О чем она думала сейчас? А о чем, вообще, можно думать, когда до КОНЦА остается ни день, ни час, а несколько минут?!
Говорят, вся жизнь проносится за несколько минут. Так и есть! А самое обидное – умереть сейчас, весной, когда все рождается, веселится, поет. А она… Какая несправедливость! Эту несправедливость люди со вздохом называют судьбой.
Вот теперь, когда стало понятно, что как ни цепляйся за карниз, как ни зови на помощь, все определено за тебя, все решено, и обратного пути нет, просто быть не может. Именно сейчас, когда нет дороги назад, так хочется жить! А – ни крикнуть, ни позвать, ни махнуть… Нет ни сил, ни возможностей.
Это – конец. А когда она жила, что видела за свою короткую и такую глупую, никому не нужную жизнь?! Разве это, вообще, можно назвать жизнью?!
C высоты родной многоэтажки она смотрела в последний раз на спешащих по своим делам жильцов подъезда, на снующих туда – сюда по тротуару и расталкивающих друг друга пешеходов. Крохотные какие… Как муравьи. Они такие маленькие и неважные, как сейчас ее жизнь.
Вон, дед Антон гребет снег с дорожки у подъезда, изредка поднимая глаза вверх. Он что, не видит ее, что ли? Слепой? Или просто этот дворник – старик привык к таким происшествиям? Подумаешь – кто-то с крыши свалился! Дворник… Работяга… Старик… Чем, собственно, он помочь может? Позвать кого-то? И что? Пока добегут, пока захотят добежать, она и сама уже будет здесь, у их ног. Бесполезно. Именно так он рассуждает сейчас. И это – не безразличие. Это, скорее, - закон жизни: не можешь, не хочешь – так чего и панику поднимать, суетиться. Вот упадет – тогда и разбираться, мол, будем, куда ее определить, эту самоубийцу отчаянную.
Да… Каждому – свое. И каждый сам волен распоряжаться своей судьбой.
Ах, если бы все зависело только от нее, да разве ж она на такое решилась?! Помогли, помогли, подвели ее к финалу, вот к этому жуткому мгновению. Еще чуть – чуть, и все… Скоро она уже не будет слушать птиц, которые еще вчера раздражали, а сейчас беспокойно носятся кругами, сострадая и прощаясь со своею соседкой. Она уже не будет психовать от звука сипящих дверей троллейбуса прямо под подъездом. Сегодня они не шипят противно, а, кажется, вздыхают, неспешно закрываясь и нервно дергаясь, когда троллейбус – хозяин увозит их от нее.
Она уже стала читать прощальную молитву «Десять, девять, восемь, семь, шесть…», дав слезам волю, – пусть хоть они не узнают ее падения, не услышат этого жуткого звука, когда она коснется кромки крыльца. Именно туда она должна приземлиться, по логике…
- Выйди, ну, выйди сейчас! – умоляла она. – Выйди проститься, прошу! Хочу тебя видеть! Больше никого, только тебя, Олег!
Нет, она даже сейчас, когда мысли путались, а тело жгло, еще вчера ласковое, а сегодня такое жестокое солнце, не допускала того, что ЭТО случится у него на глазах. Пусть он выйдет, пусть только выйдет на секунду на свой балкон, и пусть сразу же вернется назад к своей нервной матушке. Этого ей будет достаточно, вот тогда она уже и…
- Леля! – Фу, как противно мать его называет – Леля! Лель, загони кота в квартиру, он за птицами на балконе охотится, еще свалится дурак! – Мамаша, как всегда приказным тоном, продиктовала свою просьбу.
Олег вышел, потянулся, взял за шиворот кота. Вот сейчас, сейчас он посмотрит вверх! Боже! Нет! Просто постой минутку!
Слезы, горячие огромные слезы теперь было не удержать, они оторвались сами собой и ринулись вниз. Она видела, как он смахнул со своей длинной пышной шевелюры их, как что-то обычное, ненужное, лишнее…
Он охладел к ней еще неделю назад.
А раньше, когда она только поселилась двумя этажами выше, он выходил каждое утро с фотоаппаратом и внаглую разглядывал ее, приговаривая: «Красавица какая у нас поселилась! Боже! Можно, я Вас запечатлю?!»
Она веселилась и покорно позировала. Она старалась быть красивой и озорной, ей нравилось такое внимание. Еще неделю назад она светилась радостью и счастьем необыкновенным. В лучах солнца она была сама похожа на луч – беззаботный, теплый, мимолетный, временный. Разве знала она, что это зайдет так далеко?!
А мать, эта противная женщина, которую она так и не увидела ни разу, кричала ему: «Леля! Лель! Прекрати! Ты же знаешь, чем это может кончиться! Прекрати свои фотосессии, они к добру не приведут! На кой она сдалась-то тебе? Других, что ли, нет? Пойди, вон, со своей камерой по улицам пройдись – не одну такую встретишь красавицу. Нормальную».
- Мам, ну брось ты! Я – не мальчишка! Оставь нас в покое! – Смеялся он, поглядывая вверх и подмигивая.
Она тоже улыбалась смущенно, но, все- таки, боялась, что скоро этот флирт балконный закончится.
- Олег! Заберу фотоаппарат! Говорю серьезно! – Продолжала мать – ворчунья своим низким скрипучим голосом. – Закрой балкон! Иди сюда, я тебе сказала.
Олег уже сделал шаг внутрь квартиры, как вдруг оттуда вышла… нет, это не мать, точно! В легком платье, воздушная и симпатичная, с заколкой в каштановых волосах, сверкающей бриллиантово на солнце, вышла девушка и обняла Олега за плечи, смахнув вновь упавшие, ее слезы.
- Как весной пахнет! – Восторженно сказала эта, неизвестно откуда взявшаяся гостья. – Пошли, может, прогуляемся, Олег?
Это решило все. Такого прощания она не ожидала. Ее тело задрожало, как проснувшийся вулкан, слезы хлынули ручьем, она поняла, что уже летит…
***
«Скорая помощь» приехала через полчаса, Олега внесли на носилках внутрь. Заплаканная мать и Лина, девушка Олега, аккуратно протискивались в салон, усаживаясь на узкую скамейку рядом с носилками.
- Лелюшка, - мать рыдала шепотом и поглаживала Олега по руке, - ну, почему ты такой глупый? Как пацан... Ну, я же тебе говорила… А ты: «Какая красавица, какая красавица… Снегурочка в гости пришла, видите ли…»
- Женщина, успокойтесь, ничего страшного. Обычное сотрясение, повезло вам. Такой сосулищей могло и убить! Вон, прошлой весной на вокзале… - Врач присел к носилкам. – …бабке голову просто пробила насквозь, и все дела. Надо было не фотографировать жизнь сосульки, как Вы тут рассказали, а в ЖЭС звонить срочно, чтоб крышу очистили. Поехали, Максим! В девятую давай, в «скорой помощи», на Кижеватого. Трогай!
***
- Вот только ж думал сходить в ЖЭС, сказать, чтоб тебя сбили, а ты сама… Не дождалася, дурёха… - Ворчал ласково дед Антон, сметая суровой метлой осколки солульки – Снегурочки. – А щас мне и попадет за это… Эх, ты…Дурёха.