Всё нижеперечисленное выдумка.
Совпадения случайны.
Приятного прочтения.
"для того чтобы ходить на грани исповеди - нужен талант и умение балансировать. чтобы не выглядеть преклоненным перед кем-либо, при этом искренним, при этом чтобы поверили. чтобы играть на грани исповеди, складывая её из граней откровений других жизней(возможно, вплетая и свой отблеск отражения) - нужно мастерство."
Марина Гареева
***
ОГОНЬ И Я.
***
Я родился в городе Ростове-на-Дону четко летом.
Четче даже на славе и почете своих папы-мамы, бабушек да дедов.
Естественно братья папаши, друзья папкины и жены папули: бухали вместе так, что свистело всё вокруг вверх тарамашками и бомбили рестораны в барабаны на ура!
Я недолго думая немножко так подрос, играя в кубики, - и вот. До пяти лет, - ага.
Вышел со дня своего варения в солнечный денек на улу с кусищем торта в руке погулять и засиял разом вовсе. Вовсе зарумянился.
Слева возле подъезда лежал велик. Взрослый, толченный серебром велик.
Торт я выкинул. Взял лисапед под раму где-то с бурым видом. Вся ряха в креме заварном. И покатил сам не зная куда. Но за гаражи это точно. Ну, - корячась еще, кажется, - тяжелый был он, и плохо катился. Норовил всё в сторону улизнуть - но не тут-то было.
И вот тут! Судьба моя корейка перевернулась как бы.
Ввинтила шнифта.
Дескать, - а что ни что, - улыбнулся Господь, усы приглаживая, - вором быть!
Так тому и сталось.
В школу погнали, конечно, уже обученным, ярым, причесанным, тощим жиденком, как чесала одна тетька, в которую я добре плюнул.
Таблицу я знал на раз и читал помаленьку даже.
Ну, а что? Если из приличной семьи, да и не щенок к тому же.
Кстати, из садика свинтил вторую мару.
Любо-дорого было стоять в углу, солеными слезами утираясь, после того как мама показала папке брошь Таисии Романовны. Нашей нянечки в садике.
Папка взяв в руки брошь, качнул головой в сторону мою и, хмыкнув на мать, улыбнулся.
Да и поглядел искоса, будто сказав: "хорошая работа, сынок, золотка с камешкой, да еще и видно века позапрошлого".
И взяв меня за руку потащил к няне той. Извиняться и возвращать сию вещицу.
Ну, мамке так сказал. Я и не упирался. Только еле поспевал за папкой.
Сначала-то мы зашли к его другу - меломану Адику.
Выпили кто - что.
Пацаны коньячка тяпнули, а я компотика бахнул.
А потом уже втроем в лавку к Арсению Ивановичу. Ох там у него чего только не было. Матерь Божья! И фантики с королевнами, и половники непонятны, монеток столича.
Что не в газ ногой - стой.
Вообще-ма, к старьёвщику закатились типа.
Ну и радостные потом в ресторан: "Чё хошь сынок? Гуляем!".
Так вот нагулялись. А я спросонья папку на следующий день бужу.
Мол: «Па, слышь? Па-ааа! Когда няньке отдавать брошь понесем?».
И показываю брошь ему.
Папка аж завеселел в три раза лучше, чем давеча.
"Ну, сынок! Ну молодчина! Как забыли? Ведь мы ж её сдали. Ох мамочка родная, голова".
Короче было то, что было, а не то чего не было.
Школа.
Все.
Не до гулек.
Мать глаз не спускает.
Учусь, как есть - плохо.
Футболом и не пахнет.
Зато по вечерам гулять!
Мама с папой отдыхают: "Иди сыночек порезвись с детками".
Мару третью свинтил еще лучшее предыдущих. Было всё как по сценарию.
Мы с Андрюхой - дружаней по подъезду.
Лазали по трущобам больницы: катались там на досках.
Огромные тоннели больницы были заброшенными и страшными.
Длиннющие коридоры можно было часами объезжать.
И вот мы забрались куда-то. И затиснулись в щель железной двери, что над дверью.
Лазил я первый. А Андрюха стоял и бдел.
"Мама-дорогая, тама раздевалка былась".
Замочки луженые, как на ящиках почтовых - малюсенькие, щегловые.
"Раз булавочкой и всё-с".
Короче все ящики прошерстили.
Барахло запарился Зайцу, это кличка Андрюхи была, подавать.
Перечислять - не перечислять.
Вобщем-ма, закрутилось детство, едить его мать!
К слову сказать, в школе бил всех. Без дур.
Самым сильным конечно не был из потока, но наглостью и смелостью даже старшаков брал.
Но не бум отвлекаться от сути на мелоча.
Как только класс сменился на шестой, нашлись братья по оружию.
Целая банда.
В банде работали четко и организованно.
Для тех соплячих лет это считалось неимоверно круто. Потому-как никто про нас не знал.
Мы были из разных школ. У каждого своя задача. Был свой медвежатник и электрик - оба Вовы.
Протыкали насквозь ларьки со жвачками, брелочками, ненужной херьней.
Выносили из продмагов пепси-мепси, вкусняшки разные, брелки да ручки.
Лари под охраной мочили с крыши: крушили по-тихому шифер, снимали слои битума и фанеры и через лаз быро ныряли за шмотьем.
Куртки, толстовки джинсы брали на крупных магазинах через стекло. Сначала в первый день мочили в треск его. А на вторую ночь разбирали по классикам и били финтами "что и куда".
У меня лично в подвале стояли три мопеда и один дырчик.
Дырчик был супер гут. Намылен он был в Азовских садах и имел скорость чумовую, в отличие от другого старья.
Велосипеды хранились у Витька дома. В разобранном, пересобранном видах.
Мать Витька понимала нас деток-малолеток и не пререкалась.
Мол, покуролесят и перебесятся.
Самое пиковое то, что за годы облазов и скрутов, склад наш хапился богатством до помути на ярцах.
С лицами ягнят. С прическами и глупыми выражениями оных. Мы шмаляли в пол гребка!
Машины по всему району. Все, какие можно было вскрыть - были обнесены.
Также как и сады с черешней.
Магнитофоны, колонки и автодрянь, вместе с ведрами отборной черешни заодно, мы толкали. То на рынке на развес , то старьёвщику деду Тарасу - свалом.
Китайцы и корейцы в одной общей корзине общежития, расположенного прямо напротив школьного дома выкуривались дымовой шашкой, утянутой неизвестно откуда.
Пока узкоглазые бедолаги щурились и выбегали, мы обшаривали весь погон их жилища по триста раз в очередь и по коврам.
Потом также через подвалы выныривали по катакомбам и терялись на просветах Ростовских пристанищ.
Иногда, я позволял себе перерыв.
И забивал на школу.
Восьмого класса бэки.
Я тащился на аппаратах с чудной аморой, с которой неразлучно имел дел всяких и покруче, и отоваривал фингалами маменькиных сынков с их братиками, всяких приблуд и лопарей.
Капусту нарубленную делили резво! Кто взял - тот снял! Цыганва не пререкалась!
Самые весомые и дорогие сигареты из комиссионной лавочки. Конфеты. Всякие примочки. Игры электронные. Масса покупок были сделаны нами! Мелкотней и королями своего мирка.
Нами!
Стригли всех. И карманы вертались у залетных кропил, игравших в автоматную дрянь на ухнарь.
Маме на восьмое марта я принес двадцать пять роз.
На улице стоял мороз.
И одна роза, по тем варкам катилась в стоимость месячной зарплаты школьного учителя труда.
Мы не останавливались ни перед чем.
Ни одного привода.
Ангельское личико, спасибо папе и маме, всегда выручало меня.
При малейшей засветке меня ласково просили в сторону и искали того страшного ворюгу.
Потом я вырос почему-то.
И основной темой стали девчонки.
Им посвятилось свободное время и песни.
Но как известно шкура у вора блестит не только на солнце.
Ломало так, что учась в лицее, я подружился с одним довольно совестливым на пачку евреем.
Яшей.
В гости к Яше я ходил, когда не было его родителей.
Папа Яшин коллекционировал монеты.
Дальше объяснять и не надо?
Через несколько моих гостеваний, Яша не пришел-таки никак целую неделю.
Не мог.
Папка Яшин за золотые монетки 17.. года всунул Якову борозд.
Яша спал на животе и плакал.
Папа Яшин плакал в деканате.
В деканате плакали все.
Подозревали всех, кроме меня.
Я лично расследовал это дело!
Меня даже разрешили пускать в гости.
Только меня.
И я не упустил свой шанс.
Я не спер ничего у своего нового и надежного друга Яши и тем самым заслужил новую ветвь доверия.
Я поднялся на другой уровень! Я стал другом Яши!
Мы занялись учебой: математика, физика, химия - три аза, с которых я сдал все олимпиады, во все ВУЗы города.
Я, наверное, должен был стать врачом и воровать органы у милых граждан, но Господь оградил меня от мединститута.
Я влез в строительную академию.
Когда общество бедных и наивных сельчан и горе-городских приголубов встретило меня - мне стукнуло шестнадцать.
Институтские годы я провел на мази.
Лощеные притирки, гордые, мажорные элементы и просто всякая фуфлятина типа заносчивых жирномордов - была на моей стороне.
Я пробивал им всё что можно.
Через того - этого, туда - сюда, брал с Костиков и Олегов, Мишек и Дашек со смежных потоков по «целой» за зачет.
А платил одну «целую» за всех разом, и кутил до утра по полному торсу!
Я был поганец! В сущности, вор!
В карты. В подвале нашего строймаза. Где-то в лаборантских сетях. У нас был "ибн-стол".
Там мы кропали по бузе.
Маленькие партии большой компании.
Давил всех!
За это многие на меня тыкали пальцем и явно не дружили.
Налохаченные мной в три дуги под ноль их карманы пустовали и гуляли на сквозняк.
Мне надо было жить или как?
А куртки кожаные?
А замазки?
А папироски, девочки?
А девчоночки?
Вот я и жил! Мать и отец, а сын кормит всю семью!
Что ж бывает и такое, грех этим гордиться, пусть всегда у каждого будет кусок хлеба, и пусть он не будет помышлять о крупице изложенного.
Я окончил институт смело и умело.
И решил завязать с бурками местными, с этой пацанвой, с этой блататой, и всякой приплодной наркоманской шебутней, ласково подметающей мои шаги и жаждущей внимания.
Я занимался спортом, кстати.
Не пил и не курил, людей бил редко, дурь не ценил, и решил-таки с прошлой манерой немного приостыть.
Это было циклом всего зрения.
Познакомился с одним делягой. И на его капустные, проездные - безопасные катнул в Европу шарфиком.
Там он оборзел вконец.
Возомнил, что его сотки спрятанные в трусах надежнее отношений.
И мы решили разойтись по норам.
Через пару месяцев блуканий по Польшам, Германиям, Австриям, еще там где-то куда-то, осел в жгучей Италии.
Мама-мия порка-мадонна, меня засняла на щелк!
Она вышла из поднебесного ряда и смекнула:
"Этот подчистит этих слончан макаронных наконец-то".
И дала добро!
Я и не навязывался никому.
Сначала ломил водку с граппой и сдавал на выходные замученным бездельем хохломордам и тупонатам-молдованам.
"Прости народ, я всё узрел".
Потом выносил мелочные шпаги, серебряные чайнички, всякую такую ковку.
Шмотье тырил редко.
И то артистом по бездомному катиле немного ехалось а так.
Жили кагалом на парасалях.
Всем маршем пили и ели.
Полосовали хреном стены.
Банда, в которую я попал, называлась Святая.
Я назвал!
Времена прудом запружены, а дядьки, с которыми я финтил, имели по родной сторонке, если не вышак, то вечной плашке "розыск" удосуживались.
Там и менты куравлевские и трешки поклевные метались.
Трешки разводили ухабных маракешов на кошель и хаты их дуделись мимо прочим.
Похвастаться нечем было.
И я откатился.
Гулял по ночному городу. Искал приключений.
Иногда в самый жар заходил на стадион Милано посмотреть футбол вместе с фанатами, и выходил, конечно, с полным рюкзаком телефонов.
Я не привираю ни на край. Полный рюкзак дерьма!
Бывало так, что трансвеститов рубили вокзальных и сажали в ящик, отнимая белый шмак ни за как.
Били чечетку по карману приезжего деляги из Парижу и увиливали в ноги на раз так.
Потом стали больших перемен задачки решать.
Вагоны с сигаретами - операции под малепами.
Банкоматы с фотолапой.
Денег скатывалось нормально. Видя, что фуфлы и главари подсели на крэк, дал драпу вместе с одним тёмкой в южную часть достопочтимой Италии.
Всю кодлу, которая осталась, кстати, в Миланах швориться за гамном, покидали на срока и отставили в сторону.
Мы стали полосовать фуры.
Добрые и милые фуры. Это был золотой год.
Я купил машину, снял нормальную конуру, завел прикольную румынку и стал жрать макароны, как умный баклан.
Ожирел духом.
Осел, другим словом.
Друзья рассосались.
Надо было кнокать чегой-то, и я тыранулся в Сан-Рэмо!
Чайки, море, пляжи.
Первое время подметал с пляжа сумочки, очёчки, шелуху до кочки.
Попозжа устроился надсменом на стройку и стал теперь погонять сифозных латиносов.
Топырился на их дискотеках. Там ломал целки карманов английским королям.
Научился драться ладошками и влюбляться в их женщин.
И всё-таки не стоял на одном месте.
"Сан-Ремо, казино, матерь Божья, ё моё".
Я был там, франт воплоти!
Мой костюм стоил больше чем моя жизнь, тогда как ночевал я, где придется.
В основном у моря с бутылкой самого лучшего виски, сыром, какого доселе не едал и куском отличного вяленого мяса.
Я был, наверное, одиночкой, волком.
Когда мне есть что рассказать - я говорю, и мне никто не верит!
Потому что я никому не верю! Потому что я в крови - вор!
Всю жизнь мою мне портят душу сладким.
Это трудно признать, также как и то, что я - еврей.
"Черт подери, как я люблю жизнь свободную от души и тела, просторов и веселья. Мирную размеренную жизнь".
В итоге, на думках, я рвал автоматы Монте-Карло, и нередкая рабочая масть со всего замученного квартала хавала ресторанную дрянь и запивала всё это кофем прям с утра.
Я угощал.
А местные гладили меня по головке и говорили: «хороший русский».
Море только штормило и небо приседало надо мной, когда я брал курс на Португалию.
Скорешовавлся с алкашней.
И рванул на угнанной ими тачке по просторам перебегов.
Португалия!
Я до тебя не доехал.
Чуя, что котлы слетают и ремни ослабли, не стал мешать хмырям вести свою угрюмую жизнь.
Я нырнул в поезд и помчался в Швейцарию.
Моей визы, которой не было - не нужно было, а сортир, в котором я пересек границу стоя под его потолком в позе паука, над полисменами - так и остался сортиром.
Я вышел бравым официантом.
Меня взяли, потому что, у меня было за что брать.
Я буду краток.
Там я вел себя не менее чисто и продержался на булавках и подачках месяца три.
Меня выслали в пинаты Монако позже.
Там я прокантовался добрых семь месяцев.
Я был никто.
Никто - это когда ты без бабок! Никто - это когда ты без имени! Рода! Языка! И еще и жид!
И я завязал быть вором. Я решил быть жидом.
Завязал выбивать у туристов портманешки.
Завязал нырять в море супермеркато за одеколонами и дорогим пойлом.
Завязал баранить желтые склады одежды.
Завязал быть таким.
Я давно этого хотел. Интерпол уже тянул свои длинные руки, как громко это не бубнит, но сдернул я на Родину.
Служить в стройбат!
"Служба вора переменит, служба вора перебьёт".
Мама дорогая - другая рама. Ходи сюда - буду ломать тихо рёбра.
Я один там был русский еврей! Остальная шашня вся сплошь от пальцев до мурла - черномазая мудня.
Деды плакали от счастья, что узнали про меня.
Армия положила конец всем упорствам и шатаниям.
Мы выносили по цепочке доски, цемент, арматуру.
Через забор, прямо на версты.
У Кешы был гаражик - там хезалась большая доля крапа.
Мне стало действительно претить это босотная шалотьба, быстро зажравшихся бивней и тупорылого быдланья.
И я набил полковнику харю теплым огарком из-под шашлыка.
Меня тыланули на застир об ФСБ-шную муть.
Строить банк бригадой на прифане.
Жучары все нерусские, туповатые, как костыли. И рвущиеся в бой, при каждой сопельке и нюне.
Я никого не тормозил.
Никого не барагозил.
За забор мы выталкивали всё, что оставалось не за действом. На лапу ФСБ-шным юнкерам, их кротам на общую фифу мы отпускали также честно.
Я отпускал им честно. Я морочился без порядка. Женился даже.
Но дело своей жизни не бросил. И армия всплакнула капитанами-майорами.
С голыми жопами наперевес от каш и водок.
После армии, я купил себе хату недалеко от центра - в царском доме, будь он неладен со своей трухлей. И луг за городом.
Посадил там клубнику и уже собирался сыграть спич, как подвернулось дельце.
Мой старый отморозок, который все эти годы долбил голыми руками бетонные стены, уломал меня пойти по контракту.
Стрелять я умел.
Еще в пятом классе, я ходил в тир, где научился стрелять.
Стрелял довольно кучно.
Я даже выигрывал значки и вымпел, которые помню даже не забрал из тира почему-то.
Там же я навернул первый вариант с номером пистолета.
И вынес его через проходную. Не мешаясь никому. Теперь у меня была мелкашка и три патрона!
Походив еще в тир несколько недель агнцом Божьим, я даже и думать забыл, что смог такое провернуть!
И всё расспрашивал: "Кто же это мог сделать?".
Это самое крутое в двенадцать лет!
Мой арсенал к пятнадцати замазался еще и на двух пустых рожках, подаренных Витьком.
Старом ружье, выкопанном из под досок на какой-то дачке.
И моей любимой ТТ-шке, которую я снял с вишневой девятки, прям с бардачка.
Я был козырь тогда...
И об этом никто не знал!
Но воевать я пошел. Мне казалось, я должен стать мужчиной, а не крадуном котят и блошек.
Я стал воровать жизни.
Если раньше, когда я крал, у меня это вызывало взрыв эмоций, положительных эмоций, то сейчас я ревел.
Я захлебывался в слезах и крал.
Жизни крал.
Убивал и втягивал в себя их черные-никчемные души.
Оправдывая себя, что это подлянка и грязь. Вечная грязь.
Но переворот в моей карьере случился быстрее обычного.
Я впервые почувствовал, когда крадут у тебя.
Друзей..
Я спал, обнимая их, как детей, я не плакал, как ребенок, я задыхался как женщина, потерявшая своё дитя, потому что ближе у меня никого не было и наверное не будет.
Я обнимал, разговаривая с ними.
Я оправдывался, что это пройдет.
Позже меня отправили в госпиталь поближе к дому.
И я остался пуст.
Пустой, как барабан.
Один.
Меня надо было срочно менять на другого меня.
Чтобы тот я переродился и окреп.
Так и произошло.
Того меня уже не было.
Был другой я.