В детстве я любила вешать кукол. Забиралась в уголок, подальше от людей, завертывала кукол в белые тряпочки и тихо, упорно их вешала. Куклы покачивались в петле, я грустно смотрела на них, потом вынимала и откладывала их в сторону.
Так прошло мое детство. Потом я выросла и стала подавать надежды. Всю жизнь я подавала надежды и подавала нищим – и считаю, что меня есть за что уважать. Всю жизнь я воевала со всем миром и со своим мужем – но даже они не сломили меня. Конечно, кому какое дело до подробностей моей победы над этим миром и над этим мужем – сколько слез и бессонных ночей на вокзале, и звонков в чужие квартиры, где женщины, похожие на рыб, ехидно улыбались и говорили:
- Его нет дома. Он ушел и просил сказать, что он не вернется. И вообще – он спит.
Потом он появлялся и говорил:
- Я пришел и очень хочу спать…
- Но мне сказали, что ты уже спал.
- Кто сказал?
- Один человек.
- Какой?
- Один…
- Что значит – один? Я – один, он – один, каждый – один. Чтоб ты всю жизнь сидела в позе лотоса!
Муж ушел, а мир остался. Он был такой же зеленый, счастливый и страшный, как и в те времена, когда я была маленькой и вешала кукол. Я точно также думала, что есть люди, которые понимают этот мир, и, может быть, они когда-нибудь мне все расскажут. А пока что приходилось воевать: с квартирой, где все валялось и ломалось, с работой, где все требовали и ничего не объясняли, с любовниками, которые ничего не хотели, и особенно меня. Труднее всего было зимой, когда ветер выл по-волчьи, а снега не было и батареи были холодные, как сердце моего последнего любовника. Я бродила по квартире в поисках тепла, но его нигде не было, даже под одеялом. Горели все четыре конфорки на газовой плите, но тепла не было. Не долго думая, я включила утюг. Он постепенно нагревался, а я гладила им свои руки, ноги, грудь, прижималась к нему щекой и думала: как хорошо, что в этом мире осталось хоть что-нибудь теплое!
Была еще, правда, кошка, она пряталась от меня под диваном. Я просила ее выйти оттуда – в начале веником, потом шваброй, потом уставала и засыпала.
Так шла моя жизнь, так шла моя война с миром. Силы мои иссякали, но я держалась. Мир входил ко мне ранним утром вместе со звуками радио, которое разными голосами бормотало о нашем экономическом положении и о том, можно ли найти из него выход. А газет я уже давно не читала, потому что и так уже была готова ко всему. Я и так знала, что случилось уже много такого, о чем раньше и подумать не могли. И дальше будет случаться. И будет пыль, и прах, и пепел, а газеты будут давать объективную информацию:
«25-го августа на улице имени Шекспира расстреляны 27 человек. 26-го августа количество расстрелянных уменьшилось на 5 человек в связи с плохой погодой».
Но я все равно буду бороться с миром, хоть и нет меня несчастней со дня его сотворения. В принципе, ничего с тех пор не изменилось. Все та же старушка Ева смотрит в небо. Ей надоело это. Ей скучно. К ней тянутся дрожащие руки с грязно-зелеными яблоками. Они кислые, гадкие, а есть надо.
- Нечего харчами перебирать, - говорит голос откуда-то сверху.
И опять ко мне приходит эта чужая девочка.
- Давай, тетя, день траура отметим, - говорит она.
- В честь чего это?
- Ну как, два поезда столкнулись, завод взорвался.
- А как?
- За стол сядем, пир устроим, арбузы будем есть.
И мы едим арбузы. Борьба с миром продолжается. О, где ты, мое детство, мои куклы, которых я вешала? А вот они, мои куклы, лежат в шкафу, в целости и сохранности. Я подарю их этой чужой девочке, пусть она теперь их вешает. Пусть будет пыль, и прах, и пепел. И пусть она будет счастливая, пожалуйста, пусть будет счастливая, если только можно. А я буду бороться с миром до самого его победного конца.