Глава 40
Итак, предстояла поездка в Белоруссию. Вечером Валерий Филимонов со своими детьми, гостившие в Павлодаре у своих родных, проводил меня на железнодорожный вокзал. На поезде я ездить люблю — с детства какая-то патологическая страсть к путешествиям. Мне нравилось наблюдать за пассажирами, где каждый вёз «груз» своих проблем, своих забот. Часами мог смотреть в окно поезда за изменяющимся пейзажем. Любил на остановках покупать что-нибудь съедобное, а также газеты. А потом, начитавшись, любил под стук колёс подремать.
Пока поезд шёл по Казахстану, ничего примечательного за окном не виднелось — серая «степь да степь кругом». На второй день пейзаж стал меняться: окрестности становились всё зеленей и зеленей. Утро 17 мая застало меня на юге Уральских гор. Такой дивной красоты я давно не видел. Где-то уже за Новотроицком дорога шла в межгорьях. Кое-где по-над железной дорогой встречались небольшие жилые посёлки, больше похожие на дачные. У кого-то топились кухонные печурки, дым от них шёл столбами вертикально вверх. Кто-то копался на чёрных огородных грядках, которые ещё не имели всходов. И вокруг посёлков, и по-над дорогой красовалась белым цветом черёмуха. Казалось, что поезд плыл по раю земному.
Из Москвы я без труда взял билет на Гомель, куда поездом приехал утром в субботу, 19 мая. Ещё через час автобус нёс меня в Речицу, небольшой белорусский городок, стоящий на берегу Днепра. В некоторых местах дорога шла мимо высокого тенистого леса, и мне невольно в голову приходили мысли о моём покойном отце-фронтовике, который несколько раз мне рассказывал о том, что война для него началась в марте 1942 года под Гомелем, в одной из частей 1-го Белорусского фронта. Может, именно здесь где-то проходил или располагался полк, где мой отец, молодой лейтенант, служил начальником химической службы. Да и матушку мою папаня привёз из Белоруссии, когда возвращался с войны, правда, с северной части, из Витебской области, но это не очень существенно. Белоруссию я считаю своей второй родиной.
Вот и Речица. Зайдя внутрь здания небольшой автостанции, я присел, чтобы собраться с мыслями. Меня распирали противоречивые чувства. Как встретит меня Владик, и о чём мы будем говорить с Вандой? О том, что я здесь, они не знали. Сейчас Владику шёл четырнадцатый год, он родился 23 октября 1970 года в Ермаке. Виделся я с ним последний раз в Беловке, когда ему шёл шестой год. Расскажу об этом немного подробнее.
После нашего развода Ванда «обрела свободу», но Владика к моей маме иногда приводила. Бабушке понянчиться с первым внуком, конечно, в радость, но о том, что Владик ночует у неё, она старалась мне не говорить, уберегая от лишнего беспокойства. С сыном я почти не виделся: раньше жил в Павлодаре, а потом в Беловке, и всё с вечными заботами по работе и решением личных (бытовых и жилищных) проблем.
Как-то ранней осенью 1976 года я приехал из Беловки к маме в Ермак, а у неё как раз гостил Владик. Встреча оказалась неожиданной, я даже немного растерялся. Потом поговорил с мамой, она обрисовала мне ситуацию. Владик у неё оставался на два дня. Я у сына спросил:
— Хочешь поехать в Беловку ко мне в гости? Там познакомишься со своим братом Игорем и его мамой. Поедешь?
— Поеду. А мама ругаться не будет?
— Не будет, внучек, не будет, — подбодрила его бабушка Броня.
Мы приехали в Беловку. Люба сумела найти точную позицию в общении с мальчиком. Игорь с ним весело играл, не задумываясь над тем, чей это ребёнок и почему он здесь. На следующий день, в воскресенье, мы с Любой и детьми взяли вёдра, сумочки и пошли к каналу на лесополосу, чтобы собирать ягоды да и просто прогуляться (есть по-над каналом Иртыш — Караганда, который берёт начало в Беловке, искусственно посаженная лесополоса, где среди деревьев насажано много чёрной и красной смородины). Когда вёдра наши наполнились ягодой, мы не спеша направились домой.
В какой-то момент Владик улучил момент и, повернувшись ко мне, неожиданно спросил:
— А правда, что ты мой папа?
Ну ни фига себе! Мы с Любой переглянулись. Я лихорадочно соображал, что ответить сыну. Ох, грехи наши тяжки...
— Да, Владик, я твой папа, но так получилось, что мы с твоей мамой не живём. Сейчас ты маленький, но когда подрастёшь, сам многое поймёшь.
Больше вопросов малыш не задавал. А Игорёк шёл рядом с Владиком и изредка поглядывал на меня, возможно, недоумевая, как это его папа вдруг оказался папой и для другого, малознакомого ему мальчика. Вот такими невесёлыми мыслями оказалась сейчас наполнена моя голова.
Итак, передо мной Речица. Посидев несколько минут, я отправился по адресу, где жили Ванда и Владик, на улицу Ленина 115, кв. 4. Без труда нашёл улицу. Отыскивая дом, пытался высмотреть многоэтажку, но под номером 115 оказался старинный одноэтажный дом на четыре хозяина. Две двери на одну сторону и две — на другую. Я вошёл в калитку. Тишина. Ни собак, ни кошек. Дверь, на которой когда-то чей-то палец нарисовал цифру 4, оказалась на замке. Я постучал в соседнюю. Клацнул засов. Из приоткрывшейся двери высунулась морщинистая старушенция, которую на том свете уже давно ищут с фонарями.
— Простите, — вежливо спросил я, — вы не можете сказать, где хозяйка?
— На работе, должно быть, — нехотя проскрипела та и попыталась прикрыть дверь.
— Извините, а мальчик Владик в какую школу ходит?
Дверь снова приоткрылась. Старуха смотрела на меня таким взглядом, каким патриоты смотрят на чужого разоблачённого шпиона. Думал, что не скажет, но ошибся.
— Вон у той, за дорогой, шо трэтья, — сказала бабка, видимо догадавшись, что если не скажет, я чего доброго буду продолжать ломиться.
— Спасибо, — сказал я и пошёл искать «шо трэтью».
Школа № 3 типовая, трёхэтажная. Внутри тихо, шли уроки. Я знал, что Владик учился в седьмом классе, но таких в расписании стояло три. Пришлось заглянуть в учительскую. За столом сидели две молодые женщины. Я назвал им свою фамилию и объяснил, что хотел бы узнать, в каком из трёх классов учится мой сын Владик.
Через несколько минут я знал, что сын учится в 7 «А» классе, учится средне, ленится, хотя способности есть, иногда прогуливает, одевается неопрятно, недосмотрен. Чувствуется недостаток родительского внимания. Уже посматривает на девочек, и они на него. Об этом мне рассказала одна из преподавателей, сидящих в учительской, она вела в этих классах математику. Чтобы поскорее закончить неприятный для меня разговор, я, покривив душой, пообещал, что учту эти замечания и приму соответствующие меры. Да, говорила мне когда-то мама с упрёком, что «наплодив безотцовщину, не подумали, кто воспитывать будет».
Школьники готовились к каникулам, шли последние дни занятий. Мне повезло — уроков в 7 «А» оказалось лишь три, так что через полчаса Владик уже оказался свободным и, размахивая полиэтиленовым пакетом, шёл навстречу мне. Мы обнялись. Мальчик рослый и, прямо скажу, симпатичный — беспокойство учителей насчёт девочек мне стало понятно. Сын меня не забыл, видимо, и фотографии у него какие-то имелись, по которым помнил. Одет, конечно, небрежно: какая-то рубашонка, трико с вытянутыми коленками, старые кеды на босую ногу. И в руках простенький пакет с тетрадками. Всё время он держался скованно, молчал, может, стеснялся меня, потому что взрослым мужским обществом обласкан не был. Мы медленно шли по городу, я спрашивал, а сын кратко отвечал.
Постепенно я узнал, что Ванда работает медсестрой в больнице, что здесь же, в городе, живёт с семьёй её сестра Лена. Не без удивления узнал, что у Ванды есть муж, с которым она сейчас пока не живёт, или он не живёт с ней, Владик не мог точно объяснить. По мужу у Ванды фамилия Сеглина (девичья фамилия её Гопцарь). И совсем доконал меня Владик, когда сказал, что у него есть пятилетняя сестрёнка Ира, которая ходит в садик. Вот уж чего я не знал! Когда я у Владика спросил, почему он в школу ходит в ветхой одежде, он своим ответом меня буквально обескуражил:
— Мой отчим купил «Запорожец» и они с мамой ждут не дождутся твоих алиментов, чтобы за него рассчитаться. Мне мама мало чего покупает. Отчим часто кричит на меня, один раз бил. Мопед хочу, а они говорят, что денег нет.
От негодования меня просто в жар бросило. Почти по двести рублей алиментов ежемесячно сюда идут на Владика, а деньги расходуются на непонятные цели! Не у каждого инженера зарплата тут такая. Скоро придёт ещё пятьсот рублей. Конечно, так можно и «Волгу» купить. А ребёнок голый. И заступиться за него не может. Как была наглая и стервозная, такой и осталась.
Мне захотелось доставить сыну как можно больше радости и приятных минут, пока находился здесь. Купил ему красивые костюмы — школьный и спортивный, ботинки с кучей носков и хорошие кеды. Для осени купил нарядную куртку и шерстяную шапочку. Накупил маек и трусиков с плавками. Затем зашли в магазин культтоваров. Купил Владику гитару, а потом теннисные ракетки с воланами. Тут уж пределу его ликования просто не было. В глазах появился жизнерадостный блеск. Ему не верилось, что всё это куплено для него.
А насчёт мопеда я обещал Владику поговорить с Вандой, чтобы купила ему технику из подошедших денег. Сразу оговорюсь, что мопед летом она ему купила, он катался, а потом где-то упал и сильно ударился головой. Уже в Надым Ванда написала мне письмо (не поленилась!) в котором обвиняла меня во всех смертных грехах, разве что только матюгов там не написала, что упросил её купить ребёнку мопед. Вот так всегда — благими намерениями устлана дорога в ад, как сказал какой-то умный человек.
А пока, нагрузившись вещами как туристы, мы пошли не домой к Владику, а к его тётке, старшей Вандиной сестре Елене Белозёрской. О ней сын отзывался очень хорошо. Лена с мужем Анатолием и детьми Светой и Серёжей, которые были постарше Владика, жили в трёхкомнатной квартире на первом этаже пятиэтажного дома. Встретила меня Лена приветливо, по фотографиям знала в лицо.
Ни на Ванду, ни на других сестёр, которых я знал по Ермаку, она внешностью не походила. Муж её, Анатолий, в это время находился в командировке в Москве, поэтому мне с ним познакомиться не удалось. По разговору я понял, что у Лены по многим вопросам есть разногласия с сестрой. За несерьёзное отношение к личной жизни и невнимательное отношение к детям и вовсе её осуждала. Неглупая женщина, она сразу догадалась, что мне подольше хочется побыть с Владиком вместе. Не задавая лишних вопросов, предложила мне с Владиком одну комнату, чтобы мы могли побыть пару дней вместе.
Под вечер мы с Владиком пошли в детсад за его сестрёнкой Ирой. Вскоре я увидел божественно милую, большеглазую девчушечку, которая с первой же минуты как прокурор атаковала меня массой не по возрасту серьёзных вопросов: кто я такой? зачем сюда приехал? почему пришёл с Владиком? Я как мог, отвечал на вопросы, стараясь увести любопытство маленького существа в другое русло. Вспомнил какие-то детские загадки, потом четверостишья типа «Идёт бычок качается...» и ещё какую-то чушь, чем прилично веселил Владика. По дороге попался магазин, я детям купил конфет, мороженого, лимонада. Наконец, расспросы закончились — мы пришли к их дому. Мне хотелось увидеть Ванду и поговорить с ней.
Когда подошли к уже знакомой мне двери с цифрой 4, замок на ней не висел. У меня неприятно заскребло на душе: интересно, как воспримет мой приезд женщина, мать моего ребёнка, с которой я не виделся более десяти лет? Дети мгновенно нырнули в помещение, мне ничего не оставалось, как последовать за ними — не ждать же, в конце концов, особого приглашения, тем более что мадам ещё и слыхом не слыхивала о моём приезде. Когда вошёл, понял — точно, не ожидала. Не ожидала такого свинства с моей стороны явиться без предупреждения. Мне даже стало её жалко.
Ванда, скорее всего, начинала готовить ужин. На ней находился выцветший фланелевый халатик, на ногах — толстые вязаные носки и большие домашние тапочки. Увидев меня, довольно сильно смутилась, как обычно смущаются люди, которым хочется перед другими представать только в лучшем виде. Но... я уже вошёл. Поздоровался.
Ванда справилась с первым замешательством, тоже поздоровалась, пригласила присесть. С полминуты внимательно смотрела на меня своими зелёными, слегка раскосыми глазами, как будто хотела понять, какого чёрта меня занесло сюда. Про себя я отметил, что она сохранила стройность и почти не постарела, в большей степени её молодила короткая стрижка. Волосы от природы у неё огненно-рыжие и вьющиеся.
Я мельком окинул взглядом жилище. Кухня великовата, в ней кроме газовой плиты, простенького кухонного шкафа и стола стояли небольшой диванчик (я на него как раз и сел) и старый полированный шифоньер, от которого к стене тянулась ширмочка. Когда начали разговаривать, Ванда рассказала о своих жилищных условиях. Оказалось, что четвёртая часть дома, та его часть, где она жила с детьми, — всего-навсего одна большая комната, которую шифоньер и ширма делили на две части. Теперь мне стало ясно, почему кухня большая — она служила «по совместительству» еще и прихожей, и спальней. Тесно, что там и говорить. (Лишь спустя пятнадцать лет Ванда получила трёхкомнатную квартиру, которую тут же разменяла на двух- и однокомнатную. Однокомнатную отдала Владику. О сыне ещё расскажу в главе «1995 год»).
Я сказал Ванде, с какой целью приехал сюда: основное — это навестить сына и узнать, почему за ним такой плохой присмотр, почему его обижает отчим. Как ни странно, визг она не подняла, старалась соблюдать корректность, лишь сказала, что у неё на воспитание не хватает времени, насчёт же опрятности в одежде Владика — это дело поправимое, просто он всё быстро изнашивает. А с отчимом, мол, инцидент произошёл только один раз. Про отчима, который её муж, я, понятное дело, расспрашивать не стал.
Мы с Вандой договорились, что она купит Владику мопед и будет внимательней относиться к его интересам. Перед уходом я сказал, что мы вместе с Владиком будем ночевать у Лены.
После ужина Лена приготовила нам с сыном постели, мы легли отдыхать и в темноте долго болтали на самые разные темы. Сына интересовало многое: и кем, и где я работаю, и далеко ли Крайний Север (наивному ребёнку в этот момент, наверно, мерещились белые медведи, хотя я их никогда в глаза не видел), и как в Ермаке поживает бабушка, и когда я ещё приеду в Речицу... О себе же он рассказывал мало, неохотно. Наконец, уснули.
Спали долго, встали поздно, потому что наступило воскресенье, а посему и спешить некуда. Лена предложила сходить на Днепр, погулять по городу. Нам это предложение понравилось. Только попили чай, как раздался звонок, и на пороге появилась нарядно одетая Ванда с маленькой Ирой. У Лены телефона в квартире не было, да и у Ванды тоже, так что сговориться они не могли. Пришлось идти гулять всей компанией.
Пока готовились к выходу, Ванда раза три подходила к зеркалу — то причёсывалась, то поправляла костюм и с наигранно надменным лицом о чём-то постоянно пыталась говорить с сестрой, и делала вид, что меня не замечает. Но это — бравада, я помнил о её манерах: всем видом хотела показать мне, мол, вот видишь, живу, не тужу, не пропала без тебя, и тому подобное. Мне эти кривляния были как-то до лампочки.
Днепр после весеннего паводка вошёл в русло и выглядел не таким широким, каким я видел его в 1968 году в районе Киева, когда ездил туда во время службы в армии.
Гуляли по городу долго, а после обеда разошлись по домам. На следующий день, попрощавшись с Леной и её детишками, я отправился на автостанцию — пора возвращаться назад. Провожая меня, Владик всё также был немногословен, и только когда объявили посадку в автобус, он вдруг повернулся ко мне и спросил:
— Когда ты ещё приедешь?
Я узнал и этот взгляд, и этот поворот его головы — они были точно такими же, как тогда, восемь лет назад, когда Владик задал мне трудный вопрос: «А правда, что ты мой папа?» Тогда я еле выкрутился. А что сказать ребёнку теперь, чтобы не обмануть? Я честно сказал, что не знаю, попросив чаще писать мне письма, и крепко обнял его.
Посадка закончилась, автобус тронулся. Владик некоторое время смотрел вслед, а потом медленно побрёл в школу. До начала летних каникул оставалось ещё два или три дня.
Глава 41
Когда я приехал в Ермак, Люба находилась уже там.
На время отпуска мы забазировались в Ермаке у моей мамы. В доме летом спать стало жарко, но я нашёл выход. У матушки в огороде росло несколько яблонь, груш и слив. Среди этих деревьев прямо в огороде под открытым небом я установил двуспальную кровать, над ней натянул большой марлевый полог, который привёз из Надыма, и сверху от дождя приспособил большой кусок клеёнки. Когда деревья по летнему зазеленели, наша с Любой «лежанка» оказалась хорошо замаскированной. Спать на улице — одно удовольствие: свежо, прохладно. По огороду разносился томный запах маттиолы, наших любимых с детства цветочков. Хорошо слышалось ночное стрекотанье цикад, за марлей нагло пели свои примитивные песни комары, но мы их не боялись, а если брызгал дождичек, мы тоже находились в относительной безопасности. Нередко и днём после сытного обеда я один заползал под полог, читал там газеты, а потом, склонённый Морфеем, пытался придавить «минут шестьсот на каждый глаз».
Как-то в начале июня после ужина и просмотра телевизора мы с Любой, как обычно, залегли в своей «спальне» и уже задремали, когда вдруг услышали далёкое небесное погромыхивание. Вскоре заметили и блики молний. Ветерок подул с севера (в ненастную погоду он всегда дул оттуда, и приносил запашок соседского свинарника, а нос у меня — как у хорошей собаки: никогда не путал дух свинюшника с маттиолой), сердито зашумели деревья. Сон пропал, мы лежали, укрывшись тёплым одеялом, и с некоторой тревогой прислушивались к шуму листьев. Почувствовали, что ветер стал усиливаться. Ветки деревьев заходили ходуном, вместе с ними стало мотать и наш полог.
Неожиданно налетевший порыв ветра оказался настолько сильным, что нас едва не смахнуло с кровати. Клеёнка оборвалась и с остервенением стала шлёпать по краю полога. Вдруг по глазам резанула ослепительно яркая вспышка, а за ней сразу раздался оглушительный раскат грома такой силы, что мне показалось, будто кровать до половины ножек вошла в землю. Пошёл спорый дождь.
Мы с Любой быстро выбрались из-под полога, схватили постель с вещами и, как побитые собаки, скукожившись, по ливню зашлёпали к дому. Громко постучались. В дверях показалась заспанная мама. То ли в шутку, то ли всерьёз проворчала: «Места себе не можете найти». Вскоре мы улеглись и под небесные громыхания уснули.
Утро на удивление выдалось тихим, солнечным, птички чирикали — как будто накануне ничего и не произошло, только лужи виднелись кое-где. Вот уж воистину казахстанская погода.
*****
В эти дни я вплотную приступил к обмену нашего беловского коттеджа на квартиру в Ермаке. Для начала мы с Любой съездили в Беловку и занялись косметическим ремонтом обветшавшего до неприличия жилища. Я сходил на стройку и достал цемента — в Ермаке проблем с этим материалом не было. Мы произвели штукатурные работы, потом я с горем пополам выдернул огромные гвозди из оконных рам. Ещё в течение нескольких дней мы белили стены с потолками и красили окна и двери. Когда дом приобрёл «товарный» вид, я приготовил с десяток объявлений и заставил Игоря расклеить их в городе на специальных стендах.
Дня через три появился клиент, который приехал на старом «Москвиче». Мы познакомились. Он назвался Виктором Кузнецовым. Его семья жила в двухкомнатной квартире пятиэтажного дома, работал он на каком-то предприятии слесарем, но оба с женой приехали в город из села, и их очень тянуло к земле. Мечтали завести хозяйство. Сейчас у них росло двое детей, мальчиков, и они хотели научить их работать «по хозяйству».
На следующий день, не откладывая дело в долгий ящик, мы поехали с Виктором сначала в Беловку, чтобы показать ему наше жилище, а потом в Ермак, поглядеть его квартиру. Судя по тому, с каким пристрастием Кузнецов осматривал наш дом и прилегающий земельный участок, я понял, что обмен у нас состоится. Его же квартира располагалась на пятом этаже. «Хрущёвская» маломерка. Но выбора у нас не было — другого варианта нам никто не предлагал. Мы согласились на обмен.
Должен сказать, что наша беловская квартира принадлежала училищу и считалась как бы ведомственным жильём. Если кратко сказать, это пока работаешь в училище — живёшь, а уволился — освобождай. Квартира все эти годы числилась за мной, как за северянином, имелась такая льгота. Когда я пришёл к директору училища Гильдерману и сказал, что хочу поменять эту квартиру на Ермак, он страшно разгневался:
— У меня проблемы и с преподавателями, и с мастерами, и всё это из-за того, что не могу обеспечить их приличным жильём. А ты мало того, что вот уже несколько лет, как уехал, так ещё и квартиру решил прибрать.
Долго мы с ним перепирались, дело заходило в тупик — не хотел давать мне директор разрешение на обмен. Я применил последний, самый тяжёлый аргумент:
— Фёдор Фёдорович, мне очень не хочется, чтобы мы расстались врагами. Честно скажу, что не знаю, когда вернусь с Севера, но рано или поздно это произойдёт. Эта квартира у меня, согласно закону о гарантиях работникам Севера, забронирована, и на этот срок никто не имеет права у меня её забрать. Это, во-первых. Во-вторых, через месяц исполняется десять лет, как я её получил. И я буду иметь все права на неё, уже как не на ведомственную квартиру. До суда дело доводить мне очень не хочется.
— Поднаторел на законах. Все сейчас грамотные, — зло сказал Гильдерман.
С трудом, но разрешение на обмен он мне подписал. Вскоре, собрав другие необходимые документы, мы с Кузнецовым пришли в нотариальную контору и там узаконили нашу сделку. Квартира № 58 в четвёртом подъезде дома № 48 по проспекту Свердлова стала нашей. В подвале под домом Виктор в своё время сделал кладовку с железной дверью, где держал картошку и разные соленья, а также старые домашние вещи. Несколько лет я там оставлял на хранение даже свой мотороллер. Единственное, о чём попросил меня Виктор после обмена, это некоторое время пожить в квартире, пока он будет делать ремонт в Беловке. Я дал согласие.
По странному совпадению в этом же доме в квартире № 3 жила отцова сестра Мария с сыном Николаем, который после того, как его однажды ударила машина, так и остался недееспособным инвалидом. Здесь же жила и её дочь Лена с маленькой Василиной.
Глава 42
Хочу рассказать о двоюродном брате, Николае Якименко. Его родители — Михаил Иосифович и Мария Ивановна — долгое время жили в Черлаке, Омской области, где учительствовали. В 1962 году они с детьми Натальей, Николаем и Еленой переехали жить и работать в Ермак. Я с Колей находился в простых дружеских отношениях — в закадычных друзьях мы не ходили, видимо, из-за наших разных характеров. Меня интересовала музыка, я любил читать, рос законопослушным пареньком, с девчатами легкомысленного отношения не допускал. Поскольку в нашей семье всегда чувствовался материальный недостаток, угнаться за быстро меняющимися течениями моды той поры я не мог, как говорится, довольствовался малым. На родителей по этому поводу не роптал — понимал, что кроме меня у них ещё четверо детей. И даже те деньги, которые, будучи старшеклассником, стал летом зарабатывать, все до копейки отдавал родителям.
Родители Коли считались более обеспеченными людьми. В семье у них из четырёх детей выросло три дочери и лишь один сын — Коля. Естественно, что его сильно баловали. Лучший лакомый кусочек — Коле, лучший костюмчик — Коле, и так далее. На этом фоне и складывался у него характер. Коля стал амбициозным, нетерпеливым, заносчивым. Нередко я замечал, как он покрикивал на своих родителей, если те не давали ему достаточного количества денег.
Ещё учась в школе, правда, в старших классах, Коля не пропускал буквально ни одного вечера танцев в Доме культуры «Строитель», который находился в ста метрах от их дома. Там у него имелся свой, интересный ему, круг приятелей. Коля легко разбирался в сортах и вкусе вина, в чём я был по понятным причинам совершеннейшим дилетантом. Одевался он, можно сказать, изысканно, с иголочки, этим выделялся даже среди своих друзей. Когда он накрахмаленный и «надухолоненный» заходил на танцы, мне тут же на ум приходили пушкинские слова: «Вот мой Онегин на свободе; острижен по последней моде, как dandy лондонский одет — и наконец увидел свет».
После окончания школы я узнал, что служить мы будем с Колей вместе. Этому я обрадовался — рядом со мной в чужом краю будет родной человек.
После армии мы с Колей встречались крайне редко. Сохраняли чисто приятельские отношения. Стали работать. Я женился, потом пошёл учиться в культпросветучилище, продолжая работать руководителем эстрадного оркестра в ДК «Строитель». Колю на танцах в кругу компании видел часто, но всегда дальше привычных «привет», «как дела?» разговор почти не заходил.
Совместная с Вандой жизнь у меня не складывалась, я замечал за ней манеры, недостойные поведения жены, и мы разошлись. Через какое-то время я познакомился с Любой Муравейниковой, студенткой педучилища. Мы стали дружить. Так получилось, что впервые я привёл её в наш домик в день похорон моего отца. Это произошло во второй половине января 1971 года. Мои тётки — Анна, и особенно Мария (мать Коли), у которых взрослые сыновья никак не могли определиться в семейной жизни, — увидев голубоглазую красавицу, ополчились и на неё, и на меня. Кто-то из них начал даже напирать на мою маму, чтобы она «вытолкала отсюда эту прости...ку». К тому же ополчились и на саму маму, обвиняя её в гибели их брата (отец случайно замёрз в степи). Мама смертельно обиделась на них. И я с Любой тоже. Как-то в разговоре слышал от мамы высказывание, адресованное Марии: «Не суди о чужой беде — своя впереде», именно так, с буквой «е» на конце.
После окончания училища я уехал работать в Павлодар, затем через пару лет переехал в Беловку, которая находилась очень близко от Ермака, но поскольку к тёте Марусе никогда не заходил, то о Николае за эти годы почти ничего не слышал. Только раз мама мне рассказывала, что какая-то девица нагуляла от него ребёнка, но жениться Коля не собирался, потому что не был уверен, его ли это ребёнок.
Более часто я стал видеть Николая, когда стал жить и работать в Беловке. Он любил (эта страсть передалась ему от его отца) охотиться и рыбачить. Удобным местом для этой цели считалась пойма реки Иртыш. Но чтобы туда попасть из Ермака по сухопутью на мотоцикле, нужно переехать мост через Белую речку в районе головной насосной станции канала Иртыш — Караганда. Это как раз то место, где находился посёлок Беловка. Зона считалась режимной, строго охранялась, и чтобы переехать через мост, надо было у «канальской» администрации брать пропуск. Но рыбаков и охотников туда пускали неохотно.
Однажды Коля приехал ко мне на мотоцикле и спросил, не смогу ли я ему достать пропуск, чтобы переехать «через канал». Я обещал помочь. Это были не голые слова, потому что в администрации канала оператором связи, а попросту телефонисткой, работала Надя — сестра моей жены, и достать пропуск мне через неё не составляло труда. За лето Коля переезжал через мост раз пять. Один раз мы с ним хорошо порыбачили летом 1980 года, когда я из Надыма приехал в отпуск (об этом я упоминал в главе 23). Не знал я тогда, что это был последний раз, когда видел его здоровым, жизнерадостным.
Трагедия с Колей произошла осенью этого же, 1980-го, года в Ермаке. Как-то шёл он с приятелями поздно вечером по обочине дороги (с ним шли и дети отцовой сестры Анны — Юра и Саня), все под хмельком. А тут, откуда ни возьмись, грузовая автомашина с пьяным водителем. Каким образом зацепила она Колю, толком никто потом объяснить не мог. Удар пришёлся по голове. Тело пострадавшего отвезли в больницу и поместили почему-то в морг. В Ермаке в это время находилась Колина сестра Галя, приехавшая накануне из Омска.
Среди ночи побежала она в больницу, врачей нет, ни до кого не достучаться. Кое-как нашла нужных людей, попали в морг, забрали в реанимацию брошенное тело. Но оказалось поздно: в мозгу от недостатка кислорода произошли какие-то необратимые процессы. Выжил, но остался полнейшим, даже не знаю, как сказать, кем: лицо перекосилось, речь потерял, вроде смотрит, но никого не узнаёт, даже свою мать. Изо рта постоянно текла слюна, которую тётя Маруся ему вытирала носовым платочком. Сам ходить не мог. Так получилось, что после больницы одна нога оказалась короче другой и когда мать или кто из сестёр выводили его на прогулку, он крепко ухватывался рукой за их шею и медленно, неестественно прихрамывая, шёл по дорожке. Потом его усаживали на скамеечку и он, уткнув кулаки рук между колен, как-то съёжившись, подолгу сидел, уставившись бессмысленным взглядом в одну точку. Смотреть на это несчастье без содрогания невозможно.
Когда я и Лев приезжали в отпуск, иногда заходили к тёте Марусе, делая родственный визит вежливости. У Льва с тётей конфликтов никогда не происходило, для него она являлась просто тётей, сестрой отца, и я придерживался примерно такой же теории, по крайней мере, никогда не был сторонником отношений с родственниками «око за око» и «глаз за глаз», был выше этого. У нашей же мамы так и остались отношения с тётей Марусей весьма натянутыми (о причинах уже упоминал), поэтому она к ней никогда не ходила. Люба моя тоже не ходила, на это тоже имелись понятные причины. Когда мы заходили, тётя приглашала нас в комнату с более чем скромным убранством, мы садились на диван, после этого она приводила сына, усаживала на стул, потом говорила:
— Смотри, сынок, кто к нам пришёл. Это Лёня. Ты помнишь Лёню?
Я напряжённо вглядывался в Колино лицо, пытаясь увидеть на нём хоть малейшую тень разума, но его взгляд беспомощно косил куда-то в сторону, руки он клал то на колени, то ухватывался ими за стул. Потом изо рта начинала течь слюна. Тётя Маруся её старательно вытирала и после этого уводила Колю в другую комнату. Не знаю, как у Льва, но у меня после такого визита настроение портилось надолго, и я всё боялся, как бы тётя Маруся не подумала, что мы ходим посмотреть на чужое горе.
Умер Николай в 1994 году. Тонкостей происшедшего я не знаю, но говорили, что скончался от воспаления лёгких. А та девушка, что в своё время родила от Коли девочку, стала желанным гостем в семье Марии Ивановны. Полюбили и внучку Наташу.
Сразу хотел бы сказать об одном наблюдении. Всем трём дочерям тёти Маруси передалась какая-то карма*. Галя, имея одного ребёнка (девочку), живёт без мужа; Наталья, не имея детей, жила без мужа, лишь в возрасте с кем-то сошлась, бездетная; Елена, имея одного ребёнка (девочку), живёт без мужа. И вот — Коля... Но это я вспомнил так, между прочим...
*****
Ну, а пока шёл 1984 год. Отпуск продолжался. Мы загорали, купались в Иртыше, пили пиво. Тут снова событие — 21 июня сестра Ольга родила первенца — дочь Полину. С умилением глядя на светленькую племяшку, я Любе намекал: пора бы и нам ребёночка «купить», но она отмалчивалась.
В течение лета я регулярно заходил в книжные магазины. С книгами тогда существовали проблемы. Кое-что покупать всё же удавалось. Меня интересовали фольклорные книги: сборники изречений, афоризмов, пословиц. К тому времени у меня уже имелось около сотни книг на эту тему и самая первая из них — «Мудрое слово» 1962 года издания. Афоризмами и изречениями я увлёкся ещё до армии, и теперь постепенно этот интерес перерос в увлечение. Из разных источников интересные мысли всегда выписывал. В основном выписывал афоризмы о любви, о семье. В какой-то момент решил, что неплохо бы из этих изречений самому сделать рукописную книжку. Но пока это была только задумка.
В начале июля в гости к маме из Павлодара приехали Валерий Филимонов с детьми и его мать Дарья Васильевна Маслова (двоюродная сестра моей бабушки Ульяны). Валерий здесь не был с детства, и удивлялся тому, как многое изменилось: домик расстроился, появился большой огород.
У Любы отпуск закончился в середине июля, и она улетела в Надым. А мы с Игорем приготовились к отъезду 14 августа.
Наконец, наступил этот день. Вечером 14 августа мы приехали в Павлодар. Билеты купили до Омска на 15 августа, на утренний рейс «Ракеты». На ночлег сняли номер в гостинице «Чайка», что на речном вокзале и, как обычно, поехали навестить тётю Таню — Татьяну Васильевну Маслову, бабушкину двоюродную сестру. Когда приехали к ним, там находилось много людей. Меня ошарашили трагическим сообщением — сегодня в обед умерла тётя Таня. Что примечательно, в эти дни Марина родила девочку. Их выписали из больницы 14 августа после обеда. Тётя Таня, так и не успев увидеть внучку, скончалась. Светлая ей память, мы её все любили.
_______________
*Карма (санскр. — деяние) — одно из понятий индийской религии и философии. Суть понятия: редко кому удаётся не совершать дурных поступков, поэтому карма большинства людей оказывается плоха, из-за этого душам их потомков выпадают страдания. В этом и есть закон Кармы.
*****
Продолжение воспоминаний здесь: http://www.proza.ru/2010/08/27/1545