Глава из романа "НОРВЕЖСКАЯ РУЛЕТКА
для РУССКИХ ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНОВ"
Таисия Андриановна, моя бабушка, была твердо убеждена, что ребёнок для здоровья должен каждый день пить парное, прямо из-под коровы молоко. Потому-то мы с ней раз в два дня ходили в близлежащую деревню "Тарасовка-два" ко второй дойке. Знакомая доярка тётя Дуня в прошлом году проколола мне уши для серёг, одновременно проколов их и своей дочери Маньке, моей ровеснице. Добрая, старательная, работящая и безотказная женщина просто нашла у себя средних размеров и толщины швейную иголку, продела сквозь ушко намыленную цветочным мылом нитку, примерилась-прицелилась к уху и медленно начала вводить остриё. Манька визжала как резанный поросёнок, я же выдержала пытку с гордым и суровым достоинством пленённого партизана, до самого конца мучительной процедуры не проронив ни слова. То самое горделивое любование своим собственным мужественным достоинством и силой воли позволяло относительно легко терпеть боль и даже втайне чуть-чуть её желать.
Странно, что отчего-то вовсе не уши, а лицо жгло адским огнём, хотя именно ушки потом долго не заживали и сочились кровью. Зато после все в том семействе сочли меня за великую героиню, поэтому я с особым удовольствием ходила к ним покупать молоко ихней добродушной пятнистой коровушки Зорьки.
Мы с бабушкой не любили пользоваться пыльной от жары или же скользкой от дождя колдобистой просёлочной дорогой. Чаще всего мы сокращали путь через лес: пересекали две стародавние липовые аллеи, далее двигались мимо зарослей черёмухи и жимолости, шли мимо мрачноватого, совсем бестравного ельника, и, минуя окончательно перемешанный малинник-крапивник, под конец выходили к узорчатым в каком-то нарочито арабском стиле воротам нашего садоводческого товарищества "Прорыв-один".
Возвращаясь от молочницы, я обязательно старалась побаловать себя невероятно сладкими, хотя и мелковатыми ягодами лесной малины и лишь стерегущая их неприкосновенность высоченная крапива была в том стремлении моим презлющим и недремлющим врагом. Но меня это ничуть не останавливало. Саднящая, слегка вяжущая язык сладость дикой малины, по моему мнению, здорово отличалась от приторной сахарности малины садовой, хотя oба типа ягод я готова была есть с одинаковым энтузиазмом и скоростью. Несколько пригоршней малины я обязательно набирала и для бабуси, но сладкое она не любила, предпочитая ему всё солененькое и чаще всего отказывалась от ягод в мою или мамину пользу.
Вокруг нас цвело множество прекрасных, как сама юность, розовых цветов валерианы. Из них я любила сплетать себе пышные девичьи венки, перевязав цветки длинными стеблями каких-нибудь лесных трав. Такие веночки получались гораздо более красивыми и менее тривиальными, чем такие же из одуванчиков или мать-и-мачехи.
Сейчас трудно с абсолютной уверенностью ботаника утверждать, какие именно растения расцветают и произрастают одновременно, а какие — вовсе нет. Но в живых глубинах памяти все эти давно истлевшие цветы по-прежнему цветут вместе. Травы нескончаемо благоухают все разом, птицы поют без умолку, фрукты-ягоды одномоментно краснеют, желтеют или зеленеют в лучах щедрого
виртуального солнышка и разношляпные вечные грибы прельстительно манят в глубь основательно подзабытых лесных чащ.
"Дай-то, Бог, чтобы хоть валерианка смогла бы чуть подуспокоить чертенка! До чего же неугомонная девочка, ни минуты не простоит спокойно, — поощрительно ворчала моя моложавая блондинистая бабушка в таких случаях. — Ох, какая же нынче стоит парная духота, а здесь, в лесном тенечке, и душа и тело отдыхают и распрямляются".
Охотно ставила она на землю наш трехлитровый бидон с молоком и, всей грудью вдыхая свежий, душистый и прохладный воздух, принималась не по характеру терпеливо поджидать меня на сочно зеленеющей тропиночке. Всё живое летняя истома делает много легче, податливее и сонливее.
Углубляясь в густые кусты — заросли всё дальше и дальше, я неожиданно не столько услышала, сколь с удивлением ощутила, как под неимоверной силищей где-то совсем рядом затрещали сучья и, как по команде, смолкли до того неумолкаемо трещащие кузнечики. Сразу же подумалось: "Не медведь ли это?" Но я совсем не испугалась, а скорее удивилась, что прямо сейчас мне доведется встретить живого бурого мишку — ой, совсем как в цирке.
Вместо смешного косолапого медведя прямо перед собой я с растерянным ужасом углядела залитую темной засохшей кровью, сильно разодранную и клочьями свисающую белую нейлоновую рубаху. Волосатая ручища, кошмарно жилистая, с толстыми и грязными пальцами-сардельками, с заскорузлыми изломанными ногтями, больно сдавила моё слабо хрустнущее плечо. Куски окровавленной рубахи окончательно осыпались, обнажив ещё более устрашающую, жутко косматую в чёрной поросли жестких волос, широченную мерзкую грудь. Я ещё не вполне поняла, что это такое: зверь ли, человек, чудовище или леший.
Закричать не получалось — голос то ли осип, то ли пропал. От парализующего животного ужаса мысли сразу прекратили своё существование и просто сбились в маленькие жалко дрожащие кучки хаоса. Им в унисон мелкой дрожью неудержимо затряслось всё тело. Однако именно оно, молоденькое и гибкое, ещё хранило в себе какие-то бессознательные бойкие реакции просто потому, что привыкло существовать на свете. Сработал инстинкт: я резко присела влево вбок и этим-то сумела слегка отклониться от нависающей надо мной уродливо колоссальной тени. Зловещая фигура косолапо зашаталась. Я тут же машинально использовала подаренное мгновение и дала дёру. Как в угарном ночном кошмаре раздавался за спиной неотступный, отдающий болью в голову, уши и живот, ломающий и крушащий всё на своём пути мучительно-тяжёлый топот. Рот наполнился вкусом раскалённого до красна металла — прокусила губу или язык, но именно во рту боли не чувствовалось.
Мне чудом удалось выскочить на лесную тропинку, где в отдалении ярким красным пятном краснело летнее платье безмятежно отдыхающей бабушки. Лишь на четверть мгновения опередила я чудовищного, косматого и остервенело злого мужика.
При виде внучки и её страшного преследователя Таисия Андриановна поначалу как бы застыла в безмерном удивлении, оставаясь в такой же позе и на той же дистанции, что и раньше. Мне было никак не добежать до неё, далеко... еще далеко. Близко, слишком близко, теперь почти всё... Нечто страшное догоняло меня, изрыгая в спину свои шумные зловонные пары, ещё миг и оно неуклюже вцепилось мне в волосы. Я растерянно подскользнулась и упала прямо на родительских глазах. Как котёнка за шкирку уволакивал меня в лесную глушь озверелый каннибал, а я всё продолжала неотрывно смотреть в бабушкины глаза, не издавая ни звука.
Стройная спасительная фигура Таисии Андриановны внезапно вновь ожила, забеспокоилась, наконец вытянулась в струну. На её твердо высеченном высокоскулом лице появилось то самое негодующее, решительное и жестокое выражение, с которым она меня всегда наказывала. За проступки порола бабушка всегда самозабвенно-яростно и до тех пор, пока у самой хватало сил. В те самые малоприятные моменты моего детства отчётливо чувствовалась как некая, всегда в ней присутствующая, круто завинченная спираль или пружина начинает ритмичное неостановимое кручение, расходясь на полных оборотах со всё учащающейся амплитудой и убыстряющейся скоростью: вжик-вжик, вжик-вжик. Сама я боялась подобных случаев, но тогда в лесу, наоборот, как-то сразу успокоилась — отупела, потому что поняла: нет, не сдобровать мучающему меня уроду, если бабушка вошла в состояние своего странного аффекта. Ещё валяясь на земле, я уже интуитивно знала, что окончательно и бесповоротно спасена. Видимо моментально вспомнив все свои суровые навыки времен пережитых великих войн и лихолетий, крепко сбитая, спортивная, энергичная дама подхватила жестяной бидон, раскрутила его как богатырскую булаву и с прицельной точностью амазонки метнула убойное оружие сиволапому в физиономию. Удар вышел отменный; бидон с остатками молока угодил ему прямо в зубы. Надо мной, а потом позади что-то крепко лязгнуло, зазвенело и посыпалось и сразу же взвыло, выхрипнуло рычащие нечленораздельные звуки, отфыркалось, отплевалось, и страшенное двуногое чудовище согнулось пополам. А бабушка уже была рядом с явным намерением вцепиться в страшилище и расцарапать ему всё, что удастся. С победным вскриком Таисия Андриановна дикой пантерой прыгнула на сиволапого, повалила его, в конец ошарашенного и потерявшего всякую ориентацию, на землю, а затем нанесла три резких, уверенных удара в голову, живот и пах.
Тут мы обе как бы пришли в себя и насколько могли быстро побежали прочь от страшного места. Бабушка крепко-накрепко держала меня за руку. Сердце же стучало так гулко, будто бы готовилось выпасть из моей груди на траву и потом я несколько часов не могла восстановить обычное дыхание.
"Вот, что значит старость- не радость. По- глупости вывернула себе кисть руки, а в молодости таких оплошностей со мной не случалось."- Ворчала старушка, отпирая замок на нашей входной двери. Это было все, что она выказала по поводу события и при этом не показалась мне ни испуганной, ни удивленной. Может и вправду дело было заурядное?
Я же и через много-много утекших после того случая лет все так же боялась ходить в деревню той милой лесной тропкой мимо кустов с малиной и полянкой с зарослями валерианы. Опасаюсь и доныне.
* * *
Я совершенно потеряла способность нормально спать, а вместе с этой способностью и всю обычную жизнерадостность здорового, активного, любопытного к миру ребёнка. Как полно, как отчётливо-глубоко я понимаю отчаянные страхи несчастных жертв из романов "чёрных" серий и фильмов ужасов, колющих себе пальцы иглами или заводящих пронзительные звонки будильников на каждые пятнадцать минут, лишь бы не заснуть случайно и во сне не умереть от изощрённых пыток какого-нибудь кошмарного урода. Такие сны могут быть много реальнее любой реальности, поэтому мне, как и героям тех романов, спать тоже не следовало бы. Лишь стоило едва забыться, как из липкого, душного тумана полудрёмы моментально начинало формироваться бесформенное кровавое пятно, ярко выделяющееся на белом фоне высокой кирпичной стены. Видение то словно засасывало во внутрь себя целиком, и пятно мало-помалу начинало оживать. Оно на глазах разрасталось, меняло форму. Мутная, тёмная и вонючая жидкость текла из него со всё возрастающим напором. Вот стена дрогнула, просыпав несколько оштукатуренных кусков, и теперь медленно, но неотвратимо наезжает прямо на меня. Хочу бежать, но тут из отвратительной жижи показываются волосатые, жесткие и мускулистые шупальца-сардельки. Они опутывают моё горло, сдавливают его сильнее и сильнее, опутывают всё новыми и новыми кольцами... Приходилось каждый раз срочно просыпаться. А странно, что лица того лесного насильника я совсем не запомнила, не помню и сейчас.
К моему удивлению и ужасу бабушка совсем не изменила железного убеждения насчёт особой полезности парного молока и продолжала регулярно ходить в Тарасовку–2 тем же самым наикратчайшим путем через лес и не часто разрешала мне отвертеться от совместного с ней похода. Правда, мама немножко рассказывала мне, что когда началась война, бабушку несколько месяцев тренировали в специальном лагере, где её вроде бы учили снайперски стрелять и часами не двигаться, прыгать затяжные прыжки с парашютом, осваивать приёмы рукопашного боя и самообороны и то ли обезвреживанию, то ли, наоборот, установке фугасных мин или бомб.
И только неожиданная беременность и последующее рождение дочери в ноябре 1942 года остановили героическую комсомолку от отправки на фронт вслед за молодым мужем добровольцем — моим дедом. Мой дед с войны не вернулся, и может быть поэтому сама бабушка терпеть не могла разговаривать на подобные темы и сразу же резко пресекала все вопросы, хотя имела красивую бархатную коробочку с медалью "За оборону Москвы". Медаль я слёзно упрашивала её дать поносить хоть иногда, хоть дома, хотя, конечно же, рассчитывала принести награду тридцатипятилетней давности в свой класс, А ещё она имела невозможно стильный и тяжёлый кортик с выгравированной на таинственно мерцающей стальной рукоятке надписью: "Таисии Андриановне Андреевой за высокие показатели в труде и обороне СССР". Кинжал хранился глубоко в преисподней набитого до отказа разными вещами старинного резного гардероба, между плюшевым с золотым тиснением "Дорогой Таечке на долгую память" фотоальбомом и арабским одеялом из верблюжьей шерсти, всё ещё новым в новой же прозрачной пластиковой упаковке, но купленном лет десять назад. Однажды я умудрилась стащить из шкафа темно-коричневый кожаный чехол с кортиком и вожделела тайком понести его в школу и продемонстрировать одноклассникам, однако была поймана "с поличным" и примерно наказана владелицей. Так что мне не особо повезло ни с наградным холодным оружием, ни с медалью.
Через несколько дней после полубезумной встречи с косматым мужиком моя строгая воспитательница поделилась с доброй молочницей всеми ужасами произошедшего с нами по пути за молоком. Под ахи, охи и вздохи простодушной тёти Дуни она не преминула несколько раз особо подчеркнуть свою действительно небывалую даже для молодой женщины отвагу, сноровку и смелость. С ещё большими эмоциями и причитаниями Евдокия в ответ поведала в подробностях совершенно кровь леденящую историю, что после той памятной встречи с нами, садист в белой рубахе успел прославиться своими зверствами на всю округу. Если по началу он просто воровал в окрестных деревнях сушившееся во дворах на верёвках женское нижнее бельё, то вчера вечером изнасиловал, а затем в куски изодрал-изрезал соседскую козу Томку. Соседка баба Нюра обычно оставляла свою козочку пастись в перелеске неподалёку от деревни, привязывая её к дереву длинной верёвкой. Несчастное животное было найдено изуродованным и повешенным. Я мысленно живописала себе всю кровавую картину и меня враз замутило так, что пришлось срочно выбежать из избы на огороды. Увлеченные беседой женщины ничего не заметили.
Что означает понятие "изнасиловал" я в те годы, к счастью, имела слабое понятие и решила, что бандит силой прикурочил животинку к дереву, чтобы Томка не могла ни дышать, ни шевелиться, ни бодаться и легче было бы с ней расправиться. Кровавые сцены козьей казни, её предсмертное блеяние почти физически ощутимо давили мне на роговицу глаз и ушные барабанные перепонки. Поскольку и в дальнейшем меня каждый раз продолжало неумолимо выворачивать при одном только взгляде на парное молоко, бабушке, хоть и со скрипом, а всё же пришлось оставить затею укрепления моего здоровья с его помощью. Мы перестали так часто ходить в деревню.
Боже мой, как кошмарно-тягостно, как безотрадно-горько мучалась я в те дни и от непрекращающихся ночных ужасов, от сознания, что может быть сейчас, в эти самые секунды довольное чудовище мучает в лесу какого-нибудь беззащитного ребёночка, и его изрубленное, слабое, мягкое, ещё тёплое тельце будет найдено лишь тогда, когда ничего нельзя поправить. Я отчетливо представляла себе весь тот бездонный ужас, всё непомерное страдание и предсмертную муку бедняжки, и меня опять начинало рвать, а ещё время от времени из носа текла кровь. Бабушка почти сразу же подходила к моей постели со свечой в одной руке и упаковкой каких-то горьких таблеток в другой и начинала нудно сетовать на вирусную инфекцию, с которой некие бездарные врачи до сих пор не научились нормально справляться. По поводу крови из носа у родной старушки была в ходу другая интересная версия: это американские астронавты своими полётами в космос специально организовывают такую жару, чтобы у русских людей случались солнечные удары и лопались сосуды. США измором взять стараются наш народ!
А дальше мне становилось всё хуже и хуже. Не в состоянии более существовать в подобной беспросветной кручине и, по-видимому, уже близкая к психозу, в один прекрасный час я твердо для себя решила, что должна бороться с врагом по примеру героев-партизан, которых мы всё время проходили в школе. Сразу стало легче жить и дышать.
После некоторых раздумий о партизанах-подпольщиках стало ясно, что мне самой надо бы разыскать обезумевшего мужика в лесных чащобах и лично прикончить его кровавые похождения раз и навсегда. Надо положить конец кошмарам. И если не я сама лично, то кто?
Премиленькая и прехорошенькая десятилетняя девочка Вероника решила убить человека (не просто убить, а покарать за содеянное зло) и теперь, вместо растрачивания времени впустую на воображение мучительных терзаний детишек и козочек, принялась со всей возможной серьёзностью и совершенно недетской холодной и бесстрастной логикой обдумывать практическое осуществление возмездия. Тогда же я в самый первый раз так явственно почувствовала в себе этот, хотя и нематериальный, но оттого не менее твёрдый, несгибаемый и отточенно-острый стержень-опору и даже страшные сновидения перестали сниться как по мановению волшебной палочки. Мой стержень-опора целиком устремил меня к цели-долгу, а всё остальное на время сделалось неважным.
Бабуле, конечно же, я ничего рассказывать не буду, а иначе она точно накажет. Маме, так сильно зависящей от бабушкиных повелений и по большому счету ей подчиненной, я тоже ничегошеньки не скажу. Вообще никто ничего никогда не узнает. Я уйду с волчатками в лес с утра пораньше. Чудовищный мужик, узрев меня праздно шатающейся по лесу, точно попробует навалиться как в прошлый раз. Вот тут-то я и отдам волевой короткий приказ "Фас" своим собачкам, и они без лишнего шума разорвут страшного мучителя в клочья. И кто будет его искать? Естественно, никто. Потом вернусь на дачу как обычно и чудесные золотые сны-фантазии начнут меня посещать как раньше. Или прилетит добрый сказочник Оле-Лукойе и подарит мне свой волшебный цветной зонтик.
После раннего завтрака, состоявшего из овсяной каши, двух яиц "в мешочек" и блинчиков с творогом, я стремглав умчалась в лес, даже волкам было не так-то просто угнаться за мной. Резво и методично обошла все лесные закоулки — и те, что знала, и те, где раньше никогда не бывала. Сумела-таки провалиться в малозаметное торфяное болотце. Там основательно вымокла и здорово измазалась, но обошлось. Заблудилась, выйдя к какой-то совершенно незнакомой деревне. Расспросив у местных дорогу обратно, проплутала ещё довольно долго и явилась домой к бабушке затемно: грязная, чумазая, усталая, голодная, но в общем-то довольная предпринятым походом.
Противный мужик как сквозь землю провалился; наверное, его поймали и без меня, или он сам сгинул на болотах, не выдержав собственных же кровавых злодеяний. Вероника–Ястребиный Коготь могла бы поклясться, что в лесу его следов точно больше нет, а то Вероника–Красный Орёл непременно нашла бы. Таисия Андриановна ругалась дня четыре, припоминая мне и сторожа, который обещал жаловаться в правление "Прорыва" на самовольный увод собак; и сетуя на опоздания к обедам и ужинам, и на грязь, которую я на себе всегда притаскиваю, и на мокрые сапоги, которые при просушке раз за разом теряли все свои полезные качества, и ещё на тысячу и одну вещь. В который раз она убеждалась в несколько противоречивом мнении, что я "сущий бес и божье наказание", что "берёза из такого ребёнка всё равно не вырастет", что "послушная соседская Аллочка уже никогда не станет её внучкой" и что " где же одинокой Лидушке устроить личную жизнь при наличии такого исчадия ада вместо дочери", но всё же выдрать меня так и не попыталась.
А чуть позже я нечаянно услышала, как бабушка обсуждала со сторожем случай поимки дикого мужика сельским отделением милиции как раз в день моей на него "охоты". В тот самый день он попытался купить водки в местном сельмаге и был задержан ввиду несуразной расхристанности вида и нецензурности речевых оборотов. Вроде бы оказался он сумасшедшим, сбежавшим из психиатрической лечебницы километров в ста отсюда, куда был обратно препровожден. Я подумала, что этот садист видно "в рубашке родился", раз со мной не встретился. С тех самых пор высыпаться на каникулах мне удавалось просто отменно и никому никогда в жизни я про ту свою "лесную охоту" не рассказывала. Сама же теперь-то согласна, что человеку вообще-то не дано высшего морального права самолично определять меру чьей-то вины, пресечения и наказания. Всё же правильно сказано в Библии: "Оставьте возмездие в удел Господу своему". Однако нет-нет, да и взбаламутится дно души так, что и не знаешь, как же правильно поступить... Всё-таки жизнь — штука глубокая, серьёзная и непростая.
Всё моё детство родители сетовали, что я непоседливое и неосторожное создание и часто пропадаю-болтаюсь неизвестно где. Мама и её коллеги и многие другие окружающие меня люди считали меня добрым, доверчивым, ласковым и нежным ребёнком, лишь я одна знала, какая злая и мстительная девочка сидит внутри и к своему искреннему стыду немножко гордилась ею.
Кирпичики человеческого характера начинают закладываться с самого раннего детства и процесс не прерывается, видимо, до последнего вздоха на этой земле. Так что кирпичики моего характера, наверняка, до сих пор продолжают
складываться один к одному, мне иногда даже чудится: вот получается что-то вроде кремлевской стены — может быть, когда-нибудь кому-нибудь будет любо-дорого смотреть, а может просто банальная пустая гордыня заест "по самые ушки" и ничего толкового не выйдет и вовсе.
О, Боже! Каким же я была отчаянным ребёнком. А что я теперь?
Наталья КОПСОВА
(Норвегия,г.Осло)-www.skazka.no/kopsov
НАПИСАТЬ АВТОРУ: natashakop@hotmail.com