Как на дальней сторонке
Громко пел соловей.
А я мальчик на чужбине
Далеко от людей.
Живя в деревне, очень трудно скрыть что-то от обчества, остаться в стороне от нутряных процессов, время от времени раздражающих застойный воздух этого человеческого поселения. Все знают всё. С рождения, с того самого момента, когда махонький человечек покидает уютный «трюм» и благодаря халатности пьяненькой повитухи падает головой в тазик. По сути, деревня, это один целый орган, нитями-нейронами завязанный воедино.
Если обойти деревню с северной стороны, ну там, где о прошлый год бабы завклубом отмудохали, вот на самом краю, почти у погоста, притулилась махонькая избушка-завалюшка. Неказистая, как и то, что в ней проживает(зачёркнуто) имеет место быть. В одну комнату, с маленькой печкой (не надо смеяться, у нас и зима бывает)
Вова Писин, получеловек, полуживотное. За таких говорят: Ни чёрту ладан, ни богу свечка. Родных нет, друзей нет, домашней живности, не считая вшей, тоже не имеется. Но, эти всегда с собой. Сателлиты.
Чем же примечателен этот представитель гомо сапиенс? Да в принципе ничем. Жрёт, испражняется, воздухом дышит, и всё. Без особых примет.
Живёт сей представитель гомо, сбором бутылок, алюминиевых баночек из-под пива, картона и всего, что плохо лежит. Полезность его обчеству, как от пи-ды на поминках.
Утро героя начинается … утром. Причём в самую рань, пока не проснулись конкуренты, пока у рабочекрестьянина не прозвенел будильник.
Вова просыпается среди вороха безобразного тряпья, сваленного грязным комом на давно проссанный диван. Это логово служит ему постелью. Минуту он чешется, ловит нестриженными когтями зловредных насекомых, и пытается понять, где он?
Потом наш Гаврош-переросток встает и несёт себя в сенцы, где всегда имеется оцинкованный бачок с водой. Для умывания? Ну щас! Умывание, это так, между делом, и то не всегда.
Здесь же в углу, под кучей бытового мусора, заныканы у Вовы пара пузырьков средства для очистки кожи «Троя». Он будет чистить кожу? Угу. Изнутря.
Вова неспешно, в ковшике, с наслаждением разводит содержимое пузырьков водой из бачка. Попутно плещет себе в рожу пару пригоршней. Затем идёт обратно в «палаты».
Из коробки, оставшейся от чьёго-то телевизора, являются на свет полбулки хлеба, кусок сыра и пачка сигарет Прима.
Вова садится на своё ложе, делает пару крупных глотков, прислушивается к ощущениям. Жидкость, минуя пищевод, попадает в желудок, и тут же начинает жадно всасываться стенками оного. Вова тем временем занюхивает пойло сыром, важно прожёвывает небольшой кусочек и закуривает. В животе становится горячо, последствия вчерашнего перепоя потихоньку улетучиваются, по жилам растекается блаженство.
Собственно, день начался.
Прихватив большую клетчатую сумку, орудие труда и верную спутницу, Вова выходит в раннюю рань летнего утра. Наверное, часов около пяти, или меньше? Только начинают просыпаться птицы, улица тиха, воздух свеж и насторожён.
Вова обходит злачные места. Скверы, закуток за магазином, кусты возле бани, где в самой серёдочке есть местечко облюбованное пролетариями. Вова осторожен. Вчера, именно здесь, он сцепился с местным бродягой Чекуном. Было это посерёдке дня, кругом люди, транспорт, и потому Чекун ограничился угрозой: Ну, гляди, Вован, я тебя предупреждал, чужие поляны не дербань! Ладно, жмурок, увидимся.
Сумка заметно тяжелеет. Позвякивают пустые «чебурашки», тихо шелестят сплющенные пивные банки. В принципе, на пожрать и стекломой уже хватает. Однако надо позаботиться и о дне завтрашнем. А вдруг не попрёт?
Вы считаете, что я вам передаю Вовины думки? Смеюсь! Какие могут быть мысли в голове, которая наполнена проквашенным дерьмом? Всё делается на автомате, по привычке, мимоходом. А голова? Да что голова, главное в её бухать можно.
Часа через три, сдав «пушнину», Вова закупает необходимые продукты. Список не велик. Это булка чёрного хлеба, несколько бич-пакетов, две пачки примы и, конечно же, стекломой. Собственно, день задался, и Вова пораскинув остатками черепного наполнителя, покупает кусок ливерной колбасы. Заветренной, но (лежит же на витрине) всё ещё годной.
Потом он важный, преисполненный собственной значимости, идёт к реке, под мост. Там, среди двух железобетонных быков, есть местечко, что-то вроде схрона. Никто о нём не знает, никому дела нет о жизни, которая водится в этом закутке. По дороге он через лазейку проникает в чей-то огород, и почти тут же выныривает обратно с пучком лука.
Вова пролезает в щель между принесенным весенней рекой мусором, и оказывается в норке-логове, размером с балкон «Хрущёвки». Это его штаб!
Здесь есть всё необходимое для того, чтобы страждущий человек мог перекусить, выпить и забыться на малое время. Пара пустых стеклянных банок из-под борща, Старый гнилой матрас, нож спрятанный в щель, спичечный коробок с солью.
Вова достаёт из сумки хлеб, лук и колбасу, криво отрезает пару кусков ливера, горбушку хлеба, крупно солит всё это, и приступает ко второй части сервировки банкета.
Два пузырька стекломоя выливаются в банку, туда же доливается речная вода, и стол готов. Залп!
Выпив и откушав, Вова ложится на матрас, закидывает руки за голову и смотрит в небо. Красота! Нет, всё же не все мыслительные процессы атрофировались в пьяной башке моего героя. Что-то шевелится, меняет агрегатные состояния, пульсирует.
Вова дивится облакам, бескрайней глубине небесного океана. Дивится и мечтает:
Вот если бы сделать такую верёвку, чтобы по ней забраться на небо, походить по нему, посмотреть, как тама живут…
Манилов. Не находите?
Под мерный шелест реки, Вова засыпает. Ему снится, что он молодой, бросил пить, и его назначили начальником пункта приёма стеклотары. Страждущий люд с утра стоит к нему в очередь, а он, Владимир Олегович, важно говорит: «В очередь, калеки, не суетитесь, помещение не прорезиновое…
Звук шагов, две пары ног, кто?! Не слышит Вова, спит, бедолага, смаялся от трудов праведных. Двое бомжей, ещё более опустившихся, чем наш герой, осторожно проникают в описанное прибежище.
- Тихо, Барбос! – говорит один, - вишь ты, спит, сука. Ну и славно, так даже лутьшее. Держи ноги, только разом, как я скажу. Начали!
Второй, угрюмый молчаливый тип, с синяком на пол хари, падает всей тушей на Вовины ноги, а первый одновременно с напарником, грохается задницей на Вовину грудь. Несколько раз мелькает полоска стали, с каждым разом разрывая ещё что-то в груди нашего алкоголика. Вова хрипит, на его губах выступает кровавая пена. Миг, и всё заканчивается.
Бродяги так же неслышно, как и пришли, удаляются. Серебряной плотвичкой летит в реку нож, волна расступается и благосклонно принимает подарок.
А Вова лежит на своём матрасе и вечным взглядом смотрит в такое же вечное и неповторимое небо. Смотрит в него, пьёт его окровавленными губами. Душа пьяницы и беспризорника отлетает в иное, тело начинает подстывать. Вечереет.
…Только раннею весною
Соловей пропоет.
Пропоет и просвищет,
И опять улетит.
А моя скромна мо…