Ченцово

Александр Шарковский
    
В середине января 1942 года Красная армия уверенно продвигалась на запад. Ее  передовые части  с востока и северо-востока подошли вплотную к Можайску. В деревне Ченцово, что расположена северо-восточнее города, к этому времени скопилось очень много беженцев из Можайска и окрестных деревень. Война безжалостно уничтожала мирные жилища, очередь дошла и до Ченцово.

Это было зимнее, морозное, раннее утро. Немецкие солдаты ходили по  деревне, врывались в дома и выгоняли их обитателей из тепла жилищ на мороз. Дело в том, что деревня подлежала ликвидации, потому что линия фронта уже проходила в каких-нибудь семи с небольшим километрах от нее и не сегодня, завтра Красная армия могла начать наступление в Можайском направлении. Немцы торопились, они поджигали дома не дожидаясь  освобождения их хозяевами и постояльцами. Женщины, старики и дети выбегали на улицу в том, что успевали надеть на себя, лишние вещи никто с собой не брал.

Перед тем, как покинуть дома, люди выбрасывали на улицу все съестное, что у них оставалось, надеясь, потом, когда все закончится, вернуться и подобрать то, что уцелеет. И почти у всех к тому моменту остался только картофель. И вот, темные клубни летели в снег, а люди внимательно, на сколько позволяла обстановка, смотрели, куда они падают, чтобы знать, где потом их искать. Единственная деревенская улица с трудом вмещала внезапно образовавшуюся толпу,   часть деревни уже полыхала. Огонь уничтожал деревянные строения в мгновение ока, пламя взметалось высоко в темное небо, и рассыпалось, там, на мириады искр. Пожар шумел, ревел, выл, ветер раздувал огонь ярче. Люди покидали деревню в направлении Москвы реки, там была низина и  возможность укрыться от огня, и от вражеских солдат, которые не церемонясь, подгоняли обывателей прикладами своих винтовок.

 

В одном из домов разыгралась быстротечная драма. Одна женщина, мать пятерых детей, металась по задымленной комнате, в поисках своей поклажи. Дети уже выскочили из горящего дома, а она искала свой узелок, в котором была завернута Библия. Эту книгу женщина получила от своей матери в день венчания, а та от своей. В комнату заскочил мужчина, хозяин дома, он схватил женщину в охапку и поволок ее вон. Она вырывалась, как могла, но силы были неравны. Когда они уже находились в дверном проеме, женщина громко закричала. Хозяин был ошарашен таким необычным ее действием и непроизвольно ослабил хватку. Женщина вырвалась из его рук и ринулась в охваченную огнем комнату, но сделала только два шага, нагнулась, подобрала узелок, который лежал на полу и бросилась наружу. Когда она уже покинула горящий дом, к ней подошел тот мужчина, что пытался ее вывести из задымленной комнаты.

- Ты, баба видать очумела, жить не хочешь, - к этим словам он добавил еще десяток матерных и только потом замолчал. Перевел дыхание и указывая на узелок, что был в руках женщины, снова заговорил хриплым низким голосом.

- Что у тебя там?

- Библия, - шепотом произнесла женщина.

- Чтооо? Кааааакая Библия, у тебя вон пятеро спиногрызов мал, мала, меньше, а ты чуть было из-за кучки бумаги не сгорела, - он снова прервался, чтобы сделать вдох, поскольку тирада его затянулась  и воздух в его легких закончился.

- Как же без Библии, как же без Бога, он ведь нас обороняет, - так же, как и прежде тихим голосом, но на этот раз скороговоркой ответила ему женщина.Она торопилась хоть что-то сказать в свое оправдание пока мужчина делал вдох для извержения следующей своей тирады.Судя по багровому его лицу и злобному огню в глазах ничего доброго сказать в ее адрес он не намеревался.

- Какой Бог,  он тебе помог или кому либо еще, вон война идет, народищу невинного сколько гибнет, и где он твой Бог, да нет его вовсе, - тут мужчина махнул рукой развернулся, не желая больше терять времени на разговор, и пошел прочь. А дом уже охватило пламя со всех сторон. Женщина огляделась вокруг, позвала детей и быстрыми шагами направилась в ту же сторону, куда ушел мужчина. Дети последовали за ней.

Очень скоро они вышли на довольно просторную улицу, к тому моменту почти опустевшую. Деревня  уже была вся, от края до края охвачена пожаром, и покинута жителями, только несколько немецких солдат хаотично передвигались вдоль линии горящих домов, оценивая результат своей работы и фотографируя пылающие строения.

Женщина замешкалась в центре деревенской улицы, она не знала, куда ей деваться. Вокруг нее крутились пятеро её детей –   четверо, перепуганных до смерти, малышей и девочка, подросток лет тринадцати.

– Эй, матка! – окликнул один из немецких солдат эту женщину, когда она повернулась в его сторону добавил громким рокочущим голосом  – раус, шнель!

Затем он, согнув руки в локтях, быстро затопал ногами на месте, показывая, что надо бежать. Женщина смотрела на солдата ошалевшими глазами и спрашивала беззвучно «куда», только шевелением губ, говорить не могла, надо признать, что говорить было бы бесполезно, все равно никто бы ее не услышал. Вокруг шумел пожар, обрушивались охваченные племенем крыши и стены домов, грохот при этом стоял неимоверный. Немец быстро сообразил, что женщина пытается ему сказать, показал ей рукой направление и во всю мощь своих легких закричал на ломанном русском языке: «Там, туда, шанцен, окоп, бункер, шнель, марш, марш!» Мать, тут же закивала ему в ответ головой, схватила двоих самых маленьких на руки. Девочка – подросток взяла тех, что постарше за руки и все семейство очень быстрым шагом двинулось в указанную сторону.

Но за пределами деревни, в чистом поле, дети тонули в снегу и не могли продвигаться вперед, и семейству пришлось вернуться. Они вышли из глубокого снега, и стояли на краю, охваченной огнем деревни,   в растерянности смотрели во все стороны, пути им никуда не было. Светало, зарево пожара начало ослабевать. Предметы вокруг  получили неясные очертания.

– Мама, смотри, – вскрикнула девочка-подросток и указала рукой в поле. Там были видны, плохо различимые силуэты людей, они вереницей уходили прочь от деревни, в поле и оставили за собой широкую тропу. Мать повела своих детей туда. В самом начале тропы были кем-то брошены детские санки. Мать усадила самых маленьких на них  и с помощью старшей дочери поволокла эти  санки по утоптанной множеством человеческих ног полосе плотного снега.   За ними шла еще одна девочка, и завершала шествие другая – лет шести. Эта последняя, была маленького роста, щупленькая, она то и дело спотыкалась, падала, поднималась, и  как не спешила, все равно отставала.

– Аля, ну скорей же ты, ради Бога, – кричала время от времени ей мать. И девочка торопилась, как могла. Ей было холодно, осенние поношенные ботинки, легкое видавшее виды пальтишко, ветхие хлопчатобумажные колготки, оттянутые на коленях и еще какая-то одежда под пальто не спасали от мороза, руки она прятала в карманы. Девочка снова поскользнулась и упала, больно ударилась о плотно утоптанный снег локтем и затылком, но при этом не произнесла ни звука. Поднялась на ноги, отряхнула с окоченевших ладошек снег, спрятала руки в карманы и сколько было сил, побежала за матерью.

В конце тропы обнаружился окоп, глубокий, стенки его были укреплены горбылем. Санки были брошены за бруствером окопа, первой в него спустилась старшая дочь и приняла из рук матери малышей, затем помогла другой девочке и женщине спустится вниз. Примерно в середине окопа был хорошо различимый лаз, который вел в просторную землянку.  Мать повела детей в эту землянку, первой вошла старшая дочь, за ней, по одному другие дети. А женщина осталась снаружи поджидать отставшую.

– Аля, Алечка, ну где же ты, доченька! – звала она в полголоса. И дочь спешила на ее зов, вскарабкалась на бруствер, потом с трудом спустилась в глубокий окоп и быстрыми шагами передвигалась по его дну. Вот и она тоже вошла в землянку, а за ней последовала мать.

Внутри было довольно тепло, но воздух - затхлый. Пространства было, на удивление,   много. Вдоль земляных стен были устроены из досок трехъярусные нары, пол - земляной. Помещение  очень скудно освещалось несколькими лучинами, расположенными в разных местах. У входа старик подбрасывал дрова в печь и грел руки, развернув свои ладони к открытой печной дверце, из которой то и дело вырывались небольшие язычки красновато–желтого пламени. Печь источала приятное тепло, тихонько гудела, дрова в ней мелодично потрескивали.

– Мама, сюда, – позвала, вошедших, старшая дочь, она заняла свободные места на нарах, недалеко от входа в землянку. Когда глаза, вновь прибывших, привыкли к полутьме, они увидели, что здесь собралось много народа, в основном женщины и дети. Отапливала помещение  лишь одна чугунная печь, ее расположили рядом с входным лазом и трубу вывели наружу.   По соседству с вновь прибывшим семейством расположилась девушка лет шестнадцати, с ней старушка мать. Старшая дочь - Шура познакомилась с этой девушкой, которую звали Лена, они сразу понравились друг другу и быстро нашли общий язык.

Мать и Аля пробрались к своим местам, и расположились на жестких нарах вместе с остальными детьми. Как только Аля легла, она почувствовала, как сильно устала. Веки отяжелели, глаза сами закрывались, мир уплывал, куда-то прочь. Сон захватывал Алю и уносил в сказочную страну её грез и воображения. Видения поплыли перед её глазами. Дремучий лес, укрытый снегом, поляна, костер горел посреди поляны и звери- зайцы, медведи, лисы кружились вокруг костра в хороводе.

Обстановка в землянке была далека от дружественной, ссоры между соседями возникали то и дело, по любому поводу, нашим знакомым просто повезло с соседями- приветливой и улыбчивой Леной и ее молчаливой матерью.   В течение последующих двух, трех часов, после появления женщины с пятью детьми,  пришли еще несколько семей и теперь в землянке не было свободных мест. Некоторые из обитателей располагались прямо на земляном полу…

Аля проснулась от какого-то странного сильного толчка, открыла глаза и не сразу сообразила, что происходит, и вдобавок ко всему, она не понимала, где находится, сон отпускал ее постепенно. Но, новый толчок вернул ее к действительности. Землянка ходила ходуном, стены ее тряслись, эта вибрация передавалась нарам, и к тому же был слышен какой-то странный пронзительный нарастающий по громкости  гул, источник которого находился где то там снаружи, а затем раздался оглушительно громкий  хлопок.   Эти жуткие звуки повторились снова и снова.

– Началось! – это сказала одна из ее сестер. Малыши забились в угол, но не плакали. Мать переместилась поближе к ним. Девочки по старше сидели на нарах несколько вразнобой и зачем-то пристально смотрели в непроницаемый потолок землянки, которого из-за полумраки видно не было, казалось, что над их головами зияет пугающая своей непроглядностью чернота.

-Что началось? – громко спросила Аля. И опять там наверху, снаружи, где-то совсем рядом, раздался очень громкий хлопок, стены землянки качнулись, с потолка посыпались щепки, кусочки сосновой коры и земля.

– Маша, Маша, что началось, – снова  спросила  Аля сестру, не дождавшись ответа.

– Молчи, ты, что не слышишь? – оборвала ее старшая сестра.

– Тише Шура! – вмешалась мать, девочки затихли.  И во всей  землянке наступила, вдруг, какая-то непривычная, гнетущая тишина, заполнившая собой  промежутки между странными звуками сочетавшими резкий пронзительный гул и громкие хлопки, что проникали  через толщу наката. Ни ссор, ни разговоров не было слышно, даже шорохов движения не смогло бы уловить самое чуткое ухо. Все замерли в ожидании чего-то грандиозного, страшного и неизбежного. В этой тишине, прерываемой лишь грохотом взрывов, прошел час или больше. Люди стали мало-помалу привыкать к своему положению. Сначала заговорили тихо, потом громче, наконец, где-то опять вспыхнула ссора.

Шло время, жизнь в землянке вошла в свою привычную колею, с той разницей, что теперь к звукам разговоров, брани и суетного движения здесь, под землей, добавился грохот взрывов и стрельбы там наверху.

– Мама мне душно и дышать нечем! – первая из детей не выдержала Аля.

– Потерпи дотемна деточка, сейчас выходить опасно, – ответила мать. И дочь сжалась в комок и приготовилась терпеть. И не заметила, как снова уснула. На этот раз – просто провалилась в темноту. Проснулась от того, что мать ее тормошила за плечо.

– Алечка, деточка вставай, пойдем!

Девочка открыла глаза, поднялась с нар и послушно последовала за матерью. У входа, рядом с печью сидел все тот же старик, он подмигнул девочке, посторонился, пропуская мать.

Ночь встретила Алю морозом, и звездным небом. Девочка сделала только шаг вперед, преодолев лаз и застыла, задрав голову, от того великолепия, которое увидела над головой. Крупные яркие звезды мерцали с сине-черном небе, на фоне кисеи млечного пути и казалось, что они что-то ей говорят, зовут ее к себе, туда ввысь, туда, где нет бед, войны, голода и холода. Она знала, что где-то там, в этой завораживающей вышине, за этим черным, усыпанным сверкающими огоньками небесным сводом живет добрый Боженька, который спасет их всех, так, во всяком случае, говорила ей мать.

Из землянки послышались громкие крики, они отвлекли девочку от созерцания великолепия ночного неба.

-Ну вот, опять ругаются! – громко, сама не зная кому, сказала Аля, при этом скорчила на лице гримаску и сделала широкий жест руками, как взрослая. Мать почему–то забеспокоилась и остановилась у лаза.

– Побудь сама здесь, ох …! – коротко сказала она дочери и вернулась в землянку. Аля осталась снаружи одна. Она снова принялась рассматривать звезды, но на этот раз они с ней почему-то говорить не захотели, ей стало скучно и она пошла  в дальнюю часть окопа медленными шагами, разведя руки в стороны, чтобы не натолкнуться в темноте на его жесткие, покрытые замерзшими досками стенки. Пройдя пару десятков шагов она почувствовала, что замерзает и решила про себя, что пора вернуться. На обратном пути она услышала какие-то странные звуки над головой, похожие на посвист птицы. Затем где-то, вдали послышались пулеметные очереди, что такое пулемет Аля уже знала. Она, сначала намеренна была прямиком идти назад, в землянку, но не смогла справиться со своим любопытством. Нашла способ вылезти из окопа и поднялась наверх, карабкаясь по деревянным конструкциям обрамлявшим его стенки. И вот, когда она взобралась на бруствер окопа, ее взору предстала живописная картина ночного боя. Поле вокруг пересекали во все стороны трассы пуль, которые она приняла за светлячков, они летели быстро и оставляли за собой световые, пунктирные короткие и длинные линии. Сначала они летели как по линейке, потом врезались в землю и отразившись от нее уносились веером вверх, в ночное небо. Эти светлячки порой со свистом пролетали совсем рядом с ней.

– Ой, какие красивые, – подумалось ей, и она вдруг очень захотела с ними поиграть. Вдруг, где-то вдали, в той стороне, где в темноте были едва различимы руины сгоревшей деревни Ченцово, застрочил пулемет, ему ответили сразу несколько других пулеметов за рекой, эти последние были за спиной Али.   Она стала пристально всматриваться в темноту, в ту сторону, где еще недавно была деревня. Совсем рядом с пепелищем сначала появилась одна вспышка, яркая – яркая, которая потом рассыпалась красивыми светло желтыми искрами, затем, там же – другая и третья. А через некоторое время оттуда же донеслись три громких хлопка.

– Аля, Алька, ты где! – голос доносился из глубины окопа. Это ее звала старшая сестра Шура.

– Мама ее послала, надо идти, – подумала девочка и нехотя, медленно, то и дело оглядываясь, спустилась в окоп.

В землянке было все по-прежнему, Аля вслед за сестрой добралась до своих нар и легла. Она долго лежала с закрытыми глазами, сон не шел. Вдруг она услышала странные шорохи около входа. Голоса вокруг стихли. Аля открыла глаза и увидела, что у входа собрались взрослые.

А произошло вот что. Пришли красноармейцы, два молодых парня, в белых халатах, с автоматами, словом – разведчики. От них обитатели землянки узнали, что передний край наших проходит восточнее Ченцово,   а немецкие окопы расположены за рекой. И что землянка, в которой нашли свое убежище мирные граждане, оказалось на нейтральной полосе, то есть между  позициями противников, как между молотом и наковальней. Но Красноармейцы, принесли и хорошую новость, что немцы отходят по всему фронту и освобождение Можайска надо ждать со дня на день.

Потом разведчики перебрались почему–то к  соседним с Алей нарам, на которых располагалась Лена, та самая девушка – соседка шестнадцати лет. И  один из солдат о чем-то долго шептался с этой девушкой. Второй солдат попытался познакомиться с Шурой, но мать это его поползновение пресекла, а чтобы как-то разрядить создавшуюся неловкую ситуацию, достала Библию и сказала разведчикам, что хочет их благословить.

- Это зачем, - удивлено  ответил ей тот солдат, что пытался познакомиться с Шурой.

- Чтобы вам Бог помогал, уберег от смерти преждевременной, - невозмутимо произнесла женщина. Второй боец отвлекся от разговора с соседкой и присоединился к своему товарищу.

- Да что ты, мать, какое благословение, мы комсомольцы, ни в бога, ни в черта не верим, - сказал он весело.

Мать пожала плечами, завернула Библию в тряпицу, завязала узелок и больше солдатам не докучала. А бойцы уже вдвоем подсели к девушке, соседке и о чем-то полушепотом, так чтобы даже рядом находящимся не было слышно, начали говорить. Девушка  краснея, что-то отвечала солдатам, смущенно прикрывая рот рукой, постоянно улыбалась. Ей льстило такое внимание взрослых парней в форме да еще с оружием в руках. Их разговор затянулся.

Чем закончилось это событие Аля так и не узнала, потому что незаметно для себя опять уснула. Ей снились светлячки, которые, посвистывая, летали вокруг нее, но не по прямым линиям, как это было на самом деле, а по кругу. Она радовалась им, играла с ними и хохотала, что есть силы.

Когда Аля проснулась, солдаты уже ушли. Девочку мучило сильное чувство голода, но она не жаловалась - знала, что все кто был в землянке то же голодают. Шли уже третьи сутки, как мать с пятью детьми и остальные беженцы, сидели в укрытии, еды не осталось вовсе, последние крохи подмели. Было решено,  как стемнеет, старшая из сестер – Шура и соседка – Лена вместе с другими  добровольцами пойдут в Ченцово и поищут там картошку, что люди выбрасывали на снег, покидая деревню. День прошел относительно спокойно, был легкий обстрел, снаряды на этот раз, ложились далеко в стороне и землянку даже не трясло. Как стемнело, девушки засобирались. Младшие уже спали.

Мать  помогла старшей дочери одеться и, проводив ее и Лену до лаза, вернулась назад. Прошло часа три, прежде чем девушки вернулись. Мать не спала. Услышав шум у входа, она тут же подскочила на ноги  и направилась навстречу дочери. Шура вошла первая, она несла небольшой мешок с мороженной картошкой, мать осторожно приняла из рук дочери этот бесценный груз. Затем помогла Шуре раздеться. И, потом переключила свое внимание на соседку, та сидела на своих нарах, не раздеваясь, опустив руки на колени и, не мигая, смотрела в одну точку перед собой.

– Что случилось? – спросила Шуру мать.

– Мы видели в деревне тех ребят, что вчера к нам приходили!

– Каких ребят?

-Мам, наших разведчиков, – тут Шура не выдержала и слезы полились из ее глаз потоком.

– Мама, их убили, – дочь припала к груди матери и долго плакала. Лена, услышав плачь подруги, закрыла лицо руками и ее плечи затряслись легкой дрожью. Потом девушка легла на свои нары, повернулась лицом к стене и до утра были слышны ее всхлипы.

Утром  дети проснулись от запаха вареной картошки. Вскоре они ели вкусные, рассыпчатые, сладковатые клубни, запивали картофельным отваром. Аля случайно услышала, как Шура в полголоса рассказывала матери, как шла к тому месту, где выбрасывали картофель на снег и по дороге увидели два тела в белых халатах, очень хорошо различимые на пепелище. Она подошла совсем близко и узнала, тех разведчиков, что приходили в землянку накануне.

Картошки оказалось мало, поделиться получилось не со всеми, это вызвало очередной скандал. Шум поднялся невероятный. В тон матерям  ревели грудные младенцы, проявляя солидарность с ними, заплакали дети постарше. Несколько матерей подступили к старику, что возился у чугунной печи и потребовали топить жарче, больше подбрасывать дров, потому что грудные дети мерзли.   Старик ответил, что если бросать в печь слишком много дров их могут заметить не немцы, так наши, и чем это закончится одному Богу известно. Матери не унимались и старик сдался. Он забил топку до отказа дровами и прикрыл чугунную дверцу. Печь весело загудела, выбрасывая язычки пламени из просвета, который образовался потому что дверца топки  была неплотно закрыта . Печь немного дымила, но зато стало заметно теплее.

Беда не заставила себя долго ждать. Чуть время перевалило за полдень, совсем рядом с землянкой раздался сильный взрыв. Вслед за первым взрывом все обитатели укрытия услышали уже знакомый им пронзительный гул, но на этот раз более громкий, он нарастал и… Последовал сильный удар. Землянку встряхнуло намного сильнее, чем это было до того. Разговоры, вопли, распри, брань моментально затихли. Земля со стен и  потолка сыпалась большими комьями. Едкий дым заполнил все пространство внутри землянки. И снова послышался приближающийся гул, точно такой же, как первый. Старик, как почувствовал приближение смерти – метнулся от своей печи, с которой был неразлучен все последнее время, в сторону. И на этот раз удар пришелся по накату прямо над лазом. Ухнуло так, что все оглохли. Потолок у входа обвалился, землей и обломками бревен присыпало лаз и чугунную печь.

Стало темно и страшно, лучины не горели, едкий дым проникал во все уголки убежища. Наступила тишина, не долгая, но ужасная и давящая. И вот в этой тишине, где-то совсем рядом с Алей зазвучала молитва:  «Отче наш, иже еси на небесах…». Аля сразу даже не узнала голоса своей матери, но когда поняла, кто говорит, она своим слабым голоском стала повторять давно знакомые ей слова. Затем к ним присоединились еще несколько голосов в разных местах землянки, они доносились из кромешной тьмы и слышались девочке какими-то не естественными и не членораздельными.

– Да будет царствие твое, яко на небе, тако и на земле, – постепенно говор молящихся, который сначала звучал вразнобой, стал принимать подобие стройности, люди, наконец, услышали друг друга!

И теперь всякий, кто знал «Отче наш» читал эту молитву вслух в унисон со всеми остальными.

– Хлеб наш насущный даждь нам днесь! – Эти слова покрыл разрывающий барабанные перепонки грохот очередного взрыва, снова сотряслись стены землянки, осыпалась кровля, с треском ломались бревна наката, а густой едкий дым, заполнявший землянку, становился плотнее. Далее взрывы сыпались подряд, без всякой периодичности, земля тряслась и казалась, что она собиралась поглотить в недрах своих этих, перепуганных насмерть, сидящих в полной темноте людей, смиренно ожидающих своей участи. Но, как только наступал хоть небольшой промежуток в канонаде, возрождалась молитва и она с каждым разом звучала все громче и громче.

Вот, пожалуй, и все! Одно хочу добавить, к уже сказанному, в той землянке, в тот день и в следующий за ним день никто не погиб. На третий день Красная армия вошла в Можайск.