«…андрогины… сочетали в себе вид и наименование обоих полов - мужского и женского…Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов…
И вот Зевс и прочие боги стали совещаться, как поступить с ними, и не знали, как быть: убить их, поразив род людской громом, как когда-то гигантов, - тогда боги лишатся почестей и приношений от людей; но и мириться с таким бесчинством тоже нельзя было.
Наконец Зевс, насилу кое-что придумав, говорит:
- Кажется, я нашел способ сохранить людей, и положить конец их буйству, уменьшив их силу. Я разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что число их увеличится».
Платон «Пир»
Когда это произошло, все спали, а наутро мир проснулся разрубленным на две равные половины.
Я очень хорошо помню, как, раскрыв глаза, увидел потолок и нахмурился. Сколько раз говорил ей, чтобы не переворачивалась на живот. Ведь так можно задохнуться. Ну почему боги сделали часть меня женщиной? Мало того, что эта разновидность рода человеческого - существа взбалмошные, имеют неудобную физиологию, не терпят боли, постоянно визжат, плачут, негодуют, боятся, так еще и глухи к голосу разума!
Поистине, женщина – наказание для мужчины.
Вот Эфиальту повезло: с какой стороны ни взгляни, одинаковое мужское лицо. Они никогда не ссорятся, по крайней мере, я этого не видел, все вопросы решают сообща, рассудительно.
А эта… «Хочу вон ту заколочку! Хочу колокольчики над кроватью! Хочу в гости к Полигимнии!» И ведь знает, что я эту наглую бабу на дух не переношу. Полигимния – жирная, как слон, чернявая, глаза здоровые, что, кажется, вот-вот выпадут. И неудивительно: такую сплетницу еще поискать. Ну что она в ней нашла? И ведь только попробуй, откажи. Сразу в слезы, сразу я злой, бессердечный, и она рада, что никогда-никогда не узнает, как выглядит моя сторона лица, потому что наверняка я страшен, как смертный грех, покрыт коростами, и вместо улыбки у меня оскал.
А иногда по-другому… Когда какую-нибудь финтифлюшку увидит, меня к ней развернет и ласково так, с нежностью попросит. Я-то сразу готов, но поломаюсь для виду, чтобы голосок ее подольше послушать – он у нее такой…и не передать даже. Как дудочка камышовая: протяжно-искренний.
Так вот, лежал я, глядя в потолок, вдруг рядом зашелестела простынь, и увидел я нечто странное. Тело человеческое, а вместо лица – копна белокурых волос до самого живота. А на животе пупа нет, и ниже вовсе срам какой-то – две выпуклости и складка посередине. Это существо сидело на краю моей кровати и потягивалось.
- Ты проснулся? – А голос у него был точь-в-точь как у другой моей части.
Я повернулся на бок, чтобы она не видела этого урода, и спросил:
- Ты кто?
Существо развернулось, и увидел я девичье лицо такой красоты, что даже забыл как нужно дышать.
- Меня зовут Акумена. А ты кто?
- Акумена – это мое имя.
Она засмеялась:
- Эй, соня, взгляни-ка на этого нахала, забравшегося в нашу кровать! Он говорит, что его зовут Акумена!
Ей никто не ответил, и она подняла руки, пытаясь ощупать ту сторону, на которой у всех нормальных людей находится второе лицо.
- О, боги! Что со мной?
Я решил, что пора будить свою вторую половину и тоже повел рукой. Но кроме волос там ничего не было! Мы вскочили каждый со своей стороны кровати и с ужасом лихорадочно стали трогать себя, поворачиваться вокруг, пока, наконец, не поняли, что случилось нечто ужасное, и что мы каким-то образом перестали быть одним целым. Тогда нас бросило друг к другу, мы обнялись как можно крепче, словно пытаясь вновь слиться воедино. Мы стояли и дрожали, как осиновые листья, а где-то в смежных комнатах и на улице уже слышались крики и рыдания испуганных людей.
Боги покарали нас за нашу гордыню. Они не могли бы сделать нам больнее. Мы стали уязвимыми, как дети. Все ходили парами, взяв друг друга за руки. Даже мальчишки, разносящие свитки с новостями, все так же бегали по двое и кричали хором:
- Последние новости! В мире не осталось ни одного полноценного человека! Конец света близок! Боги неистовствуют!
Но даже когда боги неистовствуют, кто-то получает от этого выгоду.
Свитки продолжали печататься и не успевали покидать порогов редакций, как их тут же вырывали и читали взахлеб.
Появилась новая мода на тоги с рисунком на спине в виде второй половины.
Очереди на прием к хирургам и портным не расходились ни днем, ни ночью.
А потом начались первые потери. Люди теряли друг друга на площадях, базарах, улицах. Для имеющих постоянное жилье это не грозило катастрофой, но туристы и проезжающие были настолько незащищены от подобного рода случайностей, что сразу терялись и становились беспомощными. Отдельные единицы превращались в косяки, косяки в толпы, и в скором времени сотни неприкаянных людей бродили по городам, забыв про дела, нужды, прошлые стремления. Все, что они хотели – найти свое подобие средь каких-нибудь шести миллиардов таких же отчаявшихся.
Я стал бояться. Настолько невыносима была мысль о том, что могу потерять ее, что начал хуже спать. Все время мучили кошмары, я просыпался ночью в поту от собственных криков. Мена (мы разделили наше имя пополам, как и другие люди) прислоняла мою голову к своему плечу и напевала колыбельную, пока я снова не проваливался в страшные сны.
Мы всегда держались за руки, даже ночью.
Однажды на углу соседней улицы кто-то потерялся. Сразу собралась толпа зевак, желающих посмотреть на чужое горе. А Мена воскликнула:
- Аку! Мне больно!
Оказывается, я слишком сильно сжал ее ладонь.
Мне хотелось купить цепи и приковать ее к себе навсегда. Но цепи стали дефицитом, а услуги кузнеца вообще могли позволить себе только очень богатые.
- Аку, ну куда я могу деться? Ты же не отпускаешь меня ни на минуту! Зачем тебе эти глупые цепи? Пойдем танцевать сегодня ночью на набережную!
На набережную? Но там же толпа, в которой так легко потеряться!
- Аку, я не хочу все время смотреть на твою кислую мину. Ты как будто уже оплакиваешь мое невозвращение. Раньше мы часто ходили танцевать, а теперь ты стал угрюмым и молчаливым. Я решила идти на набережную. А ты как хочешь.
И я пошел. Стоял у края площадки, стараясь держать в поле зрения ее белокурые развивающиеся пряди. Как ей было весело! Как много я терял в прошлом, не имея возможности видеть ее радостное лицо! Она улыбалась всем, а я смотрел на нее, и сердце мое болело от счастья. Ах, как я гордился, что она моя! Несмотря на нашу разделенность, мы – единое целое. И это такое счастье.
- Аку! Как было весело! Я валюсь с ног от усталости! Отнеси же меня домой!
Она уснула еще по пути. Прямо на моих руках. И не проснулась даже тогда, когда я положил ее на кровать и укрыл накидкой. Мне хотелось только одного – смотреть на нее как можно дольше, впитать в себя ее красоту. Я так и уснул на стуле. А утром все тело болело, и я впервые порадовался, что мы не едины, что она не чувствует той же боли.
Время текло, и жизнь входила в привычное русло. Люди, правда, стали более рассеянными и…одинокими. Это новомодное словечко появилось в одном из свитков и тут же стало очень популярным. Его начали употреблять по делу и без дела на каждом углу, в любом философствущем кружке, даже в питейных лавках, вызывая жаркие споры, вплоть до мордобоя. Ночами в парках вздыхали парочки: «ах, я так одинок! Только ты – моя отрада!» Открывались какие-то клубы для одиночек, одиночников и одиноков. Опять же, появились тоги с надписями «Одинок. Ищу любовь». Люди стали пробовать подбирать новые пары. Они сходились и расходились, тратили на это время, силы, умственный потенциал. Брошенные половинки чувствовали себя настолько несчастными, что сходили с ума, вешались или бросались с головой в оргии.
Мой знакомый Эфиальт тоже распался, и я с удивлением обнаружил, что мне не интересно общаться с ним как с разными людьми. Эфи слишком громок и напорист, а Альт тих и немногословен. Раньше они дополняли друг друга: Эфи подбадривал, Альт усмирял, а после рассоединения они даже общаться перестали.
Я стал спокойнее относиться к тому, что Мена уходила на базар или к своим подругам. Она могла спокойно посекретничать о своем, а мне не нужно было злиться и негодовать, слушая женские сплетни. И ей действительно это нравилось поначалу, но со временем я стал замечать, что она перестала гулять вечерами, сидела подле меня с вышивкой и напевала старые мотивы.
- Аку.
- Да, родная.
- В мире стало страшно жить.
Я никогда не утверждал, что женщины не думают. Но мне всегда казалось, что такие мысли больше присущи мужчине, потому удивился.
- Почему ты так говоришь?
- Когда я выхожу на улицу, я больше не узнаю лиц. Везде только гримасы, как будто у всех животы свело. Мира больше нет. Люди воюют друг с другом. Целуются, улыбаются и ненавидят одновременно.
- И ты знаешь, почему это происходит?
- Я думаю, это оттого, что люди обманулись. Им кажется, что счастье можно выбрать самим. Что можно выбрать судьбу и стать богами.
- Но если они видят, что стали еще несчастнее, то почему продолжают бесплодные попытки?
- Может, они все сумасшедшие, Аку?
- Наверное, мы им тоже кажемся сумасшедшими.
- Обещай мне.
- Что?
Она поднялась со своей скамейки, подошла ко мне и обняла.
- Обещай, что никогда не оставишь меня.
- Я никогда тебя не оставлю.
Так это было.
А на следующий день она исчезла.
Сказала, что уходит купить слив.
- Совсем ненадолго, Аку. Говорят, нынче чудесный урожай. Я принесу целую корзину!
Она не пришла, даже когда вышло время всех возможных вариантов. В темноте я стучал в чужие двери и окна и спрашивал о ней. Возвращался домой бегом – вдруг она вернулась, а меня нет. И снова бежал в улицы, будил всех подряд, кричал в ночь ее имя.
Утро застало меня одичавшим где-то на окраине города. Я как раз дошел до устья реки. Самое абсурдное в этой ситуации было то, что из мира исчезло самое дорогое, что он мог мне предложить, но гончар, проснувшись, все так же шел вертеть свой круг, и коровы все так же брели на пастбище, и воды текли черт знает куда.
И всё, всё вокруг продолжало продолжаться!
А не должно было!
Не могло!
Эта бесчувственность отупляла.
Я решил вернуться домой, а потом идти искать дальше.
По дороге я увидел старика, сидящего под огромным кипарисом. Глаза его были закрыты, и из них лились слезы. Два потока встречались на подбородке и капали вниз, прямо в сложенные лодочкой ладони.
- Простите, вы не видели мою жену?
Он открыл глаза.
- Я больше ничего не вижу.
Я сел возле него и тоже заплакал.
Он сказал:
- Раньше все было правильно. Люди жили вместе и вместе умирали. А теперь каждый сам по себе. Я восемьдесят три года прожил со своей старухой. Боги разъединили нас, и она умерла. А я все еще жив, хоть и пуст. Во мне больше нет души, но время меня не отпускает.
Когда я уходил от него, единственная мысль не давала мне покоя. Если я не найду Мену, мне придется до конца жизни жить без нее.
И я не представлял как это возможно.
Дома было пусто. Я прошел на базар и стал спрашивать у всех подряд, видел ли ее кто-нибудь.
Нет.
Нет.
Нет.
Люди шарахались в стороны, словно от прокаженного:
- О, боги! Еще один сумасшедший!
На площади один шакал начал насмехаться надо мной:
- Таких как ты надо будет приглашать работать экспонатами в Музее Верности! Что ты хнычешь, как ребенок? Чем твоя жена лучше этой? – И он схватил за локоть проходящую мимо женщину, которая нагло рассмеялась. – Вот, возьми! Тебе будет в самый раз!
Я оттолкнул его в бешенстве и закричал:
- Люди! Что с вами случилось? Когда вы успели забыть что такое любовь? Посмотрите на себя! Вы же пародия на человека! Раскрашенные, убогие куклы!
Меня били, да.
Злость, которая так долго кипела и бродила в их душах, оказалась очень болезненной. Я не помню, как добрался до дома. И не помню, сколько дней провалялся там в полубреду.
Но когда я смог придти к этому кипарису, старик был уже мертв. Я понял это, как только увидел его пересохшие ладони. Мне понадобилось много сил, чтобы похоронить его, ведь я был еще так слаб.
С тех самых пор я и сижу на этом месте. Вот уже сорок два года.
И каждый прошедший день приближает меня к счастью.
август, 2010