Ночная смена.
Гул вентиляторов и плавильных печей - за два шага слов не различить. Горячий ветер гоняет сажу вперемешку со свинцовыми опилками по закопчённому бараку. На литейном заводе трудятся русские и арабы.
Расплавленный свинец течёт по трубам, подогреваемым открытым огнём, выливается в формы из кранов, черпается ковшами из котлов. Прессуется, режется на болванки. Из болванок сделают пули.
Два начальника: Иван и Давид-давит, немецкий еврей с льняными волосами бобриком. Утром они вместе обходят цех: немец марширует, выставив вперёд пузо, Иван - сутулясь, руки гориллы до колен. Лицо Ивана словно камень, глаза смотрят куда-то вверх и в сторону, в бесконечность.
Давид-давит подходит к каждому рабочему, вникает в процесс. Он никогда не отвечает на подобострастное « бокер тов» - доброе утро, просто поправляет что-либо и следует дальше.
Иван не только начальник, но лучший рабочий фабрики-мифаля. Он знает все процессы, умеет обращаться с печами, готовить материал для плавки, может изготовить на токарном и фрезерном любую деталь, наладить прессовку любого изделия. Ещё он сам прессует, пилит, загружает тоннами свинца печи, грузит на поддоны свинцовые метили-болванки. Он приезжает на фабрику-мифаль в 4 утра на своём стареньком блестящем БМВ, уходит в семь вечера, отдав последние распоряжения. Часто работает один по ночам: сам руководит и сам осуществляет все процессы. Говорит, что если он уйдет, фабрика остановится, и женщины-жёны начальников в офисах-мисрадах перестанут получать зарплату.
- В Израиле можно устроиться,- говорит Иван,- где я в Украине заработаю две с половиной тысячи баксов в месяц? И сын мой устроился на говновозе – весь в деда пошёл. Три тысячи в месяц получает. Понятно, грязными. Такие вещи себе покупает! Одного дня хватает, чтобы отдохнуть. Просто я умею отдыхать. Я живу сегодняшним днём, все деньги трачу. Покупаю, что захочу. Сто долларов в месяц дочке в Украину отсылаю. Да раз в пару лет привожу их сюда всей семьёй – с мужем и внучкой. Надо пару тысяч, чтобы они здесь погуляли...
Дочка? Она медсестрой в больнице. Там, в Кривом Роге. Раньше денег у людей не было, плохо жили. А теперь лучше стало с деньгами, стали оплачивать себе операции - медперсонал приподнялся. Теперь лучше там, они уезжать не хотят.
На спине Ивана, от жопы до затылка, жирной линией изображена церковь с пятью куполами, богородица с младенцем и месяц.
- На зоне,- повествует Иван,- у меня погоняло было « спортсмен». Я ведь мастер спорта СССР, чемпион СССР семьдесят второго года, двести метров вольным стилем. Я из спортивной семьи: отец метатель молота, мать толкала ядро, оба мастера, заслуженные тренеры. Мать никто не мог положить на руках – это она мне нос сломала в седьмом классе.
В школе все ребята гуляют, по девчонкам ходят, а я бегаю, потом бассейн, штанга. Чокнутый,- говорят, ни жизни, ничего не видит! А знаешь, что такое плавать в ботинках со свинцом в подошвах, по пять килограмм каждый, да по восемь километров? Но у меня цель была, и я добился! Стал чемпионом. Правда, за границу не послали – другой поехал; брат у меня в «ящике» работал... Когда хочешь, всего добьешься! У меня здесь классная работа, начальником стал. Многие боятся тяжело работать, а мне по кайфу. Если я не буду двигаться, то умру. Неделю не поработаю, все мышцы ломить начинает – это всё спорт.
На зону пригнали меня этапом с Украины. Только восемь нас, Красноярский край – никого не знаю. Зачитывает список прибывших лейтенант Кунгаев, сопляк, только из училища. Против моей фамилии – «мастер спорта».
- А, мастер спорта,- говорит, - хорошо, мастеров у меня ещё не было. Ты, мастер спорта, зайди ко мне вечером в кабинет, прибраться немного. Там увидим...
Я подхожу к нему:
- Ты мастера не тронь,- говорю,- это мне непосильным трудом досталось. А ты, лейтенант, свои погоны за баранов купил!
И сорвал с него погоны, бросил на землю. Он убежал, испугался, а Зэки меня окружили, схватили, потащили. Я сначала не понял в чём дело, отбиваться стал, но куда там – столько народу. Притащили меня в барак, быстро одевать стали, давай!
Кто тёплое бельё несёт, кто свитер. Надели всё на меня, стал как медведь: бить будут!- говорят. Били сильно. Три дня...
- Настрадался я в зоне за десять этих лет... Говорил тебе: на большие деньги позарился! Убил я его, авторитета этого, своими руками, без ничего, до смерти забил. Правда, он потом, уже в больнице скончался.
Три раза на зону ко мне киллера присылали. Одному я сам руки сломал, от других меня отмазали. Не спал по ночам, каждый шорох слушал. Чу! Кто это шевелится...
Ведь все спортсмены после спорта, понятно куда, в мафию идут. Работал тренером, - какие деньги, сто пятьдесят рублей полторы ставки. Потом грузчиком на комбинате. Уже четыреста. Друг по институту, борец, Рустам Каримов, слышал о таком? Был олимпийский чемпион. Бедный, из какого-то аула в Казахстане, приехал учиться. Детей в семье десять человек, кто ему поможет? Мы его дома кормили, хотя тогда у самих не хватало... Он стал главой всей мафии восточной Украины. Я к нему - за большими деньгами погнался...
После института призвали нас в морской спецназ. Мы - офицеры после военной кафедры, младшие лейтенанты. Топили корабли. Тогда была война с Китаем. Двадцать тысяч наших полегло. Их больше двухсот.
Что с нами делали, не знаю; как обрабатывали, если на смерть ходили, точно на праздник. Я с тех пор смерти не боюсь, ничего не страшно, правда, задаром пропадать не хочу.
Раз пошёл на дежурство. Лежишь под водой два часа с аквалангом - их диверсантов ловили. Нырнул, привязался к чему-нибудь, спишь. Прибор такой с собой – пищит, если кто подплывает. Если рыба - чуть-чуть, а если что-нибудь крупное, то сильно. Помню, лежу, сплю. Вдруг как заверещит. Открываю глаза - здоровый сом прямо в маску мне уставился. Я дернулся, он уплыл...
Бросят тебя с вертолета за десять километров до берега и плыви. Никто не поможет: ни добрая тётя, которая тебя накормит, ни майор КГБ. Только на себя надейся. И в жизни так. В Израиле люди плачут, а чего плакать? Пахать надо, цель иметь, тогда всего добьёшься, как я!
Что после зоны в Израиле? Работаешь - всё имеешь. Сколько на зоне ушло товарищей! Сидит с тобой рядом, разговаривает, вдруг – замолчал. Смотришь – нет его... Диагноз один. Сердечная недостаточность. Жрать нечего было. Летом, конечно, раздолье: грибы, голуби. Мне всегда: спортсмен, налови голубей.
Если деньги есть, то в зоне всё можно купить, в помойку, так столовую называли, я не ходил, ребята с воли помогали. Но деньги-то не у всех, а норма – двадцать пять грамм сырого мяса на человека, вроде как меньше мыши. А здесь раздолье – какой еды мы только не едим!
Привёл я как-то на завод флейтиста, Мишу Гроссмана. Жена упросила – знакомые её. Он старый, а жена молодая. С ребёнком, разведённая, прибилась к нему... Он на такой маленькой флейте играл, в коробочке её держал, мне показывал. «Нужны копейки», - так всегда говорил. Стал его возить с собой по пятницам. У него машины не было. Дал ему работу полегче: подавать мне болванки, чтобы я их на станке обтачивал. Был такой заказ. Раз, в свою пятницу, он полдня отработал и давай всех проклинать. Рыдает. Вы, мол, меня работать заставляете! Меня клянёт. За что? Разозлился я. Сам, говорю, домой на автобусе доедешь. Сидел бы у себя в Киеве да играл на своей дудке! Нет, музыкантов на работу больше не брать!
Ещё был фотограф. Друг Алекса, Лёня Израилевич. Слово ему скажешь, по работе, мол, так надо делать, а он: - я не литейщик, я фотограф. Сидит, на бумажке что-то рисует. Какие-то крестики и нолики. Давид увидел - выгнал его. Ходил бы по пляжу в Одессе со своим надувным дельфином. На хрен! Никаких больше фотографов!
-Не нравится тебе в Израиле? Вперёд! Чемодан, вокзал, граница!- срывается Иван. Не надо нам фотографов, флейтистов бля, художников, писателей. Хочешь жить – паши! Или вот: учись, в хайтек иди. Вон дочка женщины из моего дома, Марьи Ивановны из Луганска, отучилась и вместе с мужем в Интеле работают. Уже виллу купили, дорогую машину! В долг, конечно. Что хотят, то покупают!
Рассвет в Израиле быстрый. Солнце встаёт над сосновым лесом. У велоклуба, что рядом с фабрикой появляются машины с привязанными к багажникам велосипедами. Улыбающиеся загорелые израильтяне в новеньких касочках и обтягивающих «найках» начинают разминку, делают пару кругов вокруг фабрики, уносятся в лес на прогулку. За решетками окон, в цеху, сонно двигаются бледные рабочие. Кончается 12-ти часовой рабочий день, точнее вечер, ночь и утро. Скоро все поедут домой спать. До вечера.
АЯ
Осафия 2010.