Молчание крысят
Это было самым чудесным, восхитительным, волшебным, в холодных серебристых блестках на длинных невидимых нитях, тянущихся от низкого серого неба до неряшливой земли; нити эти переплетаются, хлещут по лицу, путаются вокруг ног, отчего идти становится тяжело, но как-то радостно, а если изловчиться, ухватить голой продрогшей в цыпках рукой одну из нитей, потянуть так, чтобы остались на красноватой ладошке несколько крохотных колючих бисеринок и немедленно слизать их языком, то разливается по всему телу такое несказанное счастье, такое блаженство, или, как говорит соседский пацан Юрец: «Ка-а-а-йф!» – всем этим был снег в самом конце марта!
Ксюша шла медленно, осторожно раздвигая снежную завесу, словно бамбуковую штору с изображением красной пагоды на ярко-синем фоне. Такая штора висела у Ксюши дома, мама очень дорожила ею, и каждый раз, когда кто-то из домочадцев хватался руками за хрупкие раскрашенные трубочки, которые были чуть толще стрежня от шариковой ручки, прижимала руки к груди и шумно то ли вздыхала, то ли взвизгивала. Трогать штору позволялось только случайному ветерку, от его прикосновений она таинственно шуршала и перестукивала.
Шуршала под подошвами серая снежная каша, перестукивали в пенале карандаши и ручки, а Ксюша размышляла. Завтра первое апреля, думала девочка, надо обязательно что-то придумать. Что-то та-а-а-кое! Всякие глупости, как белая спина и нос в чернилах, уже не пройдут. Можно, конечно, пойти к Светке, у которой есть самая настоящая печатная машинка. Машинка маленькая, черная, умещается в похожий на срезанную пирамидку чемоданчик. Клавиши у нее круглые, тугие, нажимать на них надо с усилием, лучше всего указательным пальцем, а на некоторые буквы, например «ы» или «ж» надо нажимать по два раза, иначе вместо буквы на бумаге останется только серое, похожее на раздавленного комара пятнышко. На этой машинке Светкин папа пытался печатать свою диссертацию. Когда есть печатная машинка, можно многое сделать, например, новое расписание уроков или какое-нибудь смешное объявление.
В прошлом году Ксюша и Светка напечатали объявления, что на неделю отключат воду и расклеили их на подъездах. Напечатали целых три штуки.
- Фу-у-ух! Больше не могу! Теперь ты! – дуя на отбитый палец, вздыхала Светка.
- Надо было писать не просто «воду», а «всю воду»! – отвечала ей Ксюша. – А то не поверят!
Светкина бабушка поверила этому объявлению и рванулась запасаться питьевой водой – через час вся ее комната была уставлена бидонами, тазами, кувшинами, ведрами и прочими емкостями с водой. Центром композиции была Светкина детская ванночка, извлеченная из кладовки.
- Ну, просто бассейн «Москва»! – оценил Светкин папа, поглядев, как бабка готовится к будущей засухе.
- А ты б не болтал, а тоже подмог мне, - закряхтела на него бабка, толкая перед собой эмалированный таз, желтоватая вода в котором колыхалась единой массой и будто бы нехотя выплескивалась на потертый паркет.
– А вы, стрекозы, тоже помогайте! Там на антресолях банки трехлитровые! – обратилась она к подружкам.
Вид бабки, которая согнувшись стояла посреди комнаты, широко расставив худые в приспущенных чулках ноги, был комичным. Из-под подоткнутого халата, бывшего когда-то бархатным, но затертого до такой степени, что он казался марлевым, торчали сиреневые фланелевые панталоны.
- Так чего случилось-то? – не двигаясь с места, спросил отец.
- Чего-чего… объявленне на двери, вот чего.
- Какое?
Папа вернулся через пару минут. От него уютно пахло сигаретным дымом, а в руке он держал небольшой листок желтоватой бумаги.
Объявление, сочиненное подружками, было таким:
Уважаемые граждане жители подъезда!
Завтра отключат воду!
Воды небудет всю неделю.
Администрация.
- Так, так, так…что-то уж мне почерк больно знаком, - загадочным тоном произнес папа, пристально разглядывая объявление, а особенно характерно непропечатанные буквы «ж» и «ы». – А еще, видимо, новая машинистка из жека, не знает, что «не» с глаголом пишется раздельно. Нехорошо. Даже третьеклассницы это знают, а она не знает… Надо будет сходить, разобраться. – И хитро покосился на притихших подружек.
Пришлось признаться.
- У-у-у… лярвы! – грозила бабушка сухим веснушчатым кулаком.
А потом они со смехом, шутками, брызгами таскали ведра и тазы с водой и с шумом выливали ее в ванную. Вода лихо закручивалась воронкой и исчезала в сливном отверстии. А потом они пили чай, ели пироги с капустой и все это было не на кухне, не на краешке запачканного жирными точками стола, не из обколотых эмалированных кружек, а в большой комнате, под низкой в стеклянных висюльках люстрой, за большим круглым столом, крытым белой в тонкую полоску скатертью. Ксюша благоговейно щупала скатерть, та была прохладной, жесткой и едва хрустела. А чай из чудесных тонких, разрисованных алыми рябиновыми гроздьями, чашек отливал янтарем и казался необыкновенным. Светкин папа рассказывал всякие забавные истории, которые случались с его пациентами в больнице, например, про тетеньку, которой зачем-то просверлили пятку, и все это было так здорово, так уютно, так вкусно, что Ксюша совсем забыла, что дома ее тоже ждут родители и, наверное, волнуются. Родители Ксюши недолюбливали родителей Светки и называли их «блатными», «мещанами» и «мажориками».
Воду на следующий день, к слову, все же отключили. На два дня.
Снег уже перестал валить, до дома осталось всего ничего, всего лишь пройти через детский садик и обязательно посмотреть, не починили ли качели.
- Нет, нет, нет. Объявления печатать больше не будем, - сама себе объясняла Ксюша. – Это глупо.
И вспомнив ворчащую Светкину бабушку и ее панталоны, улыбнулась. Бабушки не стало в начале этого года, умерла она быстро, от внезапного инсульта, и уход ее также сопровождали многочисленные емкости с водой. Был крещенский сочельник. А Светка теперь учится в другой школе, точнее, гимназии с английским уклоном.
- Можно просто что-то необычное в школу принести, - продолжала размышлять девочка, - мол, угадай, что у меня в портфеле, а не угадаешь – щелбан! И вдруг что-то щелкнуло, озарилось в голове – Чебурашка! Конечно же! Белая-белая, с нежно-розовыми, прозрачными, будто из папиросной бумаги сделанными ушками, с тонким чешуйчатым теплым хвостиком, с крохотными цепкими ладошками. Самая замечательная на свете крыса!
В углу клетки стояла картонная коробочка из-под какао, служившая крысе домиком. А из нее доносились какие-то скрипучие звуки. Девочка наклонила голову, заглянула внутрь коробочки. Внутри, в мягкой уютной темноте шевелилось что-то крохотное, розоватое, голое. Чуть шуршали опилки. Несколько новорожденных крысят, сбившись в кучку, слегка подрагивали. Были они слепы и безволосы, и от того чуточку жутковаты. Но какая-то сила заставляла смотреть и смотреть на них, на это новорожденное скученное шевеление. Сама мать семейства вылезла из укрытия, оставив на время потомство, и теперь сидела возле миски с водой, сидела смирно, молитвенно сложив передние лапки на груди. И длинная красноглазая ее мордочка была теперь не хитрой, не шкодливой, а умиротворенной и даже мудрой.
- Ух, ты… - вырвалось у Ксюши. – Один, два, три… - изогнув шею, считала она, – четыре, пять и шесть…
Девочку вовсе не удивил тот факт, то несоответствие, что крысята родились в отсутствии отца. Крыса-кавалера у Чебурашки не было. По крайней мере, все то время, пока она жила у Ксюши, а это почти две недели.
- Мама! Папа! Смотрите скорее, Чебурашка крысят родила! Все сюда! Идите скорее! – радостно закричала девочка и захлопала в ладоши. Крыса от ее вопля шуркнула в домик, оберегать семейство. – Они маленькие, голенькие! Такие славные!
Папа с мамой опять заперлись на кухне, чадят, спорят. Девочка еще не знает, что папа совсем не папа, не родной, не настоящий. Время от времени гремит чайник, лязгает сковородка. Звенят брошенные в мойку ложки-вилки. Жирные вонючие черви табачного дыма лезут из-под двери, оплетают ноги, щекочут нос.
- Мама! Пошли смотреть крысят! – девочка нетерпеливо забарабанила в дверь.
Дверь неожиданно распахнулась, стукнула девочку по лбу. На крохотной кухоньке сизо от дыма. Табачно-сковородочного. Папа метнулся к подоконнику. Мама, сидевшая в углу, резко натягивает юбку на колени.
- Ма! Па! Вы знаете что? Крысята! – лицо девочки так и лучилось восторгом. – Скорее, скорее. Я уже шесть штук насчитала!
Схватила отца за рукав, потянула в свою комнатку. Отдельную, с письменным столом, шкафчиком и даже шведской стенкой.
- Ну-ка, ну-ка… - с серьезным видом произнес папа-не папа. Аккуратно вытряхнул голышей из коробки на широкую мозолистую ладонь. – Действительно, крысята. Однодневные, не больше.
- Фу, ну и мерзость! Как черви! – перекосилась мама, едва взглянув на выводок.
- Ну-ка, дочура, выйди пока из комнаты.
Ксюша долго стояла возле двери, пиная ногой косяк. Разглядывала рисунок на обоях. Загогулины, нарисованные блеклой коричневой и золотой краской, были похожи на два смотрящих друг на друга мужских бородатых профиля в смешных шапках, вроде пожарных касок. Почти такие же были изображены на древней греческой вазе в учебнике истории. Там еще много забавных картинок.
- Слышь, там на вазах голых мужиков рисовали! Переверни страницу, - советовала соседка по парте.
Ксюша перевернула – ничего интересного. Дядьки и дядьки, бегут куда-то, высоко поднимая длинные в бугристых мускулах руки и ноги. Ненастоящие, будто в мультфильме. А то, что между ног что-то болтается, так это она еще в садике, в туалете у пацанов видела. С такой пиписькой хорошо, приседать не надо.
Однако, как долго там родители. Шепчутся что-то. Совещаются, будто врачи на консилиуме. Вот, вышли. Папа первым – рука скрыта в кармане домашней куртки.
Девочка бросилась к клетке. Чебурашка испуганно бегает, попискивает. Коробка-домик лежит на подоконнике. И нет крысят. Девочка потрясла коробкой, пошарила внутри пальцем. Ни одного. Как?!
Тут же все поняла. Бросилась следом за родителями.
А в туалете уже вовсю журчит вода, ухает сливной механизм. Слишком поздно.
- Оставьте. Оставьте хоть одного крысеночка! Маленького! Хоть одного! – закричала девочка, швыряя коробку на пол.
Со злостью пнула дверь туалета, скакнула в прихожую, рванула с крючка куртку. Дверь была заперта всего на один «дневной» замок. Девочка выскочила в коридор, сразу взбежала на два пролета вверх, остановилась на промежуточной площадке, потопталась нерешительно. Перевела дыхание.
- Ксения, куда! – летело вслед. – Вернись!
Нет уж! Ни за что! Сердце бешено колотилось сразу во всем теле. Скакало из груди в голову, из головы в ноги, затем в живот, в кончики потных пальцев, опять в голову. Они их все утопили! Всех! Маленьких, беззащитных. Детей. И собрав всю злость, всю боль, все негодование девочка крикнула в лестничный пролет. Крикнула зло, беспощадно: Пусть в этом доме вообще больше никто не родится! И не надо мне никакого братика! Никогда! Не надо! Слышите! Пусть у вас больше никогда детей не будет! Никогда!
Проклятие сбылось. Родной – не родной папа страстно хотел иметь совместного с новой женой ребенка. Не получилось. Ни с ней, ни с другими женщинами.
Потом, через много лет выяснилось, что у папы, точнее, дяди Валеры, это далеко не первая и даже не вторая семья. Что почти по всей России, от Хабаровска до Выборга забрюхатил бравый машинист товарняка с десяток наивных бабенок. У него как у матроса – в каждом порту по невесте, на каждом полустанке по отпрыску. Это как в песне из известного кинофильма: «Через год у них в избенке народилось по ребенку…»
Второй этаж, третий, сердце, будто на ниточке, скачет рядом, огромное, тяжелое и ступени от него вибрируют. Пятый. Дальше узкая пожарная лестница, огороженная сет-кой-рабицей. А на сером в ржавых пятнах потолке – люк. И замка нет. Девочка лезет вверх, лестница чуть дрожит, или это руки так дрожат. В ушах тонкий предсмертный писк новорожденных крысят. Подняла руки, уперлась в деревянную крышку люка, напряглась как струнка – с недовольным скрипом крышка откинулась. На чердаке зябко и пахнет… несильно так, уютно. Как из домика с крысятами. Шорохи, сверчок чирикает. Где-то дале-ко еле слышно капает. Под ногами то ли опилки, то ли толстенный слой тряпок. Девочка прижалась к обмотанной стекловатой трубе, зарылась носом в колени. Пригрелась. Задре-мала.