День писателя
Читатель уже полчаса бродил по узким проходам между туго набитыми блестящими новыми книгами книжными полками. Он морщился, всматриваясь в обложки. Доставал сверху некоторые книги, взвешивал на ладони, смотрел на ценник, листал. Обычно первые абзацы позволяли ему, опытному в своем деле, определить - стоит ли читать дальше. Время шло. Камера под потолком тихонько жужжала, сопровождая его движение запутанным маршрутом от входа к выходу.
- Н-да... И что тут читать?- вздыхал он громко и напоказ. Разводил руками, чесал в затылке, морщил лоб, хмыкал недовольно, плевал через плечо, увидев некоторые фамилии, удивленно вздергивал брови при виде других - как, и этот уже стал писателем? Ну-ну...
- Вам чем-то помочь?- выглянула из-за угла симпатичная девушка в форменном платье с надписью на бэджике "Продавец-консультант".
- Помочь?- удивился читатель.- Вы - мне? И чем же вы можете мне помочь?
- Что бы вы хотели купить?
- Я хочу фантастику, понимаете? Хорошую фантастику. И чтобы с героями. И переживания чтобы всякие, и любовь и дружба, и приключения. И оригинально чтобы. И - новое.
- Вот,- ловко выхватила она книжку в черном с оранжевым тиснением переплете.- И фантастика, и совсем новое...
Читатель с показным удивлением взглянул на обложку, перевел взгляд на девушку:
- Это - новое? Это я прочитал еще в черновиках...
- А вот такое тогда?- теперь обложка была тускло зеленая с золотом.
- Но это же прошлогодний роман!
- А-а-а...,- задумалась на миг девушка, а потом рванулась к витрине перед прилавком.- Вот же! Самое покупное и самое-самое новое!
- Девушка! Я читатель. Понимаете? Чи-та-тель! Эту книгу я читал еще десять лет назад. А то, что ее оформили по-новому и вставили иллюстрации с кадрами из модного кинофильма, не сделало ее новой.
- Извините, я сейчас,- пискнула она и куда-то убежала.
Читатель стоял перед витриной с цветными толстыми книжками и неодобрительно качал головой. Он так был занят своими мыслями, что не заметил, как к нему подошел высокий седой мужчина в строгом костюме. Строгость костюма скрадывал шейный платок вместо галстука и кончик красного носового платка, кокетливо выглядывающий из кармана.
- Здравствуйте, уважаемый читатель. Мне кажется, у меня есть то, что вы хотите. Пройдемте?
- Куда это?- подозрительно прищурился читатель.
- Ко мне в кабинет. Я директор этого магазина. И одновременно большой друг всех писателей.
- Друг писателей? Это, похоже, диагноз!
Они посмеялись вместе, дружелюбно смотря друг на друга.
- Ну, так как? Пошли?
- А, пошли! Все равно ничего не купил…
В кабинете они сели возле низенького столика, накрытого просто и со вкусом: бутылка коньяка, порезанное тонкими дольками яблоко, поломанная плитка шоколада.
- Вы уж извините писателей. Сегодня не у нас будет ничего нового. Потому что сегодня у них, понимаете, праздник. День писателя. А кто же в праздник работает?
- А-а-а... Вон что!- с облегчением выдохнул читатель.- Значит, завтра зайти?
- А завтра, может быть, у них будет банальное похмелье. Или просто слабость в руках после праздника... Ну, мы же мужчины, мы же понимаем?
- Но когда же? Когда будет то, что мне надо?
- А вы напишите. Вот книга предложений,- директор подвинул толстую книгу, одновременно наливая коньяк в два бокала.- Только пишите коротко, чтобы мы могли разослать всем.
- Коротко?- задумался читатель, машинально беря протянутый ему бокал.
- Коротко, коротко. И, кстати, вас тоже с праздником!
- А меня-то - с каким?
- Ну, вы же читатель, правильно? А читатель - он только пока есть писатель. Он читает то, что написано. Значит, день писателя - это и день читателя, понимаете?
- Логично.
- Ну, за читателей!- поднял бокал директор.
- За писателей!- ответил читатель.- И еще - за издателей и за продавцов! Все мы - от них, от их трудов. За них, за умных, красивых, веселых, энергичных, гениальных и талантливых, ошибающихся и исправляющих ошибки, спорящих, ругающихся, снова пишущих и пишущих свои книги, которые издают издатели, которые продают продавцы, которые читают читатели!
- Отличный тост!
- Ну, тогда я пойду, пожалуй. Не буду вам мешать в такой день. Все же общий наш праздник.
- А запись?
- Я уже написал.
Читатель, улыбаясь, впервые выходил из магазина без покупок. А директор, улыбаясь, читал оставленную читателем запись. Коротко и ясно:
"Писатели, пишите!"
"Читатели, читайте",- написал он ниже.
Еще немного коньяка. Долька яблока.
Шедевр
Для последней книги гения всех времен и народов была изготовлена специальная бумага, на которой была видна как сквозь туман фактура дерева. Обложку делали вручную из кожи молодых козлят. После дубления и выделки на нее наносили специальное тиснение. Говорят, штамп был уничтожен в присутствии комиссии сразу после изготовления последней обложки. Все экземпляры книги были номерными. На каждом стояла собственноручная подпись председателя комиссии, принимающей тираж. Ни одна книга не попала в книжные магазины и не была продана с рук из-под полы. Гений завещал, и завещание было выполнено. Все книги разыгрывались в прямом эфире. Каждый увесистый томик после шума, сопровождавшего выигрыш, паковали в непрозрачную черную пленку, опечатывали и вручали курьеру. Никаких почтовых услуг - только курьер, только из рук в руки!
Иванов Василий Васильевич участвовал в розыгрыше чисто из принципа. Он не был поклонником творчества гения. Он вообще читал только и исключительно фантастику и еще иногда, когда просто скучно было, детективы. А всякие там букеры-шмукеры он не признавал. Но тут – это же такой подарок можно сделать! У него как раз была кандидатура на такой подарок, и поэтому Василий Васильевич отвечал на все вопросы, нажимал кнопки, поднимал руку, кричал - делал все то, что предлагалось сделать участникам розыгрыша.
Сигнал входящего вызова был незнакомым: телефон выводил какую-то классическую мелодию.
- Да?- он боялся оторваться от экрана, на котором паковали очередной том.
- Уважаемый Василий Васильевич,- раздался приятный женский голос.- Комиссия по розыгрышу сообщает вам приятную новость: вы выиграли экземпляр книги нашего гения под номером девятьсот девяносто девять.
Он уже не слушал, а кричал, подняв вверх руки, потому что то же самое говорили с экрана телевизора, и его, его книгу заворачивали, опечатывали и передавали суровому курьеру, затянутому в жесткую черную кожу с блестящими заклепками.
К вечеру, предъявив все возможные документы и повертевшись перед курьером в фас и профиль, Василий Васильевич получил в свои руки увесистый пакет.
Ну, вот...
Сбылась мечта идиота.
Может, самому полистать? Ну, чтобы потом была общая тема для разговора?
Василий Васильевич налил себе полстакана виски – не то, чтобы он очень уж любил виски, но атмосфера способствовала, сел в удобное мягкое кресло, включил торшер и аккуратно взрезал ножницами черную пленку. Тяжелый том выскользнул как будто сам и упал на его колени.
Да-а... Красота.
Он повертел в руках этот шедевр полиграфического искусства. Ничего лишнего. Никакой современной яркости цветов. Приглушенный коричневый. Залитое черной краской тиснение. Острый запах свежей книги.
Он чихнул и открыл первую страницу.
Нахмурился, перелистнул, потом стал листать все дальше и дальше... Наконец, отбросил книгу в угол и кинулся к телефону.
- Послушайте,- ответили ему спокойно на все вопросы и возгласы.- Есть вершина искусства художественного. И вы его знаете, потому что участвовали в викторине. Так?
- Ну, есть этот, "Черный квадрат", да.
- А эта книга - вершина искусства писательства. Понимаете? Краткость - сестра таланта. Помните такое? Чем короче и яснее, тем ближе к гениальности. И вот эта книга – высшая точка самовыражение нашего гения. Она прекрасна. Она великолепна. Она не такая, как у всех остальных. Над ней можно сидеть не часами, а годами и десятилетиями!
- Но там же нет ничего!
- Мы с вами грамотные люди. Ведь так? Вот и довообразите себе. Понимаете, просто довообразите. Все, что угодно. Это книга… Она, понимаете ли, обо всем. Совсем обо всем И для всех. Такая она получилась у нашего гения... Выше этого – уже ничего.
Сочинитель
Сочинитель не любил, когда окружающие называли его писателем. Кого-то, может быть, радовал бы шепоток за спиной - "Смотри, писатель пошел!" - а его он раздражал. Он говорил друзьям:
- Ну, какой я писатель? Писатель - он описывает. А я сочиняю. Ясно вам? Сочинитель я!
Он садился к столу, который стоял вплотную к подоконнику, задергивал плотные темные шторы, чтобы ничто не отвлекало от сочинения, открывал верхний ящик стола и доставал пачку бумаги.
Он специально покупал только такую бумагу.
Она была не совсем белая, а с каким-то оттенком чуть кремовым, если справа посмотреть под углом, а вот если глянуть на плотный лист чуть слева, поворачивая его под лучом настольной лампы, то вроде и в зелень отдает немного. Бумага была плотная, гладкая, но не глянцевая и блестящая, а матовая, не бликующая под лампой.
Пачку он клал слева от себя к дальнему углу стола.
Потом доставал ключ из маленького кармана удобной домашней бархатной куртки с мягким воротником и обшитыми кожей локтями. Карман был маленький - только два пальца сунуть. И ключ был маленький с круглым хвостом и удобным плоским хватом. Этим ключом сочинитель - ну, а как его еще называть? - открывал дверцу в правой тумбе стола. Там на полке стояла большая бутылка с узким горлышком. Он доставал ее, смотрел на просвет, проверяя, сколько в ней осталось. Затем доставал с той же полки тяжелую стеклянную прозрачную чернильницу и наливал в нее чернила из бутылки. Специальной тряпочкой протирал горлышко бутылки и убирал ее снова в стол.
Все это он делал неторопливо и размеренно, как каждый раз, когда садился сочинять.
- Вот, кстати,- задумался он.- Чернила. Они же совсем не черные.
Они были старые и очень редкие. Когда сочинитель писал, то чернильные слова долго не просыхали, оставаясь чуть выпуклыми над листом бумаги, как будто он выкладывал их цветной блестящей проволокой. Он не взбалтывал чернила, и получалось, что одно слово могло быть темно синим с золотыми проблесками, а другое вроде как и красноватое чуть-чуть, а вот целая строка получалась вдруг с зеленоватым отливом. И это доставляло дополнительное удовлетворение от самого процесса сочинения.
Когда все размещалось на столе в привычном и удобном порядке - пачка бумаги слева впереди, настольная лампа слева на краю стола, чистый лист бумаги прямо посередине, справа от листа ручка со стальным пером, впереди и чуть справа чернильница - он вздыхал с удовлетворением и надолго замирал над столом.
Это только так кажется иногда, что сел сочинитель к столу и сразу написал что-то. Чтобы написать, надо сочинить. А тратить драгоценную бумагу и такие редкие чернила на черновики он не мог. Сочинитель всегда писал только начисто, складывая затем листы, исписанные аккуратным почерком с небольшим наклоном вправо, на полки, окружающие его со всех сторон. Все стены комнаты были закрыты высокими, до потолка, полками, на которых лежали пачки исписанной сочинителем бумаги.
Иногда он брал с полки тот или иной лист, всматривался удивленно, перечитывал, хмыкая и мотая головой, иногда смеясь и даже притопывая от радости ногой, потом аккуратно клал на то же место, смотрел недолго за окно, в мир, снова задергивал шторы и садился к столу.
Сегодня он хотел сочинить фантастический, почти даже сказочный мир.
Не трогая ручку, смотря на лист бумаги, он уже прикидывал, как разместит первые строки, и сколько примерно листов получится, и как долго он будет сочинять, медленно и с удовольствием заполняя лист за листом новыми и новыми сочиненными подробностями. Подробности были его маленьким и безобидным пунктиком.
Сочинитель считал, что без подробностей любое сочинение мертво. Можно сочинить, например, тайфун и, скажем, гигантский смерч. Но никто в них не поверит, думал он, пока не опишешь подробно, как эти тайфуны возникают в атмосфере, как влияет на них солнце, время года, притяжение Луны. А отсюда следовало, что обязательно нужно было сочинить подробности про атмосферу и ее составляющие части, про Луну эту, которую иногда видно даже сквозь шторы, про солнце и солнечный свет, который сам по себе настолько чудесен, что сочинять его одно удовольствие.
Но пока он сочинял совсем новый чудесный мир.
В этом мире был космос и была бесконечность. А в космосе носились мириады звезд и мириады мириадов планет. И на одной из планет жили люди.
- Нет,- остановил он себя.- Про людей еще слишком рано.
И он тогда стал сочинять, что сначала были вот такие маленькие существа, потом они стали расти все больше, вылезать из воды, размножаться по всей планете, вырастать еще больше, еще больше, еще... Он хмыкнул: сочинилось же такое! Покатал пальцем ручку по столу и вернул ее на место.
- Нет, так не пойдет. Как же могли тогда появиться люди, раз тут такие огромные заполонили все?
И он сочинил тогда внезапную смерть всех огромных, и развитие людей, и деревни сочинил и подробно сочинил, чем и как кормились люди, и потом он сочинил великое переселение народов, и создание государств, и засухи и заморозки, и войны...
- Но это же не начало?- подумал он, почти уже взявшись за перо.- Нет. Значит, надо сочинять с самого начала.
Он вспомнил, с чего началось это сочинение. С космоса, со звезд и планет. И начал сочинять, как появилось Солнце, маленькая желтая звездочка на самом краю вселенной, и планеты вокруг него, и атмосфера на планетах, и самые первые мелкие существа.
Сочинять было легко и приятно.
Он улыбался, представляя себе первобытных лягушек, выползших впервые на сушу. Но потом они должны были изменяться, расти, становиться все больше и больше, заполнить всю Землю и все воды, стать больше всех и страшнее всех. А потом - раз, и не стало их. И стали потихоньку люди. И люди стали объединяться, и стали у них деревни и поселки. И города стали. И были засухи и были морозы. И было великое переселение народов. И войны были. И настал день, когда люди вышли в космос.
- Да,- улыбнулся он молча.- Сюжет складывается все лучше и лучше.
И подробности были такие яркие, такие интересные...
Осталось начать писать.
Сочинитель склонил голову к листу. Осмотрел его, поправил на столе. Взял в руки ручку. Посмотрел внимательно на перо: не зацепился ли волосок какой или пылинка? Было бы очень жалко испортить такой великолепный замысел грязным пятном в самом начале. Перо блестело.
Так...
Значит, космос. С него начинается и им завершается сочинение.
Космос требовал подробностей и объяснений.
Сочинитель подумал и сочинил тьму. Тьма была огромная, и не черная даже, потому что черный цвет появляется только на свету, а была она... Была она... Сочинитель почесал концом ручки переносицу - была она безвидна! Тьма - безвидна! А потом появился свет. И он тоже был не белый еще, потому что некому было назвать его белым. И все цвета потом появились из смеси тьмы и света.
И стало хорошо.
И стал космос.
Так. Да, так.
Сочинитель кивнул сам себе, медленным аккуратным движением окунул стальное перо в чернильницу. Ровно наполовину пера окунул. А, доставая, слегка стукнул по краю чернильницы, чтобы лишние чернила остались в ней и не расплылись на гладкой бумаге безобразным темным пятном.
Значит, свет и тьма. Безвидность и светоносность. И смесь их…
Рука с пером медленно и осторожно нацелилась на бумагу.
Сочинитель еще раз обдумал сложившийся сюжет. Еще раз подумал о подробностях и мелочах, без которых мир никогда не покажется читателю живым. Наклонил голову к плечу, прижал перо к бумаге и написал в аккуратным почерком с легким наклоном вправо:
"Вначале было слово".
- Времени бы только хватило,- прошептал он себе под нос, рассматривая с удовольствием первую строчку на совсем еще пустом листе.
Кошмар
Сегодня в восемь тридцать вечера Олег Анатольевич заканчивал свой новый роман. Вернее, он должен был его закончить сегодня и именно в восемь тридцать. После принятия закона о писателях он поторопился зарегистрироваться, получил свой бонус - теперь с работы его отпускали на час раньше при той же заработной плате, еще и комнатушку выбить успел... Говорят, по комнатке тогда, сразу после регистрации, выделили всем, кто официально назвался писателем. Обычно это были какие-то бывшие кладовки или другие подсобные помещения, которые быстро отделывали, обшивали дешевыми панелями или оклеивали обоями, протягивали провода и ставили стол с компьютером. Все бесплатно, как и доступ в Интернет. Писателям создавали условия.
И вот уже скоро год Олег Анатольевич Дроздов, официально зарегистрированный и получивший свои льготы писатель, и расписавшийся за них, кстати, каждый день, без выходных и отпуска, садился к компьютеру и то медленно, то часто нажимал клавиши, стараясь попасть в утвержденный график написания романа.
В самом начале казалось, что все очень просто и легко: надо было придумать название, набросать коротенький синопсис, объявить объем и указать срок написания. Государственная комиссия разбиралась в течение недели, смотрела сроки и объемы, рассматривала необходимость такого романа в сети, искала соответствие или наоборот, резкое неприятие читателей, и через неделю на экране компьютера писателя появлялся утвержденный график. Ну, или предлагалось подумать о других темах и направлениях. Олег Анатольевич объявил тогда, год назад, что будет писать альтернативную историю, указал развилки в историческом процессе, на которых могло повернуть страну в ту или иную сторону, дал название будущему роману. Ему ответили не через неделю даже, а раньше. Дня три, что ли...
И вот теперь утвержденный комиссией график истекал, а роман еще не был закончен.
Писатель помнил все пункты короткого и ясного закона. Его отпускают на час раньше. Или просто дают дополнительный выходной раз в неделю. Ему полностью оплачивают этот недоработанный час. Коммерческой фирме, в которой он работал, эти затраты возмещаются государством, и он, Олег, становится уже должником государства. И комнатка эта, поначалу пахнувшая сырой штукатуркой и мокрой бумагой, а теперь устойчиво пропитавшаяся запахом кофе, который он пил не с утра перед работой, а только здесь, за написанием романа – она вроде аванса от государства. И компьютер тоже.
Он ожесточенно стучал по клавишам, останавливался иногда, прогонял несколько страниц назад, перечитывал, морщился, но не стирал, как это было в самые первые дни. Тогда он еще старался, тогда он вычитывал каждую фразу, то добавляя лишний эпитет, то удаляя его. Но сегодня… Сегодня осталось всего полчаса.
Он глянул на время внизу экрана. Тридцать пять минут - и роман должен быть вывешен в сети! Обязан! Иначе...
Вот эта глава закона была гораздо подробнее выписана. Если объявивший себя писателем и получивший все положенные льготы не выполнял утвержденный график написания заявленного произведения, и народ не получал новый роман или повесть или даже рассказ, который был заранее анонсирован на государственной странице поддержки писательства, то...
Ох...
***
Олег Анатольевич вздрогнул и проснулся. Подушка под затылком была противно влажной от пота. Летняя духота звенела за окном, занавешенным плотной марлей, кузнечиками и сверчками. Где-то вдали медленно и уныло перелаивались собаки. Небо было темным и беззвездным.
Он промокнул простыней мокрый лоб, подождал, пока успокоится сердце. Это же надо - какой яркий сон! Какой кошмар!
Олег Анатольевич был членом Союза писателей, и на этом основании получал на лето дачу в писательском поселке. Первый и последний свой роман он написал еще в восемнадцатилетнем возрасте. Был тогда же замечен, привлечен, поощрен. И вот уже двадцать лет все знали, что он пишет какую-то глыбу, какой-то шедевр, а между делом, просто для души, пописывает рассказики в разные издания, вплоть до детских.
Союз платил ему писательскую зарплату, которая не отнималась, если есть публикации. Вот он и публиковался. Иногда его приглашали в высокие кабинеты и предлагали творческую командировку. Он всегда соглашался. После поездки в совхозы или на какой-нибудь новый большой завод, всегда давали месяц-другой отдохнуть в пансионате, где можно было не торопясь описать свои впечатления от увиденного, поправить несколько раз, а потом отвезти в какой-нибудь толстый журнал.
"Член Союза писателей" - это была марка. Под эту марку у него брали тексты любого размера и содержания, и практически не правили их. Так, иногда только, очень осторожно предлагали что-то изменить, а что-то добавить, чтобы ярче выделить то, что необходимо выделить, и оттенить то, что требует темных красок.
Олег Анатольевич и правда писал роман. Не все двадцать лет, конечно, а только недавно, в прошлом году, поймав тему буквально за хвост, когда разговорился в поезде со случайным попутчиком. Тему эту он развил, сделал коротенький сюжетный план, написал, чем все закончится и отнес получившиеся пять страниц текста в государственное издательство. Через день с ним был подписан договор, и издательство честно, до копейки, согласно его рангу и авторитету, выплатило ему аванс.
Завтра был срок сдачи рукописи.
Олегу Анатольевичу несколько раз в течение последнего месяца звонили из издательства, осторожно напоминали о сроках. Он отнекивался, говорил, что еще не все готово, указывал на ту дату, которая стояла в договоре. И вот дата эта - на носу. А где роман?
Его подбросило на постели: где роман? Почему он спит? Ведь завтра, если он не сдаст его в печать, придется возвращать аванс, а денег нет. Значит, придется договариваться, упрашивать, лебезить, «терять лицо», о нем станут говорить, как об исписавшемся, никто и никогда больше не заключит выгодный договор...
***
Олег вздрогнул и проснулся.
Ну и духота!
Он осторожно перевернулся со спины на живот, поднялся на руках, оберегая сорванную вчера на волейбольной площадке спину. А все-таки здорово они вчера у девчонок в пляжный волейбол выиграли! Есть еще порох в пороховницах!
Ага, и еще песок в песочницах...
Олег сходил в туалет, потом, отдуваясь и постанывая, прошлепал босиком на маленькую кухню. Пол был теплый, как были теплыми и прогревшиеся за день стены. Открыл холодильник, свернул крышку пластиковой бутылке с минералкой, сделал несколько гулких глотков. С трудом оторвался от горлышка бутылки - не хватало еще заболеть! Постоял у открытой форточки, пытаясь поймать хоть какой-нибудь, хоть самый слабенький сквознячок. Воздух был неподвижен. В темноте неба, в тучах, где-то далеко сверкали зарницы. Но дождем даже и не пахло.
"Завтра снова будет жара",- подумал Олег.-"Жара - это лучше, чем холод. Но как работать?"
"Пробив" свой первый роман и получив небольшой гонорар, он решил полностью посвятить себя писательству. Он с детства хотел быть именно писателем.
Замыслов было много. Вон, на полках разложены аккуратно выписки и материалы как минимум для трех разных романов. А если все это украсить финтифлюшками, то выйдет три сериала. И знакомства ведь в издательстве есть. Вот только времени нет. И денег всегда не хватает.
Работать писателем оказалось совершенно безденежным и безнадежным с коммерческой точки зрения делом. Олег перехватывал какие-то небольшие заказы, распихивал по журналам маленькие рассказы, которые писались сами собой, просто под новостную ленту, иногда пытался написать какой-то обзор...
Но пока он занимался этими мелочами, уходил куда-то вдаль новый роман. И приходилось сначала перечитывать уже написанное, чтобы пропитаться духом, чтобы получить разгон, потом плотно садиться за стол и быстро-быстро, пока не пропал азарт и вдохновение, писать. Пять страниц. Или даже десять. Или - двадцать. Над которыми потом сидеть в злобе на другой день, и бить себя кулаком в лоб, и мрачно пить холодное пиво, повторяя раз за разом:
- Бездарь, эм-тэ-а, графоман!
Питался он в основном дешевыми серыми пельменями, которые продавали вразвес на соседнем рынке, густо поливая их у же в тарелке майонезом. Иногда замачивал привычный со студенческой скамьи доширак и жадно поедал его. Жадно - потому что голодно. Писательство совершенно не давало денег.
Олег завидовал писателям прошлого. Они могли позволить себе сосредоточиться на книге. Они не думали о житейских мелочах. Он же вел постоянную борьбу за существование.
И в будущем, думал Олег, все будет совсем не так. Ведь писатели, инженеры душ человеческих – они же нужны государству! Нужны стране, народу, всем людям мира!
Но где оно, это будущее?
Вчера звонил старый друг и с покровительственными нотками в голосе предложил ему работу. Редактором в издательстве. С девяти до шести. Твердый оклад.
Вот и не спится Олегу после такого. Завтра...
Завтра?
Уже сегодня он пойдет, побрившись гладко и умывшись чисто, показывать себя. И надо будет улыбаться, поддакивать, казаться культурным и образованным, показывать свой диплом, говорить о своих публикациях...
***
Олег вздрогнул и проснулся...
Муза
- М-м-м… Ты кто?
Петр смотрел непонимающе на маленькую девочку в своей комнате... Бр-р-р, помотал он головой, отчего опять захотелось прилечь и закрыть глаза. Нет, не девочку - женщину. Все при всем, смотреть, как говорится, приятно. Только вот роста очень маленького. Она стояла над ним, уперев маленькие руки в маленькие бока, и яростно раздувала маленькие ноздри маленького носа.
- Э-э-э...,- помахал он поднятым вверх указательным пальцем.- Белочка-а-а... а нам и не страшно!
- Ты текст свой двумя руками набиваешь?- вполне связно спросило нежданное алкогольное явление.
- Оно говорящее!- восхитился Петр.
Р-раз-два-три! Маленькая ладонь врезала по левой, правой, снова левой щеке... От души врезала, что аж потолок снова закачался в Петиных глазах.
- О-ой... Больно же!
- Ты. Текст,- она показала рукой, как будто пишет.- Пишешь или печатаешь?
- Ик,- прикрыл он рот ладонью.
- Фу-у-у,- помахала она рукой перед собой.- Последний раз спрашиваю...,- и тут вдруг заорала тонко и звонко, до зуда в ушах.- Ты пишешь, гад, или печатаешь?
- П-печатаю...
- Жаль,- вздохнуло видение. И добавило мечтательно.- А то можно было тебе палец сломать... Или два. На левой.
- За что?- глупо спросил Петр и сам рассмеялся такой глупости - кто же разговаривает с видениями.
- И вот это все - мне?- спросило куда-то в воздух, вверх, в потолок, видение.- Мне - вот это? Ну, ладно, ладно...
Она плавно поднялась в воздух - Петр удовлетворенно прикрыл глаза, потому что все подтверждалось. Ну, разве люди летают? Летают черти, ведьмы всякие, некоторым, если не врут, даже ангелы являлись - но это надо было, наверное, очень долго пить. А печень все же не железная.
И тут же скрючился от удара в печень. А в ушах зазвенело от крика:
- Встать! Быстро! Кому сказала! Что? Молчать! Встать! Встать, твою мать! Вста-а-ать!
- Ой, ой, ой, ой,- только поворачивался он на диване, неуклюже сползая на пол.
- Встать!
- Стою уже...
- Молчать! Молчать, пока не спрашиваю!- крик прямо в ухо чуть не выбил барабанную перепонку.- Стоять смирно! Молчать! Ждать команды! Что? Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Молча-а-ать!
Петр "на автомате" выполнял команды. Ложился со вздохом. Тут же вскакивал. Молчал. Стоял смирно. Но мозги потихоньку просыпались, и начинали свое шевеление различные мысли: что не похоже это на сон, что почему никто не слышит этого крика, что когда пинают - это очень больно, что вообще - кто такая, откуда?
- Шаг вперед! Еще шаг! Что? Молчать! Лечь, встать! Лечь, встать! Шаг вперед! Два шага вперед! Пол-оборота нале-во! Налево! Убью, скотина!
Она так громко кричала, что в старинной люстре, которая досталась Петру в подарок от бабушки, звенели потемневшие от времени хрустальные подвески.
- Ты! Ты, скотина, кто такой? Быстро отвечай! Короче! Короче и яснее! Ты кто такой?
- П-петр,- заикнулся он.
- Молчать! Лечь, встать! Лечь, встать! Мне глубоко наплевать на твое имя! Лечь, встать! Я тебя научу волю любить! Лечь, встать! Кто ты такой - быстро и ясно!
- П-писатель...
- Шаг вперед! Сесть! Писать!
Он повернул голову, но тут же получил пощечину сзади.
- Не вертеться! Сидеть смирно! Руки на клавиатуру! Быстро! Писать! Кому сказано!
"Ну, ни фига себе мы вчера насобачились",- настучали пальцы.
- Так... Насобачились - это хорошо. Но в целом не по теме! Молчать! Сидеть! Писать!
- А что писать... Ой! Больно!
Пинок в бок был увесистым.
"Хорошо, что она маленькая",- подумал Петр.-"А то сломала бы ребро, запросто!"
- Что? Кто? Маленькая? Я тебе покажу - маленькая! Я тебе сломаю что-нибудь и погляжу, какая я маленькая! Молчать! Писать!
Он вывел на экран вчерашний текст, работу над которым прекратил как раз с приходом друзей. Word бесстрастно подчеркнул ошибки и непонятности. Петр почистил немного текст, добавил пару запятых, потом фразу, другую. Ниже записал возникшую мысль, развил ее в целый абзац, а потом, зацепившись, вдруг, не поднимая головы, закончил страницу.
Отвлекся, чуть скосив глаза в сторону: незнакомка с умильным выражением лица, подперев щеку рукой, опертой на подлокотник его кресла, смотрела на него, как смотрела в детстве бабушка.
- А вы, собственно, кто?- осторожно спросил Петр.
- Я-то? Да муза я твоя, дурачок. Вот, помогаю, типа... Что-о-о? Молчать! Сидеть смирно! Писать, твою мать!
Писатели
Вова был писателем. Так он представлялся новым знакомым, так было написано на простой, в два цвета, визитной карточке. Визитные карточки он раздавал при каждой встрече.
Писатель Вова писал роман.
Вовой, несмотря на возраст, его звали все друзья. С самого детства пошло так - Вова, и все. Теперь у него было объемистое брюхо, мягко ложащееся на колени, когда он после завтрака, обеда и ужина садился за клавиатуру компьютера.
Роман он писал давно, читая по вечерам вслух написанное за день своей маме. Мама плакала растроганно и гладила его по голове, счастливо улыбаясь, а потом хвасталась по телефону старым подругам, какой у нее Вова все же талантливый и даже почти гениальный.
Вова слышал из своей комнаты эти телефонные разговоры, но не ругался, а улыбался довольно и слегка смущенно. Он тоже считал себя талантливым. И сам, когда никто не видит, перечитывал написанное и плакал над отдельными абзацами. А потом садился и переписывал раз за разом, добавляя роскошных поэтично-фантастических эпитетов и вкладывая душу в каждую строчку.
Он писал свой роман уже пять лет. Первые пять глав романа были очень хороши. Это признавали те из друзей, кого он буквально заставил прочитать и дать свою оценку.
- Нормально, Вова!- говорили они.- Даже лучше разных многих! В магазинах, вон, всякая лабуда. Когда твоя-то книжка выйдет? Мы бы купили!
Вова скромно улыбался. Чтобы книга вышла, она должна быть написана. А роман никак не заканчивался. Вернее, он оставался в состоянии "начался". Пять глав за пять лет.
Вечером он перечитывал маме переделанный кусок из второй главы. Мама плакала и восхищалась:
- Какой же ты у меня умный!
Иногда Вова выезжал на встречи с другими писателями. Он слушал их, разговаривал, перелистывал их новые и старые книги, и хмыкал про себя: он точно знал, что пишет гораздо лучше. Вот только доберется до своего письменного стола, и допишет, наконец, шестую главу. И переделает пятую.
И вообще все надо бы перечитать еще раз, выловить ошибки и опечатки. Пять лет - пять глав. Зато талантливо и почти гениально.
Бывало, в разговорах с друзьями он рассказывал о своих знакомствах с известными писателями, чьи фамилии были у всех на слуху, и жаловался, что вот та идея или вот этот момент были им обдуманы и положены в свой текст еще пять лет назад. Но вот теперь придется опять править, менять, потому что вышла книга у того или у этого известного, в которой его мысли используются.
- Ведь просто поговорили, просто обсудили, понимаешь,- рассказывал он, жалуясь.- А они уже в книгу - и скорее в печать. Вот так у нас бывает, у писателей...
Вечером после ужина он опять сидел над своим романом. Иногда ему казалось, что он уже знает, о чем пишет и чем все закончится. Но потом перечитывал первые пять глав, вытирал слезы и снова правил, кроил, дописывал и вычеркивал...
***
- Хосспадя,- говорит она утомленно, читая очередной пост в ЖЖ.- Вот же - еще писатель выискался...
У нее вышли две тонкие книжки. Нет, уже три! Она курит тонкие коричневые сигареты через длинный черный мундштук. Смотрит по сторонам чуть сверху и как будто над.
Сама она уже - там. А эти, копошащиеся вокруг и ниже, они все еще здесь. И они ведь что-то пишут, пишут, пишут... Корябают чего-то. А у самих сплошные ошибки! И грамматические, и орфографические, и стилевые... И вообще.
- Где, где ошибки? Это просто опечатка здесь!
- Хосспадя, а ведь туда же, в писатели...
Иногда она поддерживает "срач" и кидает реплику-другую-третью, объясняя автору поста, какое же он, в сущности, чмо, когда описывает свою нищебродскую жизнь или свое "нижеплинтуса" мировоззрение.
Сама она пишет редко. У нее есть норма: не более, чем...
Она не может писать в ЖЖ часто, потому что пишет роман.
Роман она пишет по-настоящему. То есть, никому не показывает ни кусочка, скрывает даже от кота, пытающегося заглянуть через плечо, когда проходит по спинке дивана. Она сидит на диване, прикрыв шалью ноги, курит тонкую сигарету через длинный мундштук и пишет длинный роман о настоящей жизни настоящей интеллигенции. Никакой фантастики или, не дай бог, сказок каких!
Она серьезный писатель.
Очень серьезный.
Сказка о скучной жизни
- Вставайте, граф, вас ждут великие дела!- привычно раздалось ранним утром в тесной спальной.
- Господи,- простонал молодой граф, пытаясь накрыться с головой тяжелым ватным одеялом. По традиции рыцарей закаляли с детства, поэтому в спальной комнате никогда не строили камин, а окна не имели стекол и ставен. Летом это было даже приятно, если не считать комаров, да мух, но вот осенью и зимой... Бр-р-р...
- Господи,- повторил он, когда твердая рука старого слуги сдернула одеяло.- Ну, за что мне это? Почему?
- Вы должны, потому что вы рыцарь и вы граф.
- И что с того?
- Вам надлежит совершить утренний туалет и выехать в полном вооружении для совершения подвига.
- Господи,- третий раз за утро возопил юноша.- Как же мне надоели эти ранние вставания, эти ежедневные подвиги, эта скачка по лесам и полям, эти спасенные девицы, дурищи из дурищ с восторженными глазами, эти повешенные разбойники, эти убитые драконы... И такая канитель - каждый день, каждый день... Какая же тоска... Какая скучища... А вот быть бы мне лучше торговцем, водить караваны, как делают Уильям с отцом, смотреть на новые города и страны, останавливаться в гостиницах или даже просто так на берегу реки, на поляне... Новые встречи, новые знакомства. Вот где романтика, вот где жизнь!
...
- Уильям! Почему ты еще спишь?
- Отец, прошу вашего прощения, но я лег только в два часа ночи...
- Я лег после тебя. Я еще проверил груз и охрану. И встал - раньше. Почему же ты еще спишь?
- Ох-х,- зевая, вылез из спального мешка, новейшего изобретения северян, Уильям. Вилли - так его называли только самые близкие друзья. Остальные за такое сокращение благородного имени могли и в харю получить. Потому что вышел Уильям не в мать и не в отца. Родители были маленькими и кругленькими, аккуратненькими и похожими, как пуговицы на мундире стражника. Сын у них был один, и с детства они все силы и все средства вкладывали в него. Вот и выросло... Что выросло. Огромного роста, широкоплечий, мускулистый, рыжий, как огонь - не в одном селе после прохода торгового каравана плакали девчонки, так и не сумевшие оставить его при себе.
- Ну, вот, встал,- пробасил он, взгромождаясь над отцом, с восхищением смотрящим на любимое чадо.
- Встал, значит? Ну, тогда - утренний туалет, как положено купцу. А потом считать и укладывать товар, проследить за упряжью, чтобы не попортили лошадей, переговорить с охраной - въезжаем все же в леса, послать голубя, что въезжаем в эти самые леса, пусть готовят отряд для встречи, проверить кассу, выдать на расходы квартирьерам, отправить квартирьеров вперед - не забыть про охрану для них, распланировать график движения, получить отчет и проверить его...
- Ох, отец... Какая же все это скучища и тягомотина... И вот так - каждый день. И что, теперь мне до конца жизни - так? Постоянные поездки, грязные ночлеги, умывание в реке, сельские девки, пересчет товара, недоверие ко всем, контроль и учет, учет и контроль... И все зачем? Затем, чтобы приехать домой, переночевать там - и снова в путь? Как же это скучно и неинтересно... Вот жить бы, как вчерашний наш трактирщик, на пересечении дорог в своем трактире. Встречать проезжающих, слушать рассказы, знать все и обо всех, писать книгу о приключениях со слов путешественников, завести себе жену, детей кучу, ходить с ними в лес по грибы и ягоды...
...
- Джек, тудыть твою и растудыть! Ты почему еще спишь? Ты почему спишь, скотина? Ты почему...
- А-а-а,- вскочил Джек на своем топчане, получив по мягкому месту розгой. Отец у него раньше служил в армии, дослужился до сержанта. После отставки на накопленные деньги купил трактир. А вот повадки у него остались сержантские. Розги, палки, беспрекословное выполнение приказов... Зато его трактир славился по всей округе своей чистотой и вкусными обедами. И на пиво никто не жаловался.
- Больно, па!- Джек почесался.- Слышу я, уже слышу!
- Так будет еще больнее! Ты что, забывать стал свои обязанности? Точно, сожгу все твои книги - один вред от них. Быстро умываться, бегом - и за дело! Проследишь за уборкой, поглядишь, как там помыли посуду, отберешь у крестьян пару овец на жаркое, да чтобы не так, как вчера, а посвежее, помоложе выбирай, чтобы ребрышки после жарки были мягкие и сочные! Потом сходишь с Михой на рынок, принесете овощей и зелени. Потом посчитай, что у нас там с вином и пивом. Потом рассчитайся со сторожем - он уже полчаса ждет у кассы. Потом сходи на конюшню - чтобы было там чисто и солома свежая. Потом начисть до блеска краны, потом обновить надо вывеску, потом...
- Ох, па... Уже иду,- совершенно убитым тоном прервал Джек отца.- Но все-таки, как же это скучно - каждый день одно и то же. С самого, извиняюсь, с ранья. И до самой, так ее, ночи. А то и до утра... Голова уже не варит. В глазах все двоится и плывет, хоть и не пил совсем. Ни тебе почитать, ни посидеть минутку. Даже на любовь времени не остается. Изо дня в день, изо дня в день... Такая скучища и тягомотина. Вон, даже простому крестьянину, хоть и тому же Питеру, что пил пиво вчера до ночи - ему в сто раз легче и интереснее жить. У него есть свои четыре времени года, и со сменой времен меняется жизнь, у него есть свое поле, есть природа вокруг, есть урожай... А у нас – ох, такая скучища!
...
- Ах!- вскочил, отплевываясь, Питер с сундука, на котором спал.- Ты что, батя, охренел?
- Я охренел? Это я охренел? Вот сейчас возьму грабли, да поломаю о твою спину, бездельник! Солнце уже встает, а ты еще спишь? Какой ты, к чертям собачьим, крестьянин? Ты пьяница беспутный, забывший свои обязанности перед семьей и перед богом!
- Да какой пьяница-то... Одна кружка пива раз в неделю...
- Вот именно! Каждую неделю - что это, если не пьяница? А нам сегодня травы косить - вот квитанция от лесника, по опушкам разрешено. Нам сегодня после этого надо еще успеть вернуться и накормить-напоить всю скотину. Днем-то она попасется в общинном стаде, а вот вечером и перед ночью... Значит, надо кормов задать. Коров подоить всех - мамка одна не справится. Приготовить к утру товар для рынка и то, что отвезем в замок за защиту. А там уже и время будет бороновать, а потом...
- Вот же, угораздило крестьянским сыном родиться,- бурчал Питер, собираясь. Хотя, что там было собираться? Подпоясал рубаху, в которой спал, повесил на плечо холщовую суму, в которую кинул луковицу да кусок хлеба, и выскочил за отцом на улицу.
- Ну, и где твое солнце?
- Я не сказал, что оно встало. Я сказал, что оно встает. Вон там, видишь, край неба уже посветлел?
- Черт-черт-черт...
- Не чертыхайся!
- Как же мне надоела эта идиотская жизнь! Этот, так его, повседневный идиотизм сельской жизни, как говорят в книжках умные люди...
- А кто их кормит, этих умных людей? Мы! Что они без нас? Они же сдохнут все, если не мы. Да на нас вся земля держится, понял?
- Это мне ясно... С детства знаю, заучил… Но как же это скучно, батя! Какая же это скучища год за годом, месяц за месяцем, день за днем делать одно и то же. Встречать рассветы в полях. Зимой перебиваться мелкими заработками. Летом не спать почти. Осенью жениться, плодить новых крестьян. И опять - поля, вонючая дурная скотина, навоз, мозоли на руках... И пустая голова на плечах. Совсем пустая, понимаешь? Остановиться и задуматься некогда. А ведь есть такие люди - писатели. Они, знаешь, пишут книги, описывают разные страны и континенты, приключения всякие. А еще можно сказки писать про рыцарей, про драконов, про принцесс и пастухов... Сидишь, в окошко смотришь, и пишешь сказку - представляешь?
...
- Какая же все это скучища и тягомотина!- вскричал резким козлиным голосом писатель, бросая в темный и пыльный угол перо.- Как же мне все это надоело! Выдумывать, вживаться, мучиться, сидеть каждый день до твердых мозолей на заднице, до головной боли, до полного облысения, писать всю эту муру, которая по большому счету никому не нужна... Кто это все читает, кроме нескольких умников? Эх... Вот ведь, некоторые - подвиги совершают, девиц освобождают, драконов бьют, разбойников разгоняют... Или ходят с караванами… Или кормят народ в трактирах на перекрестках дорог… Или просто пашут землю. Да, просто пашут землю, собирают урожай, кормят нас всех… И все их знают, любят, уважают... Не то, что меня. Ну, кому я нужен со своими сказками-рассказками? Что это за жизнь такая? Каждый день, каждый божий день - за стол. И как приговоренный пожизненно, как прикованный, как настоящий раб на галерах: писать, писать, писать, писать... Ох... Скучища. Скучища и тягомотина. Нет в жизни счастья...