"Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья."
(Анна Ахматова)
Вообще-то родилось я в 1952-ом. Сразу взрослым, элегантным, певучим, сверкающим чёрным лаком. И до того, как в этот дом попасть, пожило в двух. Предпоследняя хозяйка, отчаявшись хоть бы одного сына со мною сдружить, иногда подходила ко мне, открывала крышку и перебирала клавиши. И говорила мужу:
- Повернуться негде, а тут ещё эта гробина. Кому бы его?..
В те годы мода была на пианино; почти в каждом доме, где девочки росли, - стояло. Но чёрные только рояли ценились, а мы… Нас лишь в коричневой одежде выбирали – низкорослые, полосатые. Они и в комнатах меньше места занимали.
Однажды, слышу, хозяйка говорит:
- Оля решила своего Сашку музыке учить, пианино нужно. Наверное, я ей наше отдам рублей за двести – всё же не новое, и мы с рук покупали. На нём дата стоит - двадцать скоро будет.
И перевезли меня к той Оле (Ольге Николаевне) на их квартиру.
Боже ж ты мой – что это было за жильё.
Раньше-то я в «хрущёвке» обиталось. Тоже - не Бог весть что, но всё же! Отдельная квартира, благоустроенная, центральное отопление. Я в зале стояло.
А тут… Дому, наверное, лет сто, полы перекошены, щели кругом. Меня около окна поставили, рядом толстая труба отопления, из форточки дует. Я и расстроилось. Но вызвали лекаря-настройщика. Повозился он со мною, подтянул струны, молоточки подклеил. Я опять запело. Года два там прожило, и мужу Ольги Николаевны дали однокомнатную квартиру.
Как они меня на второй этаж втаскивали, я думало – не выдержу. Но ничего. Установили хорошо, никаких рядом сквозняков или радиаторов. И зажили мы вчетвером – новые хозяева, их Сашка и я. Ольга и Михаил (муж, то есть) - страстные певуны. Как гости к ним, так обязательно с песнями. И не раз я слышало, как жалели и Оля, и Миша, что не умели играть ни на каких инструментах. У Сашки слух был хороший, только усидчивости - нисколько. Но он всё же года три в музыкальной школе проучился. Оля с ним билась долго, пока не удостоверилась, что десятилетний отпрыск их обманывать стал. Мать его отведёт в музыкалку, он переждёт, пока та за углом не скроется – и на волю. Так два месяца продолжалось. Потом из школы позвонили: «А почему Саша на занятия не ходит?» Я-то уже давно почуяло, что дело не ладно – Сашка только при матери ко мне и садился и всё больше гаммы играл – хроматические, сходящиеся…
(Ольга и сама подсаживалась, тоже пыталась. Да и Миша… Только им-то совсем времени не хватало. Миша учился на вечернем, Оля – целый день на службе, вечером у плиты бьётся, Сашкины уроки проверяет, а свободная минута – семью обвязывает: свитерки, жилетики, шапочки)...
А Сашу из школы забрали. Он наотрез отказался в музыкальную школу ходить. «Надоело, - говорит. – Сами попробуйте по два часа сидеть играть. У меня пальцы короткие, руки от этого пианино болят, голова пухнет». Мать ему говорит: «Эх ты! Мы с отцом и рады бы были в детстве учиться, да денег у родителей не было. Тебе же всё – и школу оплатим, и инструмент купили…» Но тот - ни в какую: "Не хочу!" - и больше не стал ко мне подходить.
Так я осталось стоять мебелью.
Потом они на новую квартиру все переехали. Там попросторнее было. Но Оля всё же заговорила о продаже меня: чего, мол, оно стоит, место занимает. Однажды приходит с работы, и я слышу:
- Сегодня девчонкам говорю – пианино хотим продать, нет ни у кого знакомых, чтобы купить? А Марина наша как взмолится: «Ольга Николаевна, не продавайте инструмент!» Просто расстроилась – мол, это так прекрасно, когда в доме пианино стоит. Вдруг кто из гостей умеет играть. Что-то она меня заколебала. Может, правда, пусть стоит?
- Да конечно, пусть стоит, - ей Миша отвечает.
Так я и осталось на месте. Оля с меня пыль смахивала, Сашка, подрастая, нет-нет да подойдёт. А Оля Сашку всё равно хотела обучить игре хоть на чём. Он запросился на гитару. Пошли они в ближайший Дом Культуры. Возвращаются, и Оля Мише рассказывает:
- Приходим, а преподавателя нет. Нам вахтёр говорит: «Должен уже быть. Вы подождите». Мы зашли в зрительский зал, а там на сцене рояль стоит, не запертый. Сашка к нему подсел и начал что-то играть такое мелодичное, кажется, из «Лунной сонаты», знаешь это вот: «Та-тата-там…» Я в зале сижу, и у меня аж слёзы потекли – ну, почему не стал учиться дальше? Как это красиво – мальчик за роялем играет Бетховена…
Я слушаю и себе думаю – «Глупый потому что. Вырастет – жалеть будет».
А потом, когда Саша уже в восьмом классе был, у них родился ещё один ребёнок – Валера. И с двух лет он запел. Я радовалось – подрастал мой хозяин и друг. Как встал на ножки и научился у меня крышку открывать, так и не отходил, пока стоять не устанет. Оля его в высокий стульчик всунет, ко мне подставит, Валерик и тарабанит по клавишам. Мне хоть и больновато, и неприятно, но я терпело.
В шесть лет Валерика отвели в хор мальчиков, который при музыкальной школе был. А в семь он уже был учеником хорового отделения. Опять ко мне пришёл мой лекарь, подлечил, настроил, и стали мы с Валериком друзьями. Его-то уж никто не подгонял ко мне, сам часами сидел, упражнялся, даже сочинял новые мелодии.
Музыкантом стал Валерик. А я старело. Когда они на новую квартиру переехали, то очень меня неудачно снова поставили – к радиатору да ещё под форточкой. Я стало уже постанывать, а им невдомёк. Года через три Валера говорит:
- Надо настройщика, разладилось совсем пианино, клавиши западают.
Пришёл мой лекарь, снова заменил пару молоточков, подтянул струны мне, проверил и говорит:
- Да, годы берут своё. Оно ещё послужит, но не долго.
А посоветовать меня переставить – не удосужился.
Потом Валерик уже и консерваторию закончил, уехал в другой город, но когда приезжал к родителям, обязательно ко мне подсаживался и играл. А в очередной раз приехал с женой. Она такая глазастенькая, певунья – тоже консерваторию закончила. Они в четыре руки на мне играли. У меня уже все косточки болят, но я старалось. А Валерик встал и говорит:
- Похоже, инструменту нужна очень серьёзная настройка – играть ведь не возможно, треть клавиш – глухие, западают.
- Так вы его заберите себе, нам-то он уж и вовсе ни к чему, угол только занимает, - Михаил говорит.
Я обиделось, стою, молчу. Валерик опять клавиши мои тронул, подумал, на свою Асю глянул. Та сморщилась:
- У нас есть – мои родители отдали.
- Ладно, позовём ещё раз настройщика и будем его продавать, - хлопнул по коленям Михаил.
Ещё с полгода прошло. Опять настройщика позвали, а он мне такую выдал характеристику, что только в расход. И рассохлось-то я, и струны уже некуда тянуть, рваться начнут, и несколько молоточков в труху превратились. Только тут заметил, где я стою:
- У стояков бы ему не следовало быть, да и от окна зимой поддувает.
Оля заахала:
- Хоть кто нам когда про это сказал! Так что – можно его настроить? Нам бы продать кому-нибудь или в детский сад отдать.
- Никому уже этот инструмент не нужен. Покупатель с настройщиком придёт, конечно, а тот вам то же самое скажет. Да и в детсаду… Если у инструмента часть клавиш не работает – как на нём играть? Место этому пианино – на свалке.
И ушёл, и настраивать меня не стал. Но Оля меня выбрасывать не захотела – пусть стоит. Валера приезжает, Саша тоже иногда к нему подходит.
Так я ещё пять лет простояло. Уже на пенсии будто бы. Расставили по моей крышке фотографии в рамочках, вазу с цветами иногда водружали, а как для гостей стол накрывали, так на меня ставили не уместившиеся тарелки и судки. Открывал меня только их внук, Сашин сын – Павлик, да только лучше бы не открывал – совсем у малыша слуха не было: колотит по клавишам, кричит что-то… Или вдруг по мне скакать начнёт, пока Оля не сгонит.
Сколько я за все эти годы наслушалось-насмотрелось! Кому рассказать – так некому. Вся их семейная история, считай, передо мною творилась: и Сашкино взросление (помотал же он нервы у родителей!), и Михаиловы увлечения, и Ольгины болезни и проблемы на работе, и Валерочкино детство-юность, и рождение Павлика, и развод Саши с женой. Сколько праздников и печальных дней я видело. В квартире менялась не однажды мебель, обои, люстры. Появлялись и исчезали какие-то люди. Ссорились, мирились, любили, раздражались – и всё это в моём присутствии, и никто меня не замечал.
Но как в комнате ремонт затевался, так Михаил начинал ворчать:
- Чего стоит эта рухлядь, место занимает? Пора уже линолеум менять, а под него не подлезешь. Мы когда его выбрасывать будем?
Я замирало – а вдруг!.. И на Михаила обижалось.
И достоялось… Михаил как раз в отпуске был. Лето выдалось дождливым. Оля уже на пенсии, а муж её ещё где-то работал, и никуда они не ездили из-за Ольгиных болезней, кроме садового участка. И вот в пасмурную погоду на дачу не поехали, затеяли переклеить обои в «моей» комнате. Михаил опять за своё;
- Пора выбрасывать пианино. Опять его отодвигай-придвигай. Мне уже тяжело, и пол царапаю лишний раз.
Слышу и не верю – Ольга соглашается:
- Ну, давай.
Стала куда-то звонить и говорит:
- За вывоз требуют тысячу. Где брать?
- Разберу-ка я его на части, - говорит Михаил. - Досточки на саду пригодятся, а станину – позову Сашку, и вдвоём вытащим к мусорным ящикам.
Вытащил отвёртки и подступился ко мне с ними. И затрещали во мне болты, и стал он разрывать меня на доски, откручивать молоточки, крышки и боковины.
Как же мне больно было! А что я чувствовало! Если бы они меня просто вывезли, может, кто к себе бы взял! А он меня убивать начал, расчленять! Разве я им что плохое сделало? Они ж от меня только удовольствие получали, радость. Как он может! И Оля не защищает, согласилась.
О, люди! О, звери! О предатели! О, неблагодарные.
И ещё она подходит ко мне, гладит по боку и говорит:
- Ты уж нас прости, ты самая старая в нашем доме вещь, всё видело – и наши радости, и горести, как дети росли, взрослели. С нами квартиры меняло. Ты – как член семьи. Но что делать? Такова жизнь. Не сердись на нас.
Лицемерка! Я уже её ненавидела. Но она, облегчив свою совесть, ушла, а Михаил продолжал меня убивать. Я всё ещё не верило, что пришёл мой последний день. Мысли метались. Если бы мои струны могли слова выговаривать. Ольга перед уходом по ним провела несколько раз рукой – какой я звук издало! Она даже воскликнула:
- Как гусли! Если бы можно было только эту часть оставить! Слышишь, как мелодично звучит – я даже и не знаю, что это напоминает. Я такого инструмента не слыхала.
Михаил угукает и продолжает откручивать всё новые винты.
И когда на мне этих штырей всего два осталось, я поняло – всё, пришла моя смерть. И я вырвалось из его рук и всей своей массой рухнуло на него. Последнее, что услышало - хруст кости и громкий крик…