Вся моя жизнь – результат психической травмы. Мой день начинается с избиения кошки. Кошка висит, качается, помахивает хвостом, закрыв глаза. А за окном солнышко светит, листочки дергаются, птички прыгают и пищат. А радио поет депрессивные песни.
Вся моя жизнь – результат психической травмы моей мамы. И вот я звоню ей по телефону.
- Здравствуй, мама, - говорю я, - чем занимаешься?
- Переживаю, - говорит она, - все время за тебя переживаю.
- И я тоже переживала, переживала и уже пережила.
Вся моя жизнь – результат психической травмы моих родителей. Этой травмой было, конечно же, мое рождение. Мама вышла из депрессии, потеряв моего папу. И папа вышел из депрессии, потерявшись. А я никуда не потерялась, к сожалению, только размножилась. У шизофреников бывает раздвоение личности, а у меня – размножение.
Вот я, Лена Карасик, бывшая красавица, со следами былой красоты на лице и на теле. Когда-то у меня был муж, маленький и юркий. Он все время лежал на диване, учил меня жить. А потом он умер, но я так ничему и не научилась. И вот теперь я лежу на диване и вспоминаю, как звала его канареечной, а он меня – бегемотиком.
И уже много лет прошло, а я все лежу на диване. И недавно угораздило же меня влюбиться в моего соседа Ленечку, в его толстенькие ручки и карие глазки. И ничего он не знает про мою любовь, хотя каждый день я пишу ему письма. Пишу о моей тонкой душе, с которой всю ночь перекликаются трамваи, о своем детстве, когда мы собирались всей семьей за круглым столом с белой скатертью, и читали полное собрание сочинений писателя Абая. Только Ленечка ни на одно письмо не ответил, а когда я прямо его спросила, что он думает обо мне, он сказал:
- Госпожа Карасик, я к вам очень хорошо отношусь как к соседке и как к человеку, и за себя, и за писателя Абая.
Вот я, вторая сестра наркомана, тоже наркоманка. Я проглотила шарик и лечу по небу, размахивая волосами. Воздух свистит в ушах, огни болтаются под ногами. А внизу подружка моя, Машка Крутая.
- Это что за на фиг? – спрашиваю я ее. А она упала со ртутной антенны, картошку стаканами продавала. А картошка в стаканы не лезла. Так она ее повыкидывала, и надо домой. В троллейбус села, город поехала, а вода в кране горящая-горящая.
А я уже планирую на свой любимый пивбар, где ждет меня невкусная водка.
Вот я, врач-психиатр, и жена у меня психиатр, и обоим нам нужен психиатр. Я лечу депрессии, неврозы, алкоголизмы, анурезы, супружеские измены и другие нетрадиционные состояния души. Я прихожу домой как выжатый лимон. А жена уже встречает меня ласковыми словами:
- Сволочь! Скотина! Идиот! Где же наконец деньги?
А денег нет, потому что кругом ложь, подлость, предательство.
Вот я, старый, давно забытый писатель, у которого денег нет даже на бутылку водки. И думаю я, что давно пора мне успокоиться, то есть упокоиться и отдохнуть. Но я писатель и должен писать, даже если не пишется, даже если не печатают.
«Это было давно, - пишу я, - когда меня еще не было в живых. И между прочим, никто меня не спрашивал, хочу ли я этого. Теперь они извиняются и говорят, что хотели сделать мне подарок. Только не нужны мне такие подарки, слишком дорого они стоят».
Короче, полный маразм. А в столе у меня свидетельство о браке двух покойников, дочери моей и зятя. И снится мне, как сидим мы за столом, листаем мои книги или пьем чай и вместе плачем над всей этой глупостью.
Вот я, танцор-универсал в рассвете творческих сил. Я танцую рок-н-ролл, буги-вуги, ламбаду и брейк-данс, не говоря уже о вальсе, чарльстоне, гопаке и танго. А по ночам я ничего не танцую, а ворочаюсь с боку на бок и думаю: « Ямайка – остров или полуостров, остров или полуостров? Кажется, все-таки остров… черт бы его побрал».
Вот я, Папа Римский, иду под дождем в своем манто и низко кланяюсь каждой кошке. Вот я, кошка, взирающая сквозь дождь на манто Папы Римского с любовью и надеждой. Вот я… Господи! Как много нас, как мало фраз… в том-то и трагедия, Господи, что в несколько предложений помещается вся наша жизнь.