Алекс Дурман Лаевские хроники

   

ЛАЕВСКИЕ ХРОНИКИ
ИЛИ
(НЕКОТОРЫЕ ФАКТЫ ИЗ ЖИЗНИ ВЕТЕРАНОВ ПСИХИЧЕСКИХ ВОЙН)


 
«…так горько было это питьё, что душа моя не могла вынести его, содрогнулась и выскочила из тела, отторгнувшись от него насильно…»
                Св. И. Брянчанинов
Из книги «Слово о смерти»


          Я вновь подъезжал к Лаевску, городу, где  проводил недели, иногда месяцы, а бывало, что и годы. Как зачастую многие люди не знают в честь чего или кого названа улица, на которой они живут, так и жители Лаевска в подавляющем большинстве не знали, кто такой  Лаевский. На этот счёт есть несколько мнений. У одного нашего знакомого кларнетиста по имени Жерар (родители очень любили французское кино) на вопрос о каком бы то ни было имени, связанным с названием, всегда был готовый ответ, особенно после стакана. Обычно он начинал так: «Соратник Ленина… пламенный революционер,- далее следовали подробности псевдобиографии, а кончалось всё это неизменно одинаково,-…и был он зверски замучен белогвардейскими наймитами и контрреволюционерам». После сего изложения многие посмеивались над Жераром , а некоторые принимали всё  за чистую монету, потому как, лет двадцать назад, ещё до падения Советского режима, больше половины улиц, и в самом деле, были названы в честь пламенных революционеров.
       Лично я, для себя, выдумал другую версию. Мне бы хотелось, чтобы город был назван в честь одного из персонажей Чеховской «Дуэли» Лаевского- циника ,алкоголика и лентяя. Естественно, в честь такого человека не то что город или улицу, а, пожалуй, и собаку не назовут. Просто, мне казалось, что таковыми чертами наделена большая часть моих знакомых из этого города. А, поскольку, их было  достаточно много, и они были из разных слоёв общества, я позволил себе сделать такой вывод, хотя, конечно, мнение моё достаточно пристрастно. Вообще, города следовало бы называть не именами выдающихся личностей, а, допустим, именами персонажей из различных произведений. Это было бы гораздо достоверней и отражало бы  подлинную суть. Скажем, город Плюшкин или Ноздрёв, или там Смердяков, Башмачников - вот где была бы полная картина происходящего. А то как-то странно, город называют Королёв, Чехов, Жуковский, а там, к примеру, самый высокий процент самоубийств или грабежей, где ж тут правда. Вы только не подумайте, что я какой-то обличитель социальных язв, просто я тоже из породы «лаевских», поэтому и говорю об этом без излишнего пафоса.
        По прибытии в Лаевск я направился к остановке автобуса, где помимо моего 5-ого номера были ещё 3 и 15. По закону подлости, единственному закону, который в нашей стране работает безотказно, 5-ого пришлось ждать порядка часа, при этом другие два номера подъезжали с периодичностью в пять минут, и так было регулярно, в течение уже многих лет. Как назло подъехал « бухенвальд», так его окрестил народ за то, что окна в нём были «сплошными», без единой форточки, а люки на потолке почему-то запаяны. При температуре плюс 30 и, наверное, 150-процентной заполняемости ощущения были незабываемыми, и в печатных словах, как вы понимаете, непередаваемые. В таком состоянии предстояло пробыть порядка получаса
.    Направлялся я в до боли знакомый, но так и не ставший мне родным, моторостроительный район, который был назван так по причине наличия в нём моторостроительного завода, о чём наглядно свидетельствовал гигантских размеров мотор, возвышавшийся на постаменте, расположенном на границе префектуры. Мотор этот регулярно, раз в три года, снимали краном, мыли, чистили и перекрашивали. Завод при этом, как и вся промышленность после крушения режима, находился в состоянии разрухи. Через многочисленные дыры в заборе было вынесено всё, что можно было вынести, и когда-то промышленный гигант напоминал теперь призрак: заброшенные корпуса зияли пустыми глазницами оконных рам с выбитыми стёклами, тут и там ржавые застывшие агрегаты и башенные краны напоминали окаменелые скелеты доисторических чудовищ. В декорации эти можно было запросто пригласить Голливуд и снимать триллеры и ужасы, там  какие-нибудь наступления киборгов или восстание машин. При этом, как ни странно, там ещё работали люди, преимущественно пожилого возраста, потому как деваться им было некуда, они ходили  по этим руинам, подобно уцелевшим после катастрофы, то и дело устраивали забастовки и голодовки, пытаясь получить зарплату за последние два года. Таким нелёгким и безрадостным было существование жителей моторостроительного района, да и Лаевска в целом.   
        Тем не менее, я регулярно ездил в этот город, где проживало большинство моих знакомых, приятелей и родственников. И события, описываемые мною в дальнейшем, не имеют чёткой хронологии и последовательности, а приводятся в повествовании по мере воспоминания.
                ЗЮЗИК

       Не помню, кто и когда впервые назвал его Зюзиком, но погоняло прилепилось к нему навсегда. Этимологию этого слова проследить нелегко, но я подозреваю, что он вечно  был в «зюзю». О нём ходили слухи, будто он ни дня не провёл трезвым: то он под травой, то под колёсами, то надышался чем-то. Пил он так же и спиртные напитки, но в силу постоянного безденежья, как правило, на халяву, благо, в спонсорах недостатка не было, его поили молодые тусовщики, именуемые в народе «пионерами». Достаточно было им сказать, что это тот самый Зюзик, тут же выстраивалась очередь из желающих поглазеть на это диво-дивное, потому как, если верить слухам, непонятно как он вообще ещё ходит. Правда, дутый авторитет держался недолго, и  стоило «пионерам» узнать подлинную сущность Зюзика, его начинали избегать. А человеком он был не то что бы подлым, а,скорее, беспринципным, легко брал чужие вещи, спрашивая, а иногда и не спрашивая хозяев, и никогда их не возвращал.
             Был, к примеру такой случай. Однажды ехали мы вместе с Зюзиком в автобусе, по дороге планируя, где бы нам сегодня весело провести время. И тут Зюзик вдруг увидел в конце салона знакомых «пионеров». Они помахали ему рукой, и он радостно ринулся им на встречу, явно почуяв лёгкую и скорую добычу. Предчувствие его не обмануло, и вскоре он вернулся к нам с трофеем. В руках у него была кассета с записью группы «Барбаросса», альбом назывался «Гитлер», судя по всему, команда эта была какого-то радикального неофашистского направления. Но Зюзика привлекло не это, идеологии он был чужд, хотя, как и все тусовщики, проявлял живой интерес к различного рода символике. Ну вы понимаете о чём я, это когда носят майки с различными пентограммами и свастиками, не напрягаясь и не задумываясь, какой реально смысл заложен во всей это атрибутике. Так вот, о чём бишь это я? Зюзик внёс, как мы тогда говорили,  предложение, подкупающее своей новизной, а именно, пропить добычу.
           - Ты чё оф-ф-игел…Вон же хозяева,- кивнул я в конец салона.
           - А, фигня, - распалялся Зюзик,-щас свалим…
 И не успели мы опомниться, как на ближайшей остановке он рванул, в открывшуюся дверь, не оставляя нам другого выхода, как ломануться за ним. «Пионеры», похоже, сообразили, в чём дело, но было уже поздно, двери с грохотом закрылись перед их носами. 
          -Ну, нищтяк я их на…ал?- без всяких угрызений совести, радовался Зюзик. Ща мы впарим кассету где-нибудь в ларьке, а бабки пропьём…Ты, прикинь, это же экзотика «Гитлер», где они ещё найдут такой раритет?
       -Ну, попробуй, - неуверенно протянул мой друг Демьян,- но чё-то я сомневаюсь,что тут так много поклонников Гитлера, всё-таки мы страна, победившая фашизм, и наш Лаевск в том числе, даже несмотря на то, что здесь до войны обучались гитлеровские «ассы» воздушного пилотажа.
     В первой же палатке с шоколадками, чипсами и пивом заспанный продавец, протирая глаза и скептически рассматривая «раритет», спросил:
         -А нет у вас там Шипутинского или блатняка какого-нибудь?
 Мы отрицательно покачали головами…   
         -Не, фашисты меня не интересуют, - резюмировал сонный продавец, возвращая нам кассету.
В других палатках номер повторялся, везде нас спрашивали то «Ноги вверх», то какую-то Катю Леденец, то Машу Зауральскую, и ещё с десяток имён, которых мы даже в страшном сне не слышали. Очевидно, нас принимали за дистрибьюторов или лохотронщиков, впаривающих людям доверчивым и простым товар лежалый и бракованный. Хотя, если вдуматься, довольно странные дистрибьюторы, настойчиво предлагающие вместо чайников там и утюгов неофашистскую пропаганду. Скорее, мы походили на идеологических диверсантов  в стране победившего здравомыслия. Закалённые напёрсточниками, кидалами и создателями многочисленных финансовых пирамид, простые обыватели никак не велись на экзотику неофашизма. Наши же стремления были гораздо более прозаичными, хотелось всего лишь в этот холодный, осенний день согреть немного свои бренные тела хорошо всем известной 40-ка градусной жидкостью, что бы потом, вследствие кислородного голодания мозга, нести всякую чушь об уважении и взаимопонимании.
             Мы продолжали наш путь уже вдоль трамвайных путей, как герои американских «роуд-муви». Зюзик шёл впереди, опустив голову, и в его, пропитанном химией, мозгу рождался очередной план. Хочу сказать, внешность у него была весьма колоритна. Видом своим он напоминал нечто среднее между Гитлером и Шариковым: из-под рэперского капюшона торчала непослушная чёлка, спадавшая на мутные глаза, с сеточкой лиловых  трещинок на белках  довольно неопределённого цвета. Был он краснокож, как индеец. Одевал всегда поверх балахона по несколько свитеров и курток. Дополняли всё это латаные штаны и заношенные облупленные «гриндера». Ходил он так почти круглый год, и этому никто  не удивлялся, потому что другим его никогда не видели. Однажды в Лаевск приехал какой-то западный джазовый гитарист. Судя по всему, малоизвестный потому как знаменитости не шибко жаловали этот Богом забытый уголок.  Вся тусовка, не сговариваясь, явилась на концерт в пиджаках и при галстуках. Зрелище, скажу вам, было фантастическим, каждый походил на агента Смита из «Матрицы», и только Зюзик оставался живым со своей неизменной чёлкой и поношенными «гриндерами», напоминая всем о реальном мире.
          Да… Так вот, идём мы по трамвайным путям, а наш герой, эта таблица Менделеева о двух ногах, не выдаёт никакой новой идеи. Первым не выдержал Демьян:
          -Зюзик, ты уже припарил! Если мы в ближайшие пол часа не нажрёмся, я иду к отцу в гараж. Я уже давно обещал ему помочь, он и так меня там уже материт…
          - Стойте, стойте, стойте,- затараторил вдруг Зюзик,- я же вспомнил, у меня же сегодня пособие, у меня будут бабки максимум через час.
           Никто не помнил, чтобы Зюзик когда-нибудь где-нибудь учился или работал…Хотя нет, работать он работал однажды, на ликёро- водочном, пока не был вынужден оттуда уйти по причине того, что некие незнакомые  доселе существа стали к нему наведываться регулярно. По латыни это называется «Delirium», в народе «белая горячка», в тусовке просто «белочка». Некоторые впечатлительные особы называли сие явление Элеонорой Белянщиковой, (была такая ведущая, в прошлом, на «ящике», вела программу о здоровье), тем самым, идеализируя и персонифицируя навязанные извне жутковатые образы.
         А тут Зюзик и пособие… Мы, конечно, не очень вдохновились этой его новой идеей, но сидящее глубоко в подсознании желание халявы, взяло верх и мы согласились подождать Зюзика у памятника вождю революции напротив главного городского собора. Ждать пришлось, по меньшей мере, более часа, и потому мы  невольно вспоминали  нашу богатую  табуированную лексику, сочиняя по ходу и сугубо свои перлы. Наконец, вдали появилась согбенная фигура Зюзика, с торчащим, поверх головы, конусом балахона. «Как у Ку-клукс-клановца»,- промелькнуло у меня в голове. Где-то он подцепил ещё двух «кексов», судя по виду, закоренелых «торчков». Подошедшего Зюзика ожидали двое с лицами, выражавшими одновременно праведный гнев и желание крови, эдакая смесь Ганнибала Лектера и Клинта Иствуда в экстазе. Он же, без зазрения совести, смотрел на нас с видом Гитлера, готового к самоубийству, и что-то там лепетал про закрытый центр занятости, из-за короткого рабочего дня, ну и, как следствие, невозможности получения пособия. Надо было слышать, какими непарламентскими выражениями разразился Демьян. В них бедный Зюзик представал то лошадиным половым органом, то лицом не традиционной ориентации, то чем-то неопределённым вовсе, но, судя по описанию, очень страшным. Я поддержал обличительную речь друга, так как был раздосадован не меньше. Но Демьяна, конечно, уже было не удержать, повернувшись на 180 градусов и, на прощанье ещё раз запустив крепким словцом, он направился в гараж, к давно ждущему его отцу. Какое-то время мы стояли молча. Торчки предложили «забадяжить дурь»,- «если есть прайс, конечно…», и мы снова побрели, не солоно хлебавши, вдоль трамвайных путей, которыми, как паутиной , был опутан весь Лаевск. Вскоре наши спутники, повстречав «своих», после короткого разговора  быстренько с нами распрощались .
            - Нашли спонсоров,- мрачно констатировал им вслед Зюзик. Мы же двинулись дальше.
          Я носил в то время пальто с чужого плеча, где были вечно порваны карманы и, то и дело что-либо заваливалось за подкладку. Вот и в этот раз, во время ходьбы почувствовал,  что-то стукало мне по коленке. Запустив руку глубоко в прореху,  я извлёк на свет кварцевые, в жёлтом, под «позолоту» корпусе, уже давно не работающие часы.  Зюзик оживился:
             - О! Давай  пропьём!
             -Так они же не ходят,- я бессмысленно приложил их к уху.- Хотя, постой, если по ним долбануть, минут 15 хода обеспечено, проверял.
            -Так больше и не надо, чтоб впарить. Их чурки покупают за жёлтый корпус, там какой-то, говорят, микрон золота.
   И действительно, чурки стояли всегда у ювелирных магазинов и радиорынка и безостановочно спрашивали: «Жёлты прадаёшь?»   
        Оказалось, что трамвайными путями мы добрели до района, где жил Демьян. Время уже было позднее, и, естественно, ювелирные магазины и радиорынок не работали. На наше счастье одна из палаток светилась и в ней явно находился южанин, которого не трудно было определить по тёмной щетине, тренировочному костюму и «аэродрому» на голове.
           -Во, пошли впарим!- обрадовался Зюзик
           -Погоди, дай я их долбану…об колено.
      Подойдя, мы просунули часы в окошко.
            -Братан, поменяй на пузырь,- вырвалось у нас чуть ли не в один голос.
            -Жёлты?- подозрительно разглядывал кавказец.
            -Да жёлтый, жёлтый,- нетерпеливо вырвалось у меня,- смотри, они ещё и ходят!
            -Ладно бэру, какой пузыр?
    Я указал на бутылку 40-градусной грузинской бурды, цвета ослиной мочи, которую в ту пору все в городе называли «чачей».
            -Ну всё, валим отсюда,- поторопил я, заполучив заветную баклажку и засовывая её во внутренний карман.-
            -А то они… «котлы» скоро станут…
     Направляясь к переходу мы планировали, где бы выпить столь долгожданный эликсир. Неподалёку, на 10-ом районе жила Грэта Ганеева. Родители назвали её так в честь Грэты Гарбо. Всё-таки поразительно, до чего же восторженными и романтичными были наши пращуры. Они то и дело называли своих детей в честь кинозвёзд, революционных свершений и героев эпохи. Вот кому сейчас придёт в голову у нас назвать дитя в честь голливудской звезды? Не встречал я что-то ни Брюсов, ни Сильвестров, ни Арнольдов, ни Камерон или Деми, на худой конец. А все вернулись к прозаическим Машам, Колям, Серёжам. Зато в этих именах есть свой плюс - никто не будет тебе по сто раз на дню говорить: «Надо же, какое интересное имя !» , а то и того хуже- ржать, тебе в лицо по лошадиному. А вот тем коммунистическим зомби было всё «пофиг», они уже жили во временах Ефремовской «Туманности Андромеды», где давали какие угодно имена и все говорили на одном языке. Ну, это так, лирическое отступление.
Грэта Ганеева не была тусовщицей, но была, как говорят, сочувствующей. Она училась в музучилище неимоверно долго, никто и не помнил сколько; то она брала академ, то не посещала занятия. Один раз она и ещё два друга, заявились на экзамен, обширявшись калипсола, А учились они на духовом. И вот, вообразите себе картину, начинают они сдавать экзамен, а эти все трубы, флейты и тромбоны мнутся у них в руках, как пластилин, и гнутся, как резиновые, при этом. Можно представить, что они там наиграли. Ну, естественно, им ни фига не зачли. Родители Грэты не помню где работали, кажется, геологи, их по месяцу, а то и по несколько, не было дома. Бабушка же её львиную долю времени проводила на даче, куда Грэту было не заманить и пряником, она вечно находила отмазки, а человеку, который столько учится, это было не трудно .В силу того, что 3-х комнатная хата часто пустовала, у Грэты без конца тусовались люди, причём, абсолютно разные. Вот и мы двинули туда, потому как её  дом был ближайшим.
               -Слушай, у нас один пузырь, а там придётся делиться,- забеспокоился Зюзик
               -Не ссы в компот, у Грэтки всегда есть заначка, бабка прячет, да и среди «пассажиров» могут быть спонсоры, ещё и нам накатят…
          В итоге так и вышло. Когда мы вошли, было шумно, дымно и весело. Среди тусовки я встретил Гендальфа, который был у меня в то время вторым по значению другом после Демьяна. Гендальфа звали Олегом, и он сам был не в курсе, когда и при каких обстоятельствах к нему прилепилось это погоняло. Ничего общего, кроме высокого роста у него с Гендальфом не было. Да и Толкиен с его колоритным кельтским бестиарием ему был до лампочки. Интересовали Гендальфа только бабы и компьютеры. Пил он не больше и не меньше остальных, правда, как и все в тусовке пробовал «дурь» разной степени воздействия, но так и не подсел ни на один из видов.
       Увидев меня с Зюзиком, он спросил:
               -Ты чё Эсп?- обратился он ко мне
               -Обалдел с Зюзиком тусоваться?
               -Да не тусуюсь я с ним,- ухмыльнулся я,- этот говнюк нас с Демьяном напоить обещал.
               -Ну чё, напоил?
               -Ага, держи карман, ещё и мне  брать пришлось. Демьян так вообще напрягся.
               -Ну вы лохи!- всё недоумевал Гендальф,- Зюзику же вообще верить нельзя.
               -Ты же знаешь…ну… подсознательное желание халявы иногда побеждает здравый смысл,- резонно заметил я.
     Только мы разлили по стаканам, как из коридора раздался вопль:
               -Всё равно ла-а-а-жа-а-а!
     Мы выскочили взглянуть, что произошло. Зюзик сидел, обхватив лицо руками. И без того красная его физиономия стала, как свекла, из глаз в три ручья лились слёзы.
               -Чё у вас тут?- спросил Гендальф.
               -Мы тут разговаривали,- изрекла тусовщица Зинка,- и я сказала, что купила баллончик газовый, а он говорит: « Покажи». Я показала, а он говорит: «Говно», я мол торговал баллончиками- эта устаревшая модель, хреново работает. Я ему говорю: «Нормально работает», а он заладил хреново, да хреново: «Вот,- говорит,- можешь на мне проверить, мне будет пофиг…» Я говорю: «Не буду», а он пристал: «Проверь, да проверь». Задолбал уже, ну я и брызнула. Так ведь просил…
      Зинка была дочерью высокопоставленного военного. Родня считала её тем самым уродом, без которого, как гласит пословица, не обходится ни одна семья.
                -Всё равно лажа,- успокаивался  Зюзик, размазывая слёзы на своём лице.
                -Идиот, -изрёк Гендальф.
                -Отморозок,- подтвердил я, и мы вернулись на кухню, где нас дожидалась разлитая по стаканам «чача».
       Дальше всё было, как в тумане; мы пили, люди приходили и уходили. Вскоре подтянулся Демьян, отработав у отца в гараже. Зюзик же куда-то позвонил и сообщил, что его ждут, в одном месте, с «радиком».Мы попрощались, и Зюзик, в изрядном подпитии, отправился догоняться «колёсами».
       На следующий день, вспомнив, что Зюзик взял у меня накануне кассету с записью группы «Тенденции к самоубийству», я, с изрядного похмела, давил на кнопку звонка квартиры, где он  обитал. Никто не отзывался. На мои попытки выяснить у соседей, бывает ли дома сей субъект, из-за закрытой двери мне предложили грубый сэкс со всеми моими родственниками и знакомыми включительно. Ни фига не добившись, я пошёл похмеляться к Демьяну, у которого можно было разжиться самогоном. Несколько позже, от самого же Зюзика, я узнал, что он таки был тогда дома, но лежал, как он выразился, «под радиком и под плеером» и, естественно, был не в состоянии что-либо соображать.
          По прошествии некоторого времени, после долгой разлуки, я вновь сидел у Демьяна. Мы пили самогон и вспоминали былое.
                -А как там Зюзик?- спросил я
                -А ты чё, не слыхал, он же «ласты склеил»,- равнодушно ответил Демьян, опрокидывая внутрь стопарь.
                -Блин, он же, гад, мне так и не вернул кассету,- цинично констатировал я и захрустел малосольным огурцом.         
 
 
ГНУС
(или как алкоголизм стал правдой жизни)

В очередные посиделки у Демьяна, когда мы, будучи, как говорится, ни в одном глазу, слушали наши любимые группы «Мистер Большой» и «Безобразник Джо», в дверь позвонили.
На пороге стоял  Гнус из породы «пионеров- переростков», это такие тусовщики, которым уже под двадцать, но «косят» они под 14- летних, а иногда и выглядят так.
      Гнус таким и был: выглядел он моложе своих лет, но сверстников глубоко презирал, а потому чаще обитал среди старичков, которые, в свою очередь, презирали его, но терпели, по причине вполне банальной, Гнус- «мажор» и всегда был при  бабках. Вот и на этот раз никто не был удивлён, когда Гнус с пафосом Егора Прокудина, известного персонажа великого Василия Макарыча заявил, что «бабки жгут ему ляжку, и надо устроить маленький «бардельеро». Естественно, он, как и все пионеры, толком не знал советских фильмов, потому как увлекался только ужасами и компьютерными ходилками, но фишку эту услышал от старичков, она ему дико понравилась, отчего вставлял он её по делу и без дела.
       Похож был Гнус одновременно на Незнайку и Кевина Макалистера из американского кинофильма «Один дома»: хитрый прищур Кевина и такой же чуб как у Незнайки, с  той только разницей, что торчал он у него не из-под шляпы, а в отверстие бейсболки, вечно одетой задом наперёд. За спиной его был рюкзак типа «всё своё ношу с собой». Новые джинсы аккуратно и с умыслом  порванные на коленке.   И всё те же неизменные «гриндерсы». Но ни как у Зюзика - тёртые, облупленные «гриндера», а именно такие новенькие начищенные «гриндерсы», как будто с них только что ценник сорвали. В, принципе, Гнуса вполне можно было бы ставить в витрину «Детского мира», тем паче, что лицо у него было бледное, как у манекена, правда, по причине другой,по причине ранней наркомании.        Погода, как говорится, шептала, и мы, захватив огромный баул, отправились за бутылочным пивом. Затарившись под завязку,  приняли решение  осесть у Демьяна, а, по мере уменьшения запаса, отправились на дальнейшие поиски приключений, чем занимались тогда почти ежедневно, считая, что день прошёл напрасно, если не было бухла и тусовки.
        Этот день близился к концу, когда мы, изрядно облегчив сумку, вышли от Демьяна. Гнус что-то гнал, как всегда, он редко, когда умолкал больше чем на минуту. Возможно, свою кликуху он и получил, потому, как надоедлив был, подобно хорошо всем известному насекомому. Похоже, он думал, что нам, слушавшим музыку ещё, когда он горшок осваивал, по какой-то причине, интересны его суждения на тему развития и упадка современного рока:
            - Не, ну я, конечно, уважаю панк больше всего остального, но я и арт-рок люблю. Я бы не стал, как этот, как его…Джонни Роттен одевать майку с надписью «Я ненавижу «Пинк Флойд»…»
            - Да, Джонни Роттен не переживёт этого,-ухмыльнулся я себе под нос.
             -Чё, ты говоришь,- приостановился Гнус.
             - Ни чё, проехали.
             - Так… о чём это я?- Гнус попытался было вернуться к своим «баранам»,- блин, ну вот ты меня сбил…
              - Гнус, заткнул бы ты фонтан, минут на пять,-
не выдержал Демьян
              - Я чё, я ни чё,- зачастил, оправдываясь, наш Кевин- Незнайка.
    Допив очередную бутылку, он с размаху швырнул её в высокий бетонный забор, та с грохотом разлетелась
            - На фига разбил?- мы переглянулись.- Лучше бы колдырям оставил, людей плющит с бодуна, каждая копейка на счету.
        Надо заметить, что у Гнуса, несмотря на его возраст, всё-таки «детство в жопе играло», даже в процессе потребления пива, его интересовало не количество, как нас, а сам факт того, что он пьёт пиво. Как школьник, выпивший на каникулах, хвастается потом перед одноклассниками, «что он выжрал за лето немеряно», так и Гнус будет потом в своей тусовке  рассказывать, как он квасил наравне с нами.
        Когда мы оказались в районе кинотеатра «Протон», нашего «пионера» осенила очередная безумная идея:
             - Блин, мужики, тут недалеко есть склады, там один мой дружбан работал, там можно пойлом разжиться.
             - Ты чё, спи…ть предлагаешь?- равнодушно  поинтересовался  Демьян.
 Гнус утвердительно кивнул.
              - О…ел, что ли? - в один голос спросили мы
               -Мужики, да я знаю подходы,- обнадёживал Гнус.
               - Только без меня, я уже попадался в этом районе, еле отмазался .
 Демьян почесал репу:
               - Ну, в принципе можно, так глаз кинуть, чё там.
               - Ладно, погляжу со стороны, как вас свинтят,-ухмыльнулся  я.
          Кстати, о Демьяне, он был как бы Гнусом наоборот, то есть, если Гнус тусовался со стариками, что бы самоутвердиться, Демьяна по этой же причине можно было часто видеть с пионерами. Был он высок и худ. На голове длинные белые волосы, глаза на выкате,  массивный шнобель довершал портрет. Никто достоверно не знал, но, по слухам,  он был потомком одного из тех самых гитлеровских воздушных ассов, которые до войны проходили стажировку в Лаевске. Возможно, отсюда его природная блондинистость и любовь к соборному органу, который он время от времени заходил послушать  в местный костёл. 
   Было любопытно наблюдать его среди малолетних тусовщиков - эдакий Гендальф среди хоббитов. Демьян, как ни странно, походил на этого волшебника больше, чем тот самый Гендальф, который Олег. В связи с этим и случай вспоминается любопытный
      Однажды, Демьян  пришёл к Молодёжному пруду, месту регулярного сбора «пионеров», с электрогитарой собственного изготовления. Надо заметить, был он эдаким «самоделкиным» и много чего умел; от пошива семейных трусов и производства керамической плитки до сбора мебели и приготовления гуся с яблоками. Но, при всём при этом, он был Водолеем и, конечно, сказочным лентяем. Побудить его к какой-либо деятельности могло только его собственное желание. Все же остальные факторы - от просьб родителей до увещеваний очередной пассии, не производили на него ровным счётом никакого воздействия. Как правило, он смотрел на объект мутным взглядом, поднимал вверх указательный палец и мудро изрекал:  «Работать надо без фанатизма».
        Так вот ту гитару он сделал, когда увидел нечто подобное в журнале  «Сверстник». На снимке гитару держал один известный блюзмен, и наш «самоделкин»  загорелся идеей  сделать такую же. В итоге он смастерил оную. Не знаю насчёт звука, но сходство было вполне убедительным. Когда же он с ней заявился на тусовку, дальнейший сюжет напомнил  сказочное повествование.
      Маленькие злобные тролли решили опоить доброго великана и похитить сокровище. За неимением посуды сорокоградусное зелье ему подносили в отрезанных донышках от бутылок из-под заморского сидра. Гномы трогали и рассматривали прекрасный инструмент, а, чтобы не вызвать подозрений у великана, сами то и дело прикладывались к дурманящему питью. Но мудрый исполин вскоре разгадал их коварный замысел и  подумал:  « Ну, ну, попробуйте перепить меня». И, правда, вскоре карлики один за другим стали клевать носом, а некоторые так просто, уютно расположившись за деревцами и холмиками, отдались в объятия морфея . Гигант же преспокойно взял свою дивную лютню, уложил её в красивый, отделанный кожей неродившегося дракона, футляр, и нетвёрдой походкой зашагал к своему замку, покинув капище этих злобных уродцев, этих мелких порождений ехидны и шакала .    
     Так вот, я остался наблюдать за этим «волшебником» и неугомонным Незнайкой. Место, на котором оказались Гнус с Демьяном, было какими-то пыльными задворками, заваленными ящиками и коробками. Задача была добраться до вентиляционного люка, за которым, по словам Гнуса, хранилось всякое пойло, в том числе и прибалтийский бальзам. С чего он это взял, не знаю, но уверен он был на 100%. Наконец, судя по довольным голосам, они достигли цели, но это было только пол дела. В люке, собственно, находился вентилятор, пролезть через который не представляло никакой возможности, несмотря на то, что он, похоже, давно не работал.
             -Эсп! Помоги нам тут…-услышал я сверху
            -Ладно, я гляну, но внутрь не полезу,- отозвался я, уже карабкаясь  по всяческим ящикам и выступам.
  Поднявшись наверх, я увидел, что эти два «медвежатника» что есть силы пытаются согнуть лопасти вентилятора, чтобы освободить место для лаза. Ничего не оставалось, как присоединиться к умельцам. Вскоре, вентилятор стал похож на морское существо,  подобие тех, что показывает в своих передачах известный бард и любитель дайвинга Алексей Комаревич. Гнус, самый молодой и худой из нас, попытался пролезть в образовавшееся отверстие. Но попытки его были тщетны, место  оказалось слишком мало. Демьян, не выдержав, стал молотить по злосчастному вентилятору какой-то железякой, результат оставался прежним, а над вечерним Лаевском разносился нешуточный грохот.
             -Да вы оп…..ли,- не на шутку струхнул я и поспешил ретироваться с крыши.
             - Щас менты набегут,- и, отойдя на безопасное расстояние, в ожидании застыл.
   Минут через пять появился Демьян:
             - Гнус мудак, там полный бесполезняк,- констатировал он, и мы стали ждать вдвоём. Через какое-то время появился и наш юный взломщик.
             - Не, ла-а-жа, на-а-да другой подход искать,-деловито изрёк он.
            -Можете искать тут хоть хера лысого, а я пошёл до хаты, пока трамваи ходят,- категорично заявил Демьян, попрощался и отвалил.
          - Ну, чё, отряд не заметил потери бойца,- подмигнул мне Гнус, протягивая последнюю бутылку пива.
        Какое-то время мы ещё походили вокруг склада, отыскивая лазы, но очень скоро, взяв в киоске по большой баклажке пива и устроившись на скамейке,  спокойно, как ни в чём не бывало, продолжили возлияние. Гнус что-то там молол без остановки, а мне дико хотелось спать, ведь к этому моменту мы уже несколько раз смотались за догонами,  всё допили, и к тому же была глубокая ночь.  Транспорт уже не ходил, и Гнус внёс предложение «бросить кости» в подъезде. Других вариантов не было, и мне ничего не оставалось, как согласиться. Войдя в подъезд какой-то ближайшей 9- этажки, мы поднялись на последний пролёт, по пути прихватывая придверные половички. Свалив трофеи на площадке, мы преспокойно улеглись поверх них на ночлег.
         Утренние ощущения словами описать трудно, разве что непечатными. Болело всё, что только могло болеть. Распрощавшись с Гнусом, я направился на первый трамвай, что шёл из депо.
         У меня  внутри  перекатывался какой-то комок боли, как будто сердце и печень слились в один орган, который при этом находился в желудке и, подобно адскому ребёнку Розмари, вот-вот грозил появиться на свет. Когда очутился я дома, то понял, что хочу есть, очень хочу, и в то же  время осознал, «я не могу проглотить ни куска». Это со мной тогда ещё было впервые, мне вспомнились старые алкоголики, которые рассказывали, как утром кусок в горло не лезет. Что уже? Я не на шутку разволновался. Ведь, когда ты молод, ты этого не понимаешь, можешь пить сколько угодно, с утра не болит голова и отменный аппетит. Похоже, пришёл час расплаты- алкоголизм стал правдой жизни. Но осознал я  это много позже.
          Уже к середине  дня я накручивал телефонный диск с намерением составить план на вечер и снова оттянуться не по-детски. Хочу заметить, мне это удалось, но это уже другая история.               

 
АНТИП

            Антип был пианистом - недоучкой, бросившим академию им. Бортнянского по причине прогрессирующей наркозависимости и развивающейся параллельно мании величия. Как, если, кто знает, к примеру, был такой реальный случай с Сальвадором Дали; когда он, явившись пред очи высокой комиссии заявил, что не видит здесь никого, кто бы мог его чему-либо научить, и ,развернувшись на 180 градусов, покинул аудиторию.  Не мне судить, был ли Антип столь же гениален, но, вдохновлённый примером великого сюрреалиста, он поступил точно так же. После чего занялся всевозможными халтурами: делал заставки на регион-TV, записывал «фанеры» для местных «попсовиков» и время от времени играл в кабаке «Закат», подменяя своего сильно пьющего друга -  клавишника. На досуге же он записывал длинные психоделическик альбомы в студии «Хронограф», что при ДК.Моторостроителей, где руководителем был его приятель Стас Заклёпкин. Творения сии были, как говорится, широко известны в узком кругу. Когда он их ставил  прослушивать, все делали умные лица и говорили, что «это дико круто», ибо знали вспыльчивый характер Антипа и, попросту, никто не хотел связываться
        К записям своих альбомов Антип привлекал своих старых знакомых гитаристов Федю Фрикова и Васю Мирошниченко. В народе их прозвали Вэй и Сатриани. Были они и в самом деле не без таланта; на первом курсе училища играли уже всю классику рока, а на концертах в местном ДК неизменно ставили на уши всю местную тусовку. Но, вскоре, устали « быть послами рок-н-ролла в неритмичной стране», как говаривал известный «гуру» БГ. Зачехлили гитары и, распрощавшись с Лаевском, отбыли в Москву, где их поглотило болото шоу-бизнеса, и они по сей день обслуживают столичную «попсу», как «лиловые негры» Вертинского. Как говоривал в прошлом неизвестный автор, «тяжела и неказиста жизнь советского артиста». СССР, конечно, не существует, но жизнь артиста лучше так и не стала.
         Вскоре у Антипа в той же Москве умерла прабабушка, и он получил её квартиру в наследство, где-то в районе платформы с лесным названием «Лось». Непризнанный гений незамедлительно рванул туда  вершить великие дела. И бабушкина квартира незаметно приобрела статус…притона. С утра до вечера, сутки напролёт там «зависали» разного рода тусовщики, преимущественно из Лаевска, но всё чаще стали появляться из Москвы, Питера и других регионов нашей «необъятной». Приносился сюда и  бельгийский спирт «Рояль», продававшийся в то время на каждом углу, и «заряжённый» беломор, и калипсол. До  него Антип был большой охотник, потому как был на 100%  уверен, что это абсолютный аналог ЛСД, и, принимая его, воображал себя героем Кастанеды. Ширяться приходилось в ванной, « дабы не смущать молодняк», как он говорил, а что вернее всего, из нежелания делиться.
         Было, в связи с этим, немало смешных случаев. Однажды, у него «зависал» старый кореш  Трифон со своей девушкой Леной, простой парикмахершей из Лаевска. Она не была тусовщицей и многих приколов не понимала. В тот раз Антип, запершись в ванной, «бадяжил» раствор. К двери, в одних трусах, подошёл Трифон и постучал. В слегка приоткрывшемся дверном проёме появилась рука Антипа, которая, ухватившись за голую кожу на холке, как за ворот пиджака, втащила Трифона внутрь. После чего шутники начали громко расхваливать половые достоинства друг друга. Мы-то всё просекли и сидели, ухмыляясь. Ленка же реально «подсела на измену» и чуть не расплакалась. Стоило немалых трудов её успокоить. Антип же на утро следующего дня рассказывал, что, обдолбившись, он вообразил, будто ездит, сидя в ванной, по комнате, держась за смеситель как за руль.
          Ещё одной его страстью был крепкий и продолжительный сон, о котором ходили легенды. Редкий человек мог его добудиться без ущерба для здоровья. Тем не менее, нам, однажды, это удалось.
          Не помню точно, сколько нас собралось в тот день, пятеро или семеро. Мы, по обыкновению, развели «Рояль» и уже собрались, как сказал Василий Макарыч, «предаться разврату». Антип громко и самозабвенно храпел в соседней комнате.
         - Надо будить,- заметил Трифон,- А то обидится, что без него всё выжрали.
         - Да, хоть и стрёмно, конечно, но «Рояль»-то стынет, пойдём,-  поддержал  я.
          Переместившись из кухни в комнату, мы задумались, как его будить. Так как все способы были проверены и неоднократно применялись, решили прибегнуть к помощи фонотеки. Подборка у Антипа была, конечно, эксклюзивной: Заппа, Софт Машин, Чеслав Немен, Гонг, Капитан Говяжье сердце и другие исполнители, широко известные в узком кругу интеллектуалов от музыки. Бывший студент академии им. Бортнянского не подпускал к своей коллекции лишних людей, потому звучание этих корифеев было для него так же естественно, как дуновение ветра или шума ручья, и разбудить Антипа с их помощью нам бы не удалось.  Вдруг, о чудо, я окликнул Трифона:
         - Гляди, что я нашёл!
        На картонной коробке, с катушечной лентой, синим маркером было выведено «Земляне»- Лучшие хиты. 
         - О, то что надо,- обрадовался Трифон.- Это он в «Хронографе», наверное, спёр, когда дискотеки делал. Поди, плёнка была нужна, чтоб стереть потом…
          - Да, этого его нежные уши точно не вынесут,- констатировал я.
       - Точно,- подхватил Трифон,- одно дело в кабаке, на халтуре или там в «конюшне» ( дискотеке), и другое дело дома. Как говорят одесситы: « Это ж две большие разницы».
Мы зарядили катушку, радостно потирая руки. Через пять секунд, после нажатия кнопки ВКЛ и проматывания ракорда  пробуждение Годзиллы началось. Уже на первых тактах вступления гигант зашевелился, на бодром запеве «Мы добро защищаем, беспощадно преследуя зло…» раздалось утробное урчание, в котором мы едва расслышали:
        - Выруби эту х…ню !!!
 А на припеве с радостным призывом: «Улыбнитесь, каскадёры!» появилась- таки косматая голова чудища, и его длинные, покрытые шерстью щупальца хватали и швыряли в нашу сторону диванные подушки, пепельницу, увесистый том, кажется, Кастанеды. Нам ничего не оставалось, как спасаться бегством на кухню, где Монстр вскоре появился, но был нейтрализован с помощью вожделенного бельгийского спирта. Правда, он ещё долго изрыгал языки пламени и отпускал проклятья в нашу  довольную сторону. Пытка «каскадёрами» удалась. С тех пор мы заныкали эту катушку, на всякий случай, если вдруг, когда-нибудь ещё, придётся будить Антипа. Он грозился стереть её, на что мы ехидно посмеялись, пусть сперва найдёт. Вобщем, как говорится в том анекдоте: « Вот так весело; с шутками и прибаутками мы проводили время». Пока у Антипа не завелась гёрл-френд, по кличке «Мосол», так, понятное дело, её называли за глаза, по причине неестественной худобы, в глаза же исключительно по имени, т.е. Лизой.
           Лиза  эта любила три вещи: кошек, мытьё полов и крепкий сон. В свободное  от этих занятий время она курила «Беломор» и слушала панка- коммуниста Егора Котлетова. Избалованным ушам Антипа теперь пришлось привыкать к грязному звуку расстроенной гитары и матерным текстам. Но делать нечего, любовь зла. Тусовка как-то рассыпалась сама собой, а наш «гений психоделии» начал делать попытки зарабатывать: в начале, приторговывая какими-то примочками для компьютеров, потом книгами, потом, предлагая услуги пианиста то там, то сям. Спесь с него скоро сошла. Он осознал, что в Москве таких «гигантов мысли», как собак нерезаных. И однажды, к нашему удивлению, скорее всего, не без участия своей подруги, продал «московское наследство» и вернулся в родные пенаты, банально решив, что лучше быть дома «головой осла», чем «задницей льва» в Москве. В Лаевске он купил квартиру вдвое больше, да ещё на оставшиеся деньги навороченный синтезатор и всякие к нему примочки. Теперь он, как и раньше, занимался всяческими халтурами, но статус его в провинции непомерно поднялся, вследствие чего вновь начался рецидив застарелой мании величия.
          С младшим братом Федотом Антип собрал новую группу под громким названием «Фатум», набрав туда, в основном, молодняк. Само собой, пионеры заглядывали в рот «звезде местного разлива» и подчинялись ему беспрекословно. По причине творческого коллапса отца-основателя, играла группа, в основном, годами проверенный западный репертуар, с незначительными изменениями, на мой взгляд, в худшую сторону. Через какие-то связи, он даже умудрялся время от времени вывозить свой «Фатум» в Москву и выступать там в маленьких клубиках, в не рейтинговое, правда, время за более чем скромный гонорар, коего хватало, в основном, на обратные билеты и на ящик водки, который в дороге же, как правило, и выпивался.
          Однажды, в очередной свой приезд, Антип позвал меня в клуб под названием «Хлеба и зрелищ», который, по странному стечению обстоятельств, находился недалеко от моей тогдашней работы. Я приглашение принял и к вечеру явился. Охранники на входе, ощупав меня, спросили, нет ли наркотиков. Я, естественно, ответил отрицательно, потому как всегда предпочитал «бухло». «Но вообще-то странный вопрос,- усмехнулся я,- как будто, если бы они у меня были, я бы им сказал. Вот чудаки!» Минуя фиолетовый полумрак холла, я протиснулся за кулисы, где набилось уже чуть ли не половина лаевской тусовки. Пережав несколько десятков рук, я подошёл к Алексу Кукину, которого знал лучше остальных. Мы вышли с ним  в холл, и, взяв по жестяной банке какого-то малоградусного пойла, уселись на парапет ожидать начала. К нам подошли Вей с Сатриани, то бишь Федя и Вася.
            Федя обрил пышную «ботву» до самых «семечек» по нынешней моде, был вдвое худее обычного, на нём висели мешковатые штаны и клетчатая, как тогда говорили, «гранджевая» рубаха; имеется в виду стиль «грандж», который возник в Сиэтле, на базе старого доброго панка, представители которого носили в основном клетчатые рубашки.
           Вася же с неизменным длинным «хаером», в кожаном жилете и джинсах. На голом его плече красовалась наколка- индеец в перьях, на другом плече уже повисла живая, только что подкатившая девица- стереотипная журнальная блондинка с силиконовыми «булками», в мини-юбке, размерами превышающими все пределы разумного.
         -Ну, как вы, бакланы?- приветствовал я,- шоу-бизнес вас чё-то совсем высосал, отощали…»
         - Что делать, жестокий мир чистогана,- с грустью иронизировал Федя.
         - Клубок целующихся змей,- дополнил Вася.
         - Мальчики, я пойду, носик попудрю,- защебетала висевшая на Васином плече блондинка.
         -Тише ты, охрана вон,- цыкнул Вася
         -Да ладно, я тихонько,- и она продефилировала походкой от бедра  к дверям, на которых красовалась табличка с предельно простой символикой- шариком и треугольничком под ним.
         - А мы пойдём «марки» наклеем,- прошептал Федя, и вскоре  парочка скрылась за дверью, с таким же рисунком, только с перевёрнутым треугольничком.
         - Ну, а ты как,- я повернулся к Алексу.
         -Да ни чё, в Москве тут с бабой познакомился, у неё живу. Подхалтуриваю в ток-шоу, между прочим, у Дмитрия Валиева, слыхал, «Двери» называется. Изображаю за бабки ревнивых любовников, и латентных, всяких там, извращенцев. А вообще у меня проект есть, хочу групешник опять собрать.
       « Да, судьба-злодейка,- подумал я,- а ведь в Лаевске он был почти звездой области. У него была интересная группа, с духовой секцией и смешными текстами. При должной раскрутке он бы мог стать не менее популярным, чем широко известный ныне матершинник из Питера». Вслух же сказал:
           - Ну, флаг тебе, конечно, в руки, Алекс, но ты ведь понимаешь, что станешь тут в Москве в многокилометровую очередь за славой.
           - А, где наша не пропадала,- махнул он рукой и кивнул в сторону сцены,- кажись, началось.
           В принципе, как я и ожидал, ничего экстраординарного «Фатум» не выдал, отбарабанив нарезку из хорошо известных западных хитов. Единственное, что немного развеселило, это, когда в середине психоделического потока «Кинг Кримзон», зазвучала мелодия из мультика  про Карлсона, а где-то ближе к концу, тема из «Розовой пантеры». В зале за столиками было, как говорится, три калеки. Да ещё какой-то «маленький гигант большого бизнеса», выйдя на середину холла, с выпущенной на половину из штанов рубахой, отхлёбывая из горла «Хеннеси», пытался танцевать под этот музон.
      С трудом дождавшись конца, попрощавшись со всеми и пообещав звякнуть, когда буду в Лаевске, я покинул «Хлеба и зрелищ». По дороге, обуреваемый воспоминаниями, я зашёл в ночной магазин, взял чекушку и какую-то ириску. Присев на скамейке и опустошив ёмкость в несколько заходов, я отправился домой спать.
        Несколько лет спустя, Гендальф, мой старый друг, ездивший по работе в Москву,  рассказал об Антипе.
        На  одной из пьяных тусовок какая-то малознакомая «герла» высказала своё мнение о музыке и о творчестве «Фатума», которое, мягко говоря, не совпадало с мнением Антипа. А я упоминал о его крутом нраве. Короче, подругу ту насилу откачали. Нашему «гению психоделии» даже какое-то время пришлось провести в казённом доме, но в силу того, что папаша его влиятельный человек в моторостроительном бизнесе, а это, как известно, экономикообразующая отрасль города Лаевска, да и области в целом, делу не дали хода. Связи сыграли свою роль, и вскоре Антип был на свободе.
        Допив с Гендальфом бутылку в одной из тошниловок Павелецкого вокзала, я проводил его на поезд и распрощался. Виделись мы теперь редко, и следующая наша встреча произошла, ой как, не скоро.
 
ФЕДОТ, БИТЛ, БИТЛУХА, АДВЕНТИСТЫ СЕДЬМОГО ДНЯ И ДР.

          Федот, младший брат Антипа, имел весьма узкий круг интересов, в числе которых были- циклодол, «рояль», «Металлика», «Ганз н Роузис», а так же игра на гитаре. Он сознательно косил под Слеша из «ганзов»: та же буйная грива, ниспадающая на глаза и обшарпанный «диамант» вместо «гибсона». Правда степень его профессионализма была достаточно спорной, ибо химические эксперименты над организмом занимали большую часть времени. От природы здоровый Федот, как это часто бывает, не сильно задумывался о своём состоянии. Где-то на втором году знакомства с ним я узнал, что он учится на заочном в политехе, и был несказанно удивлён этому, потому как Федот и учёба были две вещи несовместные. Образование его протекало примерно так же, как и упомянутой выше Греты Ганеевой. В нашем тесном кругу он появлялся с  рюкзаком бельгийского спирта и своей «балалайкой», которую он, из желания выпендриться, обклеил изображениями доисторических рептилий, из жвачных стикеров. В продолжение пьянки, он неизменно мучил нас рифами из «Металлики», преимущественно темой из «Enter Sandman»- «Входит песочный человек». Между собой мы уже шутили, что бы ни играл Федот, обязательно «войдет песочный человек». 
          Как-то на одну из наших посиделок, на сей раз у Демьяна, забрела Битлуха. Битлухой её называли потому, что брата её звали Битлом. Замечено, что в любой тусовке есть люди, похожие на кого-то из «Битлов», либо на Моррисона, либо на Дженис Джоплин. Битл же вообще нёс в себе собирательный образ: волосы, как у Леннона в семидесятых, бородка, как у Ринго в девяностых, красивые глаза, как у Маккартни, и увлечение индийской музыкой, как у Харрисона. Умер наш Битл молодым, лет в двадцать, кажется, от очень редкой болезни, из тех, что случаются одна на миллион. Никто из знакомых даже толком не знал, как она называется.
           Битлуха тусовщицей не была, но постепенно втянулась в силу того, что часто виделась на кладбище с многочисленными друзьями Битла. Была она высокого роста, носила телогрейку, джинсы и здоровенные «скороходовские говнодавы». Издалека она походила на мужика. Был даже один курьёзный случай в связи с этим.
         Возвращаясь домой по тёмным переулкам моторостроительного района, она наткнулась на изрядно подвыпившего типа. Тот, оглядев её с ног до головы, выдаёт: « А, пидор, ещё и накрасился». И, сжав кулаки, начал на неё надвигаться. К счастью, жила Битлуха рядом и бежать долго не пришлось.
          Родители её были адвентистами седьмого дня. Она не разделяла их пристрастий до тех пор, пока не познакомилась с парнем, который сблизился с её предками на этой почве. Вскоре семья сектантов воссоединилась в экстазе. На кладбище, к Битлу, с тех пор ходили только друзья, у адвентистов это не принято
       Задолго до всего вышеописанного, сидели мы у Демьяна: пили спирт, Федот мучил гитару, а Битлуха рассказывала ему про какие-то «колёса». В то время её мучила депрессия, врач ей чего-то там понавыписывал, по прошествии времени она почувствовала улучшение и прекратила приём, но какое-то количество таблеток осталось, чему Федот несказанно обрадовался. Битлуха ему всё отдала, с подробной инструкцией впридачу, дабы он не смешал препараты.
         Дома Федота ждал несусветный срач. Пятый день «рояльных» тусовок давал о себе знать: тут и там пустые баклажки, на стуле сковорода с вилкой и засохшими макаронами, в гранёном стакане с выдохнувшимся пивом плавали размокшие бычки, со спинки стула свешивались трусы в цветочек, на пожелтевшем матрасе кучей лежало несвежее бельё, везде разбросаны упаковки от циклодола и гитарных струн, магнитофон на тумбочке зиял открытым отсеком, рядом валялись кассеты, отмотанные всегда на одних и тех же местах, Федот вечно пытался снять какие- нибудь гитарные соло. В углу что-то молол почти не выключавшийся никогда телевизор.
         Федот извлёк из-за тумбочки початую бутылку спирта, выплеснул прямо в окно содержимое стакана, и, накатив две трети, не разбавляя, залпом выпил. Хрустя засохшими со сковородки макаронами, он, не читая инструкции, проглотил вдогонку пару «битлухиных» колёс. Затем, достав из чехла свою гитару с « рептилиями юрского периода», начал перебирать струны, неосознанно пялясь в «ящик». Там популярная Элеонора Белянщикова из программы о здоровье брала интервью у американского актёра Шона Бина, одетого почему-то в мундир Вронского из фильма «Анна Каренина». Если кто помнит,  в романе, есть место, где у героя дико болел зуб. И в данный момент сердобольная ведущая советовала ему какое-то средство.
        Только тут до Федота дошло, что теледива эта уже несколько лет не выходит в эфир. «Что же она тут делает?»- подумал он и спросил вслух:
          - Извините, Элеонора, не знаю, как по батюшке, Вы же, вроде, не ведёте уже эту программу.
        Внезапно, она повернулась в его сторону, в упор посмотрела и, обнажив стройный ряд пожелтевших зубов, мило улыбнулась:
          - Ну что за церемонии, милый, можно просто Эля.
          - Да, Эля, так откуда же Вы всё-таки?
          - Я вернулась, чтобы остаться навсегда.
          - Вот здорово!- обрадовался Федот,- а-то я терпеть не могу эту Марышову, с её конфетной улыбкой.
          - Теперь никаких конфет, только пилюли!- сказала она голосом клофилинщицы из «Бриллиантовой руки». Ну, помните, когда та категорично заявила: « Только вино!»
           - Что-то Ваш гость совсем обмяк,- заметил Федот, указывая на Вронского-Шона Бина.- Дайте- ка ему вот это,- и он протянул несколько «битлухиных» колёс.
       Из экрана высунулась рука, в белом рукаве мундира, отороченного золотым кантом, нервно схватила пилюли и нырнула обратно. «Вронский» лихорадочно заглотил дозу, и, сев в кресло, расплылся в блаженной улыбке.
          - Правильно, милый,- одобрила Эля,- помогать людям в беде - наша главная задача.
          - Эля, а Вы симпатичная, никогда раньше не замечал эти Ваши трогательные круги под глазами, пепельные волосы как-то располагают к себе. Всё-таки Малышовой я не верю, какая-то она неестественная.
           - Спасибо, милый,- пролепетала она, покрываясь румянцем и кокетливо потупив взор,- ты, я вижу, гитарист? Сыграй «Там, где клён шумит».
           - Я с удовольствием,- согласился Федот.- А петь-то , кто будет, у меня голоса нет.
           - А мы Шона попросим,  он, хоть и слабый актёр, но поёт недурно.
           - Так он же в грызло налупился…
           - Щас разбудим.
Эля достала двухлитровую бутылку разрекламированного американского лимонада, открутила крышку и вылила содержимое на белокурую голову «Вронского».Тот весь вымок в момент , а белоснежный мундир покрылся безобразными коричневыми пятнами, как в рекламе стирального порошка. Шон в момент очухался, разразился американским матом, забыв, что он «Вронский», и достал пистолет.
          -I kill you bitch ,- прорычал Бин сквозь зубы и приставил пушку к виску теледивы.
         - Шончик, Шончик, успокойся,- затараторила Эля, мы ж просто хотели, чтоб ты спел.
         -Shut up whore,- рявкнул актёр.
         - Так, надо вмешаться,- подумал Федот и заглотил ещё пару пилюль.- А то эта звезда Голливуда убьёт девушку.
         - Ты, мудило  ватное, отпусти её,- произнёс он и замахнулся гитарой.
«Вронский» продолжал держать пистолет у виска ведущей. Изо рта его метнулось длинное зелёное жало, оно высунулось из экрана, плотно обмотало гитару и потащило на себя
        - Отдай, гад,- искренне возмутился Федот и с силой потянул её обратно.
Но жало не поддавалось, оно было как стальной трос. Тогда Федота осенило, надо вырубить ящик из сети и вся эта мерзость исчезнет. Удерживая обеими руками рвущуюся из рук гитару, он ртом дотянулся до розетки, прикусил зубами провод и с силой рванул на себя. Изображение исчезло, но экран не стал серым, каким, по идее, должен был стать, а зазернился снегом. Раздалось характерное шипение. Жало уже не тянуло гитару, теперь её держала заляпанная сладким лимонадом рука в белом мундире, торчащая из экрана. Она держала гриф крепко и уверенно. Федот, по- прежнему не мог отнять свой инструмент. Тогда он нащупал левой рукой в тумбочке отцовскую складную бритву. С трудом отворив её зубами, он стал наносить удары по униформенной длани. Почему-то в голову ему пришло это устаревшее слово, он подумал, что рука 19-ого века так лучше его поймёт. Федот исступлённо кричал и уговаривал, продолжая наносить удары, но уже теряя надежду:
             - Длань, а длань, ну не будь сукой, отдай!
Но неумолимая рука всё с той же твёрдостью сжимала испещрённый рептилиями «диамант». Белый рукав был почти весь покрыт кровью. Кровь стекала густыми вязкими нитями на пол и расползалась нешуточным пятном по паркету. Федот ещё держал гитару, на глаза его наворачивались слёзы, а кровь уже окружала подошвы его кроссовок.
          Тогда он принял единственное, как ему тогда показалось, правильное решение - он подошёл к телевизору, поднял его с тумбочки вместе с торчащей рукой, сжимающей гитару, поднёс к открытому окну и спихнул вниз. Раздался грохот. По счастью, под окном никто не проходил. Измождённый Федот рухнул в лужу крови и провалился в небытие.
         Очнулся он в реанимационном отделении больницы моторостроительного завода - капельница, трубки всякие, плотно забинтованные руки. Подёргавшись, он понял, что привязан. Много позже ему рассказали, как он выкинул в окно с седьмого этажа гитару и телевизор, вскрыл себе вены, и, как он орал, когда его забирали санитары: « Чё, раз Вронский, то всё можно. Отпустите  пидоры  американские!…»
          Он прошёл курс лечения и реабилитации. Старший брат, о котором я рассказывал, взял его к себе в группу. И тогда, на концерте в «Хлеба и зрелищ», Федот уже играл. Уровень его игры вырос, но иногда, всё так же  предательски, проскальзывали ходы из «Песочного человека». Был он худ, под глазами круги, шевелюра поредела, а на лоб спадала прядь поседевших волос. 

 
ВЕРТИНСКИЙ, КАРАВАДЖО И ДР.
ИЛИ «ТЕОРИЯ ЗАЗЕРКАЛЬЯ».
   
         Я сидел на «Пеппера» и читал Сэмуеля Беккета. Это место в Лаевске, тусовщики окрестили  в честь битловского «Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера». По странному стечению обстоятельств на  открытой площадке, окружённой скамейками и клумбами, стояли скульптурные фигуры четырёх музыкантов в военной форме барабанщика и трёх трубачей. На огромном барабане постоянно наносилось граффити «The Beatles», которую дворники методично стирали. Чему же был посвящён сей мемориал на самом деле, никого не интересовало.
     Мне осточертел Беккет, но по какой-то неизъяснимой причине, я продолжал его читать. Что я этим хотел доказать, непонятно, большинство моего окружения вообще игнорировало литературу, Максимум, что они могли вспомнить из классики это «Три мушкетёра», да и то в переложении Юнгвальда-Хилькевича. Я даже знавал деятелей, которые после просмотра фильма искали в книге тексты «Лилонг лилер», «Пуркуа - Па» и «Пора-пора- порадуемся.» У меня же была дурная привычка- дочитывать всё до конца. В этот день я решил с ней покончить; я медленно разорвал Беккета на четыре части и бросил в урну. Затем попросил у курящего рядом мужика спички и поджёг шедевр, благо никто не хватится, так как найден он был на одном из пыльных чердаков, среди изъеденных мышами трудов наших великих кормчих_Ленина и Сталина.
     «То же мне обывательщину он критикует,- глумился я над Беккетом.- Вот наши классики тоже этим занимались, но как красиво. А тут какая-то занудная психоделия, с бесконечно повторяющимися фразами. Минималист хренов!» Наверное снобы, поправляя очки на носу, возразят:«Как? Это же лауреат Нобелевской премии!» Ну и что с того? Вот автор «Пианистки» Эльфрида Элениак- натуральная порнуха, то же стала Нобелевским лауреатом. Интересно, как бы отреагировали на это Пастернак или Фолкнер. К счастью, сии лауреаты жили в другое время и не застали этого ужаса. Хотя, в принципе, я напрасно опасаюсь, от общения со снобами Бог миловал. Две трети моих друзей жизнерадостные гедонисты, не обременённые глубоким интеллектом, одна треть наркоманы, а из читающих людей только Жорка Ухарев - зам. редактора местного печатного органа «Вестник моторостроителя». Этот и сам пописывает пьесы, одна из которых была даже опубликована в столичном журнале « Подмостки». Человеком он был не пафосным, в квартире его часто тусовались люди, приносившие с собой различные средства химической защиты от окружающего мира. Поглядев ещё некоторое время на дымящуюся урну, я встал со скамейки и направился к Жоре, благо, жил он недалеко, в доме у реки.
      Вот и знакомый подъезд. На металлической двери серая надпись пульверизатором «Кони- козлы», вытертые от частого нажимания кнопки кода. Набрав комбинацию, я прошёл  внутрь, поднялся на второй этаж и позвонил. Дверь открыл Ухарев. Был он в ковбойской шляпе и в пончо, из-под которого торчали тощие волосатые ноги, обутые во «вьетнамки».
          - О, здорово! Заходи,- обрадовался Жора,- А то мне тут «Рояль» не с кем пить.
Мы пожали друг другу руки и прошли в комнату. Обстановка была аскетична, как, впрочем, у многих интеллектуалов: тумбочка, на которой телевизор и музыкальный «батон», полка с кассетами, в углу диван, напротив этажерка с книгами, посредине комнаты складной алюминиевый столик, два стула, барахло же почти всё висело на вешалке. Жорик ушёл на кухню и минут через пять вернулся с двухлитровой баклажкой бадяженного  «рояля», открытой банкой килек в томате, двумя стаканами и вилками, нажал «play» на кассетнике и разлил спирт. Из динамиков донёсся ровный уверенный голос «шаманки» Грейс, поведавший нам о «белом кролике», и о том, с какой стороны надо кусать гриб, и что после этого бывает. Мы  хлопнули и закусили, потом пошло, как водится, «между первой и второй». Где-то после пятой, по ходу болтовни ни о чём, Жора как бы спохватился:
            - А, мне ж тут принесли кое- что,- и достал из верхнего ящика тумбочки круглую коробку от ментоловых леденцов, но были там не леденцы, а разноцветные пилюли.
            - Попробуй,- сказал он и протянул мне пару штук.
Слегка помешкав, я взял, проглотил и запил «роялем». Жора последовал моему примеру.
         Через какое-то время, Грейс запела уже как-то по- другому, она звучала где-то в самой  середине сознания, а «белый кролик» стал почти осязаемым, мне казалось, я гладил его нежную шерсть. Откуда-то, извне, прозвучал голос Ухарева:
           - Ты в курсе, сегодня сейшак в ДК Моторостроителей
           - Да, круто. Надо сходить.
           - А надо ли? По регион-TV покажут, там у них, кажется,  день города сегодня.
           - Да ну? Врубай быстрее…
           - Сейчас, только глаза выну.
           - Это ещё зачем?
           - Я люблю музыку чувствовать нутром и кожей, как Рей Чарльз.
            - А, ну-ну.
     Жорж извлёк свои глазные яблоки, достал из тумбочки физраствор в графине и положил их туда. В пустых глазницах закрутились разноцветные кружочки, как на венгерском «Балкантоновском» виниле. На стенах заиграли разноцветные блики. Жорина рука, вытянувшись в узкую линию, проследовала в другой конец комнаты и нажала кнопку ВКЛ на телевизоре.
         Мэр города с трибуны вещал о достижениях за минувший год, облик его напоминал то Йоду из «Звёздных войн», то Голума из «Властелина колец».
           - Во-во,- закивал головой Жорж,- А с похмелья он вообще то «Хищник», то «Чужой».
           - Какой ужас,-  содрогнулся я. Голос Грейс был уже не таким благозвучным, а напоминал скорей Тома Уэйтса и Брюса Спрингстина в одном флаконе.
           - Скорей бы этот мудак кончал,- посетовал Ухарев.
     Мэр же по телевизору, наконец, изрёк:
           - А теперь, переходим к торжественной части- концерту с участием звёзд нашей области, артистов больших и малых академических театров, лауреатов Ленинского комсомола, отличников боевой и политической подготовки, неоднократных призёров «Греми», «Эмми», «Оскара», «Золотого козла» и «Серебряного валенка», дипломантов межгалактического смотра юных талантов…
       Мэр ещё минут десять распрягался по поводу заслуг и регалий. Радужные глазницы Жорика затянулись жемчужными бельмами безразличия. Наконец, объявили первого участника:
            - Прошу любить и жаловать,- провозгласил градоначальник,- Вольдемар Крутинский!
       На сцену вышел грустный клоун, в костюме Пьеро.
            - А, этот лох…-разочарованно протянул Жора,- под Вертинского косит.
И, как бы в подтверждение, певец загнусавил, грассируя:
            - В лимонно-апельсиновом Каире…
            - Постой, постой,- вдруг осенило меня,- С чего ты взял, что он косит? Он не косит, просто он из параллельного мира… Тут- Вертинский, а там- Крутинский…Понимаешь?
            - Чё-то не совсем.
            - Ну там- то, он настоящий, а мы думаем, что он косит, а они , в том мире, думают, что Вертинский косит… Теперь понял?
            - Да, да, кажется, начинаю догонять,- врубился, наконец. Жора,- Ну, так это же меняет дело.
            - Вот и я говорю, тут как-то листал энциклопедический словарь и нашёл там картину Караваджо «Лютнист», и тут же  направление такое «караваджизм», и, как пример, там приведена картина Тербрюггена « Игрок на лютне». В первом случае лютнист сидит лицом, а во втором- спиной. Въезжаешь! Это, как бы Зазеркалье, параллельный мир, отражение… Даже на картине прямой намёк, «вот, мол, мы здесь». Соответственно, они там считают Караваджо закосом, и у них, то, что рисует Караваджо, называют «тербрюггенизмом». А у нас, наоборот, «караваджизмом» называют то, что рисует Тербрюгген.
           - Блин, и как я раньше-то не допёр,- изумился Жорик.
           - Так я и сам недавно допёр.
           - Слушай, а вот  допустим, «Дред Зепеллин» это ж, скорее всего, зазеркальное отражение «Лед Зеппелин»?
           - Ну, типа того,- согласился я.
           - Вот,  чем я займусь в ближайшее время, напишу трактат на эту тему,- воодушевился Ухарев.
           - Да, да, если авторские пойдут, проставишься
           -О чём базар, конечно.
           - Ну всё, ловлю на слове.
    Тем временем Крутинский закончил своё выступление, и его сменили «звёзды» региона группа «Пастор Шланг».
           - Слушай, а эти чьё отражение?- спросил Жора.
           - А это вообще не «отражение», это последствие межпространственного  коллапса.
           - Точно, мне говорили, что к их дискам надо рецепты прилагать, а иначе произойдёт полная дезориентация.
           - А мы  наверно, не под теми «колёсами».
          - Точно, ибо, если бы у нас была инструкция, нам было бы не трудно определить, чьё они отражение.
    Раздался звонок, Жора скрылся в коридоре и вскоре появился с Гендальфом, который был штатным гитаристом «Пастора Шланга».
          - Слушай,- обратился я к Жорику,- я не въехал, если концерт в прямом эфире, как он тут очутился? Ты ж вон где,- я показал Гендальфу на телевизор.
Жора подошёл ко мне и, прикрыв рукой рот, пробормотал сквозь губы:
           - Это параллельный
           - Понятно,- также кивнул я .
Гендальф, наливая «рояль», недоумённо спросил:
           - Чё вы тут гоните?
           - Да так, ерунда, не бери в голову,- успокоил его Жора
           - Я тут две ночи с бабами куролесил,- сообщил Гендальф, проглатывая спирт,- Почти не спал. Я у тебя тут подрушляю?

           - Да нет базара,- сказал Ухарев и принёс из коридора раскладушку.
После чего клиент, засадив ещё стакан, растянулся на ложе и тут же уснул. Жорик, потрогав спящего пришельца, спросил:
           - Слушай, а параллельные осязаемы, или они к нам приходят только в визуальных образах? Этот, вроде, прощупывается. Может, тот из «Зазеркалья»,- указал он на экранного Гендальфа, выдававшего очередное психоделическое  соло.
           - Всё может быть…- пробормотал я, откинулся на спинку стула и провалился в небытие.
       Когда я очнулся, Гендальф всё так же спал на раскладушке, а Жора, разложив бумаги на столе, делал сравнительный анализ, проверяя нашу новую теорию «Зазеркалья». Похоже, он так и не спал. Калган мой готов был лопнуть. Я подошёл к раскладушке, и, подсунув вниз руку, приподнял углубление, в котором находилась голова спящего. Проснувшись от толчка, он обложил меня трёх этажным матом, на что я спокойно ответил:
             - Пошли за пивом.
             -Ща, ботинки одену,- пробурчал Гендальф.
Я подошёл к столу, розлил остатки «рояля» на троих. Жора, не отрываясь от бумаг, чокнулся и выпил с нами.
             -Чё это с ним?- спросил Гендольф.
             - Разрабатывает теорию «Зазеркалья».
             -Чего?
             - Пошли за пивом, по дороге расскажу
Мы взяли пакет с пустыми пластиковыми баклажками и направились в ближайший ларёк. По дороге я вкратце изложил нашу  теорию.
        Взяв пиво, мы по очереди жадно отпили из баклажки, а потом Гендальф спросил:
             - Вот интересно, как это вы вчера смотрели концерт, если он будет только завтра?
             - Чё, в натуре?
             - Ну да. Да и телевизор у Жорки уже год как не работает. Ты чё, забыл?
             - А… Э… Ну да…А как же?..- промямлил  я  открыв рот и уставившись на Гендальфа.
               








 
НАЦИСТЫ, КОММУНИСТЫ, АМЕРИКАНСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ И ТЕНДЕНЦИИ К САМОУБИЙСТВУ.

             Мы с Демьяном в очередной раз искали развлечений. Надо заметить, что в то время это было нашим основным занятием. Нет, конечно, в перспективе мы хотели создать группу, но, как все лентяи, вечно искали «отмазки»: то нам мешало засилие попсы, то отсутствие ритм-секции, то нехватка денег, но чаще всего - беспробудное пьянство. Вот и теперь мы шли по улице Ленина и ругали закоснелость отечественной публики, а также  низкую квалификацию местных музыкантов. Когда мы поравнялись с блочной девятиэтажкой под номером 25А, Демьян предложил зайти к Гогену. Я, недолго думая, поддержал идею.
              Гоген- это ещё один представитель четвёртой власти. Он работал в еженедельнике «Молодёжь Лаевска», который называли рупором демократической партии региона. Нет, политике он был чужд. Он был свободным художником. И, втихаря от всех, под разными псевдонимами, писал ещё и в  коммунистическую газету «Трудовой Лаевск», а так же националистический листок «Русский набат», который неплохо спонсировался местной ОПГ «Земляки», стремящейся вытеснить всех инородцев от негров до чеченцев. По иронии судьбы, звали его Гога Оганесян, и был он армянским евреем. Для коммунистов же он был Афанасий Путилов, для фашистов Елизар Овчинников, под этими именами он и издавался.
       Когда-то Гога учился на худграфе, в педе, откуда был  отчислен из-за наркотических дел. Там его и прозвали Гогеном: во-первых, по причине созвучия с именем, во- вторых, как бы в насмешку. Ну, знаете, это как плохому актёру говорят: «Тоже мне, Де Ниро нашёлся», желая тем самым подчеркнуть бесталанность объекта. А ещё Гога переносил на полотно свои торчковые  глюки, от чего его «шедевры» были перенасыщены яркими цветами. Возможно, и в этом было его сходство с Гогеном.
            Когда мы вошли к нему, то обнаружили привычный срач. Единственная комната его была заставлена готовыми полотнами. На полу, среди этих «шедевров», сиротливо лежал пожелтевший матрас. Посреди комнаты стоял старенький рояль- наследство от дедушки пианиста, окружённый колченогими табуретами. Сверху на нём было навалено, легче сказать, чего там было не навалено: пустые бутылки, залапанные стаканы, наполненные бычками блюдца, пустые упаковки от колёс, стопки книг, открытый на середине энциклопедический словарь и куча исписанной бумаги. На полу стоял стереопроигрыватель, по углам колонки, рядом кипа пластинок, разбросанных кое-как, некоторые были без конвертов и изрядно залапаны.
          Гоген указал нам на табуреты и розлил портвейн «Три семёрки», на который он обычно переходил, когда кончались бабки от гонораров. Сам поставил на вертак пластинку «Дорз», выпущенную, как ни странно, фирмой «Мелодия», в разгар перестройки. Затем, прикрутив немного звук, взял  с рояля несколько листов и предложил прочесть нам недавно сварганенный им политический памфлет, осуждающий внешнюю политику американского правительства. Мы с Демьяном изобразили внимание и приготовились слушать. Вот он:
«ОБРАЩЕНИЕ К ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИМ ЭМИГРАНТАМ GI»
       Вперёд, апокалипсический, индустриальный неандерталец. Рви азиатскую плоть, ради барреля «чёрной крови». Помоги сионским мудрецам взобраться на навозную кучу золотого миллиарда. Но, не думай, что вытянул «Бинго» в протестантский раёк. Твои мозги просто промыты  противоцеллюлитными  масс-медиа, залиты липким коричневым лимонадом, забиты холестериновыми бляшками Макдоналдса. Ты скажешь: «Так что же мне делать? Моя добропорядочная католическая скво и весь краснокожий выводок просят есть!»
      А я отвечу: «Не думаешь ли ты, что в краях чилийских перцев, которые ты покинул, остались люди второго сорта? Они- то, как живут? Когда вы в пластиковой ванне гребли в сторону «девушки с факелом», не думал же ты, что сложишь голову в битве с магометанами, в краях, где крокодил не ловится, не растёт пейот? Поди, тоскуешь по самогону из кактусов, прозябая среди злых и вечно трезвых аборигенов в зелёных повязках на лбу. Лоханулся ты, чувак. Опять тебя провёл старина Джордж. Не лезь из штанов, ты всё равно не входишь в их планы. Пресловутая «Американ Дрим» выдаётся дозировано, и за цену гораздо большую, чем ты думаешь. Жаль мне тебя, соотечественник Фриды,  Габриэля Гарсии и Дона Карлоса. Попал ты между Эскобаром и Бушем, как между молотом и наковальней, или как у вас говорят: « Between the devil and deep blue sea». И вот уже падре произносит над звёздно-полосатым ящиком:  «Ashes to ashes, dust to dust». А твоя верная Кончита, шмыгая в платочек, гладит  «вороные» головки будущих бойцов товарно-сырьевой «демократии». Церемония окончена. Чёрные «катафалки», с меднолобыми слугами «жёлтого дьявола», рвут с места, обдавая клубами пыли ряды одинаковых белых крестов. В стальных взглядах колонизаторов вновь читается одержимость и твёрдая вера в золотого «тельца». А, затянутое в камуфляж, «пушечное мясо», под бодрые крики «дяди Сэма», тоннами загружается на борт «Чёрного ястреба». В ушах вертолётчиков лихие запилы старины Ван Хейлена, рука сжимает гашетку «демократизатора». Свинцовый ливень обрушивается на тех, кто ещё не понял, что американская демократия, так же неизбежна, как мировой коммунизм, или полное господство арийской расы. Как говаривали Рерихи: « Когда колесница направлена ко благу, возница не отвечает за раздавленных червей».
      Узнаёте почерк? ОН уже не маскируется. Нет нужды. Идеи ЕГО находят всё больше последователей. Устарела «святая» инквизиция, отжили своё островерхие балахоны ку-клукс-клановцев. Микки и Мелори работают на ЦРУ, Чичолина вещает с парламентской трибуны, Мадонна  рекламирует каббалу, Элтон Джон и Джордж Майкл обвенчались, и т.д. и т.п. Перечислять можно до бесконечности.
       Начинайте утеплять подвалы. Вешайте пудовые засовы. Град величиной с «талант» обрушится раньше, чем вы думаете».
                Лиллебальд Похьюлла
                Активист партии «ХАФ» (Христианские
                антиглобалисты Финляндии).
P. S. (или дописка ещё одного члена  партии)
       «Америка Фолкнера, Хендрикса, Кена Кизи и Моррисона, и Америка Буша, Сороса, Бжезинского- это, таки, две большие разницы, как говорят у нас в Одессе.Так что, давайте уже, отделять мухи от котлет».
                Зиновий Соловейчик (Философ).
          Ну, чё ? Как?- спросил нас Гога, закончив чтение.
         - Круто,- одобрил Демьян
         - Да, круто,- кивнул я. С похмелья мы бы и «Майн Кампф» одобрили, лишь бы наливали.- Только, слушай, а кому ж ты его впаришь, там и коммунистам, и фашистам досталось, да и у демократов чё-то ноги не оттуда растут.
Гоген не растерялся:   
         - А у меня есть завязки с антиглобалистами. Слыхал, газету «Мир будущего».
Он взял телефон и зашуршал записной книжкой.
         - Наш пострел везде поспел,- прошептал мне на ухо Демьян.
         День был выходной, по случаю 60-летия моторостроительного завода. В связи с этим, представителя антиглобалистов  Гога  договорился встретить у Дворца Спорта «Космос», где обычно проводились праздничные концерты. Пластинка «Дорз», тем временем, закончилась и Гоген сменил её на «Джой Дивижн», группу, возглавляемую в начале восьмидесятых меланхоличным британским самоубийцей Яном Кёртисом. Музыку такую любили в Лаевске только двое: один, как вы уже догадались, Гоген, другой- Жека Грудкин, которого в тусовке звали просто Титькин. Из-за своих музыкальных пристрастий были они «белыми воронами». Это один из парадоксов тусни; в начале она формируется по принципу непохожести на большинство, которое, в основном, слушает группу «Нежный апрель» и читает детективы Марьи Скопцовой. Но, по прошествии времени, в неформальной среде образуется свой обывательский социум, где так же, как и везде, не любят непохожих. И получается уже такая альтернатива альтернативе. То есть, если в тусняке «ходят», допустим, Кортасар, Кастанеда, Дорз, Грейтфул Дэд, отщепенцы будут предпочитать Бориса Виана, Пруста ,Кокто Твинс и т.д.       
          В итоге, допив пойло, мы отправились с Гогой на стрелку. Гоген, как ни странно, действительно получил гонорар, и мы двинули  в ближайшую тошниловку  с милым  домашним названием «Уют», где, опрокинув по сто пятьдесят граммов водки, зажевали какими-то бутербродами  с колбасой по вкусу напоминающей фанеру. «Продублировавшись» ещё несколько раз, мы взяли по пиву и пошли смотреть концерт.
       Первое отделение концерта, проходившего под открытым небом, состояло из выступлений местных «суперстаров». На эстраде мучил гитару Вася Мирошниченко, живший тогда в Лаевске. У сцены верещали молодые «пионерки», балдевшие не столько от гитарной музыки, сколько от самого Васи, ибо внешностью тот напоминал одновременно секc символов- Певцова, Домогарова и Томаса Андерса. В начале второго отделения появились столичные знаменитости. Первым  номером шли московские панк-металлисты «Ржавчина». Обычно, в этой группе пел ритм-гитарист, но, по причине его невменяемости, рот  открывал басист, благо, выступали под «фанеру». Как говорится, «отряд не заметил потери бойца». Выступление «Ржавчины», как правило, сопровождало эротик-шоу. Однако, в этот раз полуголых девок не выпустили, из-за буйного нрава моторостроительной молодёжи.
       День для всех вышел «хлебный». Месячный план сделали «трезвяки», «ментовки», «тошниловки» и магазины. Вся площадь была усеяна мусором, не хуже, чем в Вудстоке. На сцену лезли перевозбуждённые фанаты, вниз же их легко сбрасывал могучий Лекс. Лекс это Лёха Ширяев - местный вышибала, прозванный так за любовь к одноимённому фантастическому сериалу. В это раз он обеспечивал порядок на сцене; вытирая пот со лба, лихо орудуя руками и ногами. Со стороны он напоминал Балу, борющегося с бандерлогами, из всеми любимого мультфильма «Маугли».
        Праздник был в разгаре. На всех лавочках, по периметру пили из пластиковых стаканчиков горячительное, принесённое с собой: самогон, «рояль», портвейн, водку. Откуда-то, из окрестных кустов, доносились характерные вскрики, журчание многочисленных струй и перенасыщенная матом незамысловатая речь «аборигенов». Неподалёку, на площади, двое раскрасневшихся типов накручивали на кулаки рубашки друг друга, выясняя отношения, и к ним  не без удовольствия, спешили менты с дубинками.
       Из толпы к нам присоединился «Джимкери». Нет, конечно, не тот самый американский Джим Керри, в Лаевск бы его не занесло и в страшном сне. Джимомкери называли одного местного «комика»; был он так же неимоверно вертляв, сочинял идиотские стихи, вообще, слыл большим оригиналом и без конца чего-нибудь «откалывал». Например, верхнюю одежду он заправлял не как все, а вначале снимал штаны до колен, потом оправлял рубашку, майку или, что на нём было в этот момент, а затем вновь натягивал брюки. Причём, делал он это совершенно спокойно в различных присутственных местах: в магазине, на концерте, про тусовку, я уже не говорю. Жилище его было тоже весьма любопытным; мебели в комнате не было. Барахло, книги, магнитофон, кассеты- всё это лежало прямо на полу. По середине стояла кровать с панцирной сеткой. Стены были оклеены газетами, вверху же под потолком, газетные обои завершала окантовка из цветных порнографических фотокарточек. Вот такой был «кекс»- Джимикери.
         Поздоровавшись с нами, он тут же начал орать свои стихи, пытаясь перекричать концерт. Мы дали ему пива, что бы он только заткнулся. А на сцену, тем временем, вышли румяные бабы в народных костюмах и мужики, с балалайками и гармошками. Это был хорошо раскрученный псевдонародный ансамбль «Золотое Ярмо», под управлением Зинаиды Тёткиной. Судя по всему, это был гвоздь программы, и мы, справедливо решив, что ловить тут больше нечего, развернули оглобли с сего действа, тем более, что Джимкери предложил забуриться к нему; надо ж нам было где-то бросить кости, дабы не стать лёгкой добычей ментов, в этот «рыбный» день.
            По дороге мы встретили панка Тарантино. Его я плохо знал, и происхождение его кликухи мне было неведомо. Ещё к нам прибилась тогдашняя подруга Демьяна, по кличке «Памперс», которую она получила  из-за очень маленького роста. У моего друга была одна причуда; при гигантском росте он любил девушек очень маленьких. Что поделаешь, у каждого свои заскоки. На выходе с площади нас догнал Вася Мирошниченко, в чёрных очках, на ходу, прятавший волосы под бейсболку:
            _- Мужики, спрячьте,- взмолился он,- А то меня «пионерки» пасут, не знаю, как отмазаться.
Мы зашли за дерево, Демьян взял у Васи гитару, а ему дал свой длинный плащ. Прикрывая его с трёх сторон, мы благополучно покинули гудящий улей, что у Дворца Спорта
        По пути к Джимкери мы набрали всякого бухла и кое-какой закуски, и, поскольку стола у этого комика не было, мы разложили всё это на сдвинутые стопки книг. Сами же расположились на полу, вокруг. Через какое-то время, все, как обычно, рассортировались по  парам, и что-то гнали друг другу, дым стоял коромыслом, на улице уже заметно потемнело. Тарантино  торчал на балконе и плевал вниз. Затем заглянул в комнату и спросил у Джимкери заплетающимся языком:
               - Слышь, Джим, я поссу с балкона?
               - Да поссы, какие проблемы.
Тарантино расстегнул ширинку и начал ссать с балкона, но только не вниз, на улицу, а в комнату, прямо на ковёр. Джимкери разразился трёхэтажным матом и ломанулся к балкону, где Тарантино уже улёгся и тут же мирно захрапел. Он, видно, ещё до нас хорошо набрался.
              - Вот, долбоёб,- возмутился Джимкери. Затем проследовал в угол, где у него кучей лежали тома классиков марксизма- ленинизма, оставшихся от былых времён. Он  разложил их в том месте, где Таранино нассал,  прикрыв мокрое пятно на ковре.
         В продолжение всей пьянки Вася всё время играл на гитаре. Памперс, никогда не видевшая вблизи  гитарного гения, раскрыв рот, поглощала влюблёнными глазами местную звезду. Демьян же ревновал и от злости скрипел зубами. Не выдержав, он начал всем втирать, что научится играть, как Мирошниченко, за несколько месяцев. Мы скептически замахали руками: «Ладно тебе, Вася-то не первый год играет». Памперс напрочь забыла о существовании Демьяна, и тот, обозлённый, вскоре ушёл.
Ещё через пару часов почти все отрубились, и только парочка, Памперс и Вася, обнимались в углу. Мне спать не хотелось и я потихоньку ретировался.
         Глотнув на улице свежего воздуха, я пешком зашагал к    Демьяну, благо, жил он в нескольких остановках. Дома я застал его спящим, с забинтованными руками. Мать Демьяна сидела на кухне и  всхлипывала в платочек.
             - Марь Степанна, что случилось,- разволновался я
             - Да вены он… порезал
             - Во дурак-то…
             -То-то, что дурак, из-за девки, видать, что ли…
Я, как мог, успокоил её и отправился домой. «Во, дичь,- думал я, сидя в троллейбусе.- И это Демьян, который себя всегда выставлял эдаким «мачо». Мы с ним вечно смеялись над женатиками и подкаблучниками, а тех, кто мучился из-за баб, называли, как это помягче сказать, «звездострадальцами». Да… Век живи, век учись. Воистину, чужая душа- потёмки.
          Механически пошарив в карманах, я извлёк, изрядно помятый,  листок бумаги. Это были стихи Джимикери, которые тот без конца совал  Гоге, желая,  опубликовать их в какой-нибудь газете. Когда Гоген  не читая  хотел их выбросить, мы с Демьяном взяли  почитать и  поприкалываться. Вот они:
           Зияющий рот чернобуквия
           Сжевал обессиливший мозг.
           Прямою кишкой подсознания
           Я выблевал мыслепонос.
           Порваты идеи, разбросаны, 
           Как позавчерашний «МК».
           С булыжников, в мельнице адовой
           Ссыпается кости-мука.
           Весны, новорожденный гроб,   
           На улице снег засыпает
           И веко глазное, как тромб,
           Сияние солнца скрывает.
           А в «телеке», серый микроб,
           Как змей в унитазе трепещется,
           И будто печальный пророк
           Вопит о конце человечества.
           Волной тошноты к голове
           Летит, маслом сдобренный, ужин
           И я сознаю, что в уме
           Какой-то отсек перегружен.

         - Фу ты, бред какой,- сказал я вслух. Скомкал листок и выкинул его в форточку троллейбусного окна.