Человек, который научился понимать язык животных
Рано утром, совсем рано – так рано, когда я просыпаюсь не от того, что выспался, а по другим причинам, чаще болезненным – я вдруг услышал, как под моим окном какой-то бродячий кот кому-то сказал в сердцах: " Трус!".
Нет, он конечно сказал по-своему, низким кошачьим "Мяу!". И даже не "мяу", а " мау", но при этом в моём сознании синхронно возник перевод: "Трус!".
"Сейчас у них будет драка", – подумал я и приготовился услышать ответ другого кота, который, конечно, так просто такое оскорбление не спустит. Но ничего больше я не услышал, все стихло. "Убежали, наверное", – подумал я и уткнулся лицом в подушку. Но потом я чуть было не вскочил с кровати. Ведь я только что понял, о чём говорят коты! Часа три я ещё провалялся в полудрёме, держа при этом в голове одну мысль – либо мне приснился этот перевод кошачьего ругательства, либо я, действительно, с чего-то вдруг научился понимать язык животных.
Об этом же я думал, когда уже завтракал. Кроша зубами чрезвычайно вкусный и красивый сухарик, я вдруг отставил в сторону стакан с ароматным свежезаваренным рубиновым чаем. Если бы я не был один в своём загородном маленьком домике, а находился где-нибудь в скалистом ущелье, то я подумал бы, что эхо вторит мне. Но нет, определённо я услышал сейчас, что кто-то кроме меня в этом доме также аппетитно расправляется с сухариком. Я снова прислушался. Точно! За досками вагонки, которую я наколотил прошлым летом на стены, скреблась и копошилась мышь!
" Человек! То же мне – человек!"– довольно презрительно сказала она и затихла. Мои уши стали локаторами. Я чувствовал, как они шевелились, скручиваясь в трубочку и вытягивались. Так мне захотелось ещё что-нибудь услышать. Но мышь, видимо, что-то заподозрила и окончательно затихла. Взволнованный я вышел во двор. Несмотря на то, что солнце уже стояло довольно высоко, огромная яблоня у дома словно гигантский зонт скрывала мой двор в тени. Не знаю почему, но всегда вид этого дерева внушал мне чувство надежды. Может быть, потому, что оно было таким красивым? Я опустился в старое деревянное кресло, стоящее в лопухах и стал тихо раскачиваться. Делал я это осторожно, так как одно из полозьев было обломано. И если об этом не помнить, то увлёкшись, можно было и кувыркнуться назад через голову. Я тихо раскачивался и размышлял. "Кот, вот теперь мышь! Я понимаю, о чём они говорили!". В это время словно порыв ветра прилетела на мою яблоню стайка воробьёв. "А мы хороши!" – стали кричать они мне: " А мы хороши! А мы хороши!" И также внезапно, сообщив мне эту новость, вдруг сорвались и разом все улетели.
Конечно! С одной стороны это здорово интересно, когда ты вдруг начинаешь понимать язык животных и птиц! Но с другой – это стало вдруг сильно волновать меня. Я прямо-таки почувствовал, как сердце подкатило к моему горлу – так я разволновался! "Кто-то начинает видеть зелёных чертиков, а кто-то вдруг слышит, о чём говорят тараканы да жуки!"– подумал я с тревогой.
Покружив бесцельно по двору, я вдруг остро захотел увидеть хотя бы одно человеческое лицо и услышать человеческую речь. Словно не ночь одну, а целую вечность уже просидел один в холодных, остывших за зиму стенах своего дома. Я вышел со двора и направился вдоль дороги к пруду. Вскоре поравнялся с телегой, которую с трудом тянула старая лошадь. Телега была загружена мешками. Видимо с зерном. А что еще тут могут возить? На телеге безмятежно дремал, отпустив до самой земли брезентовые поводья, мужичок. Глаза свои он не открывал, а время от времени икал и опускал голову ещё ниже. Говорить с ним мне почему-то не захотелось . Когда я поравнялся с лошадью, то мы посмотрели друг на друга. Я на неё с сочувствием, а она, скосив на меня через выцветшую чёлку сливовый глаз – с любопытством. Подобрав свои отвислые губы, она вдруг сказала мне: "Боишься?"
– Чего?! – спросил я неожиданно громко. Скорее даже крикнул, так что возница встрепенулся и не глядя на меня, натянул поводья, прикрикнув на лошадь:
– Чемо! Чемо!
Лошадка фыркнула и ускорила свой ход.
Перейдя дорогу, я оказался у пруда. День обещал быть жарким. На берегу сидел и дремал рыбак, тюкая время от времени концом удочки в неподвижную гладь озера. Поплавок, похоже, также как и рыбак, уснул намертво на неподвижном белесом зеркале озера. "Сонное царство,"– подумал я. Только в камышах кто-то деловито возился.
"Уж не выдра ли?" – подумал я и с интересом подошёл ближе, нечаянно опрокинув по пути пустой рыбацкий бидончик. Тут же на шум из камышей высунулась собачья кудлатая морда. С минуту пёс недобро наблюдал за мной. Затем, сопя и потряхивая свесившимися чуть ли не до земли мохнатыми ушами, он нехотя выбрался на берег и заковылял ко мне на своих кривых коротких лапах. Подойдя ближе, пёс уставился на мои башмаки, а затем, не поворачивая головы, поднял кверху свои блестящие глаза, закатив их под тяжёлые веки:
– Ну, вот что! – прорычал он: – Убирайся! От тебя разит страхом!"
Благоразумно поспешив убраться, как и советовал этот пес, я весь обратный путь бормотал себе под нос: "От меня разит страхом! От меня разит страхом!"
И когда лёг спать, продолжал бормотать эти слова: "От меня разит страхом! От меня разит страхом!"
Но вот среди ночи я решительно встал, чувствуя, что во мне нет и капли сна и выгнал со двора свою старую машину. Свою старенькую Ладу, которую очень любил. Сегодня мы больше любим машину, чем человека! Через три часа я уже был в своем родном южноуральском поселке на улице Степная, дом номер десять. Там жил мой друг детства. Мой самый дорогой друг. Я легко, как в детстве, перелез через штакетник палисадника и встал сбоку от ярко освещенного окна. В комнате, за столом сидел мой друг. Перед ним стояла почти пустая бутылка вина. Сквозь которую на меня смотрел и улыбался я, собственной персоной, в виде портрета в рамке. Рядом с жёлтым куском сыра лежал черный пластмассовый футляр от дорогой авторучки. Когда-то, давным-давно, я и друг сидели за этим столом и делали уроки. И я подарил ему этот футляр от авторучки.
Высунув языки от усердия, мы писали тогда первые в своей жизни буквы. Я – дорогой авторучкой, присланной мне дядей из далёкого города, а друг скрипел обыкновенной перьевой ручкой, макая её время от времени в чернильницу.
– Подари! – сказал он, с завистью глядя на мою авторучку.
Я тогда не по-детски усмехнулся его наивности и достал из ранца красивый чёрный футляр от авторучки. С авторучкой я конечно не расстанусь, а вот футляр от неё – ладно уж, так и быть...
– Держи, – сказал я ему.
Друг с поспешностью раскрыл пустой футляр и хотя потом был разочарован, подарок все же принял.
Сейчас мой друг сидел задумчиво за столом и разглядывал этот футляр. Вот он вытряс в стакан последние капли вина и вышел из комнаты. Видимо, пошёл за второй бутылкой. Я улыбнулся, предвкушая изумление друга, раскрыл окно и мягко, как кот, пробрался в комнату. Быстро вложил в футляр авторучку, ту самую, ту самую дорогую мою авторучку, которая прошла со мной всю жизнь, и глядя на которую я всегда вспоминал своего друга, его растерянный взгляд, его детское лицо. После этого я спрятался за штору и едва сдерживая смех, стал ждать друга. И вот он, с новой бутылкой в руках и унылым выражением лица – наклюкался-таки! – вернулся к столу. Я замер. От волнения даже привстал почему-то на цыпочки. Друг сел и вдруг обмер, глядя на футляр. Лицо его просияло, как будто и не прошло полувека, как я исполнил его просьбу о подарке! А мне вдруг так стало легко на душе и радостно, что я стал парить над полом. Сначала я легко приподнялся на несколько сантиметров от пола, а потом быстро-быстро, сквозь форточку, оставляя далеко внизу жёлтое окно, устремился ввысь. Вот уж и поселок далеко внизу, а горизонт очерчен широкой красной полосой восходящего солнца. Вереница диких гусей пролетела мимо меня на восток.
Молодой гусь испуганно поглядев на меня, спросил у старшего:
– Что это?! Что это с ним?!
– Ничего, сынок, – ответил старый гусь. Просто ещё один человек умер.
Мое сердце упало куда-то в вниз в пропасть, но похоже, это был мой последний страх. Я помахал гусям рукой и полетел дальше. Мне не было страшно. Я уже ничего не боялся.