1
В конце ноября 1941 года вслед за резервными частями вермахта, которые были передислоцированы ближе к линии фронта, в Можайск вошла бригада финской пехоты, первый батальон этой бригады расположился в трех небольших поселках, недалеко от железнодорожной станции.
Командир первой роты обозначенного батальона, отдав распоряжения своим подчиненным, по размещению «на постой», из расчета отделение на один дом, удалился в штаб бригады, который располагался в центре города в трех километрах от сюда. Солдаты, сбросив тяжелую амуницию, оставив при себе только оружие, рассыпались по поселку, что бы потрошить обывателей, на предмет каких ни будь полезных вещей или продуктов питания. Они бесцеремонно врывались в незанятые «на постой» дома и распоряжались в них «по хозяйски» то есть, попросту переворачивали все вверх дном. Финны вообще не стеснялись на счет пограбить в отличие от солдат вермахта.
Был день, обыкновенный день начала зимы, немного снега, немного мороза, и небо затянуто серыми облаками. Но спокойным по-зимнему этот день не назовешь, истошно лаяли и выли собаки, и им в тон кричали женщины и дети. Изредка то там то тут звучали выстрелы, сопровождаемые неизменно поскуливанием, умирающих псов, так финское воинство уничтожало последний рубеж обороны безоружных семей – цепных «трезоров», «бобиков» и «рексов».
Капрал Уго Хаукинен, дюжий молодец, высокий, огненно рыжий, даже в начале зимы его лицо было усыпано веснушками, с двумя солдатами из своего отделения, молодцами, под стать ему, шел по улице поселка, высматривая дом, куда еще не захаживало финское воинство. Таковой нашелся только один и на самом что ни на есть краю. Одного бойца капрал оставил возле калитки, что бы больше никто из компатриотов не мешал им, в их благом деле. Вот так вдвоем, Уго и еще один солдат поднялись на крыльцо бревенчатого дома с верандой. Уго шел первым, он одним сильным ударом ноги выбил слабую фанерную дверь, ведущую на веранду. Вошел во внутрь, по-хозяйски огляделся. Веранда была почти пуста, небольшой кухонный стол, в углу рукомойник. У стены корзина с морожеными яблоками.
-Да, не густо! Эх сплоховали мы! Здесь, не разживёшься!- подумал про себя Уго и кивнул бойцу, мол, походи здесь, по веранде, поищи, может чего и найдёшь. А сам схватился рукой за ручку оббитой клеёнкой двери, что вела собственно в дом. Дернул что есть силы, но дверь не поддалась. Уго забарабанил в дверь своим огромным рыжим, волосатым кулаком. Дверь сотрясалась от ударов, дом гудел, но результат был все тот же. Там внутри дома ни гугу. Правее двери на уровне головы капрала было маленькое застекленное окошко. Уго сделал шаг к нему, снял с плеча винтовку, перехватил её поудобнее и замахнулся, что бы прикладом высадить оконную раму. В этот момент он услышал слабый шум за дверью. Капрал опустил винтовку и посмотрел сначала на своего сослуживца, что стоял в двух шагах от него затем на дверь. Сделал три шага вперед, снова схватился за дверную ручку и потянул на себя, на этот раз дверь поддалась. Ему в лицо пахнуло теплыми запахами жилого дома, это остановило его, на какое то время. Ему показалось на мгновение, что он стоит у двери своего дома, и что вот сейчас, из темноты, на встречу ему, выйдет его мать, и с улыбкой потреплет его рыжий вихор. Уго сильно тряхнул головой, что бы прогнать мешавшие ему мысли, и, шагнул вперед за порожек, отделявший довольно светлую веранду и полутьму внутренних помещений дома. Перед ним мелькнул силуэт, женский, это он понял по характерному очертанию платка повязанного на голову. Уго опять, замер. Силуэт отступил вглубь дома.
Капрал еще некоторое время простоял на одном месте, его глаза привыкали к темноте. И вот он наконец смог огляделся. Он стоял в небольшом помещении, с двумя маленькими оконцами. Прямо перед ним беленая голландская печь, почти такая же, как и у него дома, справа под окнами в углу кухонный, грубо исполненный стол, слева у стены комод из темного дерева с резным фасадом, похожий на тот, что его финская «Ма» держала в столовой, предмет её гордости.
Между комодом и печью, проход в глубь дома, именно туда ушла, открывшая ему дверь женщина. Уго двинулся в этот проход, и там обнаружил более просторное, светлое помещение. Капрал встал в проходе лишь для того, что бы получше охватить взглядом всю комнату целиком, так проще понять есть ли что либо ценное в доме.
Эта комната была второй и последней, довольно просторной, с двумя окнами, но побольше чем те, что на кухне. Справа у стены стоял диван, на нем сидела та самая женщина, что открыла ему дверь. Сидела, согнувшись и глядя в пол, подобрав под себя руки и ноги, как бы готовясь к ударам. Она не голосила, как это было в других местах, где Уго бывал на «отхожем промысле», то есть грабил. Её плечи вздрагивали, она тихо плакала, без голоса, без слез, потому, что слез больше не было, от обилия наплывшего на неё горя.
В левом дальнем углу почти под потолком, он заметил икону.
- вот хорошо, но иконой займусь потом, -решил он про себя. Тут его взгляд упал на довольно большую полутора спальную кровать.
- Ого, вот удача, прекрасная перина!- воскликнул про себя Уго. И не теряя больше времени, ринулся, к этой кровати. Его не остановило даже то, что на кровати в ряд, прижавшись от страха друг к другу, сидели дети. Их было четверо, разного возраста. Три девочки и один мальчик. Старшей было лет девять десять, другой на вид не больше пяти, шести лет, третья девочка, к которой прижимался ее младший брат, лет трех, а мальчик, совсем малыш, не более двух лет от роду. Уго ухватился за край перины и резко, с силой потянул её на себя. Дети были слишком легкие, что бы хоть как-то воспрепятствовать действиям финна. Они посыпались с кровати, как яблоки осыпаются с потрясаемого бурей дерева. Уго скомкал перину в охапку и решил еще раз оглядеться вокруг, а вдруг найдется еще какая нибудь пожива. И тут его взгляд остановился на детях, точнее он увидел их глаза, огромные четыре пары глаз, полные страха, слез и отчаяния. Дети сидели сбившись в кучу в центре комнаты не шевелились, и не моргая смотрели на капрала. Уго замешкался. Да, потом он наверно пожалел, что не ушел сразу, и черт его дернул осматривать комнату еще раз, и эти дети…
В какое-то мгновение он наверно решил, что все таки надо уходить, сейчас он этого не помнит. И тогда, эта русская женщина подскочила как хищная кошка со своего места, подлетела к Уго, вцепилась в перину и с неимоверной силой вырвала перину из рук Уго. Она эта женщина, так похожая на его, Уго, мать, что то кричала ему по-русски, слава богу он не понимал, что. Дальше все происходила для капрала как в дурмане, вспышка ярости как будто ослепила его. Он скинул с плеча винтовку, взял её на перевес, передернул затвор и приставил ствол винтовки к груди женщине. Обычно такое действие было весомым аргументом, затем накал ослабевал, оказывающие отчаянное сопротивление жертвы грабежа, отступали и отдавали все, что ни пожелает сильный. Но сейчас, это как ни странно, не сработало, более того, дети дружно с криками поднялись с пола и встали вокруг своей матери. Капрал был в растерянности, что ему оставалось? Только стрелять! Черт бы побрал эту сумасшедшую, она готова умереть ради какой-то перины!? А если стрелять, значит надо будет дело доводить до конца и убить всех, и детей тоже. Уго стоял в нерешительности, указательный палец его правой руки напряженно трогал спусковой крючок винтовки, но убивать он сейчас был как то не готов, ему надо было привыкнуть к этой мысли. И он стоял и собирался с духом, он понимал, что не нажать на спусковой крючок он не может, а это значит, что он убьет их всех! Тут, вдруг, что то произошло. Женщина и дети затихли. Они стояли молча и смотрели с прежнем ужасом, но теперь куда-то мимо Уго, или сквозь него. Капрал обернулся, он увидел солдата, который сопровождал его, тот, только что вошел в комнату и стоял у капрала за спиной, и с неподдельным удивлением наблюдал за происходящим.
- Послушай капрал,- прозвучал глухо голос солдата,- Мы, что уже воюем с безоружными женщинами и грудными детьми?
Уго скривило от этих слов. А солдат заметив гримасу своего командира, нисколько не смутился, и продолжил.
- Ну что ж, ты стоишь? Если воюем, так давай валяй! Убьем их всех, женщину, детей, кошку, собаку, мышей и тараканов и может быть еще кого найдем.
Капрал, понимал, что солдат прав, да и вспышка ярости прошла. Прошла она как-то по-особенному быстро. Наверное, потому что вспомнил свой дом, который сгорел во время наступления красной армии на карельский перешеек, а его деревня располагалась аккурат на берегу Онежского озера. И эта женщина, уж очень она напоминала ему его погибшую от шальной пули в той ненавистной ему войне мать, и это была русская пуля, тогда две русские части сошлись в темноте рядом с его деревней и стреляли друг в друга, думая, что ведут бой с противником. И дети, они были так похожи на его погибших вместе с матерью братьев и сестер. Кому-то из них досталась пуля, кто-то сгорел заживо вместе с домом.
- Ну хватит капрал, пойдем, у меня есть хорошая водка, угощаю! Черт с ней, с этой периной, брось, пошли к нашим кашам!- примирительно произнес солдат и хлопнул Уго по плечу. Тот кивнул в ответ, повернулся, взял винтовку за цевьё и пошел вслед за своим солдатом вон из дома.
2
Минуло чуть меньше пяти лет. Прошла война, прошла первая демобилизация, за ней вторая. Первые послевоенные годы выдались неурожайными и голодными, продовольственные карточки для простых граждан были отменены.
Дети подросли, слава богу, ни кто за эти семь лет в семье не умер. Мать теперь была отягощена заботой, как прокормить большую семью, завела кур, двух свиней, корову.
И все, казалось бы, должно вот - вот наладиться, ан - нет, партия и советское правительство принимали одно постановление жестче другого, а народу от того жилось все тяжелее и тяжелее…
Лето 1946 года, выдалось жарким и засушливым, но не о том сейчас речь.
Год этот добавил множество хлопот участковому старшине милиции Петру Савельевичу Шонину. Теперь чуть ли не каждую пятницу его вызывало начальство в районное отделение МООП и получал, наш участковый свою порцию взбучки как миленький, выходил из кабинета начальника потный, красный как вареный рак, взъерошенный как воробей после драки. Судорожно поправлял гимнастерку на своем плотном теле, вытирал платком лысину, тем же платком внутреннюю часть околыша фуражки, кряхтел, тихо - тихо, в четверть голоса ругался матом, он поносил всех кроме партии, правительства и своего начальства, кряхтел и шел восвояси. В его ведении были пять поселков, что располагались около станции по эту сторону железнодорожного полотна. На сегодня по плану – изъятие коровы у одной очень строптивой хозяйки, в поселке строителей. К этому изъятию он готовился морально заранее. Что тут говорить, и Татьяну он знал давно, и детей у нее мал мала меньше аж пятеро, и …а, что поделать, налог – это дело государственное, политическое. Времена такие, да тяжело! Но, руководству сверху завсегда виднее, велят платить налог, хоть последнее с себя снимай а плати! Страна вон..
Размышляя этакими высокими категориями участковый заехал сначала к одному из своих нештатных сотрудников, затем к другому, им предстояло быть понятыми, а как же у нас все по закону, мы чай не грабители какие, мы власть. Кроме понятых взял он с собой еще шесть мужиков, для помощи, потому как дело было не простое. Уже шестой раз он шел изымать эту злополучную корову. И во все те разы, что были, он в калитку, а корову в то время задворками уводят черт знает куда. Ну да нет, не бывать этому больше, на сей раз непременно изымет, а Татьяну эту давно пора по 58 статье судить, и что б непременно на Колыму услали, что б хлебнула там и впредь не артачилась. А детей, что б в дет. дом, а там уж власть о них позаботится.
К вечеру вся команда во главе с участковым прибыла к дому Татьяны Ватуровой.
Надо отдать Петру Савельевичу должное, в таких операциях он изрядно поднаторел. Выставил наблюдателей на этот раз со всех сторон, муха не пролетит. Сам подошел к калитке со стороны улицы и понятые с ним.
- Не цацкаться! Хватит! Если на этот раз не отдаст, сама в тюрьму пойдет,- грозно произнес участковый, поправляя портупею. Затем он расстегнул кобуру, достал из нее пистолет марки «ТТ», повертел им перед носом понятых, разок передернул затвор, чем нагнал на них страху и убрал пистолет обратно.
- Ну, что пошли!- коротко скомандовал он и первым ринулся к крыльцу Татьяны.
Поднялся он на крыльцо, но дверь, ведущую на веранду, открывать не стал. Надобности в том не было. Татьяна стояла недалеко за забором, который окружал небольшой яблоневый сад и все её хозяйство.
- А, Ватурова! открой калитку, я к тебе по делу!- крикнул он Татьяне через забор.
- Да открыта уж, заходи, вижу что не один! Опять за коровой пришел что ли?- спокойным голосом ответила ему женщина.
Ишь ты, спокойная какая, сейчас увидим, как запоешь!- этого участковый вслух произносить не стал, про себя подумал. Старшина и двое сопровождающих протиснулись в узкую калитку и оказались перед сараем, вход в сарай был на распашку, и так было видно, что кроме кур и свиней, да навоза там ничего не было. А Татьяна стояла тут же у входа сложив руки крест на крест на груди и спокойным взглядам взирала на приближавшихся к ней мужчин.
- Муж где?- строго спросил старшина.
- На работе, где ему еще быть!
- Дети дома?
- Нет, гуляют на улицу ушли!
- Это хорошо! Ну, показывай сарай!
- А ты,- обратился он к одному из понятых,- пиши протокол!
- Смотри! Нечего там показывать…
Слова женщины прервал шум в глубине сада. От туда надвигалась беда! Два мужика шли почти вровень. Один вел корову за веревку, что была накинута животному на рога. Другой выкручивал уши девочке и мальчику, это были брат и сестра, младшие дети Татьяны. Они, как могли сопротивлялись, наконец вырвались из рук мужика и исчезли в глубине сада.
Женщина, услышав шум, замолчала, повернулась в ту сторону, как то неестественно в струнку выпрямилась и замерла.
- Ну, вот кажется и все! Дело сделано! – произнес участковый, слегка пригнувшись и довольно потирая ладонями свои ляжки.
- Женщина обернулась к нему. Она была бледна, смертельной бледностью, ни кровинки не было в её лице. Губы дрожали. Глаза блестели, слез, правда, в них не было, уж давно были выплаканы все те слезы!
- Петр Савелич, не трожь корову, зима ж на носу, чем я детей кормить буду?
- Не чего, перебьетесь как ни будь! Это еще не все, с тебя еще две свиньи и десяток кур!
Женщина не уговаривала участкового больше, она преобразилась в облике своем, сорвала с себя платок и бросила его на землю. Растрепанные волосы стояли дыбом, глаза горели огнем лютой ярости. Она молча шла на участкового, тот попятился назад, судорожно расстегивая кобуру. Наконец он вытащил пистолет и направил его на Татьяну. Та не остановилась, но и больше не молчала.
- Что же вы делаете изверги, фашисты проклятые, враги, людоеды, стреляй гад, уж лучше сейчас сдохну, чем смотреть, как мои дети с голоду умирать будут!- выкрикивала она в сердцах. Участковый сделал еще два шага назад, оступился и повалился на спину, при этом случайно нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, где-то совсем рядом зазвенело разбитое стекло. Корова от страха рванулась, что есть сил и опрокинула навзничь мужика, державшего ее. Но он тут же подскочил на ноги, корова то же долго не металась, успокоилась, но стояла наклонив рога в сторону своего мучителя. Татьяна замерла и замолчала. Участковый лежал на спине в полной растерянности. Затем он перевернулся и сначала встал на карачки, затем из этой позы поднялся в полный рост. Но, что-то при этом сделал не так, и снова, непроизвольно нажал на спусковой крючок, грянул другой выстрел, пуля фонтаном взорвала землю у самых ног старшины. Он выпрямился, поднял пистолет вверх над головой и только потом истошно заорал.
- Что ж ты б..! – Скорее всего это был просто крик отчаяния а не злобы, хотя орал он благим матом, не стесняясь выражений.
- Ну Ватурова, ну с.., Все! На этот раз я тя упеку! – это была единственная его осмысленная фраза, за которой последовал поток грязной брани, старшина мало по малу начинал приходить в себя, и блажил «на чем свет стоит» и это продолжалось так долго, на сколько у участкового хватило дыхания. Затем наступила пауза.
- Савелич! – окликнул его один из понятых, воспользовавшись временным затишьем, - что ж, протокол-то писать, что ли?
Петр Савелич посмотрел на него налитыми кровью глазами разъяренного быка, и бедняга сжался в комок и уже готов был провалиться сквозь землю от страха или хотя бы выслушать мнение участкового о его персоне в самых не изысканных и не лицеприятных выражениях. Но ничего не произошло. Участковый лишь перевел дыхание. И хриплым голосом произнес.
- Нет, сейчас в «Исполком», там сдаем корову, кур и свиней придем изымать завтра! Протокол на х…!
Больше он не произнес ни слова, сам подошел к корове, та уже жевала траву здесь же рядом, как будто ничего и не произошло, схватил её за рог и потащил вон из сада. Так и волок бедное животное по поселку, одной рукой удерживая за рог , а во второй держал пистолет, убрать забыл.
Женщина смотрела им вслед молча, потом так же молча осела и повалилась без памяти на бок. Мужики аккуратно обходили ее, поглядывали на нее не то со страхом, не то с уважением и по одному через калитку покидали яблоневый сад.
3
Татьяну обступили её дети, не весть от куда взявшиеся, как только участковый и его подручные ушли. Мать лежала с открытыми глазами, молча улыбалась. Она то смотрела на своих детей, окружавших её, то на синие темнеющее небо на головой и размышляла о чем-то своем. Так продолжалось не долго, Татьяна поднялась, попросила старшую дочь покормить младших, а сама, пошла в дом. Она, казалось, больше ничего не слышала и не видела, что происходит вокруг нее. Вошла в жилую комнату, что была одновременно и спальней и гостиной, прислонилась спиной к стене и тут же и села на пол, ноги подломились. Так сидела долго, уже почти стемнело, а она не двигалась с места. Губы ее беззвучно шевелились, это она тихо – тихо, про себя произносила молитву « Отче наш…» снова и снова и еще, каждый раз в конце добавляла « Господи помоги, помоги и помилуй…»
В комнату вошла старшая девочка, что бы позвать мать ужинать. Семья расположилась в саду, отец так и не пришел, а без старших дети не решались приступать к еде. Девочка вошла, открыла рот, что бы позвать мать, но так и не смогла произнести ни звука, и осталась стоять молча с открытым ртом, насколько увиденное поразило её.
Татьяна стояла на коленях, смотрела куда-то в стык потолка и дальней стены, там была полная темнота, руки ее были вытянуты вперед, губы безмолвно шевелились…