На строительство плашкоутного моста через Оку и ремонт поддерживающих его изношенных барж Мишак Малёк попал с должности председателя колхоза.
А дело было так. В деревне Шарголи пришли раскулачивать единоличника Матроса. Такое прозвище дали Ивану Апустину, вернувшемуся с гражданской войны в форме моряка Черноморского флота, хотя уже давно воевал в красных отрядах в степи под Херсоном. Там его, земляка и одногодка, и встретил однажды Мишак, служивший артиллеристом. Поболтать едва успели – у каждого из полков была своя дорога. Да и каждый вроде в небольших, но начальниках, Иван – командир взвода, Мишак – батареи.
С войны Матрос вернулся не бедным: купил сразу две коровы, лошадь. На следующий год построил на горе, на самом высоком месте в деревне, свой дом, завёл большой по площади сад. Дети росли работящие, во всём с малолетства помогали тятьке с мамкой, коров стало уже четыре, лошадей – две, куры-утки само собой. Сад уже плодоносил, заплутаться, кто впервые туда пришёл, можно, сколько вишни, малины, да ещё пчельник, из-за которого гости в сад особо и не удалялись. И всё сделано одной семьей, разве только когда картошку сажали-выкапывали, Матрос звал на помощь всех родственников, чтобы в день управиться. Управлялись к полудню, поскольку в конце борозд, как шутили все помогающие, была закопана бутылка первача. Вот и ссыпана последняя корзина картошки через лоток в подвал, хозяйка тут же зовёт всех помощников в осенний сад на богатое угощение.
Батраков Апустины сроду не держали, знакомым при нужде помогали и деньгами, и семенами. В колхоз записываться не хотели: зачем от такого богатства уходить в бедность? О кулаках и о раскулачивании Апустин, конечно, слышал, но он же не мироед. Не сравнить с теми, кто при становлении советской власти устраивал даже восстания против коммунаров, в Хвощёвке тогда даже до убийства нескольких коммунаров дошло, а он же, Матрос, чуть ли не герой гражданской войны, он же советскую власть защищал!
Около дома Апустиных собралось много народа, люди молча смотрели, как комбедовцы из избы выносили вещи раскулаченной семьи и сваливали их небрежно на телегу. Представитель района всё подробно записывал в тетрадь: что отдано семье для отъезда на высылку, говорят, куда-то на Алтай, что должно быть передано в колхоз, а что достанется на делёжку комбедовцам.
Тут в толпу на коне врезался председатель колхоза Мишак Пиридонов, которого все в Шарголях ещё с детства прозвали Малёк:
- Да какой Матрос кулак? – возмущался Мишак.- Он же всю гражданскую прошёл, он же всё свом трудом нажил, не трогайте его, я его ещё в колхоз уговорю вступить!
- Ты, Малёк, не в свое дело не лезь, здесь тебе не колхоз, чтобы распоряжаться, - огрызнулся кто-то из комбедовцев.
- Вы, товарищ, поосторожнее с такими высказываниями, вишь, какой защитник нашёлся,- вступил в разговор представитель из района, ни кому в Шарголях не знакомый.- А то не посмотрим, что председатель, можем и привлечь за пособничество знакомому кулаку. Имеем право.
- Может, он на его деньги ел-пил, вот и вступается, - предположил другой комбедовец. Помолчал и продолжил. – Недаром колхоз-то и не окрепнет, воруют, поди, из него Мишак с Матросом.
Зинка, точнее Зиновия, самая молодая из толпы, не выдержала такой клеветы.
- Что вы на дядю Мишу напраслину наговариваете?! Сами же его единогласно председателем избрали, сами теперь хорошо работать не хотите, да и злые на него, потому что ни кому спуску не даёт, лентяями обзывает, вот уже две кражи обнаружил!
- Своего дядю прикрывает, - тут же донес представителю района один из комбедовецев.
- Сам вижу, что тут кулацкая защита процветает, доложу в район. Пусть там и разбираются.
Остальные по-прежнему молчали, некоторые поторопились уйти, чтобы не быть свидетелями опасного разговора или, тем более, нечаянно вступить в него. Матроса всё равно не отстоять – середняков у нас с четырьмя коровами и двумя лошадьми не бывает, середняк – он чуть посвободней бедняка, это все знают. Так что зря Малёк начал заступаться – сам в немилость богородскому начальничку попал. Да-а, теперь и за Мишака заступаться боязно, хоть и председатель, но и ему за такое может влететь.
А колхозом и в самом деле командовать поручили самому степенному в Шарголях мужику, не велик он ростом, но зато силён умом. Михаил Пиридонов служить начал ещё в царской армии, не где нибудь, а в первопрестольной, в артиллерийской школе занимался физкультурой с курсантами. В Гражданскую командовал батареей. Вернувшись домой вместе с тугой на уши супругой Леской (Александрой, значит), правда, не без помощи старших братьев, быстро поднял своё хозяйство. А про дела колхозные рано ещё какие выводы делать: он только-только на ноги стал подниматься, впрочем, ни чем пока по делам не отличается от соседних в Новинках, Крутихе, Макарихе.
На следующий день Мишака вызвали в район. И больше с тех пор Пиридонов в Шарголях ни разу не был. Племянница Зиновия с дядей по матери Карташовым, который командовал небольшой ткацкой фабричкой, поехала в Борогородск: он по сбытовым делам, да и толкового слесаря по ремонту станков надо к себе переманить. Зина стала выяснять, куда дядя Миша делся. Сказали – в Горьком он, мост плашкоутный строит, а плотники и чернорабочие там сплошь или из провинившихся начальников, по которым настоящая тюрьма плачет, или из каких-то «критиканов», а кто это такие девушка не поняла.
- Так это, Зин, что-то я не понял, посадили нашего Мишака или нет.
- Не тюрьма это, дядя Карташов, но всё равно в Богородске считают, что дядя Миша в чём-то виноват, вот и наказали. Я думаю письмо Калинину написать об этой несправедливости.
И в самом деле Зиновия написала письмо Всесоюзному старосте дедушке Михаилу Ивановичу Калинину о том, что его тезка Пиридонов из деревни Шарголи пострадал невиновно, только за то, что лишь на словах защитил такого же, как и он сам, участника гражданской войны, преданного делу строительства социализма. И опытного председателя колхоза превратили в плотника, а колхоз без него постепенно работает всё хуже и хуже. Грамотное было письмо, и где только Зинка таких умных слов набралась. Смело, конечно, но как бы потом из-за этого себе худого не вышло.
Ни одной подписи под своим письмом Зиновия не собрала: кто лицо при встрече отворачивал и торопился по своим делам, кто прямо говорил, что он трус и всего боится, и за себя, и за семью свою, а кто, уже узнав о Зинкиной просьбе, просто закрывался дома и не открывал ей дверь. Так и оправила письмо в Москву Зиновия лишь за своей подписью.
А тут и весточка от самого Пиридонова пришла: жив, здоров, только вот ноги от ледяной воды, когда днища барж ремонтировали, сводит, говорят, что если мухоморами натирать, то пройдёт, только где тут такой гриб достать. Кормёжки хватает, дали спецодежду и инструмент, а работать приходится от зари до заката, живут в бараках возле самой Оки, чтобы далеко ходить не надо, кроме моста больше ни куда не пускают. И к нему не пустят, так что если Леска захочет приехать, то не надо, лучше пусть письмо напишет.
Ответ написала самая грамотная в Шарголях Зина, сообщила, после всех приветов от жены, сына Валентина и дочки Юли, от дядьев, племянницы, то есть её самой, и племянников, о письме Калинину и о том, что ни один мужик из Шарголей не подписал его.
После прочтения Мишак крепко матерно выругался.
- Ты что это так? Неприятные известия из дома? – спросил недавний друг-плотник Андрей, который никогда не ругался, кроме надоевшего всему бараку его возгласа «Мать нагая!»
А друзьями они стали с тех пор, когда из новоприбывших один, Андрей Ряхлов, оказался чуть ли не из своей деревни. От его Крутихи полчаса ходьбы – через Новинки, овраг и село Шарголи. Да вроде бы и виделись как раз в его деревне. Хотя Мишак на десять лет старше но тот день вспомнил в подробностях.
- Послали меня к вам в Крутиху собрать бригаду плотников, чтобы коровник поставить, а самым первым рекомендовали найти Сергея Мельянова, который живёт в начале деревни, если подняться со стороны Новинок из оврага. Я так и сделал. Вижу, мужик бревно ошкуривает, думаю, тот самый, наверное. Спрашиваю: «Не подскажешь ли, где мне Сергея Ивановича Мельянова найти?»
- А тот мужик тебе махнул рукой в другой конец деревни – там, мол. А потом опомнился, за тобой побежал: «Так это ты меня искал. А я ведь давно привык, что меня Логанчёвым все кличут. Что за дело ко мне?». Так у нас эту историю вся деревня знает!
- И что, правда, что у вас всего три фамилии на Крутиху: Ряхловы, Мельяновы да Иляевы?
- Правда, правда. Вот моей Насти сестру Машу и её мужа Михаила прозвали Лушниками, а их четверых детей скопом зовут Лушнятами. Как-то из Богородска искали героя Гражданской войны Ивана Ряхлова, нашли, хотели какую-то награду вручить, а официально он по документам Иван Мельянов. Вот такая у нас по деревне путаница, поэтому и прозвищ много: Михня, Директор, Болгария, Чуланчик, у Тайки Мельяновой муж в мировую ещё погиб, так все её четверо детей Таисины, есть Папулины, а меня вот Мать нагая прозвали. Так что всё же в письме?
- А у нас на все Шарголи только у двоих прозвища – у меня, Малёк, да у друга моего – Матрос. Оба вот и пострадали: он где-то на Алтае, а я на Волге-Оке. А из дома вот что пишут: племянница моя стала подписи в мою защиту собирать, так ни один не подписался, а когда председателем был, так все льстились – Михал Иваныч да Михал Иваныч. Хрен вот теперь им в зубы (Малёк выругался, конечно, позабористее), теперь я в Шарголи ни разу в жизни не появлюсь, будь эта деревня проклята. Так что мы с тобой, Мать нагая, очевидно больше, когда освободимся, не встретимся. Ты ведь в родную Крутиху вернёшься, правда? А вот я надумал даже не Богородске, ну его к чертовой матери, а в Павлове обосноваться, там, говорят, на новый завод автотракторных инструментов много людей нужно. Устроюсь, Леску с сыном Валентином и дочкой Юлькой туда выпишу. А если окажешься вдруг в Шарголях, обо мне ни кому ни слова. Умер я для них, умер.
То ли письмо Калинину повлияло, то ли срок наказания истёк, но через неделю после этого разговора Пиридонова отпустили. Как и задумал, он уехал в Павлово, а в Шарголях ни разу в жизни – сдержал свое слово – не был. Освободился скоро и Андрей Мать нагая, но его богородские друзья - начальники не забыли, послали на сельскохозяйственные курсы, на ветеринарный факультет. А в бараке скоро место Ряхлова занял кузнец и плотник из Крутихи Сергей Логанчёв, то есть Мельянов. Кто мог в кузнице услышать его недовольство нынешней системой колхозной оплаты работ, и донести кому нужно, неизвестно. Хорошо, что Логанчёв всего полгода плотником на мосту был.
В последующие годы наказания за все погрешности были куда строже, а лагеря, где зеки пахали годами, были куда дальше Волги и Оки.