скажу, что мне так уж сильно хотелось после всех этих рассказов лицезреть искалеченного Жорика, скорее наоборот, но у нас вроде так принято, что если кто-то оказывает тебе услугу, надо непременно ею воспользоваться, хотя бы и через силу.
Доктор улыбнулся, видимо довольный проявленным великодушием, и широким жестом распахнул передо мною дверь. Так приглашают погрузиться в ночной кошмар.
Я заглянул вглубь дверного проёма и, хотя ещё только начинало смеркаться, мало что увидел. Но как только глаза немного привыкли к полутьме, взору тут же предстало что-то, напоминающее мешок, набитый картошкой. Громадный тюк неподвижно лежал на постели, которая заметно прогнулась под его тяжестью. Это было похоже на что угодно, только не на человека. Больше всего пугала неестественность обездвиженного тела – живые так не выглядят. Палата, казалось, ещё только ждала постояльцев, не замечая здоровенного манекена, по ошибке попавшего сюда. Если бы не тихое шипение аппарата ИВЛ, я быть может, подумал бы, что меня глупо разыграли.
В нерешительности остановившись на пороге, я замер, колеблясь, заходить мне или не заходить. С одной стороны, зайти стоило – ведь единственный друг лежал сейчас здесь. Кто знает, может это последняя наша встреча.
Но с другой стороны... Я снова глянул на лежащий свёрток, опутанный проводами и капельницами, которые будто не спасали жизнь, а высасывали её, капля за каплей…
Всё это я уже видел в первые мгновения после того, как открылась дверь. Что нового можно найти здесь?
Помотав головой, я вышел обратно.
- Вы не посмотрите на него? - удивился врач, приподняв брови. Его лицо выражало недоумение и лёгкую досаду, возникшую оттого, что я не воспользовался его милостью.
- Нет, - пробормотал я. - Мне на сегодня достаточно.
- Ну, что ж, тогда пора на выход, - пожал плечами доктор. Всё правильно: интерес ко мне потерян, и мне вежливо предлагают выметаться.
- Да, конечно… - сказал я и неожиданно для себя добавил, - можно я задам вам два вопроса напоследок?
- Какие? - заинтересовался врач.
- Скажите... Понимаю, это звучит глупо, но почему он не в операционной?
- А, вы об этом!.. - возникший было интерес исчез с докторского лица, словно сдутый ветром. - Авария произошла рано утром, операции шли весь день, и будут продолжаться завтра, но всё необходимое, и, заметьте, возможное, уже сделано. Не спорю, состояние его здоровья крайне тяжёлое, но хотя бы стабильное, и я не вижу смысла пока эту стабильность нарушать.
- Ясно.
- Что ещё спросить хотели?
Я замялся:
- К Жорику кто-нибудь приходил?
- Да, - кивнул врач, - какая-то девушка вызвала скорую – она же и стала свидетелем аварии. Всё порывалась уехать вместе с пострадавшим. Как ни странно – это его знакомая, он должен был ей что-то передать, какую-то запчасть на машину. К сожалению, время и место встречи было неудачным… Она приходила сюда буквально час назад, но я отсутствовал, поэтому её не пустили.
Ваш друг, по-видимому, живёт один. Мы пытались найти его родственников, но не смогли. Да это, на мой взгляд, и к лучшему – меньше горя людям… У вас всё?
- Родственники у него есть... - прошептал я.
- Что вы сказали?
- Я говорю, родственники у него есть, только живут в другой области. Этим летом у них отдыхал... Вам оставить адрес?
- Было бы неплохо.
Продиктовав контакты и попрощавшись с врачом, в самом мрачном расположении духа я отправился домой.
Покидая здание больницы, я столкнулся с пациентом, державшим в руке бутылку с мочой. С тем, который так заворожил меня четверть часа назад. Поравнявшись, он, словно рыба, вдруг молча раскрыл рот, испещрённый гнилыми зубами, и два его бессмысленных глаза тоже были широко раскрыты, словно две маленькие чёрные пасти…
Придя домой, я первым делом умылся и поел – то, что я собирался сделать, требовало изрядной затраты калорий. Будто чувствуя неладное, квартира-клетушка затаилась, настороженно поглядывая на меня всеми своими стенами.
Всё то время, пока я ел, перед моими глазами стояла просторная палата, с лежащим в центре коконом, от которого в разные стороны расходятся трубки-нити. Вот они начинают тихонько подрагивать – это ползёт паук…
Помыв посуду, с неё я и решил начать. Расколошматив одну за другой тарелки, я вывалил на пол сплошным комком отвратительный студенистый суп, разогретую версию которого ел минуту назад. Затем, перейдя в свою единственную комнату, начал остервенело срывать обои со стен, кряхтя от натуги.
После того, как с обоями было покончено, я стал вытаскивать книги из шкафа, сдирать с них обложки, и топтать. Всё моё бесчинствование сопровождал жуткий вой, который я издавал, не стесняясь соседей. Ни до, ни после этот крик не удавалось повторить. Затем я взялся за полку. Отдирая её от стены, я слишком резко дёрнул за угол. Полка, оторвавшись, по инерции ударила меня в висок так сильно, что лишила сознания…
Позже, придя в себя на полу среди кучи растерзанных книг, я первым делом выпил таблетку от головы, которая болела как проклятая. Возможно, и не стоило так истово громить жильё, но вчера разрядка была необходима. Если не выпускать своих внутренних демонов, они тебя в конце концов сожрут. Испорченных вещей, конечно, жаль, но надо помнить, что при переезде весь этот убогий быт останется здесь. А в новой квартире подобный хлам лучше не заводить.
Сгребая длинные полосы обоев, я оказался возле зеркала и слегка задержался перед ним. От увиденного лицо моё дёрнулось, и я, размахнувшись, ударил в гладкую поверхность кулаком. Стекло осыпалось вниз красивым острогранным водопадом, а из кулака тонкой струйкой потянулась кровь. Больше в моём доме зеркал не будет никогда.
Перевязав руку, я направился к платяному шкафу. Слава богу, моя ярость так до него и не добралась: вся одежда была целой. Где-то должен был висеть деловой костюм… Он оказался очень кстати, хотя рукава были слегка коротковаты, но это мелочи, ведь уже завтра я смогу купить себе новый. А сегодня мне ещё предстоит много дел: во-первых, надо обналичить выигрыш; во-вторых, следует навестить риэлтерскую контору – чем раньше там начнут решать мой квартирный вопрос, тем лучше.
Ах, да… и самое главное: пора бы уже сейчас начинать думать об организации похорон моего лучшего друга…