Как бы мы не напрягали воображение, как бы не рассуждали при этом, нам не удастся выразить всю полноту возможных представлений о душе и плоти. Только одному взору философа в спекулятивно-конкретном созерцании открывается вся истина о единстве их, которая движет творческую мысль человека.
Рассудок без стыда и совести коверкает представление о душе, а о плоти высказывается вульгарно, даже пошло. Рассудку не дано созерцать гармонию элементов, поэтому остаётся в хаосе уничтожать их. Всё это рассудком обретается постепенно, воспитывается с малых лет в человеке. И, если человек не найдёт стимулов к перерождению, то рассудок его гибнет в пучинах извращенной мысли. Перерождение, однажды испытанное человеком, приводит его к вере, которая способна поставить предел пошлости. В этом случае рассудку требуются иные стимулы, чем те, которые встречались человеку прежде. Человек приходит к новой стадии роста, когда его мировоззрение жаждет усовершенствоваться в мудрости. Наступает пора осознать свой менталитет. Это психическое перерождение, которое равносильно безумию страсти.
Безумие страсти способно творить. Рассудок отдаёт свои права разуму. У человека открывается поле видимости, в котором царствует диалектическая логика. Элементы (душа и плоть) обогащаются и отрицая один другого формируют высшее единство, которое и есть прекрасное искусство (стихи, живопись, музыка). В высшем единстве невозможна пошлость и, если человек говорит о душе, то плоть подразумевается, как основание. И наоборот, душа может подразумеваться основанием. В человеке всё становится прекрасным, и душа, и тело. Человек стыдливо-совестливый не способен к спекулятивно-конкретному философствованию. У него наблюдается тормоз в виде невозможности отречься от своего Я. Стыдливо-совестливый человек способен лишь на эмпирически-конкретное или абстрактно-формальное блуждание в темнице рассудка, уничтожая то душу, то плоть. О стыде и совести в нравственных рассуждениях до сих пор не было весомых представлений, так как они имеют свойство скрывать истинные намерения человека совестливо-стыдливого. Лишь спекулятивно-конкретные представления дают возможность видеть их значение для психики человека.
Итак, о стыде и совести. Это эмоциональные чувства, а поэтому они древнейшие из всех древних инстинктов человека. Они есть животные страсти человека. Я потерял стыд и совесть, я стал уже не-Я, поэтому могу рассуждать, как философ о психических свойствах человека, о роли элементов в его психике.
Душа обогащается плотью и наоборот, если мой разум касается их единства. Всё, что мы можем знать о единстве, касается живого человека. Тлен элементов это уже распад, умирание человека. Живому человеку тлен не свойствен. Если я живой человек, то понимаю и чувствую, как возвышается моя душа, когда я ощущаю плоть, на которой душа проводит опыт жизни. В опыте жизни непрерывно обогащается единство элементов. Я люблю тебя. Это значит, что моя душа жаждет единством моих элементов твоей плоти и души. Это значит также, что моя плоть жаждет. В этом проявляется тождество элементов. Многое открывается в тайнах любовных отношений человека, когда они постигаются спекулятивно-конкретным мышлением. Нет предела для совершенствования элементов. Высшая степень их божественная. Тайны на этом пути скрывались христианством. Попытки открыть завесу таинственности пресекались отлучением, обвинениями в грехах. Но человеку нет продолжения в родах, если мы будем и дальше уходить от разумного философствования о душе и плоти.
Ревность человека питается стыдом и совестью, поэтому её нет для разумного философствования. Стыд и совесть приводят человека к психическим патологиям, к неполноценности. Человек, не преодолевший в себе стыд и совесть, не испытал высшего наслаждения счастья. Мы можем сколько угодно мечтать о взаимности, если нам недоступно высшее наслаждение счастья, которое ощущается длящимся моментом жизни человека. Одностороннее чувство это лишь мгновения счастья, которые потенциально способны пробудить в человеке философа жизни.
И над всем этим диалектическим отрицанием души и плоти царствует гегелевский абсолютный дух, как высший предмет, в который душа и плоть стремится перетекать и перетекает, борясь с атеистической материей, противореча ей, но не уничтожаясь взаимно.