Две Особи. Следы творений, 2007. Глава 2

Содержание:

http://www.proza.ru/2010/07/27/1399 ПРОЛОГ
http://www.proza.ru/2010/08/12/1346 Глава 1. О МИРЕ И ЕГО ОПУХЛОСТИ
http://www.proza.ru/2010/08/27/998   Глава 2. ЛЕС И СОЛНЦЕ
http://www.proza.ru/2010/10/04/432   Глава 3. ЖИДКИЙ ЁЖИК
http://www.proza.ru/2010/10/14/938   Глава 4. ТЕНЬ НАД ЗВЕРОФЕРМОЙ
http://www.proza.ru/2010/12/23/1005 Глава 5. О МИРАХ, КОТОРЫЕ РАЗДЕЛЯЮТ ЗАБОРЫ
http://www.proza.ru/2011/12/07/1386 Глава 6. ЭЛЬФИЙСКАЯ ПРИНЦЕССА
http://www.proza.ru/2012/05/10/1030 Глава 7. ПОСИДЕЛКИ ВО СНЕ И НАЯВУ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1046 Глава 8. ЗАМКНУТЬ КОЛЬЦО
http://www.proza.ru/2012/05/10/1053 Глава 9. КТО В МЕШКЕ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1058 Глава 10. ЗАЙЧОНОК И ХОМЯК
http://www.proza.ru/2012/05/10/1062 ЭПИЛОГ




ГЛАВА 2.
ЛЕС И СОЛНЦЕ.

         

          I.

         

          Ждать оставалось недолго: не могли же все библиотекари разом сбежать из этого спокойного и гармоничного места. Не могли — они же не знают, какое «гармоничное» оно на самом деле. И тем не менее, ждать определенно не хотелось. Ждать просто опротивело, словно с каждой минутой ожидания метровые комары садились на кожу и аннексировали по литру крови на рыло.

          Стеснительный гул, шлепки по клавишам и шорох канцелярских принадлежностей — типичный спектр этого места. Да еще по «Радио университета» как всегда смешными голосами рассказывали о неком Елине, бывшем эмигранте, который триумфально вернулся в лоно отечественной науки.

          Андрей не спеша присел за черный пустой стол у высокой стены зала. Перед ним уже занял свое место другой студент, деловито раскрывший ноутбук и откинувшийся на дугообразную спинку стула. Они все здесь такие важные и занятые. Особенно, если не надо ничего сдавать или на все здания им до одной большой лампочки. Но сейчас их, как ни странно, мало. Все разъезжаются, отдыхают и готовятся к экзаменам, и даже халявный интернет их не влечет.

          Но этот паренек, видимо, все свои деньги потратил на ноутбук и платный интернет не тянет. Андрей наблюдал за ним неподвижным взглядом, словно прислушиваясь глазами. Он наблюдал за ним еще когда тот получил имя пользователя и пароль и сейчас готов был авторизоваться и добровольно попасться во всемирные сети.

          Андрей смотрел на него, и под покровом его черепа кипела упорная и вязкая борьба, для которой мгновение казалось минутой. Надо было дождаться, думал он, и последовать общепринятым законам. Но следовать им — значит признать собственное сумасшествие, ибо в законы эти оно уже никак не вписывается. А раз не вписывается, дорога жизни идет наперекор им, и ничего тут уже не поделаешь. Если днем тебя сжигает свет, надо отвоевывать свою жизнь ночью.

          Андрей это окончательно понял после двухдневного визита в деревню, на свою тихую малую родину. Там уже многое изменилось: трухлявая изба расцвела добротным особняком, провели нормальное электричество, поставили телеантенну. Но бархатный воздух по-прежнему ласкал легкие, зеленый пейзаж умилял душу, а вокруг стояла такая тишина, что казалось, собственные уши погрузились в рай настоящий — загробный. Но не в ушах было дело. И в этой тишине, как в тихом личном кабинете, рождалось понимание; бывалый хаос выстраивался по полочкам, и на месте былых страхов, зарослей и волнений проклюнулась рациональная почка — прагматизм, от которого самому становилось неуютно.

          И теперь паренек впереди включил свое электронное чудо и стоял на пороге крайне заманчивой дороги, вдали которой ветвилась невероятная паутина потоков, огромная и блестящая как рассыпчатый крещенский снег. Он стоял на пороге как плод перед рождением, как заключенный перед освобождением и, естественно, не замечал того упругого взгляда, что примостился за порогом и видел каждое его действие. И когда на порог, среди бездны живых потоков просочился сквозь клавиатуру еле различимый образ имени и пароля, подобный миллиметровому ключику, произошло нечто быстрое и невероятное, как невероятно в двух пальцах перенести десяток откормленных баранов. Но это произошло неведомо для наивного гостя колоссального мира сети, который он не мог осязать. А где-то рядом такой же порог пересек некто плотный и яркий, похожий на шаровую молнию. Упругой волной устремился он в сказочное царство, осязаемое, видимое и слышимое, как свое собственное черное подворье — угрюмый и давящий лес.

         

          Гость сидел перед экраном с широко открытыми глазами и с минуту ничего не понимал. Как получилось то, что пользователь с такими же данными уже авторизован? Попробовал еще — безрезультатно. Такого с ним здесь еще не было, и растерянный, чуть обиженный, он встал из-за стола и пошел снова просить данные для авторизации.

          А за ним сидел перед тетрадкой полуживой дуб, наклонившись вперед, чуть подрагивал веками, но ни одну капельку того урагана, что, может быть, жил внутри него, не пропускал через свою толстую кору.

         

          — Ктырюк! — послышался голос настолько громкий, насколько это позволял читальный зал. — Рота, подъем!

          Дмитрий Амперов прошел вдоль ряда черных столов и остановился рядом с Андреем, который продолжал сидеть в коматозном состоянии, не услышав окрик одногруппника.

          — Андрей, спящий красавчик, поднимайся!

          Красавчик медленно поднял голову и протянул ему руку. Его глаза по-прежнему были стеклянными и напряженными. Казалось, одной ногой он был еще там.

          — Что делаешь?

          — К экзамену готовлюсь.

          — По валеологии?

          …На столе лежала тетрадка по дисциплине, которая кончилась халявным зачетом еще на первом курсе… Андрей схватил тетрадку и стал ее растерянно перелистывать в поисках чего-нибудь адекватного времени.

          — Хорошо готовишься, — продолжал Дмитрий.

          — Я не по тетрадкам готовлюсь, у меня все в уме!

          — Охотно верю. Только поверь мне, если ты разгрузишь свой ум хотя бы на половину, тебе станет значительно легче.

          — Спасибо, мне и так легко.

          — Слушай, ты не знаешь, когда к экзамену консультация? Был на кафедре, там не написано.

          — Завтра в два.

          — Так я и думал. Спасибо.

         

          Дмитрий вольготно уселся рядом.

          — Андрюха, хочешь ноутбук? Вон, впереди лежит без хозяина.

          — Спасибо, как-нибудь сам… Добуду себе.

          — Слышал про Бориску?

          Андрей кивнул головой. Голос Амперова стал тонким, вкрадчивым.

          — Он же дня три до этого не приходил. И главное, никто не знает, почему. Вообще, ужас! Ты ничего не слышал, что с ним могло такого случиться? Из-за чего?

          — Нет…

          — Я тоже. Не понимаю, что такого могло произойти? Как такое — с ним? Как в западню какую-то попал. Или на пламя как мотыль полетел. Он же вполне адекватным был. Пытаюсь понять, но хоть тресни, хоть убейся… даже страшно не становится — настолько непонятно. Ты как?

          Андрей вздохнул, моргнул несколько раз, как спросонья.

          — Не знаю, Димыч, самому неприятно. Может быть, я даже его понимаю.

          — Понимаешь?

          — Да… Диман, у тебя никогда не было такого чувства…впрочем, знаю, что не было…но все равно представь себе: идешь ты по дорогам, поворачиваешь куда-то, маешься. В общем, живешь обычной жизнью.

          — И?

          — И вдруг смотришь под ноги и видишь… Видишь стрелку. И надпись, типа, иди туда. И ты понимаешь, что надпись эта лично для тебя — другие ее не видят, или не придают значения.

          — Ну?

          — Ну и начинаешь идти по стрелке, перед тобой сменяются дороги, ты встречаешь новые такие же указатели. Тебя как будто куда-то ведут. Тебе интересно, волнительно, а еще радостно и страшно. Что все это значит? В какой-то момент ты понимаешь, что даже те дороги и двери, где написано «Вход запрещен» тебе легко поддаются, если туда указывают стрелки. И тебе становится еще интереснее и страшнее. Ты уже не тот. Твои старые желания пропадают: ноги сами несут тебя, хотя ты уверенно себе твердишь, что сам по доброй воле выбрал этот путь. А в другой раз спрашиваешь себя: а может быть, стрелки только кажутся, раз их почти не видно? Это очень логично, но в это уже не веришь. Или наоборот: это путь к гибели? А в это поверить боишься…

          — И в чем суть?

          — Как ты думаешь, что там, в конце? Кто нарисовал стрелки?

          — Мн-да. Имеешь в виду, тебя ведет собственная смерть и в конце концов заставляет принять ее добровольно?

          — Может быть, смерть. А может, и жизнь.

          — Андрей, я, конечно, понимаю, у тебя весеннее обострение. Но какое отношение это имеет к Борису? Вообще, причем тут этот твой опус о жизни и сумасшествии?

          — Не при чем, не волнуйся.

          — Из-за чего?

          — Не из-за чего, не волнуйся. Все нормально. И тебя вылечат.

          — Андрей, алле! Ты где? Не уходи, не покидай нас! Ты слышишь мой голос?

          — Свободен.

          — Да, я всегда свободен! Эх, бедный человек… Ладно, пойду я, давай, до завтра, — Дмитрий встал из-за стола и приготовился идти обратно. — И насчет этого твоего пути со стрелками: будь осторожен. Скоро ты увидишь стрелку на ящике, потом внутри него на куске пластида с застежкой для пояса, а потом на кабинете нашего прошлого руководителя по курсовой. И не обольщайся, что сделаешь доброе дело, ты и нас всех, и половину универа разнесешь. Давай, пока.

          Толкователь побрел к выходу, доставая из кармана звонящий телефон, а Андрей остался сидеть молча с широко открытыми, уже ясными глазами, но так же неподвижными и задумчивыми. Что он такое делал, по какой его вине встал из-за стола этот паренек спереди? Почему этот мир еще пять минут назад казался картиной в соседнем окне, а в собственной обители царил иной дух? И что он такого наговорил этому электроманьяку Дмитрию, что даже его скользкую психику привело в какое-то чесоточное состояние? Бред какой-то. И как на зло тиски учебы размыкаются, отпуская душу в свободное падение, которое уже никаким тормозом не остановишь.

         

         

          II.

         

          Вергилий вышел из аудитории, выдохнув полные легкие отслужившего воздуха. Огляделся. Никого. Пустой паркет. Все новосдавшие куда-то разбрелись, да и не сдавшие тоже. Все на улицу, на солнце и свежий воздух, прочь из этих тяжелых стен.

          Вергилий больше не дрожал и не ворошил совесть из-за своего безвозмездного «хора». В конце концов, халява — тоже средство выживания. Причем избранных. А вот Дмитрий из-за такой же оценки «хорошо», только принципиально незаслуженной, должен был уже повеситься в ближайшем туалете. По крайней мере, рядом его не было.

          Кремнин спустился на этаж вниз. Дмитрий стоял у окна с тяжелым портфелем и всем своим видом походил на камикадзе в полной боеготовности.

          — И долго стоишь? — спросил Вергилий.

          — Не дольше, чем ты сидел в кабинете. Что поставили?

          — Четыре, представь себе.

          — Буржуй! Ты чем препода обкурил?!

          — О, до таких технологий тебе еще далеко. Рядом со мной на стуле кто-то оставил шпаргалку как раз по моему билету.

          — Ядрен-нуклон! Да что за семестр нечестный! Еще Ктырюк этот за день до консультации бредил какую-то бессмыслицу, мозги пудрил… И в туалете народу много, вешаться как-то не пристало.

          — А ты попроси, чтобы тебя из окна выкинули. Или классический вариант — убить себя об стенку.

          — Спасибо за совет, как-нибудь потом. Пойдем поскорей отсюда.

          — Ну, а как дела с нашей… загадкой?

          — Да никак. Вообще какой-то бред творится. Хомягу вписали в список отчисленных, ты прикинь! Да за такое кощунство их всех расстрелять пора! И, главное, все! Ни слуху, ни духу. Все как прямо по указке забыли о нем. Да и мы тоже хороши. Не нашли, не спасли, не докопались до правды, а теперь ходим себе в универ, сдаем экзамены… В общем, у меня такое чувство, что если мы в ближайшие дни ничего не сдвинем с мертвой точки, то сами станем такими же… не ведающими и не желающими ведать.

          — Надеюсь, что не станем…

          — Черт, еще новую версию переводчика хотели выпускать. Надо все компоновать, сайт обновлять… блин, когда все это делать?

          — Давай ты займешься переводчиком, а я Хомягой.

          — Ага, видел уже, как ты занялся Хомягой.

          — Ты о чем?

          — А кто на сайте знакомств анкету разместил, мол, ищу подругу, высокую стройную, эльфийскую принцессу, обожаю имя Мила?

          — Димыч! Ты с каких это пор на сайтах знакомств по мужским анкетам лазаешь? И вообще, что тебе не нравится?

          — Да идея-то ничего. Но фотографию зачем мою вывесил?!

          — Да ладно, я ее подретушировал, поправил, совсем не похоже стало.

          — Ага, непохоже… Видел я, как не похоже. Прославить меня решил? А если клюнет, что, мне за тебя отдуваться? И вообще, почему не свою фотку? Ты больше похож на эльфийского принца.

          — В том-то и дело, не нужен ей эльфийский принц, раз она выбрала Хомягу. Плюс не притягивается к плюсу, мы ищем в других людях то, что нам самим не хватает.

          — Тогда зачем псевдоним такой заумный? Ho Melas Soter. Хоть раз что-нибудь пооригинальнее придумай, черный спаситель. Я как увидел этот эллинизм, так сразу понял: Вир шалит!

          — Откуда ты знаешь, что это так переводится?

          — Что?

          — Черный спаситель.

          — Не знаю. Я вообще-то сказанул первую попавшуюся фразу, которая пришла на ум от вида этих слов. У тебя все время что-то вокруг этого.

          — А я уж подумал, ты отштудировал древнегреческий. Ладно, с этим я действительно переборщил. Исправлю. Хотя, если честно, я это все так, из безнадеги, как последний вариант. Соответственно, надежда на результат — около нуля.

          Да чего же быстро иная тема разговора может испортить настроение, бережно поднятое успешной сдачей экзамена! Вергилий замолчал, опустил взгляд на округлые ступеньки, отполированные ногами как пляжные камни. Димыч достал телефон. Молча набрал чей-то номер. Они спускались не спеша, словно с каждым шагом погружались на дно прочь от спасительного кислорода в какой-то плотный, довлеющий мир, в пресловутый лавкрафтовский Р'Льех или еще куда похуже. Спать надо больше, подумал Вергилий.

          Дмитрий, однако, улыбался. После непонятного телефонного звонка  тяжелые мысли быстро его покинули. Вергилий не стал интересоваться. У Амперова повод для радости мог происходить из какой угодно тмутаракани этого мира, начиная от поставщиков микросхем, кончая бомжами, отыскавшими новую свалку.

          — Ну что, Вир, что опять грустишь? Это мне надо грустить, а не тебе. А ну гони грусть сюда!

          — Не знаю… спать хочется. Столько времени свободного.

          — Даже не вздумай спать. А свободное время — это хорошо. Как раз сейчас мы его и начнем тратить.

          — Что на этот раз? Новый трансформатор раздобыл?

          — Представь себе, нет! Мы сегодня поедем далекооо… И я даже не знаю, сколько я сегодня выпью.

          — Это еще что за фокусы? С каких это пор тебе по душе пьянки наших раздолбаев?

          — Наших раздолбаев на этой пьянке не будет как класса! Ну… не считая нас с тобой. Я ж тебе говорил, что Олеська Воложина мне два раза звонила, приглашала к себе. Ну вот, экзамен мы сдали, и я посчитал нужным согласиться.

          — А… — Вергилий чуть прищурил глаза, как от улыбки. — Совсем забыл! Так что, прямо сегодня?

          — Да, у них тоже какой-то там экзамен, будут отмечать. Ты сам говорил про свободное время. А раз так, я думаю, ничто нам не мешает м-м-м…предаться вакханалии…в смысле, самозабвенному торжеству по случаю успешной…хм…сдачи очередной ступеньки этой сессии. А в чужом кругу забыться значительно приятнее. И не вздумай смущаться и отговариваться, тебе ведь самому этого хочется.

          Вергилий не стал ни смущаться, ни отговариваться. За те девять дней, которые прошли с момента встречи в электричке, его душевный настрой, претерпев немало метаморфоз и революций, отдался веянию свободы и теперь не очень сопротивлялся своим противоречиям. С ними считаться было уже просто утомительно.

          — Конечно, я пойду, — улыбнувшись, заявил Вергилий очевидную истину. — К тому же, в отличие от некоторых, мне действительно в пору отмечать успешную сдачу экзамена.

          — Не мути душу, — пропыхтел Дмитрий.

          — А ты не волнуйся. Мы еще не все экзамены сдали. Это мне надо волноваться, чтобы не перегулять.

          — Все равно не мути душу. Не надо было так сильно готовиться перед экзаменом. Практика показала: лучшая подготовка к экзамену — десять часов крепкого, здорового сна.

          — Ну-ну. Приятных сновидений.

          Они вышли из здания и пересекли утопленный в солнце дворик. Сильный, с неврастеническими наклонностями, ветер гнул ветви на деревьях и вздымал пыль. По небу который день быстро плыли тяжелые кучевые облака. Только этим днем они были особенно массивными, и только чудо уберегало их от вырождения в дождевые и грозовые тучи. Вся природа вокруг горела желто-зелеными цветами и зияла по углам резкими сине-коричневыми тенями, словно залитая масляными красками растяпы-художника, так же безбашенного, как и порывистый ветер. Сам день переживал свою молодость.

         

          Любой цикл этого мира напоминает чью-то жизнь, так уж воспринимает этот мир человек. Рождение; безумное впитывание информации; безумное ее применение; зрелость, разумное использование накопленных сил; мудрость и неспособность изменить путь ракеты, заданный первыми ступенями молодости, которые давно отвалились и упали не в Казахстан, а гораздо дальше… А может, это не фатум, а заслуженная защита от дурака в собственном лице, вечно стремящегося свернуть на сторону?

          Отголоски этого пути начали проявляться во второй половине дня, при ясном солнце, при земле, похожей сверху на желтый взрыв с черными осколками теней. Успокаивался ветер, расплывались облака, солнце тонуло в серо-голубой атмосфере, перекатываясь на запад. Даже театрализованная болтовня Дмитрия не могла отвлечь Вергилия от дилетантских мыслей о жизни, зрелости и предрешенности. Наступающий вечер стучался в душу. И это не было уныние, это было типичное для всего семестра негативно-романтичное настроение, на этот раз лишь более спокойное и более лиричное — как-никак возвращение в раннюю юность.

          Встреча была назначена около Олесиного дома. Вергилий поймал себя на мысли, что совсем забыл о факте наличия здесь этого здания. Много раз он проходил мимо, много раз созерцал ветхие балконы и высокие матрицы окон, но один единственный дом каждый раз филигранно вырезал сам себя, покидал план этого мира, да так, что позавидовал бы любой градостроитель. А дом стоял. Стоял как галлюцинация выдуманного дворца. И от берегов этой галлюцинации им, в составе двух машин предстояло переместиться на чью-то дачу? Невероятно!

          Только увидев жительницу, он заставил себя поверить. Она была настоящая. С первого взгляда эта невысокая, стройная, гибкая и активная героиня пропущенного им спектакля, это творение природы казалось самым настоящим, что только могло нарисоваться на сетчатках его глаз.

          «Почему она так радостно нас встречает? Неужели… Нет, невозможно. Все можно повторить, кроме чистого времени. Я не готов. Я не могу себе позволить променять разумный покой на счастливую непредсказуемость. Просто так сдать без боя бережно выстроенный замок? В котором так прекрасно было валяться в уютном полумраке и наслаждаться чьим-то очень знакомым портретом? Ну уж нет! Хотя…».

         

          — Приветствую вас! — воскликнул Дмитрий. — Отлично выглядишь, Олесь, и ты, Маша, еще великолепнее, чем тогда в поезде. Серьезно! Спасибо что пригласили! Ну как сдали?

          — Отлично сдали!

          — Прямо-таки отлично?

          — Ну нет, конечно, оценка хорошо, но по сути дела отлично.

          — Ну, вы себя занижаете. Я тоже хорошо получил, однако чувствую себя полным идиотом. Вы уж утолите мою печаль, ладно?

          — Не волнуйся, печалиться не будем. Сейчас подождем еще людей, а потом отправимся. От нас вернешься другим человеком, и все твои печали испарятся без следа. У нас всегда так, Мася подтвердит. И тебя, Вергилий, вылечим.

          — А меня не надо, я здоров. Я четыре получил и рад. А вот его вылечите, а то он в туалете чуть не повесился.

          — Вергилий, у тебя всегда такой черный юмор? — спросила Маша.

          — Это не черный юмор, это горькая правда. У нас постоянно вешаются. У нас самого Баумана в свое время киркой сзади по голове прибили.

          — Вир! — обиженно воскликнула Олеся, нахмурив бровки.

          — Девушки, не волнуйтесь, — объяснил Дмитрий, — Он просто немного увлекается декадансом, у него негативное видение мира. Если он так шутит, значит у него очень хорошее настроение. Да, Вир? Поэтому не бойтесь, вашей жизни ничего не угрожает.

          В это время Олеся оглянулась куда-то назад, и ее дежурная улыбка взорвалась такой радостью, какую не выдавишь, даже собрав полстраны.

          — Наконец-то! — воскликнула она и бросилась куда-то в сторону, где проявилась из тени темная фигура на фоне не менее темного автомобиля. — Ребята, знакомьтесь, это Глеб, самый мужественный, интересный и просто хороший человек!

         

          Девушка подбежала к центру внимания и обняла его с такой страстью и энергией, что он должен был сгореть под ее объятиями. Рядом с ней он был тенью. Однако совсем иной тенью, нежели каждый в этой компании. Ему было лет двадцать пять — тридцать. Зрелый гражданин, давно излечившийся от юности и студенческого задора. Спокойный, скромный, взрослый, адекватный, представительный, авторитетный…

          Нет.

          Он мог казаться представительным, но только первые секунды. Он просвечивал, в нем не было стержня, на который могли опереться авторитет и представительность. Он сутулился, его взгляд, подобно трости, опирался на землю под ногами. Этого оказалось достаточно… чтобы начать ничего не понимать.

           Что еще за мужественный и хороший человек?

          — Всем привет! — тем временем сказал он, подошедши к компании и подав руку мужской ее части. Олеся шла рядом, обняв его рукой. — Придется, Олесь, тебя расстроить, больше народу не предвидится. Катька заболела, а Жанна пересдавать будет, поэтому давайте, садимся в салон. Как кому удобно. Надеюсь, все поместимся. Багаж, если у кого имеется, прошу мне.

          Олеся отпустила Глеба, против ожидания плюхнулась на мягкое заднее сидение и позвала подругу:

          — Мась, иди сюда! А вы уж, братцы, один вперед, один назад…я думаю, самый спокойный и солидный из нас — это ты, Вергилий, тебе самый раз впереди. Так сказать, вторым пилотом.

          Ее голос струился весенним ручьем и стачивал любой, даже свежеотесанный камень. Вергилий не мог ей отказать. Его ноги не спеша обошли машину и усадили апатичное тело впереди, лицом к лобовому стеклу. В это же время, звеня смешками и шорохом одежды, девушки уже начали утолять буржуйскую печаль Дмитрия Амперова.

          Глухо щелкнула дверь, зазвенели в левое ухо ключи. Обтекаемый сухопутный корабль тронулся быстро, но мягко, и вскоре всех упруго прижало к стенке при развороте на дорогу.

          — Глебушка, ты уж полегче там, не гони. Нам только сейчас доехать и чтобы все были живы, а уж мастерство свое ты нам потом покажешь.

          — Не бойтесь, прорвемся! — задорно ответил хозяин машины.

          — Езжай как привык! Нам и так нормально, — влез в разговор Дмитрий и тут же получил удар Олесиным локтем. Раздался смех и шорох неугомонных тел.

          Автомобиль, как темный свинцовый снаряд, быстро влетел на дорогу, свистя плотным воздухом в приоткрытом стекле. Приглушенно заработало радио. Сквозь шум двигателя едва доносилось краткое новостное донесение о каком-то ученом-эмигранте, недавно вернувшемся из Финляндии в Россию. Якобы это светило генетики сразу получило крупный грант от правительства. Диктор как мог разыгрывал краснознаменную социал-паранойю: с каких это пор среди разваленных НИИ да при нищих ученых какой то хмырь получает серьезные денжища на непопулярную науку? Очередное коррупционное отмывание? Но забавный диктор быстро замолк, и заиграла музыка — туповатый популярный растворитель мозгов.

          Москва исчезала неравномерно, словно болезненный, бредовый сон. Скрываясь за густыми деревьями и снова возникала частоколами многоэтажек, обрывалась грунтовыми дорогами и вновь напоминала о себе душными пробками. Странный, извилистый путь, и никакой надежды разглядеть финишную прямую хоть за минуту до финиша.

          Водитель был спокоен. Его нечастые реплики мало походили на желание говорить. Малоподвижные глаза напоминали стекляшки чучела. Даже резкие повороты не гнули смуглую статую его тела. Только кисти рук вздувались жилами, словно пытались размозжить руль.

          — Уже недолго осталось, — сказал он бесстрастно угловатым голосом, когда лесная природа за окном успела порядком надоесть. — Тут недалеко от Москвы. Меньше тридцати километров. Но, как видите, добираться неудобно. Дорог больших рядом нет. Железных тоже. Без машины бы вообще намучился. Ну как вам средство передвижения, ничего?

          — Угу.

          — Недавно купил. А то отцовская копейка совсем развалилась. На самом деле не самый лучший выбор, можно за те же небольшие деньги подержанную, но помощнее.

          — А какой экологический стандарт?

          — Самый последний, в том-то и дело. Плюс гибридный двигатель. Мне наплевать на объем двигателя, на всякие электронные возможности. Мне наплевать даже на средства безопасности. Пусть хоть все человечество сдохнет на дорогах, природу надо оставить в покое. Не мы ее строили, не нам ее разрушать.

          — Целиком поддерживаю, — сказал Вергилий тоном, которым в пору приговоры оглашать.

          Позади по-прежнему звенел смех и любопытные шорохи. Ну и пусть. Вергилий глубоко вжался в кресло и поглощал несущуюся дорогу без малейшего движения головы и зрачков. Вторая статуя. Только волосы причесывались встречным воздухом. Он привык к такому созерцанию, ему не нужно было деталей, только движение само в себе, мозаика без отдельных стеклышек. Он сидел молча в свете голубоватого исхода дня, плотно сжав губы, словно двери бомбоубежища. Внутри же он чувствовал, как похожие прочные створки сомкнулись над его сердцем перед фронтом ударной волны. Только много ли стоит стальная броня перед ядерным взрывом? Вскрытие не покажет. Экостандарты? Солидарность? Это всего лишь забавные мысли, которые бегали утомленными пожарными среди дыма, огня и разрухи.

          «На что ты надеялся, идиот? — говорили мысли. — Что она, такая красивая и счастливая, одна и ждет только тебя? На веселый праздник и романтичный вечер под луной? Не выйдет! Чудес не бывает. Надо было сразу отказаться, сослаться на головную боль и не портить праздник себе и другим. Но ты же у нас как всегда тугодум!»

          Больше Вергилий не проронил ни слова до последнего вздоха двигателя.

         

          Подъехали к невысокому, но добротному забору, отгораживающему дорогу основательного кирпичного домика, явно уже пожившего в этом меняющемся мире не один десяток лет. Глеб не спеша вышел, открыл ворота. Территория оказалась небольшой, но бывалой, такой же, как и само кирпичное творение поздней советской эпохи. По бокам росли старые яблони, пестрела какая-то дачная утварь, инструменты. Просматривались даже следы грядок и свежепосаженная зелень. И в то же время все это хозяйство производило впечатление старости и какого-то маразматического небытия.

          Двери открылись, пахнуло тишиной и свежим воздухом; из салона осторожно вышла Маша, приходя в себя от смеха. Затем вышвырнули Дмитрия, и следом за ним грациозно ступила на траву своими белыми туфлями Олеся.

          — Ну, дорогие гости, прошу в дом, — объявил Глеб, направляясь к крыльцу. За ним последовали девушки с отставшим от них Дмитрием, Вергилий замкнул процессию и вошел в дом вслед за Дмитриевой спиной.

          — Вир, ну как как тебе местечко? — оглянулся Амперов.

          — Ты что, им про электрошокеры рассказывал? — прошептал Кремнин.

          — Нет, про эротические приключения нашего физика. Ты не слышал? Да они сами немало рассказали. Например, как Олеся своего кавалера встретила. На выпускном балу. Красивая история. Не слышал?

          — Я слушал дорогу и ветер. Мыльная псевдоромантика меня не интересует.

          — Как же? А я думал, наоборот, надо знать врага в лицо.

          — Какой еще враг? Димыч, не морочь мне голову. То же мне, стратег. Ехали бы одни, а я к следующему экзамену готовился.

          — Да хватит тебе убиваться. Тебе сколько лет? Где твое достоинство? Знаешь, как я первый раз серьезно конкурировал за женское сердце? Мне было пятнадцать лет, мне с целой бандой пришлось разбираться, которую горе-жених призвал на мое усмирение. И знаешь что? Я им шаговое напряжение устроил. Знаешь, как это делается? Втыкаешь электрический провод в землю. Чем дальше от провода, тем меньше потенциал. Но бьет не потенциал, бьет его разность! Они этого не знали. Расставили ноги чуть ли не до шпагата. Они так и не поняли, в чем было дело, и даже потом сами побили зачинщика. Вот так. Они валялись по земле и корчились от тока, выронив биты из рук, а я попрыгивал на одной ноге между ними и смеялся. Жестоко, скажешь? Нет, жестоко унижать собственные гены. Хочешь, мы ему такое же устроим?

          — Не надо, он нормальный человек. О природе заботится. У него автомобиль с последним евростандартом по выбросам.

          — Ты ему еще в рабы запишись, чтобы невесту его видеть. Впрочем, как хочешь, твое дело.

         

          В небольшой, слабо освещенной комнатке крутая лестница вела наверх. Глеб скинул плащ и повесил его рядом со старой дачной одеждой, скрасив стоящий вокруг провинциальный покой и склероз.

          Неожиданно в глубине комнатки послышались шорохи, и показалась невысокая неопознанная фигура. Глеб сразу бросился туда.

          — Дорогие друзья, знакомьтесь, это мой дорогой батюшка, Михаил, истинный хозяин всего этого дома.

          Батюшке было на вид не меньше семидесяти. Невысокий, сгорбленный и похудевший, однако даже в таких неуклюжих его движениях чувствовались разрозненные остатки былой энергии. Вот, где был стержень, авторитет и представительность, побольше, чем полупрозрачная важность молодого сынка. Глеб обхватил его за спину и осторожно повел к лестнице.

          — Пойдем, пап, на второй этаж, я тебе газет новых дам и радио включу. Это мои друзья, Олесю ты знаешь.

          — А? Друзья твои? — проговорил истинный хозяин. — Эх… Когда-то мы тоже были такие молодые. И девушки красивые. Особенно эта светленькая, как, говоришь, зовут?

          — Олеся, пап! Мы с ней год встречаемся!

          — Да, были мы все такие же молодые, здоровые…комсомол! Сейчас таких не встретишь, все наперекосяк! Все злые, завистливые, разворовали полстраны, капиталисты хреновы! Сынок, а куда мы идем?

          — На второй этаж, пап. Вот, осторожно, ступеньки высокие…вот так.

          — А это твои друзья? Что ж не знакомишь? Да, когда-то и мы были такие молодые, здоровые…

          — …Друзья, вы подождите тут! Сейчас, мы поднимемся, я провожу и тут же к вам спущусь.

          Они медленно, осторожно взошли по лестнице на второй этаж и скрылись за дверью. Спустя минут восемь тишины Глеб показался из проема и быстро спустился назад.

          — Все нормально, сейчас перетащим стол во двор и тогда уже разместимся. Или можем сначала по местности прогуляться? Как пожелаете.

         

          III.

         

          Через несколько часов солнце было уже где-то за горами западных облаков, и его бледные лучи живописно вырывались среди краснеющей дымной громады, словно потоки огня грандиозного извержения. Стол расположился на самом светлом месте участка, перед солнечно-розовой стеной дома, посреди дворика, за которым под увесистыми ветвями яблонь, в высокой траве и густой листве набирал силы авангард ночи.

          — Ну что, дамы и господа, — сказал Глеб, поднявшись над столом с рюмкой, — Нас сегодня не так много. Мы собрались не по какому-то серьезному поводу, поэтому много пафоса и выпивки не будет. Скажу просто несколько важных для меня слов. Когда-то судьба занесла меня в одно шумное и пестрое от мишуры место, где было много веселья. Но я был угрюм и холоден, пока из этой мишуры не выплыло одно божественное создание, о котором я даже не мечтал. Она осветила меня, проходя перед занавесью, за которой я сидел, и я понял, что это конец. Конец моей рушащейся жизни. И вот она рядом со мной, такая же милая и любимая. Олеся, за твои успехи, счастье и здоровье поднимаю бокал!

          …Раздались звоны стекла от бокалов, смех на фоне тихой легкой музыки. Пока мирное застолье не перешло в танцы, пока все отдыхали от спешной прогулки и не приняли больше одной рюмки.

          — …Серьезно, так и было, — объясняла Маша, — Она все чего-то боялась, на занятость ссылалась, не хотела идти, а на выпускном вечере была самой красивой. Даже наши парни на нее по-другому заглядывались.

          — Ты мне нагло льстишь! — засмеялась Олеся, не поднимаясь с плеча Глеба.

          — Повезло же тебе со второй половиной…

          — Маша, — сказал Дмитрий, — Насчет этого не беспокойся. Приходи к нам в Бауманку, там тебя ждет такая вторая половина, что тебе и не снилось. Вот, взять, скажем, мою скромную персону… Ладно, что-то я увлекся, я тост хотел сказать. Ну а раз у нас такое неформальное собрание и требуется обойтись без пафоса, скажу лишь одно: мы все стали свидетелями чувств, которым нет равных на свете; великих чувств, объединяющих народы и поколения, останавливающих войны и заставляющих прослезиться даже самые черствые сердца; истории великой любви, о которой трубадуры будут слагать славные песни, а вести об этом светоче проникнут даже в самые бессердечные уголки нашей многострадальной земли! …Поэтому поднимаю этот бокал и хочу в этой связи сказать лишь одно…выпьем же за… полупроводниковые лазеры!

          — А… Это он о чем? — спросила его Маша растерянным голосом. — Причем здесь лазеры?

          — Этот вопрос все задают при первом знакомстве с ним, — ответил Вергилий. — Но не волнуйся, если с ним долго общаешься, привыкаешь.

          — Что вы так на меня смотрите? — продолжил Дмитрий. — Чтобы распространить любой светоч в отдаленные уголки мира, нужно что? Правильно — лазер и оптоволокно!  И вообще, я уже неделю как выписался!

          — Действительно. Надо было выпить за нового здорового человека. Сегодня это не часто случается, — сказал Глеб. Он уже десять минут сидел смирно, служа подушкой для Олеси, нечасто смеялся и улыбался, однако держал атмосферу веселья, как здоровый камень держит тепло. Впрочем, перед этим он часто отлучался, исчезал в полумраке дома, хозяйничал, да и вообще присоединился к застолью позже всех. Видно, возраст компании казался ему слишком детским.

          — Да, у нас еще не все сказали свое слово, — заметила Олеся. — Вергилий, что ты такой грустный? Расскажи нам все, и станет легче, давайте нальем еще бокальчик и предоставим слово нашему поэту и мастеру древних мудростей!

          ...Если черное солнечное пятно перенести в атмосферу земли, оно будет светить почти как целое солнце, вынуждая щуриться и обжигая жестким рентгеном. Но как ему отказать? Мастер медленно приподнялся над столом, не поднимая бокала. Он не был таким грустным, каким рассчитывал быть. Его лицо еще не утратило гипсового отчуждения, но в глазах струился странный свет, неестественный, прозрачный, но живой и энергичный. Ему вспомнился коронный электрический разряд в темной комнате Дмитрия. Эти фиолетовые струйки, призрачные, но так и норовящие обернуться яркими каналами — искрой, жестокой электронной лавиной. Он еще сам не понимал, что все это значит, но что-то внутри него изменялось, куда-то манило его.

          — Я не буду говорить сильных тостов, — начал он ватным языком. — И о великой любви повторяться не буду. Все уже и так красиво сказано. Без пафоса. Раз вы меня представили поэтом, прочитаю-ка я стихи. Э… Чтобы вы поняли, какой из меня поэт. Итак…

          Наполнив дрожащие легкие, опустив взгляд, он начал:

         

          Хранитель тьмы и древней воли,
          Тянулся к небу темный лес,
          А в небе солнце на раздолье
          Дарило миру дивный блеск.

          Не знало  томного стремленья,
          Что лес-бирюк к нему  питал,
          Стволы протягивал из тени,
          Душой к нему орлом взлетал.

          Он не радел о жизни вместе,
          До солнца лесу не достать,
          Но ждал утра, страдал от вести,
          Что тучи пенятся опять.

          Его Звезда не замечала,
          Ведь все орбиты перед ней!
          Кометы дальние встречала,
          Искала лик мечты своей.

          И вот нашла. Больной смятеньем,
          Дрожал он бурей: таял свет,
          Молил: да сгинь же ты, затменье,
          Дурная тень чужих планет.

          Но тьма мороз укоренила,
          И понял лес: не быть утру —
          В супруги глупое светило
          Избрало черную дыру…

          Пока земля не задубела
          И солнца теплились клочки,
          Взорвался лес кошмарным делом
          От злого гнева и тоски.

          Все лешие, другие твари,
          Оставив лес последний раз,
          Сгноили мир, людей сожрали,
          Наполнив адом смертный час.

          И в галактической дали
          Не слышно больше о любви.

         

          Вергилий замолк, откашлялся и несколько секунд восстанавливал дыхание.

          — Спасибо за внимание, — добавил он, — Ваше здоровье!

          Он выпил до дна свой бокал и опустился на стул с гораздо менее грустным видом, чем поднимался. Что-то в нем теперь было от его товарища Дмитрия, какой-то неадекватный блеск в глазах и в то же время самозабвенное удовлетворение. Ударил холодным порывом ветер, затрепал скатерть и волосы сидящих, протек по окрестностям мирным шумом. И даже музыка из динамиков, казалось, стихла, ибо никто ее не замечал.

          Дмитрий, незадачливо улыбнувшись, захлопал в ладоши, по-детски радостный. Его порыв поддержала Маша и только потом застенчивые аплодисменты прошлись по всему столу.

          — Браво! — воскликнул Дмитрий. — Это было мощно! Вот она, истинная глубина поэзии!

          — Красиво, — согласилась Маша.

          Вергилий на них не смотрел, он доедал то, что осталось в тарелке. На сцене снова послышался голос Глеба:

          — Ну а теперь, на этой культурной ноте, я думаю, пора закончить наше застолье и размять, так сказать, конечности. Олеся, тебе хотелось танцев? Будут танцы. Участвуют все.

          Он протянул руку своей любимой, она грациозно, хотя и несколько заторможенно поднялась и обняла его не сильно, но как-то особенно нежно, словно хотела укрыться за ним от чего-то. Или, наоборот, увести.

          Дмитрий поднялся вслед за ними.

          — Народ, тут приглашают размяться. Маш, Вир, давайте, встаем.

          — Нет, спасибо, я что-то наелась, — ответила Маша. — Я к вам попозже присоединюсь.

          — А ты, Вергилий?

          — С тобой что ль в паре танцевать?

          — Зачем в паре? По отдельности. Зажжем публику!

          — Нет, ты лучше пока один зажигай. А я потом тушить буду.

          — Ну, как хотите. Эх, сюда бы катушки Тесла. И хотя бы просто светомузыку. Вон, кстати, провода прямо над нами. Можно прямо тут же и сделать. Проводки нужны только и паяльник. А у меня где-то в кармане микроконтроллер валялся. Впрочем, ладно, обойдемся тем, что есть. Сейчас возьму свое творение…

          Музыку сделали погромче, из стены дома напротив стола зажегся свет окна. Вокруг стало повеселее, назло уходящему дню и темнеющему антуражу.

          Вергилий сидел за столом и уничтожал нетронутые яства, словно для него ничего не существовало в мире, кроме желания поесть и еще пары инстинктов. Наверно, это было единственное, что прочно стояло на месте после всех ветров его мыслей. А ветра эти не стихали и продолжали нести его по просторам сознания и ближайшей памяти без какой бы то ни было осмысленности. Перед ним пролетали все странные эффекты этого долгого дня: и сданный экзамен со шпаргалки, дарованной свыше; и весть Дмитрия. Короткий визит домой; встреча, явление Глеба с автомобилем; стандарты по выбросам; приезд на дачу, дедуля-маразматик, завязший в эпохе социализма; наконец это застолье, где за смехом и доброжелательностью плыли какие-то серые, перетянутые сомнения. Что-то было неестественным в этом ходе времени и событий. Он пытался выстроить их в уме эмоционально адекватно. Так, чтобы получилась законченная картина со своими цветами и оттенками, своей композицией и атмосферой. Но не складывалось. Чего-то не хватало, будто таланта автору этого очередного дешевого фарса, и в то же время становилось не по себе: точно склероз какой-то выкрал пару важных событий из памяти. Словно картина с несколькими ярко освещенными предметами, но без источника света. А может быть, время еще не пришло?

          — Вергилий, — послышался тихий голос Маши с другого конца стола.

          …Он неуверенно поднял голову.

          — Что грустишь?

          — Иа э гхухю. …Я не грущу, я ем. Вкусный салат.

          —Ты давно стихи пишешь?

          — Стихи? Честно, не знаю. Я вообще не люблю писать стихи. Читать люблю, особенно на латыни. Писать не очень…  Но иногда что-то на меня находит.

          — Просто странно как-то… вы с Димой такие разные, а так дружите и в одном институте учитесь.

          — Да не такие уж мы разные. Мне тоже электроника интересна. Я люблю познавать вселенную. Просто подходы разные. И взгляды на течение времени. А дружим мы действительно давно. Как в начальной школе в детективов играли, по подвалам лазили, так и до сих пор что-нибудь изыскиваем интересное.

          — Олеся рассказывала, что вы ушли из старой школы в каком-то классе. Я просто перешла туда позже и вас, к сожалению, не застала.

          — Да, надо было поступать в престижный вуз. Для этого нужна хорошая школа.

          — Олеся никуда не уходила, все равно поступила в самый престижный вуз.

          — Хм…Олеся — умница.

          — Вы тоже умники еще те. Наверно, не так легко было уходить из старой школы.

          — Нелегко. Да что уж вспоминать старое. Сейчас даже не жалею. Другая жизнь, другие радости, а в минувшем чего-то добиваться — это не для меня. Я не как Глебов батюшка, для которого каждые пять минут все люди новые. Если что-то ушло… его, конечно, можно вернуть, только вот будет ли толк, да и вообще будет ли здорова душа?

          — Наверно, ты прав, — она оглянулась на остальную часть компании с каким-то грустным соучастием чужой радости. Олеся без устали учила танцевать Глеба на своем, надо сказать, неплохом уровне и искренне обижалась, что тот вместо латиноамериканской страсти то и дело с холодом покидал ее и шастал где-то в полумраке между домом и сараем. Дмитрий совсем заздухарился и плясал свой эротично-маразматический танец а ля факир с голубым огнем тире лезгин с электрошокером. Олеся то и дело заливалась смехом над ним и забывала про своего жениха, но в следующую секунду опасливо отстранялась подальше, чувствуя устрашающие вспышки и треск маленьких молний.

          — Пойдем, присоединимся к ним, — предложила Маша, обернувшись к Вергилию.

          — Нет, спасибо. Я такими видами вакханалии не промышляю.

          — Да ладно, пойдем, мы сейчас медленную музыку поставим, будет не вакханалия, а как раньше не балах.

          — Ну раз так, я не против. Меня даже немного учили медленному вальсу.

          — Леся, Глеб, поставьте что-нибудь поромантичнее. Хватит уже вакханалию устраивать. Дима, к тебе это тоже относится, прибьешь кого-нибудь своей дубинкой!

          Маша смотрела Вергилию в глаза, почти не поднимая головы из-за своего порядочного роста (это Олеся доставала нему носом до плеча…). Это было особенно заметно, когда она поворачивалась взглядом во двор, и ее лицо, освещаемое лишь небом, было холодно-бледным и монотонным, как ступившая на землю часть восточного небосвода. А волосы сливались и растворялись в черноте преднебесных контуров села, золотясь лишь каймой от оконного света. Но еще один поворот, и снова желтый свет выдавал ее живой взгляд и скромную улыбку. Она вряд ли занималась бальными танцами, начиная с теории. Но чувство ритма у нее было отменное; пусть даже она путала шаги, это не сбивало ее. Чего не скажешь про партнера, у которого даже медленные вальсовые такты отсчитывались в мозгу, как у эстонца из анекдотов. Зато теоретическая память его не подводила. Полный профан и не любитель танцев, он не забывал тех знаний, которые почерпнул из учебника, однажды скачанного из Интернета. Зачем ему это было нужно тогда, разумеется, он не помнил. Однако ж пригодилось.

          Они не проронили ни слова, лишь обменивались взглядами, то падающими, то ровными и спокойными, по которым нельзя понять ничего из несущих человека чувств. Впрочем, даже мысли, то ли старые, то ли уже иные, казалось, застыли и качались на месте с ветром и музыкой. Над всем селом стоял такой же покой и неопределенность будущего, как и в душе, и в этих взглядах.

          — Вергилий, — проявился где-то рядом полушепот Дмитрия.

          Они обернулись лишь со второго зова и плавно остановились.

          — Что тебе? — спросил, наконец, Вергилий так же тихо.

          — Не хочу нарушать вашу идиллию, но хотелось бы оторвать тебя по некоторому делу.

          — Так не нарушай нашу идиллию, — сказал он уверенно, без всяких сомнений, как волна о берег. Слишком неожиданно подкрался Дмитрий, слишком нелепо вписался он в их невинное подобие танца с полным штилем в мыслях и душе. Даже ветер как-то сбился от его прихода, не холодил привычно лицо и руки, и ладони чуть сильнее потеплели от тела ничего не понимающей Маши.

          — Вергилий, это важно. Развлечься вы еще успеете.

          — А у тебя развлечений уже нет? Пригласи Олесю и не парься.

          — У них, вон, тоже с Глебом идиллия. А что с ним делать? Послать? Это его территория. Или мне батюшку его пригласить, он даст фору нам всем… Я не по этому поводу, пойдем прогуляемся вдоль дороги, совсем ненадолго.

          Вергилий глубоко вздохнул и отпустил партнершу.

          — Извини, — тихо сказал он, — Я ненадолго.

          — Да не за что. Спасибо за компанию.

          Музыка еще играла, Олеся, смеясь, уговаривала жениха подольше составить ей пару. Товарищи прошли от освещенного дворика, сквозь череду кустов, к небольшой калитке и вышли на дорогу. Мрак и холод тут же окутал их и переместил на край заросшего неведомой зеленью пути, теснимого темнотой с обеих сторон. Небо над всей этой сонной бездной по-прежнему плыло серо-голубое и незыблемое как фосфоресцирующий купол с вязкой серой краской облаков. А ветер выл отчего-то особенно низко и монотонно.

          — Хорошо здесь… — прошептал Дмитрий.

          — Созерцать природу привел? Я тогда тебя тоже как-нибудь в полночь на кладбище приведу.

          — Да что ты так нервничаешь? Я позвал тебя сообщить, что уже двенадцатый час.

          — У меня часов нет. Это ты что-то слабо следишь за временем. Что будем делать, как отсюда выбираться?

          — Насчет этого не беспокойся, если ты, конечно, не боишься ночевать вдали от дома у незнакомых людей. Олеся сказала, нас тут всех разместят, дом большой. Только домой звякнем.

          — Ну, допустим. Ну а что ты тогда боишься?

          — Да нет, я не боюсь. Я просто хотел узнать. А ты, я вижу, уже успокоился, не такой каменный, как в начале пути. Даже развлечение альтернативное нашел. Всем бы твое умение отказываться от былых привязанностей.

          — Что?..

          — Да нет, ничего, вы в танце были такой милой парой, аж дух захватывает.

          — А ты, Димитриос, я вижу, ревнивец. Совсем забыл, что она жутко похожа на твою бывшую, эту немку, дайнэ либэ. На дуэль вызовешь за посягательство на твою новую пассию? Что ж, давай драться, Владимир Ленский, посмотрим, что получится.

          — На дуэли мы еще надеремся, ты же понимаешь, что я не из-за этого тебя оторвал от утоления душевной печали…в глубине карих глаз нашей новой знакомой. Это даже хорошо, что ты сдвинулся с мертвой точки — это полезно. А то сидел полумертвый, ни бороться ни что-либо другое.

          — А кто сказал, что я собираюсь бороться?

          — Ну уж, извини, когда сначала кидают гранату, а потом говорят о пацифизме, в это уже не приходится верить.

          — Это ты о стишке? Ну и что, какая же тут граната? Эмоционально, конечно, готично, но там же полнейшее иносказание, полнейший символизм. Никто же ничего не понял.

          — Все всё поняли! Да, и не смотри на меня так, все действительно все поняли. Это ты читал и самозабвенно глядел в сторону леса, а я видел, как дрожали сухожилия на шее у Глеба, пока он слушал. Ему вообще с самого начала наше присутствие было явно не по душе. Какие-то знакомые старые, что за бред? Двоих мужиков лишних привела, еще глазки строит! Думаешь, он из деликатности такой сдержанный? И Олеся твоя, пока ты читал, глядела то на тебя, то на него так, будто ей рассказали, сколько ей жить осталось. Всем было понятно, кто из нас лес, кто солнце, а кто черная дыра.

          — Ага, и кто леший…

          — Леший, по-моему, тут я один. Но жрать никого не собираюсь. Нет, я понимаю, если бы ты вел себя подобающим празднику образом, но ты же всем своим видом рассказывал свою историю! Даже я, рационал, прекрасно все считывал, а женский взгляд вообще все подобные эмоции насквозь видит. Ты продекламировал и успокоился, а все на тебя как на призрака теперь смотрят. И на меня заодно. Видел, как Леська обняла своего Глеба? Как будто боялась, что вы подеретесь, и увести пыталась, чуть ли не до слез.

          — Неужели Маше было приятно танцевать с призраком?

          — Маша тебя жалеет. Хотя видно, как она насторожена. Не понимает, что произошло и что от тебя ждать. А я не понимаю, что теперь ждать от Глеба.

          — Боишься в императорском дворце не угодить императору?

          — Вот-вот. И тебе того же советую. Не нравится мне этот Глеб. Посмотри вокруг: вся эта дача, весь этот дом, хозяйство какое-то странное. Как и место. Во-первых, когда им эту дачу предоставили, просто так такие хоромы в этом районе не давали. Это сейчас его папаша в маразм впал. А кто он на самом деле, кем был при прошлой системе? Явно не рядовым членом Партии. И сынок его не мог этим не воспользоваться, когда осваивался в этом несправедливом мире.

          — Ну и что?

          — А то, что освоился он явно не хуже, чем его отец, пусть и общественные строи разные. Ты посмотри на его тачку.

          — …Он говорил, недорогая.

          — Ага, недорогая! Это он тебе сказал, что недорогая? Конечно, по сравнению с запуском шаттла недорогая. Если он считает, что это дешево, то я вообще ничего не понимаю. Ну ладно, содержание отца и всей этой дачи не требует олигархических капиталов. Но откуда он эти деньги берет? Сегодня рабочий день, но он даже не упоминает о работе.

          — Ну и что? Может у него какие-нибудь там сутки-трое.

          — Хорошо, предположим. Пошли дальше. Я заходил за дом под яблони и знаешь, что нашел? Во-первых, моток колючей проволоки. Во-вторых, большую емкость с гашенной известью. В-третьих, три гильзы от автомата Калашникова. В-четвертых, съемный участок забора, оборудованный очень мощными оголенными проводами — уж от меня такие штуки не скроешь. Это я еще плохо смотрел, темно. Тебе не кажется, странный набор для рядового дачника?

          — И кто он по-твоему? Бандюга? Он не похож на бандита.

          — А ты не суди про бандитов как кинорежиссер. Ты же сам видишь, что он странный, у него в голове как минимум несколько тараканов! Он не будет кричать и драться. Все будет тихо, незаметно и надежно. И кости будет ломать с любовью и деликатностью. Короче, надо либо прощаться и валить, либо не попадаться ему на глаза и идти спать.  В любом случае пить больше не будем. И так уже на пределе этичности, с учетом всех предыдущих мыслей…

          — Думаешь? — Вергилий прошептал эту фразу с таким отчуждением, что Дмитрий зашипел как разгневанный кот. Даже теперь они находились на разных скоростях. Вергилий расслабил свой взгляд, уставившись на лесной край горизонта и вдыхал свежий воздух в море такой тишины и спокойствия, что в пору было самому застыть в позе лотоса и не сотрясать это благолепие резкими жестами. Он слушал голос Дмитрия как песню кривых ветров и никак не мог представить его слова в истинном смысле, никак не мог перепрыгнуть со своего свободного плота на Дмитриев быстрый катер. Какая граната, какая проволока, причем тут эта суета? Какие могут быть тревоги, когда все так славно заснуло в этом холодном покое?

          Но слова товарища понемногу пронимали. Странная вещь, но когда Вергилий выливал из себя свои старые стихи, все было как-то яростно, быстро и бессмысленно. А теперь он смотрел назад, на освещенный дворик…лес, солнце, черная дыра…что за бред, неужели все это правда? На миг ему стало не просто холодно, а до дрожи зябко. И страшно. «…Боже, Олеся, с кем ты связалась?! Почему я не удержал тебя, почему оставил одну, уйдя из школы? Кому ты теперь отдала свое сердце, так уверенно и беззаботно?». Перед его глазами, в шумах темноты, на фоне какого-то тяжелого пламени, вырисовались их силуэты, их влюбленные профили, тянущиеся друг к другу в романтическом желании.

          Пламя разухабилось на всем поле его мыслей. А потом рвануло белой зарницей. Вергилий широко открыл глаза, и от участившегося пульса стало жарко.

          — Вир?

          — Да?

          — Ты так дрогнул, как удар кому-то нанес. Ты что, уже готов сражаться?

          — Меня достало! Ты прав, это хуже всего, когда унижаешь собственные гены. Я читал стихи, боясь откровенно сказать все всем в лицо, но стихи сделали это за меня. Тем лучше! Призрак так призрак. И мне наплевать, кто он там и кем работает. Я об него ноги подотру!

          — Ага! Проснулся, наконец. Или вино подействовало. Вот это я понимаю. Только как собираешься ноги об него подтирать?

          — Не знаю пока. Надо успокоиться, настроиться. И что-нибудь придумать. А насчет ночевки в логове демона, не волнуйся. Я не боюсь его. Потому что сознание за собой истины несовместимо со страхом. Ты прав, он тут что-то химичит, какая-то хрень, какие-то темные дела, но только не великая любовь. Вообще не любовь. Вот. Я сейчас одного боюсь. Как бы не сорваться не вовремя.

          Огонь в его душе стихал, а в бледно-голубых от неба чертах лица обозначился холод и сдержанная тревога. Дмитрий смотрел на него выжидающим взглядом и за одно поглядывал на освещенную стену дома, где какие-то события текли без них.

          — Эй, ребята, алле! Вы что там стоите? — пронзил низкую тишину мелодичный голос Олеси. — Я уж испугалась, куда вы делись.

          Действительно, две темные фигуры, деловито стоящие посреди дороги, производили не слишком романтическое впечатление. Только сигарет в зубах не хватало.

          Олеся тем временем подбежала к ним и схватила обоих за руки.

          — Вам у нас скучно?

          — Да нет, все нормально, — отозвался Вергилий, стараясь расслабиться, дабы напряженные мышцы не выдали его внутренние пожары. — Мы дышим воздухом и любуемся природой.

          — Вот это правильно. Только вам не кажется, что темновато уже слишком для созерцания природы? Может, пойдем лучше на свет?

          — А мы любуемся ею в целом, мы не рассматриваем отдельные деревца. Вон, видишь, лес вдали. Он что на солнце, что без, а все равно, его только в целом и можно созерцать.

          — Да, — прошептала Олеся, глубоко вздохнув то ли от свежести, то ли по другим, невидимым причинам, — Красиво здесь.

          Она прижалась плечами к обоим товарищам. Вергилий не смел шелохнуться, он осязал своей левой рукой ее тело, ощущал ее тепло, ее тонкий парфюм, совсем не нарушающий свежесть воздуха, ее волосы, щекотно ложащиеся от ветра ему на шею. Он прислушивался, погружался всеми чувствами в ее сторону, и ему казалось, она тоже должна ощущать его столь же явственно и уверенно. Столь же близко, заставляя все токи в душе менять направление. «Нет, — огласил мысленным криком он под сводами своего рассудка, — Долой робость и отчуждение. Не напрасно же я помнил о ней так долго. Она будет со мной, она уже со мной и естественным образом будет принадлежать мне».

          — Ну, пошли обратно? — спросила она, и Вергилий почувствовал, как она сжала его руку.

          — Пошли, — согласился он, машинально коснувшись нетвердой рукой ее стройной спины и стараясь поглощать воздух как можно более размеренно, дабы не раздувать разбуженное внутреннее пламя.

          Когда они подошли к калитке, оказалось, что Дмитрий незаметно отмежевался от них и юркнул в решетчатый проем. А значит, они около минуты были практически одни. Вергилий пытался всмотреться в черты лица своей спутницы и понять, прав ли был Дмитрий насчет всеобщего испуга и отчуждения в связи со стихами, но мысли его сразу проваливались, едва их взгляды самую малость скрещивались.

          — Олеся! — послышался низкий голос Глеба перед калиткой. — Куда вы все пропадаете?

          — Мы никуда не пропадаем. А когда вы закончите пропадать в ваших сараях? И вообще, неприлично, знаете ли, приглашать гостей, тем более, свою девушку и, вместо того, чтобы ей уделять внимание, придаваться каким-то непонятным делам.

          Странно, она не кинулась в объятия Глеба, не отпустила озадаченного Вергилия, который смотрел на хозяйскую темную фигуру с неопределенным выражением лица долгожданного вестника с итогами великой битвы на устах. Только он сам еще не знал этих итогов. И внутри него что-то тихо и пискляво дрожало, как перед приговором: смертным с последующим гневом народа или оправдательным с последующей контратакой.

          — Я уже давно по сараям не хожу, — продолжал Глеб спокойным и ровным голосом, — Тебя жду.

          — Тогда ты меня дождался, — улыбнулась Олеся. — Подожди, я сейчас гостям покажу их комнату…

          …Не это ли знаменитая женская логика? Они прошмыгнули в калитку мимо внешне спокойного хозяина и вскоре оказались на освещенной части дворика перед столом. Музыка по-прежнему играла, только более быстрая, с обилием ударных инструментов, которые сотрясали воздух и тщетно пытались сотрясти купол неба. Глеб зашел следом и не отрывал глаз от новой пары. Вергилий не понимал себя. Он должен был порвать свою пару, отойти — так было спокойней и безопасней. Но вместо этого он отчего-то лишь крепче обхватил Олесю рукой и продолжал смотреть на Глеба неподвижным, чуть приподнятым взглядом. И чувствовал в себе силы оставаться с ней, пока она сама не захочет уйти. Словно проверяя крепость этих сил, он дотянулся до стола и взял свою недопитую, почти полную терпкой красноты рюмку. Рюмка возвратилась на стол пустой. Волна антигравитации разошлась по телу. Все, с застольем покончено.

          — Да, хорошо прошлись, — произнесла она. — И природой полюбовались, и воздухом подышали. Вообще, Вергилий, с тобой как-то все так романтично получается, я прямо не ожидала. Жалко, времени уже много. Но мы еще как-нибудь встретимся все. Это еще репетиция. Вот все экзамены сдадим, тогда порадуемся. Обещай, что тоже приедешь!

          — Конечно приеду, как иначе?

          — А не приедет — притащим! — вклинился Дмитрий.

          Они засмеялись настолько одновременно, что самим стало смешно.

          — Ну как вы, устали сегодня? — спросила Олеся, чуть оперевшись на Вергилия и обхватив его за плечо.

          — Что-то есть, — честно признался тот.

          — И выпили мы немало, — добавил Дмитрий. — Я еще зажигательные танцы танцевал…да не смейтесь вы, это еще не самое зрелищное! Вот если бы сюда всю нашу аппаратуру!

          — Ложись спать, — сказала Олеся, отвесив ему дружескую оплеуху, — Завтра отдохнете, будете новыми людьми. Кровати я сейчас вам покажу, все что нужно для крепкого, здорового сна, у нас есть. А завтра Глеб вас отвезет обратно.

          — Всех отвезем! — бодро сказал хозяин, подкравшись сзади к их веселой троице. — Будьте уверены!

          Он не казался ни обиженным, ни настороженным. Однако свою девушку не обнял и даже подошел немного с другой стороны, со стороны прищуренного взгляда Вергилия.

          — Люблю, когда все такие жизнерадостные. Когда я был в вашем возрасте, так весело не было. С отцом уже было плохо, надо было как-то вертеться, чтобы с голоду не помереть. А вокруг был какой-то маразм, все разваливалось, все какие-то злые, ну, представляете.

          — Даже немного помню, — сказал Вергилий.

          — Значит, вы рано обрели адекватность. Или у вас с детства хорошая память. Это приятно.

          — Да уж, приятно.

          — Я всегда знал, что именно память, а не воображение, заставляет человека писать хорошую поэзию.

          — Да, в этом есть правда. Когда впечатления богатые, стихи из них хорошо рождаются. Как учили классики, писать о том, чему сам свидетель.

          — Я когда-то интересовался литературой…давно, правда. В первый раз за последнее время встречаю таких культурных людей. Может, пройдемся, вы просветите меня в современной литературе?

          — Давайте пройдемся, с удовольствием.

          — Да, и меня просветите в современной литературе, я с вами, — встрял Дмитрий.

          — С тобой мы уже беседовали на эту тему не раз. Так что мы пока одни пройдемся, а потом уже пойдем готовиться ко сну. С кроватями придется повременить, хорошо?

          Олеся молча кивнула. Ее губы еще держали улыбку, но будь на ней паранджа, ничего бы очевидцы не заметили, кроме детской растерянности в больших зеленоватых глазах.

          — И все-таки красиво у вас здесь, — продолжал Вергилий довольно громким голосом, от которого веяло бы искренностью, если бы не слишком медленный и усталый темп, — Деревья, лес, солнце…

          — Еще речка недалеко. Приходите купаться.

          — Спасибо, не жалую воду как средство развлечения. Вы тоже к нам заезжайте, у нас интересно.

          — Как-нибудь заеду. Олеся в самый последний момент уговорила меня пригласить еще и вас. Знаете, она вас очень положительно описывала, хотя вы, как я понял, сто лет ее не видели.

          — Ну уж не сто лет. Значительно меньше.

          — Все равно давно. Как пропасть между временами. Вам, наверно, была незаметна эта пропасть, вы жили как ни в чем не бывало. А вообще это серьезная вещь. Она не проходит даром. Ее можно перейти только в одном направлении.

          — Ну почему же, теория относительности не запрещает времени идти в обратную сторону.

          — …Хм. Это шутка? Не очень смешно. Олеся говорила, что вы несколько неадекватны.

          — Олеся имела в виду Дмитрия. Да и вообще вы ее не так поняли. Неадекватность означает находчивость мышления и целеустремленность характера.

          — Целеустремленность? Я вас не совсем понимаю. Вы расстались со своей бывшей одноклассницей незнамо сколько лет, не хотели ее знать все эти годы и вдруг теперь, когда она сама вас, можно сказать, нашла, вы радостно приняли ее предложение. Если вы имеете в виду целеустремленность Олеси, то я еще понимаю…

          — Дело не в том, сколько мы не виделись или не хотели друг друга знать. Люди могут на следующий же день не замечать друг друга, если не хотят друг друга знать, если не вмешиваются обстоятельства, судьба…

          — Судьба? Судьба это когда разлучает война, государство или смерть. Вот что такое судьба. Когда мы увидели друг друга, нас ничего не разлучало. Ничего, вообще! Мы прекрасно это понимали, поэтому сразу же, с той поры и по сей день.

          — Мы учились вместе гораздо дольше.

          — Одно дело учеба. Другое дело жизнь.

          — Вся наша жизнь учеба.

          — Только что-то в результате многие из нас мало чему обучаются.

          — Нет, просто некоторые из нас наивно думают, что научились намного больше других.

          — Вот-вот.

          — Хм…А у вас, знаете ли, хорошая электропроводка. И лампы яркие, — он оглянулся на светящееся окно.

          — Ну, яркие, и что?

          — На такие лампы любой, даже самый рассудительный мотылек полетит.

          — Вот как? Шутник. Что ж вы, такой рассудительный, около самого огня порхаете?

          — Потому что мне надоело все это? Это какая-то игра, я же вижу? Это не любовь, не чувства, не отношения… зачем вы заманили ее, зачем вам колючая проволока? Или это не игра, а хуже? Пустота! Вы и сами не знаете, зачем вам Олеся, она вас озарила, а вы ее, да оба ослепли! Для вас она просто красивый цветочек, с которым можно бездушно поразвлекаться. Поверьте, она не так проста, как кажется и, по правде говоря, вы ее нисколько не достойны!

          — Послушайте, элита общества, мне весь этот цирк тоже начинает надоедать. На кой черт вы приехали? Чтобы оправдывать свою немощность умными словами? Да вы смешны! Но я, знаете ли, устаю от цирка. И я не потерплю, когда надо мной издеваются, я ясно выразился?

          — Хы-хы, циклоп начинает бесноваться. Что еще прошипим?

          — Сейчас ты у меня дошипишься, хамло несчастное! Я с тобой церемониться не буду, я тебя собственные ноги сожрать заставлю, студент хренов, бросил сам свою любовь, а теперь обижается, импотент несчастный!

          — На себя посмотри, маразматик, весь в папашу.

          Почему он это сказал? Видимо достигает иногда пространство такого нетипичного состояния, когда чем масштабнее глупость, тем больше вероятности, что она свершится. Как бы то ни было, вместо ответа из темноты к нему прилетела напряженная, похожая на клешню рука. Пальцы сомкнулись на его вороте, а сила продолжала толкать его тело, пока не столкнуло его с забором. Толчок, удар, треск, исчезновение реальности. Ярость как электрический разряд. Сознания нет, есть только мышцы и ярость. И еще боль. Но не кричащая, а испуганная, не способная остановить механизм природы.

          Мозг начал вспоминать, что у него, в отличие от рептилий, есть еще кора, когда сквозь адские шорохи проявились знакомые крики Дмитрия и отчаянный визг Олеси. Но это ничего не решило; в ушах звенел гнев, все вокруг вдруг казалось черным и неадекватно повернутым, словно Архимеду дали точку опоры. Вергилий почувствовал, как цепкие пальцы с трудом отрываются от его ворота, и между двумя полушариями мира вклинивается что-то большое и жесткое.

          — Вир, Глеб! Народ, хватит! — послышался голос Дмитрия. Это он оказался посередине. Третья сила — это слишком много для ярости, и она запнулась, ослабла, оставляя руины сокрушенному разуму.

          — Все, хватит!!! Вир, да перестань же ты!

          Вергилий очнулся на дороге, тяжело дыша, стоя в двух метрах от Глеба, такого же напряженного и тяжело дышащего. Между ними с вытянутыми руками и пружинистыми ногами стоял Дмитрий, отчаянным взглядом отталкивающий то одного, то другого. Олеся подбежала с другой стороны и обхватила Глеба, то ли оттаскивая от места схватки, то ли обнимая и укрывая. Ее глаза широко открылись, но были полны отчаяния и слез, а из горла вырывались напряженные всхлипы и причитания. Маша оказалась рядом и безрезультатно пыталась успокоить подругу. Все вокруг затихло и производило впечатление горящих осколков от взрыва посреди тьмы, остужаемых лишь Олесиными слезами.

          — Все, хватит, Господа, успокойтесь, все нормально, — говорил Дмитрий, хотя слова о том, что все нормально, были явным преувеличением.

          — Как словами плеваться, так герой, а разобраться по-мужски даже помыслить боишься, — процедил Глеб сквозь скошенные губы.

          — Кто бы говорил, — ответил Вергилий.

          — Что, боишься серьезных дел? Боишься, что тебя порвут как грелку? Никогда во двор не заходил, щенок?

          — Я-то как раз не боюсь, раньше за такие слова на дуэль вызывали, а не за шиворот хватали с боязливыми угрозами.

          — То есть ты меня вызываешь?

          Вергилий неестественно улыбнулся, напряженный как камикадзе перед местью за свою страну.

          — Впрочем, теперь уже не важно, кто кого вызывает. Я столько плохих слов о себе сносил, но тех, кто об отце так вякает, я зарываю! Понятно, зарываю живьем!

          Олеся еще сильнее вцепилась дрожащими ручками в распрямившегося Глеба и потянула его назад.

          — Милый, умоляю тебя, не надо! — ныла она в исступлении. — Не надо, прошу вас!

          — Впрочем, живи, щенок, — выдохнул Глеб. — Дуэли хочешь, будет тебе дуэль. Как ты относишься к фехтованию?

          — Очень даже положительно, — ответил Вергилий с нарастающим покоем и надменностью. Они словно были уже где-то в другом пространстве, один на один посреди остатков огня, и даже молящий голос Олеси, тщетно пытающейся остановить налету километровый метеорит, остался за пределами реальности.

          — Ага, душенька романтика довольна! Отлично. Будем сражаться на шпагах. Мне они больше всего нравятся. Разумеется, никаких защитных костюмов и прочей дребедени. Я таких как ты голыми руками зарывал! Впрочем… можешь сам выбрать место для боя, мне неохота на тебя мозги тратить. Завтра дашь мне ответ, а послезавтра ночью будем разбираться. Только не думай юлить. И про спортзалы там всякие забудь. А то разозлюсь по-настоящему, из под земли достану! Понял?

          — Все сказали?

          — Все. А теперь пшел вон с глаз моих.

         

          IV.

         

          Авангард ночи потух под тяжестью основных ее сил. Серо-синяя необъятная муть клубилась над бескрайним сельским раздольем, залитым черной тушью. Только полоска реки светилась во мгле рваной молнией, да поля чуть ярче голубели перед лесной мглой.

          Вергилий с Дмитрием сидели на старом бревне у края возвышенности, открывающей далекий обзор на предночное умиротворение земли. Позади них возвышались дома за заборами, деревца и кусты, а из-под ног струилась полуметровая дикая трава. Они сидели в одинаковых позах, подперев рукой голову, еле слышно вздыхая и бездвижно глядя вдаль. Вергилий закрыл лицо ладонями. Голубизна неба в его глазах светилась двумя точками между пальцев. Так продолжалось уже, наверно, минут двадцать.

          Сзади послышались быстрые и робкие шаги и приглушенный голос Маши:

          — Вы все сидите? Я…мы с Лесей уладили проблему…вы не бойтесь, вы все равно можете у нас ночевать.

          — Как Леся? — тихо произнес Дмитрий.

          — Плохо. До сих пор успокоиться не может.

          — Нет, думается мне, ночевать с вами мы не будем…

          — А где же вы проведете ночь?

          — На травке, — подал голос Вергилий.

          — Ребят, перестаньте. Заварили кашу, а теперь прячетесь. Идемте обратно. Никто вас не тронет, вы все равно в отдельной комнате разместитесь.

          Дмитрий глубоко вздохнул и спустя минуту тяжело поднялся с бревна. Вергилий последовал за ним.

          Во дворе музыка уже не звучала, здесь было тихо и до странности пусто. Только стол еще стоял неубранный. Друзья прошли мимо него как заключенные под конвоем и погрузились в темноту обратной стороны дома. Хотелось спросить, почему так тихо и где все остальные, но молчание продолжало витать над процессией, пока она поднималась на крыльцо и погружалась в темноту неосвещенного интерьера.

          — Вот ваша комната, — сказала Маша, включив свет. — Негусто, но вам хватит. Утром я зайду, и не надейтесь тут спать до одиннадцати.

          — Мы все поняли, — ответил Дмитрий.

          — Ну, тогда до завтра. Спокойной ночи.

          Она вышла из комнаты, скрипнула дверь и тут же установилась безвоздушная тишина. Комната и впрямь была не царские покои. Две кровати, металлические с сеткой, помещались с трудом, разделенные старым стулом. Все это освещалось тусклой желто-оранжевой лампочкой, которой словно тока не хватает для накала. Особенно неестественно черным было небольшое окно в стене, выходящее куда-то явно не на светлый двор. Глядя на этот безликий прямоугольник, можно было легко понять, что такое абсолютно черное тело. Только вглядываться в эту черноту совсем не хотелось.

          Новоявленный дуэлянт бессильно опустился на кровать, его товарищ сел на свое место для сна.

          — Эх, — вздохнул он, сокрушенно покачав головой, — Идиот ты, Вергилий. Совсем идиот. Знал бы, как на тебя алкоголь действует… Скажи спасибо, что мы еще живы-здоровы.

          — Да успокойся ты, все нормально.

          — Ага, нормально! Через два дня триндец нам всем полный, а у него нормально. Олух ты, неврастеник ты замороженный!

          — Ты секундантом мне будешь?

          — Хххх… Я-то буду, а ты как будешь с ним на шпагах драться?!

          — Молча. Что, думаешь, не умею что ли? Наоборот, я очень доволен такому исходу событий. Настоящая дуэль по настоящим правилам. К тому же фехтование не так уж ново для меня. Я ведь…

          — Знаю, знаю, скачал и «заботал» учебник из интернета. Елы-палы, тебе сколько лет, гениус? Ты хоть знаешь, несколько в этом силен твой противник?

          — Слушай, не нагружай только теперь, а? Давай лучше спать.

          Дмитрий недовольно фыркнул, но больше говорить ничего не стал. Бесполезно. А спать действительно хотелось больше всего.

         

          Бледное, бескровно-туманное утро. В белеющий прямоугольник окна то и дело стучались тонкие ветви, и этот стук от совсем слабого ветра был таким медленным, редким и выдержанным, что напоминал работу какого-то механизма. Комната так и не осветилась должным образом, хотя молочная белизна за окном казалась такой же густой, как и чернота на пороге ночи. А еще от этой белизны веяло ощутимым холодом.

          Когда Вергилий открыл глаза, Дмитрий уже сидел на кровати без остатков сна. Впрочем, и без гармонии хорошо отдохнувшего организма. Обильная выпивка бесследно не проходит. Но видно было, что он уже готов с превеликим удовольствием покинуть это место.

          — Сколько времени? — произнес Вергилий, тяжело приподнимаясь с кровати и растирая ноги, застывшие как эпоксидная смола.

          — Семи еще нет. Но если не хочешь сидеть на вулкане, советую присоединиться ко мне.

          — Что-то ты последнее время какими-то фобиями обзавелся. На вулкане сидеть…ты еще скажи, что он вампир и кровь по ночам у гостей пьет.

          — Не утрируй. Кровь он не мою будет пить. Мне просто не нравится здесь. Знаешь, радиация может и не превышать безопасных пределов, но если долго рядом с ней жить, вероятность развития всякой онкологии повышается. А наш добрый друг не из послушного морали населения. Ты, вижу, уже сам это понял.

          — Да хватит тебе. Я собираюсь, потому что чуть не задубел здесь. Хорошо, раздевался не полностью. Сыро  — вообще жуть!

          Вергилий завязал шнурки на ботинках и положил в карман телефон. Они тихо открыли дверь и бесшумно прокрались ко входной двери. Дмитрий деликатно вытянул щеколду, и в лицо им дыхнуло влажной утренней свежестью. Больше в этом основательном доме явно никто не бодрствовал. Двор был залит кристально прочной безмятежностью и слабой белизной тумана. Стол так и стоял неубранный, и вся обстановка производила впечатление безжизненного мира, только не мертвого, а еще не родившегося.

          Калитка оказалась закрытой на замок, поэтому пришлось рубить гордиев узел лазаньем через забор. Зато когда ноги наконец коснулись земли, а впереди открылась знакомая дорога, залитая туманом, свобода вдруг стала такой ясной, что даже холодный ветерок казался другом. В сознании так же посвежело, а на душе помимо пустоты не появилось ничего, кроме росистого холода.

          — Ну что, Вергилиус? У нас есть два дня, чтобы узнать об этом человеке все.

         

          Глубокий след от подошвы в неприветливой влажной земле меж двух луж стал быстро заполняться водой. Круг замкнулся.

          Высокие деревья печально шелестели над мокрой травой и небесным блеском луж. Ночью над этим местом лил отчаянный дождь. Небо словно изливало вниз всю свою неимоверную тяжесть, где-то бродившую средь ясной погоды. Оно утоляло свою печаль и утопало в собственном безнадежии, пока стояла ночь и никто его не видел. А теперь остатки невероятного бремени разливались по растерянной земле, над робким голубым небом, и над всей этой подрагивающей от холода природой стояла какая-то шоковая заторможенность. Говорят, у природы нет плохой погоды. А может, наоборот? Просто все вернулось к истокам. И круг замкнулся.

          Это особенно сильно ощутил Вергилий, когда по блестящей дороге к нему подошел его неизменный товарищ. Они встретились в том же лесопарке, что гуляли почти каждую неделю, только в иной жизни. Еще минуту назад что-то позволяло ему сомневаться о связи и правдивости этого перехода миров. Он был один, и это одиночество в городском пристанище природы навевало лишь спокойные, не лишенные надежды мысли. Но показался Дмитрий, чьи руки недавно разнимали двух чудовищ в каком-то запредельном столкновении. Который сожительствовал в маленькой комнате с вечерней усталостью и ломотой, а так же утренней сонностью и головной болью. Действительно, круг замкнулся.

          — Кто замкнулся? — спросил новопришедший.

          — Э…нет, ничего. Это я так. Мысли вслух.

          — А я уж испугался. Подумал, ты замкнулся. Проводами из розетки.

          — Да нет. От виселицы повешеньем не спасаются. Мне просто в один момент показалось, что все это мне приснилось. Что я очнулся ото сна этим благодатным днем, а теперь стою здесь, под дождем с веток, и наивно жду, что ты придешь. И так бы прождал с промокшими ботинками до вечера.

          — …А меня и вовсе не существует. Я понимаю, алкоголь — подлая вещь. Сам иногда поддатым делал такое, от чего потом в ужас приходил. Нет, круг замкнется только в воскресенье. Поэтому спасать тебя надо. Ты как, уже что-нибудь пытался узнать?

          — Нет. Я в фехтовании тренировался. Вспоминал детство.

          — Мн-да. Все ясно. Ты еще надеешься на честную битву?

          — А на что еще?

          — Я тоже надеялся. Сегодня, как приехали, позвонила Маша, узнать, как добрались. Ну, я и спросил все, что мог. Подумал, если она из нас всех действительно самая адекватная, она должна понять. Ну, она сначала отнекивалась, критиковала нас, естественно, что все так хмуро теперь, весь праздник испортили. Но потом сдалась и выложила все как на духу.

          — Ну, как там Олеся?

          — Да не знаю я, как там Олеся. Не спрашивал. Твоя морковь, сам и узнавай. Я более полезные вещи спрашивал. Могу тебя порадовать, наш могучий друг протрезвел, но вечера не забыл. Это раз. И во-вторых он действительно занимался спортивным фехтованием. Правда, очень давно, и титулов не имеет… что не может не радовать. Зовут его полностью Глеб Михайлович Сурковский. Его отец, по некоторым данным, работал в органах и даже чем-то руководил. Так что, я оказался прав.

          — И кем конкретно работал?

          — Не знаю. Секреты даже сейчас многие остаются секретами. А что-то сам внятно объяснить он сейчас, я думаю, мало что сможет. Но, по крайней мере, когда его сын достиг определенной зрелости, он еще имел влияние в своих кругах, хотя думается мне, с деструкцией Советского Союза его опустили неслабо. Если не начальство, то жизнь.

          — Понятно… И чем сейчас он занимается.

          — Чем, чем, в облаках летает с дядюшкой Алтсгеймером.

          — Да нет, сын его.

          — А. Вот это уже интереснее. Я тут успел обратиться к некоторым знающим людям, и, оказалось, не такая уж он темная личность. На заре рыночной экономики он вертелся, зарабатывал деньги — бизнес, там, всякий туманный. В общем, чем он там занимался, лучше не спрашивать. Потом владел какой-то фармацевтической компанией, держал сеть аптек и даже салон красоты. В общем, на первый взгляд, хорошо вписался в рыночную экономику. Но это только на первый взгляд. Каких-либо серьезных успехов в бизнесе он не добился. Несколько раз, еще когда с фармацевтикой заигрывал, пытался захватить смежные области рынка и в восьмидесяти процентах случаев был довольно легко вытеснен конкурентами. То же самое с попытками простого расширения. Чем сейчас занимается, точно никто не знает. Вероятно, примерно тем же. Но, судя по всему, успехами не блещет. С другой стороны, говорят, у него ангел-хранитель есть, а возможно, даже вполне материальный покровитель, иначе бы его давно в порошок стерли. В своей среде он успел прослыть довольно странным. С одной стороны мягкотелым, инфантильным, а с другой стороны его многие боялись. Во всяком случае, тараканы в его голове уж точно не бизнесменские. Вот такие пироги…

          — Мн-да…

          — И еще. Пару лет назад в лаборатории одного полумертвого НИИ произошел несчастный случай, погибли люди. Очень странное дело. Об этом как-то быстро замолчали, но знакомые, ссылаясь на старые реестры, предполагают, что работу этой лаборатории финансировал… догадайся, кто. Короче, как они сказали, если есть возможность с ним не связываться, то лучше не связываться. Только боюсь, такой возможности у нас нет.

          — Всегда поражался тому, какие разнообразные у тебя знакомые…

          — Да это ладно, почти везение. На самом деле, не наведи меня Маша на верный след, ничего бы этого не было. Поразительно, как точно и информативно некоторые девушки дают волю чувствам. Понятное дело, плестись в хвосте активной подруги не слишком приятно. Подруге все, а ей крошки. И с личной жизнью так же. Ревность… Однако, очень трезвая ревность.

          — И что ты из всех этих сведений надумал?

          — Надумал я то, что с одной стороны, все худшее подтвердилось, а с другой стороны, есть надежда.

          — И какая же?

          — Ну во-первых, он еще может одуматься. Не робот, поди, и не дикарь. А во-вторых он просто не всесилен. У него немало слабостей, я в этом уверен. Я это понял еще когда он на тебя набросился как тупой бешеный пес. Это значит, он не бездушная машина, его рассудок не абсолютно прочен, а принципы не абсолютно незыблемы. А это хорошо. Любое не абсолютно твердое тело можно сломать. Или заставить прогнуться. Хотя бы с помощью извинений. Кстати, что ты ему сказал перед тем, как он на тебя набросился?

          — Ой…не помню уже…что-то про его папашу, кажется.

          — Так я и думал. Его отец для него — святая и неприкосновенная тема.

          — А что в этом странного?

          — Да ничего. Просто если он такой успешный деловой человек, он обязан даже при сущем экстриме сдерживать свои эмоции. А тут не сдержал. А еще он романтик. Раз согласился на такую дуэль, да еще с пафосом, типа, сам выбирай территорию…

          — Да-да. Территорию… Это очень серьезный козырь…

          — Никак ты что-то придумал?!

          — В некотором роде. Место битвы… Здесь надо попробовать немножко свернуть ему психику. Он ожидает, что я в паническом страхе предложу ему что-то максимально тупое, мелочное и безопасное. А надо предложить ему нечто такое, чтобы ему самому стало страшно. Или, по крайней мере, что-нибудь обостряющее ситуацию до предела. Димыч, ты же у нас любитель электричества, как ты думаешь насчет некоего совмещения?

          Глаза Димыча вспыхнули как бенгальские огни и расширились от волны эмоций.

          — Вергилий, ты гений! И я тоже гений, потому что уже знаю, как мы поступим. Ситуация требует идти ва-банк. Это фантастика, но от такого идиотизма ему действительно крышу снесет! Так вот! Шпаги будут как настоящие. Только страшнее. У меня есть знакомый, который мне показывал спортивные электрические шпаги; я, помню, тогда ее переделал до неузнаваемости. Давно это было, опыта не было, получилось хреново, в общем, забросил я это дело. Но теперь у меня опыта больше. Так вот, о чем я, смотри: к твоему клинку мы подключаем электрический ток. Твой эфес изолирован от этой цепи, ты в безопасности. Тебе достаточно будет до него коснуться.

          — И ему до меня…

          — Подожди, это еще не все. У него якобы такая же шпага — клинок изолирован от тела, но провод через рукоять подходит не к клинку, а к его руке! Понимаешь? Между клинками напряжения нет, нет напруги и между его клинком и твоим телом. Но! Между ТВОИМ клинком и ЕГО телом будет некоторое количество моих любимых киловольт…

          — И где прикажешь, в твоей комнатке сражаться?

          — Нет, слушай дальше. А дальше — самое страшное. Я знаю одно такое местечко недалеко от Москвы, в прошлом спально-промышленное, а ныне полнейшая дыра. Ну, представляешь: заборы, строения бесхозные, мусор. Там железная дорога проходит, старая, такая же бесхозная. Но, видимо, раньше ее планировали хорошо использовать, проложили несколько путей, и питание постоянного тока подвели. И в одном месте провода крепятся не на столбе, а на арках таких, ну, знаешь, как на вокзалах. На них легко взобраться, по верху несложно ходить, а прямо под ними крепятся провода, питающие поезд.

          Настал черед Вергилия широко открыть глаза.

          — Да, да, ты меня правильно понял. От каждой шпаги будут отходить проводки, которые мы закинем прямо на силовую линию. Сразу предупреждаю, проводки совсем тонкие сделать не удастся, но ничего не поделаешь. Три киловольта — это мало, но сила тока там развивается очень нехилая.

          — Димитриос…ты здоров? Мы же самих себя дотла сожжем.

          — Не сожжем. Знаешь, в чем соль?

          — В чем?

          — В том, что эта линия обесточена. Это промзона, помершая вместе с Советским Союзом. Да, там уже рельсы заржавели. Как только провода еще не скрутили? Я сам там был, приятели мои закидывали проволоку на провода — ничего, все живы здоровы.

          — Не знал, что ты состоишь в обществе камикадзе.

          — Что ты, у нас еще не такое вытворяют! Анархисты, панки всякие, не ценят ни жизни, ни смерти, и в общем-то не так уж и не правы. Да дело не в этом. Так вот, мы закидываем на провода наши ответвления… пойдут в принципе пустые шланги, но для натуральности надо найти именно провода. А для эффекта от оружия будут идти проводки к нашему самому мощному высоковольтному генератору. Понятно? Якобы вы оба заземлены, а на клинках фаза. Но на деле ничего подобного. Тебе необходимо лишь приблизить к нему острие. Он вырубится надолго. А пока он будет без сознания, мы его аккуратненько снимаем, кладем на траву, разыгрываем доблестных реаниматоров, делаем ему массаж сердца. Он возвращаемся к жизни, а мы, перепуганные и выдохшиеся, вытираем пот со лба и говорим, типа, в рубашке ты родился, оттуда не возвращаются, если б не мы, все — тебя в могилу, нас в розыск. Получается, мы ему жизнь спасли. А это не хухры-мухры.

          — И ты всерьез думаешь, что после всего этого он согласится?

          — В том-то и дело! Услышав этот вариант, он не будет иметь никакого желания соглашаться. А поскольку злоба уже пройдет, разум восторжествует, нам не составит труда разойтись с миром на уровне извинений. Ну, а если не захочет, придется ему немного бледнеть. Первый вариант нас устраивает больше всего. А на второй вариант как раз и предусмотрен весь наш план.

          — Ну хорошо, а что будет если не я его первым задену, а наоборот? Ты думаешь, укол шпагой не больнее разряда катушки Тесла?

          — Ты что, думаешь, он при все при этом будет с тобой на поражение? Брось ты. Ему уголовщина не нужна. Он же будет понимать, что вместо укола он приготовит противнику смертельное поражение током. Максимум, что он попытается сделать, это выбить у тебя шпагу, загнать в угол или тупо повалить.

          — Ты его недооцениваешь. И вообще, вот услышит он твое предложение, психанет и скажет: выбирайте другое, а то капут!

          — Это ты его недооцениваешь. Он хоть и не твердолобый человек принципов, но слово держать должен. Хорошо, есть вероятность, что он подумает о здравом смысле и не согласится, не отменив при этом дуэли…

          — Большая вероятность!

          — Хорошо, пусть будет большая. Тогда как крайнюю точку плана предложим ему поединок без подключения. Притащим большой тумблер. Хочет с огоньком — включит, не хочет — отключит. Все просто! У меня такие есть, самодельные, в прозрачном корпусе — он сам будет видеть, включено или нет. Естественно, это будет ширма. На самом деле все будет по прежнему: ты подключен, он — нет. Но это предложим только, если он не согласится на план-максимум.

          — А если и на минимум не согласится? Что тогда? Худо ведь будет. Он не оставит нас в покое, даже если отменит дуэль.

          — Прорвемся! — бодро сказал Дмитрий и только спустя секунду молчания Вергилий вдруг вспомнил, что уже слышал эту жизнеутверждающую фразу совсем недавно. Среди смеха и радости, средь шепота двигателя, из уст некоего Глеба, героя чужой жизни и чужого счастья. Как же тогда все было по-другому!

          А теперь он стоял на серебристой дороге напротив товарища, с мокрыми от сырости волосами, обессиленно прилипшими ко лбу, и ясным выражением лица, утратившим, тем не менее, улыбку и радость. Ленивые мысли летали вокруг новой авантюры с замиранием сердца, но стоило посмотреть вниз, и все прерывалось: под ними зияла черная пропасть. И все правила фехтования, все искусство боя и спортивная шпага в руках нисколько ее не умаляли. А сверху, подобно игре пара в небе, вырисовывались улыбки гостей, хорошее настроение и новые рюмки, позорные и незаметные. А потом тревожная ночь и безликое, мутное утро. И над всем этим лучисто-правильные, милые черты лица, заставляющие дрогнуть сердце. Олеся. Может ли погибель одеть на себя ангельский лик любви?

          — Вергилий! — пропел Дмитрий. — Не спи!

          — Мильпардон, задумался я опять. А спать действительно хочется. Сегодня приехал домой, родители все пытали о проведенной ночи, ну, надо было держаться бодро, без малейшего похмельного намека. Так что отдохнуть не удалось.

          — Да уж, после той ночи я сам, как приехал, часа полтора дрыхнул. Вообще, даже вспоминать неприятно. Еще шум этот.

          — Какой шум?

          — А ты не слышал? Всю ночь кто-то скребся за окном.

          — Ветки?

          — Нет, в том-то и дело что не ветки. Это утром ветки как часы стучали. А ночью вообще: как будто около фундамента кто-то сидел и отчаянно так царапался. Чуть ли не до окна доставал. Потом стихал и опять — хоть вешайся. Я даже вставал, подходил к окну; возможно, выражался нецензурно. Но в окне темнота, какие-то ветки, какие-то конуры, а внизу вообще мрак, ничего не разглядишь.

          — И что же это было?

          — А вот не знаю. А тогда вообще, вся эта пьянка, схватка, дуэль, экзамен еще этот дурацкий… в общем я тогда всерьез испугался за свой рассудок. Думал, бред начался.

          — Понятно, почему ты утром так настойчиво хотел покинуть эту дачу. Я, честно говоря, тоже не больно хорошо спал. Даже, возможно, тоже что-то слышал. Только сквозь сон. Помню, даже снились какие-то ведра падающие.

          — Вот-вот! Ведра не ведра, а по настырности звук именно такой. И очень на психику давит. В общем, не знаю, что это такое было, но о даче стараюсь не вспоминать. Могу только сказать одно: простой ветер такие звуки не создаст. Там было что-то одушевленное.

          — Ладно, Дмитрий, не будем забивать себе этим голову, и так страшно по другому поводу. Значит, насчет дуэли мы решили?

          — Да. Теперь самое главное: сообщить Глебу. И услышать его решение. Если миром не обойдется, техническую часть я беру на себя. А тебе сейчас надо собраться с духом, позвонить ему и сообщить наше предложение. В любом случае он может поставить свои условия: я сомневаюсь, что он согласится драться на чисто нашем оружии, которое еще надо достать и модернизировать. Короче, пусть тащит свои шпаги, а мы их уже подключим.

          — Телефон есть?

          — Да, Маша дала, доставай мобильник.

          В трубке неблагодарно тянулись длинные гудки, высасывая терпение и вызывая предательскую нестройность движений. И только один момент придавал твердости и собранности: «Олеся. Как она там, что с ней? С ним ли она теперь, успокоилась ли она? Быть может, во время разговора прояснится хоть что-нибудь? А может быть, вдали от трубки я даже услышу ее голос?».

          С этой мыслью надежды он услышал сквозь цифровую тишину подавленное:

          — Я слушаю.

          — Глеб Михайлович, здравствуйте. Это Вергилий.

          — Что ж, приятно вас снова услышать. И узнать ваш телефон. Что, нервы не выдерживают долго ждать?

          — Не совсем. Просто… Просто мы решили насчет… Ну, это… Места встречи. Только мое решение может вызвать некоторое замешательство с вашей стороны. Поэтому решил поскорее сообщить… Так сказать… проконсультироваться.

          — Правда? Прекрасно, и какое же место вы нашли?

          И Вергилий с нарастающей сталью в голосе рассказал противнику о новорожденном плане и с помощью Дмитрия описал местонахождение условленного места. Все это время в трубке оставалась тишина и деликатная покорность, что не добавляло смелости и побуждало тянуть свой монолог без перерыва. Однако рассказ кончился, и Вергилий сказал:

          — Ну… Как… Вы будете? Вы согласны, или…

          — Хм. Все-таки меня недаром предупреждали о вашей неадекватности. А впрочем, я не вижу причин отказываться. Пусть будет по-вашему, я согласен. И оружие тогда пусть будет вашим. Только не надейтесь вставить в эфес детектор отпечатков пальцев.

          — Хорошо. А…

          — Что-то еще?

          — Да нет, ничего. Все нормально. Тогда когда мне ждать вас и будут ли с вами кто-то еще?

          — Когда ждать? Ну…раз уж вы так рано позвонили, да с такой творческой идеей… Как насчет часов четырех ночи?

          — Ну… нормально.

          — Ну, тогда договорились. Секундантов со мной не будет, а вы можете взять помощника для развертывания оборудования. Но на большее не надейтесь. В общем, до скорой встречи.

          Вергилий опустил телефон и чугунным взглядом посмотрел на все слышавшего Дмитрия. Последняя надежда на мир умерла у него на руках.

         

          V.

         

          Тяжелые темно-синие облака напоминали плотно подогнанную брусчатку, а их прожилки навевали мысли о трещинах в мироздании. Небо походило на укрытый темнотой нетесаный потолок, о который можно в клочья разбиться, воспарив над землей с ветром ночной свободы. Впрочем, ветра почти не было, и кончики деревьев по одну сторону от железной дороги стояли ровно и неподвижно как стальные колья. Такими же иглами вонзались в небо столбы с рассекающими высь проводами. Где-то вдалеке в дымку расстояния проваливались высокие дома и даже огни. Туда уходили рельсы, серебрясь от неба среди черной земли. В другой же стороне лесные дали терялись в ночном небытии плавно и монотонно. А рядом проходил забор неведомыми громадами за ним. Темнота скрывала все, не считаясь ни с какими привилегиями, уравнивала и стирала границы совсем близкого и отдаленного, природного и рукотворного, и никому невдомек, что таится во мгле ближайшей сотни шагов.

          С этой тревожной неизвестностью широкими, но медленными шагами двое пробирались через приземистые деревья к железной дороге. Шорохи их ног и одежды взрывали тишину глухим громом, несмотря на все их старание идти потише. Даже дыхание шипело как адский насос, хотя мертвая тишина вокруг могла включать в себя целый океан неведомых звучаний, с которыми их несовершенный слух быстро разошелся. Так же, как разошлись их не кошачьи глаза с океаном притворной темноты.

          — Вон эта хренотень, — прошептал Дмитрий, указав пальцем вперед на вокзальное чудо. — Надеюсь, Глеб это место найдет.

          — Куда он денется? Его самого эта авантюра, похоже, обрадовала. Сдается мне, в ответ на нашу инициативу у него самого появилась какая-то гениальная идея.

          — Вот это меня и смущает. Что-то он очень быстро на все это согласился. И чересчур многое предоставил на наше усмотрение. Как будто перспектива поражения током его нисколько не пугает.

          — Мне это тоже не очень понравилось. Но с другой стороны, это и нам дает много плюсов. Во-первых, как он будет проверять наши шпаги на детектор отпечатков пальцев, если там все прочно запаяно? И как он вообще будет все здесь проверять в такой темноте?

          — Ладно, сейчас пока все зависит от нас. Я там все осмотрел, прикинул, собрать должны быстро. Я как раз зацепление для проводов усовершенствовал. Три тысячи вольт — напряжение не такое уж большое. Легко получается подручными средствами. Но коротких замыканий ему показывать не будем. Надеюсь, он понимает, насколько это опасно.

          Дмитрий нес с собой объемную сумку активного путника, неуклюже пронося ее меж ветвей. Особенно сложно было с ней перелезать под забором, да и остальные преграды не намного легче. Вергилий шел плавными шагами, почти не поднимая головы и ничего до сей поры не произнося. А добираться пришлось долго: на попутке за город до районного центра, а дальше пешком, назад, в неизвестность. Но даже на машине дорога спокойной не была. Темнота без права на свет фар, нервный водитель, рефлекторная боязнь не справиться с управлением. Под конец еще эта парочка неформалов, просившая довести до города. Зачем только останавливались на их голосование? Все равно не по пути, да еще разило от них куревом не табачным. Но по сравнению с пешей дорогой эту поездку можно честно признать комфортной. По крайней мере, в салоне был хоть какой-то свет.

          Теперь все мучительные радости в прошлом.

          Сама конструкция оказалась не такая маленькая, как чудилось издалека: наверху вполне можно было поместиться, не боясь упасть в сторону. В том смысле, что упасть сразу. Кажется, по краям вырисовывалось что-то вроде погнутой ограды, только на весь периметр она почему-то не тянулась. Или тянулась когда-то, а теперь от нее остались какие-то невнятные остатки, которые если даже спасут от падения, могут серьезно травмировать. Впрочем, из трех оставшихся опор эта была самой целой.

          Дмитрий положил сумку на землю. Свистнула молния. Блеснули два тонких клинка. За ними показались мотки толстых проводов и что-то черное, трудно различимое.

          — Ну что, лезем наверх? — прошептал Дмитрий.

          Вергилий кивнул. Поморщился. Металл был ужасно холодный, а больше хвататься не за что. Как залез, не помнил. Огляделся, не узнавая мира, протирая сонные глаза и не понимая собственной памяти. Плотно приваренные стальные перекладины, служащие полом, разучились блестеть. Вдалеке светился московский смог. Мрачный, колоссальный свет. В прошлом вестник пожара, ныне вестник жизни… А под ногами бездна, такая черная, что хотелось зубами вцепиться в одичавшую сталь, только бы не поскользнуться, не оступиться, не протечь…

          — Димыч, а что это за строения вон там в стороне?

          — Склады какие-то. По-моему даже заброшенные. Да ты не волнуйся. Мы здесь как на другой планете.

          — Ага, на другой планете… А панки обкуренные? А бомж под кустом?

          — Какой бомж?

          — А ты не видел? Пока мы пробирались сюда, я, к несчастью, по сторонам смотрел и видел метрах в пяти назад под кустом человека в явно бомжовской одежде.

          — Может, труп…

          — Может быть. А может, и не труп. Я, к счастью, не успел осмотреть его подробно, но он мог просто спать…

          — Ну, значит, пусть себе спит. Если мы будем на каждого бомжа обращать внимание, это ж вообще ни в какие ворота не влезет. Чем он нам помешает? В милицию побежит докладывать? Да ему эта милиция самому хуже геморроя… равно как и панкам этим. Эх, Вир, любишь ты видеть то, чего не нужно.

         

         

          Амперов снял с шеи моток проводов, взял одно из фехтовальных орудий и какими-то нехитрыми движениями присобачил провод к эфесу. Похоже, технологию он успел отточить до блеска.

          — Вот так, — приговаривал он, — Изоляция хорошая, щелок никаких, через рукоять не пробьет. Да и провод длинный, мягкий, почти свобода действий по всей длине этого…участка.

          Проделал в темноте какие-то манипуляции с блестящим контактом на другой стороне провода. Потом взял провод поудобнее и выверенным движением запустил вниз. В темноте что-то ударило, раздался неприятный хлест качающихся проводов. Вергилий съежился. Игры со спящими драконами не проходили мимо его нервов. Пусть даже дракона со всеми его киловольтами тут давным-давно нет.

          Такая же операция была проделана и с другой шпагой.

          — Так, — произнес Дмитрий, — Полдела сделано. Уберем-ка шпаги в ножны, чтобы наш друг не подумал, что мы слишком халатно относимся к такому адскому току. Тем более, твоя шпага подключена по-настоящему. А теперь самое трудное. Надо расположить генератор.

          — А он не увидит?

          — Не увидит. Видишь вот эту коробочку? Она матово-черная. Даже я в этой темноте почти не вижу. А вот провод от нее, такой же черный. Наша задача — спрятать устройство прямо под вами, приделав к арматурине потолще. Основные провода, как ты видишь, белые, он их должен хорошо видеть. А ответвление он, если не полезет туда, не заметит. А он не полезет, ему жизнь дорога.

          С этими словами Амперов ухватился за верхние элементы конструкции и опустил ноги вниз. Там, под настилом, под решеткой приваренных прутьев, что служила сомнительным полом, его фигура совершенно растворилась в мазутной ночи. Только шорохи выдавали там присутствие кого-то живого. Действо продолжалось минут пять — семь: скупые шорохи, нервное дыхание и молчание. Наконец Дмитрий с трудом вытянул свое тело наверх и так и остался лежать на грязном железе, тяжело дыша.

          — Димыч, ты это… следующие месяцы… весь гонорар от наших программ можешь себе забирать.

          — Да подожди ты с должником на веки вечные, ты еще дуэль не выиграл. Ты как, хорошо тренировался?

          — Да, навыки с детства даром не прошли. И еще читал разные пособия.  От «Фехтбухов» до современной классики.

          — Так «Фехтбухи» — это вообще старонемецкие рукописи по фехтованию двуручным мечом.

          — Ну да, я же говорю, это только одна из вещей. А вообще, и там много полезного. Да и не в этом дело, главное — правильная тактика…

          — Все с тобой ясно. Ладно, ты под рубашку что-нибудь мегапрочное одел?

          — Угу.

          — Хорошо. Постарайся все равно не слишком близко ему попадаться. Кто его знает? Может, на него священная ярость нападет. Вообще, зря мы на шпагах остановились. Там же, по-моему, в любую часть тела разрешено разить?

          — Угу.

          — Ладно. Это и нам на руку. Тебе главное поближе провести острием около него, можно даже не касаться. Хотя бы сантиметрах в пяти. Хотя бы у края пальцев. Потому что напряжение в генераторе не три киловольта, а на порядок больше — это упрощает тебе задачу. Но и сам не отвлекайся, не подноси близко руку к своему клинку. Ладно, сколько там времени?

          — Еще пятнадцать минут.

          — Все-таки быстро мы управились. Что ж, будем ждать.

         

          Вергилий еще минуты назад дивился своему спокойствию. Он понимал, что тому есть причины. В конечном счете, все как нельзя хорошо: противник получает холостую шпагу, а он может его вырубить, не дотрагиваясь до него. В конце концов, с ним рядом Дмитрий, а Глеб будет один. Но теперь, когда он сидел и вдыхал тишину, его вдруг стало пробирать такое волнение, что занималась дрожь. И никакие самоуговоры, что все безопасно, не помогали. И странно нервное лицо Дмитрия было некстати. Может, освещение такое? Нет, не похоже, оно действительно слишком беспокойное для него.

           Он вдруг подумал, что было бы, если бы они с товарищем не придумали такую авантюру, и ему стало еще страшнее. И унылый ночной пейзаж радости не прибавлял. Иной раз это было бы, наверно, приятно сидеть вот так на вышке и любоваться спящей природой. Но теперь что-то было негармонично в этом океане тьмы. В этих облаках, что пенились мраком, лишь на востоке где-то у горизонта утро уже собирало силы для своего несокрушимого наступления.

          — Ну что, — сказал он, — Когда он будет подходить, спустимся?

          — Наверно. Чтобы все по-честному. Или ты спустись один, а я пока здесь побуду. А потом поднимитесь, и я спущусь.

          — Димыч, — прошептал Вергилий, глядя исподлобья в неподвижную мимику секунданта, — Ты во всем уверен насчет нашего плана?

          — Уже нервы сдают? Конечно уверен. Тебя что-то конкретно интересует?

          — У меня такое паразитное чувство, что ты от меня что-то скрываешь. Не могу отделаться. Я не прав?

          Дмитрий тяжело вздохнул и полминуты молчал, меняя позы сидения. Потом, наконец, ответил:

          — К технической части это не относится. Поэтому можешь не беспокоиться.

          — А к какой части относится?

          — Ну, ты, конечно, нашел время, когда читать мои мысли! Ну, ладно уж, так и быть, расскажу. Как собрался с тобой на встречу, мне Маша звонит. Говорит мне о железной дороге и как раз об этом районе и спрашивает, при чем здесь весь этот бред. Я прямо остолбенел, спрашиваю, откуда информация. А она говорит, Леська звонила и рассказала. Говорила, что типа Глеб какой-то не такой, собирается на свою дуэль, все молчит, скрывает что-то, в общем, снова предыстерическое состояние. Это чуть позже я понял, что, видимо, когда ты ему по телефону объяснял, он записывал. А она потом нашла эту бумагу. Вот, блин, неймется от эмоций…

          — Так она с ним?

          — Не знаю, может быть, зашла просто.

          — Мн-да, — проговорил Вергилий не без нового волнения, — Надеюсь, он ее успокоит. А сам все предупреждал о недопущении утечек…

          — Да он вообще придурок!

          Вергилий напрягся. Услышанная весть возымела странный эффект, словно масла добавили в умирающий костер, и в душе вместо мелкой неприятной ряби снова поднялись мясистые волны. Страх отступил, и сердце стучало быстро и глубоко. Немало он отдал бы за такой эликсир энергии в более радостных случаях. Но сухая, пустынная печаль овладевала им, когда он вспоминал истинный источник этого снадобья. Много ли стоит воин, разящий без цели и радости по зову тайного зелья, чтобы умереть от истощения, не вознагражденный ничем, кроме смерти? Много ли стоит такой берсерк перед пулеметом на горе?

          — Вир, смотри!

          Дмитрий указал в сторону, откуда они сами явились, где в подгоризонтной мгле сквозь сетку ветвей проползли и остановились два огонька.

          — Приехал. Ну что, Вир, слезаем?

          Мучительное ожидание подходило к концу, но Вергилий так и не ответил из-за тревожного комка, подошедшего к горлу. Все. Назад дороги нет. Он не струсил, не отказался, а значит, самого страшного уже не отменишь.

          Огоньки вдалеке погасли прежде, чем их скрыли деревья, по мере спуска. Все снова вернулось на темные круги своя. Только двое здесь знали, что изменилось в мире. Пятьсот метров, не больше. Пятьсот метров по бурьяну и свалке. Финишная прямая. Не все чемпионы преодолевают ее, совершая какие-то движения.

          — А вдруг это не он? — прошептал Вергилий.

          — А кто ж еще?

          — Ну…мало ли, какая машина могла остановиться.

          — В такое время? Нет. Да и кто сюда еще мог средь ночи на машине прикатить? Нет, не обольщайся, это он.

          Глаза, привыкшие к темноте, напряженно сверлили массы кустов и деревьев, что слабо выдавались из разноцветного зернистого хаоса. Глаза на пределе возможностей. Казалось, зрительные нервы были натянуты как тетива перед спуском стрелы. Но время отказывалось двигаться, и только пестрый, мерцающий фон сетчатки глаз давал сладостный, запретный повод для снов.

          Вергилий дрогнул, закачался, протер глаза. Картину ночного пейзажа рвала изнутри чья-то черная фигура. Обрывки холста в виде упруго качающихся ветвей сменил знакомый силуэт в полный рост, разящий по сознанию, как серпом… Нет, это точно Глеб. 

          — Я не опоздал? — спросил пришелец.

          — Нет, как раз вовремя, — подал голос Амперов. — Мы все приготовили, прошу наверх.

          — Отлично. Вы это… типа, секундант?

          — Да, Дмитрий Амперов, вы меня знаете. Мы развернули все оборудование, как было оговорено.

          — Хорошо. Значит, там все готово? Тогда я думаю, секунданты нам больше не нужны. Поэтому когда мы залезем, отойдите метров на сто. Я, как видите, один и очень не люблю, когда меня контролируют.

          — Хорошо, — сказал Дмитрий, пожав плечами.

          — Тогда… наверх? — проговорил Вергилий.

          — Пожалуйста. Вы первый.

          Снова неудобные металлические конструкции под руками. Только на сей раз холодными они почему-то не казались. Вергилий осторожно перебирал конечностями, нарочито медленно, чтобы успокоиться и сконцентрироваться. «Спокойно, спокойно, — твердил он про себя, — Все нормально, все будет хорошо, ведь это же бред, это не по-настоящему, это игра!».

          Ветер снова поднялся, когда он взобрался наверх, ударил холодным порывом, растрепав волосы, словно нанес ему вполне справедливый подзатыльник. Сзади уже слышались ритмичные удары ног о железо. Противник приближался. Вергилий расставил ноги поустойчивее и только теперь с тревогой понял, как узка эта полоска железной решетки для предстоящей борьбы, как близка черная бездна по обе стороны от ног. И как ощутимо ветер хочет сбросить его вниз, где лишь две пары рельсов белеют в темноте, да паутина проводов с изоляторами скрывает смертельный путь как непутевый гамак. Глеб ступил во весь рост на место боя, и Вергилий поднял свою шпагу в ножнах. Он старался быть спокойным, но в трепещущей душе некогда блистательный проект таял в его глазах как на газу.

          «Боже, что же мы наделали?! Он не намерен оправдываться жалостливыми разговорами, не намерен мириться и принимать извинения; он не собирается играть! Он готов на все! А если он заставит поменять шпаги?! Черт возьми, он точно заставит! Может, самому взять не свою? Нет, поздно. Идиоты, идиоты мы оба! Случайно что ли он так быстро согласился? Он все понял! Надо было в обе шпаги встроить и переключать динамически. И вообще конструкция слишком узкая, и отступать почти некуда. И даже если я его поражу током, он не удержится, упадет на рельсы, расшибется и вообще тогда что делать? Черт, черт, проклятье! Олеся, ты была права в своем беспокойстве. Все будет гораздо хуже».

          — Вергилий, вы готовы? — полушепотом спросил Глеб.

          Вергилий кивнул.

          — Боитесь?

          — Н-нет.

          — Я тоже нет. Так и знайте, не боюсь… вы должны думать только так. Я вижу, как вы сожалеете. Хочется проснуться, правда? Не знаете, что такое быть за пределами? А я знаю. Я бы все простил, рассмеялся и извинился, но, к сожалению, вы… вы очень проницательны в точности оскорблений. Надо иметь терпение, но надо иметь и его предел. Иначе никак… понимаете, никак. Поэтому, извините… en garde!

          Вергилий тяжело сглотнул. Нестройными движениями оголил лезвие, рука прочно легла на эфес, из которого струился белый провод. Но когда увидел противника, эффектно проткнувшего темноту, радость как-то быстро улетучилась. Снова налетел ветер, в ушах задрожал черный шум.

           «Все, хватит дрожать! Ты сам этого хотел! Что ты смотришь на этого гада как кролик на удава? На это серое, безжалостное отродье, для которого пусть хоть все человечество сдохнет; которое украло твою любовь и предало твое счастье? Что ты его терпишь, ты вызвал его на дуэль, ты и рази!».

          Негатив вливался ему в кровь толстыми струями, он сжал покрепче шпагу и приготовился к бою.

          Глеб первой же атакой чуть не выиграл битву. Быстрая реакция, уступающий отбив. Звон металла, голубоватые прямые молнии на фоне черной земли. Вергилий отступил и уже пытался оглянуться, сколько метров осталось до конца. Секунда в тяжелом напряжении и снова атакующий выпад Глеба. Неуклюжий батман, неудавшаяся контратака, и в считанные секунды расстояние до обрыва сократилось до десятка сантиметров. В третий раз удалось-таки усложнить контратаку финтом и отодвинуть противника. Если бы только это что-то решило… В руке разлилось напряжение, каждое соединение, каждый удар клинков неприятно отзывался в ладони, сотрясал пальцы, а в судорожно трясущемся рассудке проплывали и комкались обрывки знаний и полузабытых навыков, не примененных вовремя.

          — Отлично. Вы где-нибудь занимались фехтованием? — спрашивал Глеб, отступая на прежнее место.

          — Аха. На сотне дуэлей подерешься, не так научишься, — Вергилий нехотя отвечал сквозь тяжелое дыхание. Меньше всего ему сейчас хотелось напрягать голос, тем более, мозг, который и так был напряжен поиском комбинаций и непониманием того, что происходит: то ли противник ему поддается, то ли он сам раздухарился, то ли все хуже, чем кажется, и через минуту он вымотается и выронит шпагу.

          Глеб говорил что-то еще, но Вергилий предпочел не тратить силы на голос, да и на слух тоже. Мысли спутались, а воздух вокруг будто наполнился каким-то дьявольски низким гулом.

          «Больше финтов, больше обмана, ведь он явно не успевает предугадывать ходы! Нет, не получится, я уже слишком устал. Обмануть, дать себя уколоть и позволить ему спокойно приблизиться? Нет, очнется, вспомнит, уроет. Что же делать?».

          Брови заболоченны потом; что-то приближалось грузное и инфернальное. Или это уже бред? Нет, воздух действительно пронзала жгучая дрожь, словно каждая его молекула превратилась в иглу. Вергилий в смятении оглянулся и вдруг застыл. Мало дрожи, воздух вдруг пронзил яростный свет, ибо вдалеке, подобно дьяволу во стальной плоти…

          — Ну что встал, поезда никогда не видел?! — раздался окрик Глеба, и Вергилий понял, что если он сейчас не справится с шоком, ему конец.

          Проклятье!

          Вот так всегда: когда нужна скорость, наступает ступор, когда спасет лишь прыжок, ноги словно веревкой связывает! Не выронить бы шпагу — а надо беспокоиться, чтобы Глеб не дотянулся слишком близко. Вот в чем дело! Прекрасно он знал, что ни хрена эта линия не обесточена! А они с Димычем чуть клинки на железо не клали! Позор, проклятье!

          Но почему его до сих пор не поразило током? Ведь он заземлен, а фаза у него на руке? Обувь резиновая? Или провод неисправен?

          А поезд приближался. Может, тепловоз? Нет, черт побери, с дугой! К счастью, его прожектор был повернут вниз и не слишком слепил глаза. Зато лицо Глеба стало видно: эпически триумфальное, искаженное и необъяснимо жуткое. Вергилий уже не беспокоился о следующей секунде. Но вдруг подумал: «К какому проводу Дмитрий подсоединил наше оружие: к верхнему или  нижнему? Если к нижнему, сейчас дугой вырвет шпаги из наших рук».

          Пустой электровоз налетел внизу с невыносимым грохотом. Свет скрылся, а битва продолжалась. Отступать было некуда, Вергилий понимал: еще один такой рывок, и он свалится без сознания, но только усилил напор, выкидывая из рассудка понятие времени. Впрочем, никакого рассудка уже не было — только топот ног, напряженное поедание друг друга глазами, сближение, хлест клинков, вязкая ярость… и нечеловеческое ощущение чужого присутствия, точно палача, незаметно накинувшего петлю на шею. Когда вторая половина электровоза скрылась, Вергилию вдруг почудилось какое-то светлое быстрое движение перед глазами, какой-то неверный, смазанный аффектом образ напротив, но внизу, у подножья опоры. Прямо за ногой Глеба. Ах, если бы остановиться, приглядеться, но нет! Только пятно, только обман зрения, загулявший сон, тропинка в рассвет без пропуска…

          …Лик смерти, вдруг подумал Кремнин, и дорога в никуда. Если есть антипод ангелу-хранителю, то, верно, это он.

          Почему одновременное с явлением и Глеб затормозил? Почему удивленно оглянулся назад и вниз, на тропу своего пришествия сюда? Вергилий не успел подумать —  ноги его подвели. Равновесие ускользнуло от него, а отдалившаяся шпага Глеба вдруг исчезла и прошмыгнула где-то совсем близко. Пока глаза, ускоряясь, опускались вниз, словно чья-то сильная рука схватила его за ногу с такой силой, что казалось, подошва взрывается пластидом. Где-то в считанных шагах, которые показались километрами, послышался удивленный крик, но все потонуло в паутине животного ужаса. Вергилий вдруг ощутил себя ланцетником, у которого нет ни глаз, ни ушей, ни вообще мозга.

          Снизу что-то больно ударило, прекратив падение, а единственный зрительный образ, льющийся без смысла и цели: шпага на белом проводе, словно грешная душа, медленно падающая вниз, прямо острием на рельсы.

         

          Тишина взорвалась явлением, отчаянным и необъяснимо выбивающимся из привычного порядка вещей, словно километровое цунами над Москвой.

          — Вир! — прокричало цунами. — Ты меня слышишь?!

          Вергилий открыл глаза и неожиданно понял, что вместо цунами над Москвой ему в лицо ударила теплая звуковая волна, смывая задубевшую корку с его рассудка. Он увидел Дмитрия, сидевшего над ним, и туманно-голубое небо, расколотое множеством ветвей. Тут же почувствовал мягкий ветер и глобальный шелест вокруг себя. Мир показался вдруг удивительно высоким и объемным, а черный силуэт Дмитрия представился колоссальным утесом, куда можно домчаться, лишь будучи орлом.

          — Слава богу, очнулся, — вздохнул тяжело Амперов, опустившись на траву. — Я уж чуть сам не убился, пока тебя тащил.

          — Что случилось? — промямлил Вергилий, поднимаясь на локтях с холодной травы.

          — Жуть что случилось! Я уж не надеялся тебя в живых застать. Сам чуть мозги не проглотил, когда все увидел. Хорошо, заикаться не стал.

          — Ух…чувствую себя как под прессом побывал, — Вергилий попытался подняться, но мышцы не послушались его с первого раза. Да еще это странное ощущение в ноге, на которую еще надо суметь подняться.

          — Где мы?

          — Вон пути в тридцати метрах. Дальше я тебя оттащить не смог, сил просто не было, еще когда с опоры снимал. Хотя надо бы подальше. Ты вообще как-то чудом зацепился за железку, за эту якобы ограду, пока без сознания был.

          — А что случилось? Я не помню.

          Вергилий поднялся и попытался понять, что за странное чувство в ноге. Но когда снял ботинок, чуть не взвыл от боли. Запахло паленым, из подошвы высыпалась щепотка пепла, а холодный воздух больно, но заботливо остудил ожог.

          — Судя по всему, — отвечал Дмитрий, — Ты будешь единственным, кто выжил от удара током с силовой линии железной дороги.

          — Да ладно, люди от молнии выживали.

          — Так то молния, божья кара. А это тупой продукт безбожной советской электрификации. Хотя я, честно говоря, до сих пор в шоке. Подскажи модельера, сшившего тебе рубашку, в которой ты родился.

          — Как бы не сам Люцифер. Он мне всегда помогает. Так что произошло в точности? Он меня достал?

          — Не знаю. Я, как он сказал, отошел на сто метров. Я думал, все под контролем. Правда, признаюсь честно, я с самого начала почуял неладное. Когда монтировал генератор под опорой, я вольтметр включил. Он показал какую-то жуткую разность потенциалов в воздухе около силового провода. Несколько полных вольт уж точно. Такого не бывает с обесточенными линиями, но я подумал, что мультиметр барахлит. Все равно решил подстраховаться, провод Глеба к жиле не подключил, обмотал вокруг изолятора. А когда пошел поезд, я чуть руку себе не откусил. В итоге побежал к ближайшей куче мусора, хотел найти какой-нибудь прут или проволоку… ну, это самое… чтобы закинуть на провода, замкнуть на землю, и чтобы пробки на подстанции выбило и линия обесточилась. А в итоге совсем убежал от вас и потерял из виду. В общем, проволоку так и не нашел. Вот. А потом началась огненная феерия — чья-то шпага упала на землю. А может быть, и обе. Провода, к счастью, тонкие сгорело все сразу, даже дуги не проклюнулось. Но все равно красиво. Если бы не вы, я бы порадовался.

          — А Глеб?

          — Не было его! В том-то и дело! Когда я искал перемычку, вы еще дрались, я слышал. Потом хлопок и вспышка — это я уже оглянулся и видел издалека. Ну а потом я побежал обратно. А когда добежал, ты один был наверху. Внизу его тоже не было — ни в каком состоянии. Но тогда я об этом вообще не думал. Я так испугался, что даже пульс тебе не хотел прощупывать. Потому что знал, от такого не выживают. Только взвалил на спину и потащил прочь, как можно дальше, чтобы нас не запалили с такой диверсией. Но сил надолго не хватило. Вот мы здесь и оказались.

          — Ладно, Димыч, успокойся, — сказал Вергилий, — Пока все нормально.

          — Идиоты, олухи мы! И эти придурки, чтоб их закоротило! Линия обесточена, все нормально… А я им поверил.

          — Может, тогда была обесточена…

          — Знаю, знаю, сам виноват. Надо было проверить. Но как тут его проверишь? Я не стал подключать один провод… этим, возможно, спас Глеба. А твой подключил… Хотя, вообще странно. Если Глеб был не подкючен, как он тебя поразил? Неужели свалилась моя привязка? Надо будет сходить, посмотреть.

          Вергилий попытался подняться, опустив ступню на траву. Холод и неровность земли были приятны, но наступать на ногу полностью было невозможно. Дмитрий продолжал стоять на коленях, рассеянно смотря по сторонам, словно растерял все свои конечности и теперь не имел средств и инструментов их собрать. Впрочем, Вергилий сам собраннее не выглядел. Наступающее утро блестело в его глазах как в старом стекле, а все живые признаки ушли куда-то в недосягаемую глубину.

          — Нет, — осоловело вздохнул он, — Что-то не так. Если бы он меня победил, должен быть еще один ожог — от шпаги. Но его нет! Глеб не мог так далеко удрать. Даже если испугался содеянного, что на него не похоже. Бред какой-то. Я себя чувствую, как самоубийца, выбросившийся из окна, которого спасли и посадили в инвалидную коляску…с амнезией и не прошедшими видениями по дороге до земли… Можешь на меня как угодно смотреть, а я видел в конце борьбы нечто такое, что до сих пор не могу переварить.

          Он простоял около минуты, поджав одну ногу и зафиксировав свой взгляд на лесе, до сих пор почти черном, несмотря на рассветное небо. Дмитрий тоже поднялся на ноги.

          — Ну что, пойдем отсюда? — спросил он. — А то как бы ремонтники не нагрянули на место происшествия.

          — Нет, — задумчиво ответил Вергилий, — Ты как хочешь, а я пойду развеюсь вон в тот лесок. Хочу побыть один. А насчет ремонтников не беспокойся. Авось не сгорел трансформатор…

          —Ну, как хочешь. Я тогда тоже пока тут посижу. Встречу утро на природе. Говорят, это успокаивает… Кто рано встает, тому Бог подает. А кто вообще с шести вечера перед боем отсыпается, того, стало быть, просто спасает, игнорируя все законы физики.

         

          Вергилий, заметно хромая, медленно заковылял вдоль путей в сторону леса, шурша в траве уставшими, не поднимающимися ногами. Его опущенная фигура стала темнеть, сливаться с лесной массой, исчезать за стволами и ветвями. Дмитрий не стал провожать его до последней степени видимости. Он отвернулся к железной дороге и снова сел на траву, локти на колени, подбородок в ладони. Перед ним высилась опора, блестели провода, столбы уходили в обе стороны — типичное железнодорожное царство. Надо бы вернуться, все осмотреть, думал он, снять остатки проводов, если таковые имеются. И вообще очистить место от всех улик, указывающих на произошедшую дуэль. Но тело словно приросло к траве и пустило корни.

          Заставило его встать только то, что десять минут назад побеспокоило Вергилия. Только теперь он задумался о втором дуэлянте и о его необъяснимом отсутствии. Чего он испугался? Что его удивило? Пару секунд он размышлял над идеей сбегать к дороге и проверить наличие его машины. Еще пару секунд оглядывал окружающую местность, пробуждаемую авангардом утра. Дорогу в этом лабиринте бурьяна, заборов и непонятных построек еще надо найти. Искать беглеца вокруг места действия — мысль и вовсе глупая. Дмитрий обернулся назад и все-таки устремился быстрыми шагами туда, откуда явился Глеб.

          И замер, услышав по курсу на отдалении тихие, но незнакомые отчаянные шорохи быстрого движения.

          «Приплыли, — подумал он сквозь волнение. — Вот и поворот. Так я и знал, что всем этим туманным рассветом дело не закончится».

          Он хотел броситься навстречу, но остановился, словно разучившись ходить. Звуки приближались, черная фигура мелькнула сквозь деревья. Дмитрий сглотнул и чуть заметно топнул ногой.

          — Дима! Это ты? Где они? — голос Олеси всполошил тишину как звон бьющегося стекла. — Где они? Они дрались?

          Стремительно вылетев из зарослей, она остановилась перед единственной живой душой вокруг и дышала тяжело и ненасытно. Ее волосы были против обыкновения растрепаны и нестройно развевались на ветру, а глаза широко и напряженно открыты, смывая все вокруг своим взглядом. Все ее лицо было заряжено смесью страха и гнева, неадекватной спешки и холодящей растерянности. Она не скрывала ни чуждости, ни ярости. Даже утро коснулось ее только краем, осветив побледневшее лицо и разлившись скромным блеском по ее легкой кожаной куртке.

          — Где они? Что случилось? — не унималась она.

          — Как ты сюда добралась? — рассеянно спросил Дмитрий.

          — Как, как, знакомого попросила подбросить! Так что случилось? Да блин, Дима, что ты стоишь как истукан?! — она схватила его за руки и сильно дернула, так, что он чуть не опустился на колени. — Так где он?!

          — Который?..

          — Оба! Дима, не строй из себя идиота, я сюда сломя голову неслась, новую куртку всю чуть не порвала в клочья, сама чуть ноги не переломала, еле добралась! Так что с ними? Они живы?..

          — Да успокойся ты, — произнес Дмитрий, тяжело вздохнув и низко опустив голову. Больше всего он сейчас напоминал скрюченный темный пузырь газа перед рвущейся огненными порывами сверхновой звездой. — Видишь, вон там с проводов кусочек свисает. Значит все нормально. Серьезной аварии не произошло.

          — Я тебя не про аварию спрашиваю, идиот! — он подняла руку и толкнула его в плечо так, что он  рухнул бы назад, если бы она не вцепилась в него другой рукой.

          — Хорошо, хорошо, да успокойся ты! И хватит впиваться мне в руку своими ногтями кошачьими. Была битва. Ты опоздала, все уже закончилось.

          — И?!

          — Если тебя интересует Вергилий, то он воон туда в лесок пошел, оправляется от потрясения. А если ищешь Глеба, можешь искать его на все четыре стороны. Потому что я сам его нигде не найду.

          Олеся ослабила хватку, но так не отпустила его руку. Черты ее лица стали разглаживаться, принимая более привычную для нее позитивно-мирную прелесть; она сделала несколько шагов вокруг Дмитрия, с секунду молчала и наконец произнесла более мутным тоном:

          — Он там, говоришь?

          — Угу.

          — Вергилий! — с неожиданной звонкостью крикнула она в сторону леса.

          — Да тише ты! — вяло произнес Дмитрий. Его просьба осталась без внимания, но он только зажмурился, как от яркой вспышки. Ему совершенно не хотелось как-то влиять на этот мир. Короткое время покоя прошло, он это понял окончательно, и занимающееся утро вместе с этой новой участницей драмы, окончательно похоронило под собой спокойствие ночи, короткой и напоминающей кошмарный сон.

          — Вергилий! — снова она сотрясла спящее мироздание.

           Тишина, прохладный ветер, глухие крики разбуженных птиц и ничего больше. Неподвижное утреннее благоденствие. И беспокойная серость. И как только этот визг еще не разбудил какого-нибудь спящего монстра в толще гор или воды? Не поднимая головы, Амперов последовал за Олесей в сторону берегов природы. Ветер уже успел пробрать его до кожи сквозь летнюю одежду и растрепать мысли в неприятные вихри нетерпения.

          — Вергилий! — крикнул он наконец, поддался дурному примеру, остановившись и провожая взглядом Олесю. — Возвращайся, времени уже много. И угомони свою валькирию.

         

          Прямолинейные сосны, рыжие, словно толстые провода. Небоскребы стволов почти исчезали за облаками, и только размашистые ветви, одевая небо в темные рваные меха, напоминали о пределах этого мира. Лес тянулся к не вставшему доселе солнцу всей своей мощью. По привычке, испокон веков.

          Вергилий сидел между двумя мощными корнями, облокотившись на ствол спиной и затылком, поджав колени и запрокинув голову вверх. Под ним холодила кожу смесь опавшей хвои, старой и новой травы, мха и плодородной грязи. Над ним взмывали в небо натянутые до предела стволы, образуя неровный, но прямой туннель. Он смотрел неподвижными зрачками в конец этого туннеля и чувствовал себя где-то на дне самой глубокой пропасти, откуда никогда не выбраться, но в то же время тишина, спокойствие и больше некуда падать. Все его мысли застыли в этой неподвижности и если даже текли куда-то, то уж точно не замечали этого течения, отгородившись частоколом друг от друга. Кажется, за крепостной стеной текло время… Кажется, было прохладно и сыро, но полуживые мышцы не спешили работать. Все тело напоминало великую империю, но изможденную, потерявшую цель и смысл, раздираемую на части под лихими национал-сепаратистскими ветрами.

          Где-то за границей послышался голос. Громкий, звонкий, знакомый. Потом еще раз. Будто из светлого конца туннеля, подобно трапу, вдруг упал широкий и яркий луч. Вергилий чуть сильнее приоткрыл глаза и навострил слух. Голос повторился, громче и яснее, так, что можно было расслышать свое собственное имя. И луч стал таким знакомым, почти родным.

          …Совсем близко. И правда, луч! Значительно ниже древесного туннеля, там, где деревья, плотно смыкались перед горизонтом, вдруг, откуда не возьмись, брызнул луч красного рассветного солнца. Щелка была совсем мелкой и вскоре скрылась за ветвями, заискрила в танце листвы, почти погасла. Но свет зенитного неба более не казался ярким.

          Вергилий опустил голову и плотно прижался к сырому барельефу ствола. Где-то сзади слышались шаги знакомых ножек и раздавался звонкий голос, сияющий разрядами волнения. Метров тридцать. А может, уже двадцать. Идол надежды. Богиня пантеона павшей империи. Вергилий вжался плечами в себя, дабы надежно скрыться за деревьями, и старался не излучать ни единого звука. Даже глаза зажмурил.

          — Вергилий? — растерянно звал затихающий голос, все меньше энергии было в нем и все больше непонимания. Двадцать метров. А может, уже тридцать. Вергилий выдохнул, но не пошевелил ни одной конечностью. Только веки еще сильнее сдавили друг друга, когда шорохи и голос растворились в тишине и дневном ветре.