(из цикла "Улица Перестроечная и ее жители")
Судьба улицы Перестроечной не отличалась особенно от судьбы других улиц бывшего дачного городка близ Петербурга. За несколько последних лет государственного капитализма, как и другие многочисленные улицы с частными застройками, она успела претерпеть множество изменений. В разы подорожала земля, и новые богатые вытесняли состарившихся и обнищавших коренных жителей, оживленно шло строительство современных дорогих коттеджей. Но некоторые дома, застройки пятидесятых-восьмидесятых годов прошлого века, похожие на упрямых кряжистых стариков, приземистые и неказистые, все еще стойко держались, сопротивляясь сносу и переменам в стране. Одно объединяло эти дома: перед теми, и перед другими неизменно вырастали двух и более метровые основательные заборы – то ли мода, то ли необходимость, то ли страх перед неизвестностью, которую продолжала нести в себе новая власть. Человек, не воздвигший преграду между домом и улицей, рисковал быть ограбленным.
Люди же по-прежнему рождались и умирали, а между этими двумя важными событиями просто жили. Прикрытая маской благочестия, жизнь их протекала внешне вполне пристойно. Души же с каждым годом становились все более закрытыми и недоступными для посторонних соседских глаз - также признак нового времени. Человек, не воздвигший забор-преграду между своей душой и внешним миром, рисковал стать жертвой недоброжелателя или завистника, коих новое время породило в изобилии, окунув одних в нищету, а другим, позволив беззастенчиво обкрадывать страну.
В одном из таких старых домов с облупившейся зеленой краской и уже начавшей ржаветь крышей, серо и буднично проживала женщина по имени Галина без определенного возраста. Известно только, что в молодости на последнем курсе института с ней случилось бурное увлечение, в результате которого на свет появился сын, названный Мишкой.
Уродство ее громоздкой головы с сильно удлиненным лицом и непропорционально короткого туловища с короткими конечностями и непомерно крупными ступнями ног и кистями рук, вызывали непреодолимое отвращение у парней-сокурсников, которые вежливо, но настойчиво отстранялись от общения с девушкой и уж тем более не собирались заводить с ней любовные интрижки и романы. За глаза ее называли карлицей.
Но, однажды, вместе с наступившей весной, в сердце Гали проснулась женщина и властно потребовала мужского внимания. Несчастный предмет обожания, которого звали Роман, чувствуя на себе пристальные откровенно-страстные зазывные взгляды ее странных желто-зеленых навыкате глаз, неожиданно живых на ее мертвенно бледном рано выцветшем лице с сухой пергаментной кожей, пожухлыми невыразительными губами, приходил в чувство глубокого замешательства и растерянности.
- Ромка, карлица на тебя глаз положила, - со всех сторон приятели язвительно подшучивали над ним, приводя в бешенство.
Только врожденное чувство такта и воспитанное с детства уважительное отношение к женщине не позволяли ему грубо, как говорили приятели, «отшить» ее.
Роман давно определился со своей симпатией. Еще на первом курсе института он подружился с Олей Запрудовой, и ребята, не скрываясь ни от кого, нежно общались. А на последнем курсе они объявили всем, что женятся. Олечка, радостно, рассказывала подружкам, какой фасон платья она выбрала для лучшего дня в своей жизни.
Галина в числе многих слушала этот счастливый щебет, и все неистовей становилось вынашиваемое желание, переходящее в навязчивую идею, во что бы то ни стало, заполучить Романа. Идея трансформировалась бессонными ночами в выплеснутые из души прекрасные строчки стихов.
А на улице бушевала весна, и солнце щедро дарило тепло своих лучей всем без разбора. Ошалев от таких подарков, природа быстро оклемалась от холодов, готовая к пробуждению улыбалась во всю ширь своего естества, радуя народ от мала до велика.
Галя, как сомнамбула, после бессонных ночей, жила где-то вне весны и людей. Она, движимая только одним - желанием обладать любимым человеком, истязала себя бесконечными мыслями, строила планы, и, наконец, решилась подкараулить его возле парадной дома и поговорить.
- Рома, - голос даже не дрогнул, словно речь шла о чем-то несущественном, не значительном, - разреши дать тебе совет, не спеши жениться на Запрудовой, она пустышка, и на самом деле я вижу, что ты ее не любишь. Ты пожалеешь об этом, Рома. Ты упустишь настоящую любовь.
Небо нахмурилось, не предвещая ничего хорошего. Люди, озабоченно поглядывая на набежавшие тучи, начинали доставать зонты и накидывать капюшоны. Первые крупные капли дождя упали Ромке на нос и за шиворот. Он недовольно поморщился и с досадой посмотрел на помеху, так некстати возникшую на его пути.
- Галя, - давя в себе желание, сказать что-нибудь ужасно грубое, даже грязное, ответил он,- я сам разберусь, кого любить. Это моя жизнь.
Еще одна капля попала ему в глаз, а порыв ветра швырнул в ребят волну пыли вперемешку с песком. Но девушка, казалось, настойчиво не замечала разыгрывающейся стихии.
- Вот, тут, - в коротенькой, сильно напоминающей култышку, руке, доверчиво протянутой парню, оказалась тонкая ученическая тетрадка, - я посвятила их тебе.
Ветер беспощадно трепал страницы этой жалкой тетрадки.
- Галя, но это ничего не изменит, - впервые непрошенное чувство жалости кольнуло его. Тетрадка мягко легла в руки. Галина быстро развернулась и, не обращая внимания на усилившийся дождь, неожиданно грациозной походкой, так и не достав зонта, скрылась за углом. Ромка только пожал плечами и уютно спрятался под капюшоном. Тетрадка, между тем, бережно перекочевала за пазуху.
В окно уже несколько часов настырно барабанил разгулявшийся дождь, небо капризно хмурилось и плакало все отчаянней. Поход по магазинам, который они планировали с Олей, пришлось отложить. Вдоволь нацеловавшись в ее парадной, Ромка просто проводил ее до двери квартиры. До своего дома добирался на трамвае. Пока ждал его, промочил ноги и теперь пытался их согреть, неловко подогнув под себя.
Он сидел в неудобной позе на диване перед слегка помятой тетрадкой со стихами. Сложные чувства сомнения, тревоги, смятения, любопытства и гадливости одновременно, словно он собирался прочесть чужие письма, терзали душу. Одна нога затекла, но он не обращал на это внимания. Он вспомнил ее призывный взгляд, мольбу в глазах и открыл тетрадь.
Стихи звенели и плакали, переливаясь всем спектром чувств раненой души. Они, то возносили к облакам, то безжалостно бросали в бездну разочарований и боли. Они прожигали душу насквозь своей неуемной, до опустошения испепеляющей страстью. Обещая иступленные ласки, щекотали его мужское воображение, коротким разрядом тока пробивали насквозь тело. И снова плакали и звенели, молили и призывали. Слезы непрошено защекотали в носу. Обессиленный попытками подавить в себе предательскую жалость, Ромка почувствовал, что плачет. За уродливой внешностью он вдруг увидел одинокую страдающую живую душу. И еще какие-то новые непрошенные чувства он испытывал после чтения этих стихов к Галине, но в которых даже под пытками никогда бы не признался себе, так непристойны и преступны были они в его понимании. Он любил Олю, а эти новые чувства ничего общего с любовью не имели.
Галина пригласила его к себе. Это случилось совсем просто, между лекциями. Он молча вернул ей тетрадку и неожиданно согласился. Она ждала на Финляндском вокзале в условленном месте. Короткое «Привет» и двадцать минут на пригородной электричке. Он всю дорогу молча смотрел в окно, она сказала несколько ничего не значащих дежурных фраз, на которые он коротко кивнул. Разговор просто не имел смысла. Роман считал, что все что хотела, она сказала своими стихами, и ему нечем было ей ответить, он любил другую девушку. До дома шли почти порознь, она впереди, он на два шага сзади.
Родители Гали - рано постаревшая мать и тяжело больной отец сдержанно поздоровались с гостем и, ни о чем не спрашивая, закрылись в своей комнате. Все дальнейшее происходило в маленькой комнатушке, в которой помещалась только кровать девушки, старый письменный стол и обшарпанная табуретка, одновременно служившая прикроватной тумбочкой и местом для одежды.
Как только карлица плотно закрыла дверь в свою комнату, он почувствовал себя жертвой, ловко загнанной в ловушку. Бежать и отступать было поздно, убогость и теснота вызвали чувство обреченности и неизбежности происходящего. И эта беспомощность породила в нем не страх, а как ни странно нечто низменное звериное необузданное, противоречащее разуму. Сегодня он был ее. И, буквально содрав с себя одежду, карлица упоенно предалась сумасшедшему пиршеству голодной плоти. Голое уродливое непропорционально длинное, плоское тело извивающейся перед ним алчущей самки накрыло Романа мощной волной похоти, перехватило дыхание, пересушило глотку. Он пил ее обильно влажные поцелуи, которыми она самозабвенно проникала в него - иссушенного страстью, пил ее всю, хмелея все больше, желая пить бесконечно. И только так сейчас он мог выжить.
А она была восхитительна в своем вызывающем безобразии, которое не пыталась даже прикрыть. Чувство реальности отступило, они - двое существовали вне времени и пространства. Бешено пульсировала в висках, клокотала в артериях кровь, разрывая тела волнами желаний. Темная тяжелая ночь опустилась и плотно укрыла их словно преступников, он больше не мог видеть зазывного блеска ее глаз, но даже в темноте чувствовал, как они прожигают его. Карлица ни разу не закрыла глаза, впитывая в себя каждое мгновение своего торжества.
Сопение, сладострастные стоны, переходящие в дикие разрывающие ночную тишину крики в кромешной тьме, не нарушаемой даже отблеском луны, становились все более протяжными и ненасытными. Казалось, в этой тесной каморке в ту ночь множество тел сплелись в безумном экстазе, переходящем в бесконечную оргию. Ненасытная маленькая карлица праздновала победу.
Отступая ночь стыдливо пропустила в окно первые бледные лучи солнца, которые, застав любовников врасплох, робко и рассеянно блуждали по стенам, старательно обходя стороной ложе бурного ночного действа.
Встали и оделись молча, не глядя друг на друга.
- Чаю? – просто и буднично, словно делала это каждое утро, спросила Галя.
- Спасибо, нет! - по-прежнему избегая смотреть ей в глаза, сказал Роман, - я позвоню, - словно извиняясь, добавил он, быстрым шагом выходя из дома и направляясь к станции в надежде успеть на первую электричку.
Ничего не подозревающие ранние прохожие, обгоняя друг друга спешили на работу, по делам, птицы в придорожном парке во всю распевались перед предстоящим днем. И везде была обычная утренняя суета, и только Роман предчувствовал, что в его жизни что-то изменилось раз и навсегда, что он уже никогда не станет прежним. Но он еще не отдавал себе в этом отчета. Его затошнило.
Больше он не позвонил никогда.
А через две недели состоялась свадьба Романа и Оли, на которой гулял весь курс кроме Галины, которая сказалась больной.
А еще через месяц Галя поняла, что беременна.
Конечно, врачи советовали сделать аборт, ссылаясь на анатомические особенности ее организма, риск родить больного ребенка или умереть во время родов был слишком велик.
Но радость предстоящего материнства, переполняющая ее маленькое неказистое тело, была настолько всепоглощающей, что Галина, инстинктивно подчиняясь какому-то только ей одной ведомому чувству уверенности в своих силах, аборт делать наотрез отказалась и ровно в положенный срок на удивление всем благополучно родила красивого и здорового мальчика. Назвала его Мишкой и с помощью матери стала поднимать на ноги. Отец Гали внука так и не дождался, он умер незадолго до ее родов, тяжело переживая позор внебрачной беременности дочери.
Жизнь Галины, казалось, складывалась не плохо. Она получила работу, которая соответствовала ее запросам и образованию.
А в минуты, когда целовала и тискала сынишку, она чувствовала себя счастливой и успешной. Мишка рос, окруженный любовью и заботой двух женщин. Пока мать находилась на работе, он был накормлен и присмотрен заботливой бабушкой, которая к тому времени сидела дома, рано заработав пенсию на вредном производстве.
Одного не хватало Галине для полного счастья - мужчины. С годами страсти и греховные желания, как наваждение все чаще преследовали ее несчастную плоть, доводя до крайней точки исступления и отчаяния.
Иногда по ночам в снах, полных неудовлетворенных желаний, ей хотелось выть, кричать раненым зверем, рвать на части свою уродливую жесткую, рано сморщившуюся серую кожу на безобразном лице, животе, груди, руках. Потная, она вскакивала с постели и нагишом опрометью бежала в душ. Прохладные струи воды, смешанные со слезами, освежая разгоряченную голову, приносили небольшое облегчение. Вместе с облегчением приходило презрение к своей неуемной неуправляемой плоти, и она отчаянно царапала до крови свое тело и лицо, причиняя себе физические страдания. Утром мать иногда замечала ее израненное лицо, но молчала.
Галя слышала от бывших сокурсников, что Роман, не прожив и года в браке, на удивление всем, быстро развелся с Олей. Что он стал неразборчив в связях, часто менял женщин, превратившись в вечно ищущего зомби.
Только она – безобразная карлица знала, чувствовала, что от каждой новой женщины он ждет повторения той безумной ночи, которая навсегда наполнила его животной пожирающей страстью. Она никогда не пыталась разыскать Романа, оставляя его судьбу в распоряжение Бога.
Роману же и в голову не приходило вернуться к своей карлице. Он всю жизнь, с содроганием вспоминая ту безлунную ночь, мучительно стыдился этой своей мимолетной связи.
Иногда Галина вовсе не могла заснуть, мысли бешено пульсировали в ее мозгу, требуя какого-то выхода, тогда она вставала, и чтобы никому не мешать, тихонько пробиралась в кухню, забивалась там в уголок, включала настольную лампу и по полночи, тихо глотая слезы, писала стихи, полные душевной боли, тоски и одиночества. И только в этих стихах ее измученная душа расправляла крылья, парила и становилась прекрасной.