Анна Николаевна, увидев внучку, всплеснула руками:
- Девочка моя! Что ты делаешь?
- Читаю, ба.
- Надеюсь, не Коэльо?
Девочка, полноватый некрасивый подросток, наконец-то перестала раскачиваться в кресле и оторвалась от книги:
- Чего?
- Ах, да. Для этого ты слишком... Но почему вообще, почему ты не за компьютером, не в интернете, а сидишь здесь, у окна и — чи-тааа-ешь?!
- Ба, ну не знаю. Настроение такое.
- Осеннее?
- Да, точно!
- Кошмар... А где твой ноутбук? Где наладонник? Ты ведь читаешь... книгу!
- Бабуля, мне нравятся бумажные книги. Что такого?
- За шелест страниц и запах свежей типографской краски? - в голосе Анны Николаевны зазвенело брезгливое раздражение.
- Ба, не понимаю, в чем проблема-то, а?
- Проблема, деточка моя, проблема. А что ты пила? - Анна Николаевна двумя пальцами, словно дохлую мышь, приподняла с подоконника небольшую кофейную чашечку, - Горячий шоколад? Не ошибаюсь?
- А вот и ошибаешься! Капучино!
- Не лучше. С круасаном?
- С ванильной булочкой.
- Одного поля булочки... Но самое главное. Что? Это? На тебе?!
- Где?
- Вот! Вот! Ты завернулась...
- В плед. Ба, это просто плед.
- КАКОЙ плед?
- Обычный. Нормальный теплый плед.
- Аля! Он же КЛЕТЧАТЫЙ! Это КЛЕТЧАТЫЙ плед!
Тем же вечером состоялась большая семейная разборка. Анна Николаевна, усадив дочь и внучку перед собой на диване, рубила воздух пальцем:
- Ребенок растет во власти вульгарных стереотипов! Она даже не говорит, не думает, она живет и действует штампами! И ты, - Анна Николаевна выстрелила перстом в дочь, - создаешь для этого все условия. Откуда в вашем доме вообще появились эти вульгаризмы? Эта старушачья качалка и пошлое клетчатое тряпье?
- Со старой дачи, мама. Кажется, это твои...
- Не хами матери! В моей жизни никогда не было места штампам. И в вашей их тоже не будет, не допущу!
Анна Николаевна зло выпнула легонькое плетеное кресло из подъезда. По осенней слякоти оно, как сани, заскользило на полозьях прямо в бок ожидающему такси. Водитель невозмутимо ответил плевком окурка:
- Ваш багаж?
- Нет. Да. Влезет куда-нибудь?
- Может, влезет. А, может, и сломается.
- Туда ему и дорога. Пихай в багажник, - скомандовала Анна Николаевна, закидывая на заднее сиденье конфискованный у внучки плед.
В тесноте прихожей кресло выглядело враждебным — неопрятным и ощетинившимся. Анна Николаевна еще раз пнула его ногой:
- Надо было выкинуть эту дрянь. Только грязь в дом притащила, - в ней копилась злость на дочь, на внучку, на таксиста, на себя, на саму злость.
- Надо успокоиться. Надо быть добрее и терпимее. Злость — признак ограниченности.
Повторяя эту мантру, Анна Николаевна протиснулась на кухню поставить чайник. В кухонное окно ломился ветер, размазывая капли по вздрагивающему от ударов стеклу. Анна Николаевна застыла, вглядываясь в бездонную осеннюю темноту, проникаясь чувством тоски, бесприютности и одиночества, о которых стонал ветер, пока свисток чайника не разбил оцепенения.
Очнулась она уже в совсем другом состоянии, раздражение смягчилось грустью. И кресло-качалка, и клетчатый плед уже не казались сосредоточием зла:
- Ну и ладно. Ну и хорошо, что не выкинула. Отнесу завтра куда-нибудь, хоть в приход. Пусть послужат кому-нибудь, доброе дело.
Словно чувствуя вину перед бездушными предметами, Анна Николаевна взялась приводить их в порядок. Протерла кресло, неумело пытаясь вправить выбившиеся из плетения прутья, перетащила его из прихожей в спальню, под торшер. Вытряхнула из пакета и расправила плед. Неожиданно эти вещи показались вполне уместными здесь, в ее доме, в ее жизни.
Озираясь, будто в в пустой квартире могли оказаться посторонние зрители, Анна Николаевна выключила люстру и оживила светильник. Пальцы пробежались по книжной полке, презрительно щелкнули по корешку Коэльо, ухватились за Кортасара. Забравшись с ногами в кресло, она завернулась в плед, раскрыла книгу и закурила крепкую мужскую сигарету Gitanes.