«Мне думается, что я буду прав, если скажу, что поэтический язык должен приближаться к простоте и естественности разговорной речи…» Эти слова поэт любил подтверждать на протяжении всей своей творческой деятельности. Вслушаемся в слова видных исследователей бунинской поэтики. «Напев» поэзии Бунина – бурная, но внешне сухая, холодная, бесстрашная строгая речь, приближающаяся по своей непосредственности к разговорной» (6 – с. 108). Мастерство Бунина-стихотворца требует более полного изучения. К примеру, О. Н. Михайлов считает: «Бунин вскрывает неизведанные возможности, заполненные в «традиционном» стихе, не в ритмике, нет – чаще всего это пяти- или шестистопный ямб». (7 – с. 68).
У Бунина была весьма определенная черта в характере, как у поэта и личности: пытаясь разглядеть в прошлом важные моменты для светлого будущего, замечать подлинных героев, чья вера в истинность провозглашаемых им идей, трогает до глубины души. Одним из таких неподражаемых примеров был для него итальянский философ, поэт Джордано Бруно. Этот монах-францисканец, по словам Бунина, дерзнул «на все – вплоть до небес». Сила в свою правоту отражена стальными по своей нарочитости, но лаконичными строками.
И маленький тревожный человек
С блестящим взглядом, ярким и холодным,
Идет в огонь. «Умерший в райский век,
Бессмертием венчается в свободном (4 – с. 235).
Один из виднейших литераторов Серебряного Века, Иван Бунин, относится к числу тех, кто явно «не презирал сонета». Мастер как прозаического, так и поэтического слога, часто облекал в сонетную форму свои лирические и философско-религиозные настроения.
Относящийся к числу его ранних сонетов сонет «На высоте…», являет некую квитенсенцию поэта высокочтущего этот жанр. Произведение имеет параллели с пушкинским сонетом «Поэту». Та же гордыня, надменность и упоение собственным величием, пренебрежение «жалкой толпой», которая недостойна даже лицезреть свет, идущий от «снегов» и «изумрудных льдин», приявших дар Поэта на неведомой высоте.
Теза ясна до простоты. Поэт говорит о своем наследии, достойном занимать высокое место в истории человечества. В антитезе он описывает творческий процесс, способствовавший оставить это наследие, указывая на символ его озарения (Солнце), единственную сущность, которой он мог доверить своё сокровенное. Тут нельзя не заметить бальмонтовский штрих к портрету.
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой стих на изумрудной льдине (4 – с. 119).
Бунин делает намек на один из кардинальных тезисов, характерных для мировой поэзии. Поэт – это Пророк, посвященный в непостижимые таинства Бытия и орудие его, с которым он мог бы одолеть темные силы, есть Слово, дарованное ему Высшим Властителем. Правда, иногда, метафорически оно может представать и стилетом (ассоциативный ряд тут имеет свое продолжение, согласно упомянутому нами пушкинскому сонету: Вордсворд (переводится как слово-меч) его (сонет) оружием избрал). Поскольку именно с его помощью можно запечатлеть, в недоступных простому смертному сферах, это самое Слово.
Несмотря на то, что весь сонет стянут двойной рифмой, а замок сонета имеет размер четырёхстопного ямба (т.е. короче на одну стопу, по сравнению с размером самого сонета), он сохраняет и динамичность строк, и строфическую эластичность, и благозвучность.
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет,
Лишь для того, кто на вершине (4 – с. 119).
Гумилевские ассоциации вызывают строки сонета «Агни».
Лежу во тьме, сраженный злою силой.
Лежу и жду, недвижный и немой:
Идут, поют над вырытой могилой,
Несут огни, – вещают жребий мой (10 – с. 514).
Вообще, тематика смерти поэта, в плане предания его земле и его ощущений, весьма распространена у многих поэтов-символистов, и не только. К примеру, переводы Анненским французских сонетов. Они свойственны как для западноевропейской, американской, так и для восточной поэзии, в частности, грузинской и армянской. Яркие тому примеры Галактион, Тициан, Гранели, Ваан Терьян, Мисак Мецаренц.
Возвращаясь к мрачным гумилевским настроениям, как «За гробом», скажем, что при чтении строк его невольно вздрагиваешь от осознания грядущего в образе «блудницы с острыми жемчужными зубами».
В первом катрене «Агни» мрак глухой и зловещий, повергающий сраженного в смятение. Во втором катрене появляется надежда перейти в мир света и блаженства. Истинно гумилевская вера найти заветный символ (голубая лилия), хотя бы на том свете. Тут словно проявляется рыцарское благородство героя Эльдорадо:
Смотрите, братья, недруги и други,
Как Бог, гудя, охватит мой костер,
Отсвечивая золотом в кольчуге (10 – с. 514).
И, в момент вознесения Геракла на Олимп, сквозь столетия слышится гимн неутомимого искателя своего счастья:
Gaily bedight,
a galant knight,
in sunshine and in shadow,
had journey long,
singing a song,
in search for Eldorado (11 – с. 188).
Религиозными настроениями проникнута большая часть бунинского наследия. Сонеты «Гермон», «Бог», «Гальциона», «Саваоф», «Пилигрим», «В архипелаге», «Бог полдня», «Горный лес», «Иерихон», «Долина Иосафата», «Кончина Святителя» и другие. На некоторые из них, как «В архипелаге», оказало влияние древнегреческих мифологий. В этом же произведении есть яркий образ-параллелизм с сонетом Вяч. Иванова «Поэту»:
Зане ты сжег престол и дал богам язык (9 – с. 505).
Решение, представленное Буниным в «Агни», не просто оправдывает формулу Иванова, но и предвосхищает её.
Дым облаков курился по горам.
Пустынный мыс был схож с ковригой хлеба.
Я жил во сне. Богов творил я сам (4 – с. 261).
Неким сопряженным пространством между этими двумя, можно назвать бальмонтовское:
Предо мною все остальные поэты предтечи (2 – с. 102).
Интересный ассоциативный ряд, восходящий к Евангельским Писаниям запечатлен в сонете «Бог Полдня». Не комментируя его строки, отметим, что сразу в восприятии читающего их возникает картина Сошествия Святого Духа с Небес к Пресвятой Богородице. Естественно, в данном случае, контекст носит юмористический характер, однако, нет сомнений, что именно высокое Действо послужило стимулом для создания этого сонета, ключом которого является цветок ромашки, что также символично для сонетной модели.
В каждом сонете у Бунина, что закономерно и придает его портрету Поэта выразительные черты, есть Библейский тезис. Так в «Долине Иосафата» слышится воззвание Учителя к своим ученикам ступать вперед, только за Истиной. «Ищите да отыщется; стучите, да отворят вам; просите, да получите. А если откажут, стряхните пыль с ваших ног и ступайте с миром» (Лук. 11, 9).
Отрада смерти страждущим дана.
Вы побелели странники от пыли (…)
Но в прах отцов вы посохи сложили,
Вас обрела родимая страна (11 – с. 520).
Особого внимания требует сонет «В горах». Он как бы является тематическим продолжением рассматриваемого нами сонета «На вышине…», причем, в более гармоничной, с позиций сонетной диалектики, форме. Своеобразное отображение тютчевского тезиса «мысль изреченная есть ложь» встречаем мы в первой строке этого сонета. Она распадается на две составляющие, усиливая этот аспект, с одной стороны, с другой, – сохраняя некую лояльность к сказанному.
Поэзия темна, в словах невыразима
Как взволновал меня вот этот дикий скат,
Пустой кремнистый дол, загон овечьих стад,
Пастушеский костер и горький запах дыма! (4 – с. 354).
При этом происходит отождествление поэта с мыслителем, что позволяет представить нам поэтическую форму самой утонченной формой, в которую мыслитель облекает свои идеи. Здесь закономерна синонимичность таких понятий, как ложь и тьма, причем, раскрывая понятие тьмы, в данном концепте (тютчевском), мы сталкиваемся с другим, не менее важным, понятием неопределенности, что, трансформируясь, выливается, в иное, синонимичное ему понятие невыразимости словами.
Однако, этот сонет противопоставлен первому не только в плане описания пейзажа, но и в символическом. «Снега» – символ гордого одиночества. «Овечьи стада», «пастушеский костер» и «дым» – символы быта, очага и уюта, создающие в подобном удачном сочетании явно «волошинские» настроения.
Тревогой странною и радостью томимо,
Мне сердце говорит: «Вернись, вернись назад!»
Дым на меня пахнул, как сладкий аромат,
И с завистью, с тоской я проезжаю мимо (4 – с. 354).
Поэт возносится к вершинам Олимпа, беседуя с богами, и, тем самым, наделяя их даром речи, или, еще круче, сам создает их, чтобы они царили над миром, как подлинное воплощение его наследия – фактор олицетворения Мировой Памяти. Вот она кульминация, неумолимо влекущая к снятию противоположностей.
Поэзия не в том, совсем не в том, что свет
Поэзией зовет. Она в моем наследстве.
Чем я богаче им, тем больше я поэт (4 – с. 354).
Замок сонета лишь подтверждает философскую формулу многих исследователей, что искусство – это пространство, а история – это время. В нем нашла свое отражение теория о единой сущности Материи.
– Нет в мире разных душ, и времени в нем нет! (4 – с. 354).
Тут даже пунктуационный знак, тире, свидетельствует о том, что поэт от рассуждений переходит к восклицанию правды жизни. Формула трансформации Поэт – Мыслитель нашла свое оправдание.
Это и есть то самое прекрасное, которым должна быть исполнена поэтическая мысль, поэтическое чувство, поэтическая философия. Говоря о влечении к прекрасному, Эдгар По заверяет «именно оно дарит человеческому духу наслаждение многообразными формами, звуками, запахами и чувствами, среди которых он существует» (8 – с. 665).
Вернёмся к описанию момента истины, ассоциативно представляющий процесс дихотомии. Истина всегда находится в части рассматриваемого нами положения. Методом исключения, на языке математике, отбрасыванием мнимой части (неверных аспектов), мы продолжаем этот процесс до бесконечности, пока не доходим до точки, что и является понятием неопределенным (в геометрии, вместе с прямой, плоскостью и расстоянием, оно не имеет определения).
Все сходится. Поэт, как и мыслитель, не в состоянии выразить свою мысль словами. Один, в силу того, что его изречение не может быть истинным, а, значит, оно ложно; с другой, сразу же признается в том, что постичь истину ему невозможно, отчего и непостижной тайной предстает его поэзия. Однако, в этом есть нечто, что дает ему силы и вселяет надежду, что он может обрести перерождение и устремить свой бег к вселенским завоеваниям. «Столкновение противоречий достигает невообразимой масштабности, в силу этого положения, т. н. состояния «неявности», согласно которому, по Бруно, антитеза достигает «большой разрушительной силы» (5 – с. 195).
Одна из интересных сторон творчества, в частности, сонетного, у Бунина – это маринизм, в чем он напоминает своего коллегу по направлению Александра Федорова, подарившего Серебряному Веку немало сонетов на эту тему. У Бунина немало произведений посвященных морской стихии: «Северное море», «Кондор», «С острогой», «Бог», «Рыбачка», «Морской ветер», «Прометей в пещере», «Полночь», «Рассвет» и другие.
Пожалуй, использование волошинских ароматов для своей поэзии присуще Бунину. Это заметно в несколько экзотическом сонете «Морской ветер»: до нас
Волна и ветер с темных побережий
Доносят запах ржавчины-песков,
Сырых ракушек, сгнивших тростников (4 – с. 526).
Это кульминация, которой предшествовало столкновение, вернее, сопряжения, создаваемые двумя источниками света. Один – идущий от «поздней лампы», другой – от «мутного Юпитера». Принцип суперпозиции во время противопоставления набирает катастрофическую силу. Отсюда и решение высокого плана.
Привет полночный, ласковый и свежий
Мне чьей-то вольной кажется душой:
Родной мечтам и для земли – чужой (4 – 526).
Разрешение Небо (теза) – Земля (антитеза) приводит к освобождению истинного сокровища Индивидуума-мечтателя.
Бунинская фраза «но разрушенье – жажда созиданья» позволяет обобщить все сказанное о нём.. Не потому ли столь пророческим оказалось его обращение к
Будущим поэтам, для меня безвестным,
Бог оставит тайну – память обо мне,
Стану их мечтами, стану бестелесным,
Смерти недоступный… (цит. по 1 – с. 13).
Библиографический список
1. Афонин Л. Н. Слово о Бунине. Бунинский сборник (материалы научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения И. А. Бунина). Орел 1974.
2. Бальмонт К. Д. «Избранное». Стихотворенья. Переводы. Статьи. Из серии «Классики и Современники» М., 1990.
3. Библия. Ветхий и Новый Завет. США – Швеция. Составлено в Китае. «Русское Библейское Общество», 1991.
4. Бунин И. А. «Стихотворения и переводы», М.: «Современник», 1986.
5. Кузнецов Б. Г. «Джордано Бруно и генезис классической науки», М., 1970.
6. Маркович Я. С. Заметки о поэтике И. А. Бунина. Бунинский сборник (материалы научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения И. А. Бунина). Орел 1974.
7. Михайлов А. В. «Природа в творческой мысли Гете» в сб. мат. Гетевские Чтения, М., 1991.
8. По Эдгар «Избранное. Стихотворенья. Проза. Эссе», М.: «Художественная Литература», 1984.
9. «Поэзия Серебряного Века» // Поэтическая Библиотека из серии Классики и Современники, вступ. статья и сост. Осетрова Е. М.: «Художественная Литература», 1991.
10. «Сонет Серебряного Века» // Русский сонет конца – начала века, составл., вст. слово и коммент. Федотов О. И. М.: «Правда», 1990.
11. Poe Edgar “Poems” (в оригинале и русских переводах) // Moscow, «Радуга», 1988.