Василий шёл рядом с женой по поселковой дороге, и, поглядывая хозяйским глазом по сторонам, привычно думал, кто приедет на праздник. Сегодня было не простое воскресенье, а День святой Троицы. Василиса, его жена, сделала два букета из берёзовых веток, усыпанных нежными клейкими ярко-зелёными листиками. Она добавила жёлтых нарциссов, отчего казалось, что в ветках запутались солнечные зайчики.
- Какие зайчики? – вздрогнул Василий и отмахнулся от смутных, словно в тумане прячущихся, знакомых с детства ощущений праздника, когда мама (Боже, как же это было давно!) спасала его от любых бед.
Василий мельком глянул на жену: не увидела ли она его секундной слабости? Василиса увлечённо поправляла ветви букета, и Василий расслабленно выдохнул. Мысли его потекли в обычном русле монастырских забот. На службу должны были приехать благодетели из Питера, отчего Василий (а он руководил Попечительским советом монастыря) несколько беспокоился: всё ли пройдёт гладко? Он за сотню метров уже начал вглядываться в легковые, стоящие на площадке возле монастырской стены, высматривая знакомые силуэты, но никого из благодетелей пока не было.
Возле входа в монастырь Василиса старательно стала бить поклоны, а Василий, положив крест и грузно поклонившись, поймал чей-то взгляд. Он огляделся и обнаружил безногого калеку, сидящего на каталке возле самого входа. Василий знал всех местных попрошаек, но этого видел впервые.
- Нищим не подаю, - буркнул он, заходя в ворота.
- От тебя и не возьму, а вот дать есть что, - услышал в ответ Василий и опешил.
- Ты чего поганый свой рот раззявил? – мгновенно, несмотря на свой представительный вес, развернулся к калеке Василий, - Кто ты такой, чтоб так со мной говорить?
- Я-то кто, известно. Меня мать Васей звала, а вот кто ты такой, ещё нужно поглядеть, - калека осклабился в усмешке.
Изумлённый Василий почувствовал непреодолимое желание сделать что-нибудь с этим оборванцем, и он уже было двинулся в сторону новоявленному тёзки, но тут из-за поворота блеснула серебряной пулей «Тойота» питерского попечителя, директора одного из самых крупных стройбанков России, и, погрозив зачем-то калеке, Василий вышел из ворот и пошёл навстречу важному гостю. А следом подъехали два больших автобуса и несколько маршруток из Петрозаводска. Народу было столько, что открыли дверь с бокового входа в храм, чтобы люди, стоя на улице, могли видеть алтарь и сопричаствовать службе.
Потом в трапезной был обед… И гости разъехались к вечеру.
Василий весь праздник был на ногах, устал и забыл о встрече с тёзкой. А на следующее утро из монастыря прислали послушника с сообщением о том, что пропал ящик с церковной кассой. Вечером, как обычно, монах Тихон, который отвечал за лавочку, закрыл его и оставил под прилавком. В храме домывал полы послушник, потому что на следующий день, тоже предстоял праздник, так как после Троицы всегда следует День Святого Духа.
Участкового уже вызвали, и Василий побрел к месту происшествия, едва сполоснув лицо и сделав пару глотков ароматного кофе, который так вкусно готовит Василиса.
В притворе храма, где располагалась лавочка, шёл осмотр. Коткозерский милиционер Гриша (в прошлом году вернувшийся из армии), перегнувшись через столешню, заглянул под прилавок, потом обошёл его, присел на корточки и ещё раз убедился, что на месте, где вчера был оставлен ящик, пусто. Затем Гриша произвел опрос свидетелей, и отец Тихон немногословно описал вечерний свой уход. А далее все трое стали ожидать возвращения дежурного по храму, посланного за послушником, который последним вышел вчера отсюда. Послушника в келье не оказалось, как выяснилось потом, он и не ночевал.
Гриша, возбуждённо потирая руки, озвучил версию, согласно которой послушник совершил кражу кассы и побег. Расследование завершилось, но все подождали игумена, чтобы окончить это щекотливое дело. Василий лениво перелистывал православную брошюру, подвернувшуюся под руку, и думал о горячей, в самый раз пропаренной овсянке, которая с каждой минутой остывает всё больше и больше на столе его кухни. И тут входная дверь распахнулась: это был один из местных рыбаков. Он сначала растерянно пялился, привыкая к полумраку, но, рассмотрев Гришу, выпалил:
- Утопленник в сети попался, теперь новую покупать.
- Кого покупать? – К пропаже денег Гриша отнёсся хладнокровно: кражи на его участке были самой многочисленной и не раскрываемой позицией в ежеквартальном отчёте. Но вот утопленники и их покупка – это что-то небывалое из его короткой милицейской практики.
- Сеть, - ответил ему рыбак, поворачиваясь к Василию, - ихнего колхозу был, - он мотнул головой в сторону отца Тихона.
Гриша вышел из притвора и отправился на берег, находившийся метрах в ста от храма, за ним потянулась и группа расследования. Василий выходил последним: он запачкал руки лампадным маслом, неуклюже задев лампадку, висевшую под списком икон Божьей Матери. При отце Тихоне было неудобно брать чистые листы бумаги, нарезанные монахами под записочки, поэтому Василий и замешкал. Масло не стиралось, и бумаги на огромную ладонь потрачено было несколько листков. Василий скатал их в комок, бросил в застенок к печи, где хранятся дрова, и шагнул в дверной проём, но что-то заставило его вернуться. Точно! Значит, ему не показалось: в застенке за поленницей лежал ящик с деньгами, он-то и блеснул, будто подмигнул Василию своим жёлтым латунным боком.
Василий зачем-то заложил ящик подальше за дрова и отправился на берег. Утопленником был тот самый послушник, который и украл кассу. То есть, так думали про него другие. И только Василий знал правду, раздумывая, что ему теперь с нею делать.
- А кругленькая, должно быть, там лежит сумма? – внезапно подумал Василий, тут же испугавшись. – Нет, нет, сейчас ящик обнаружат и… - Что «и», Василий не знал, но о деньгах он уже думал, как о своих. - На часах было восемь, через два часа начнется Литургия и… Гриша повез утопленника в Коткозеро, игумен, скорее всего, отправится с ним, отец Тихон пошел в корпус, так, остается дежурный… – Василий просчитывал в уме всех участников данного происшествия и, когда дежурный вошел в храм, Василий отправил его под предлогом, что нужно срочно отнести записку игумену. В записке Василий просил отца настоятеля зайти к нему домой. Дежурный выбежал, торопясь застать игумена, а Василий достал денежный ящик, положил его в пустую коробку из-под книг, вынес на улицу и поставил за углом храма… Через несколько минут он спокойно шёл по посёлку с коробкой подмышкой.
Дома, сославшись на недомогание, он отослал Василису к соседке за прибором для измерения давления. Он вскрыл ящик с деньгами, пересчитал купюры, отбрасывая в сторону десятки и пятидесятки, и удовлетворенный суммой (а денег было больше 150 тысяч рублей), убрал ящик в домашний сейф, где хранилось ружье.
Вернувшаяся от соседки Василиса уговорила его пойти в монастырь на службу, чтобы помолиться о здравии и подать записочки. Василий не хотел идти: игумена нет, попечителей нет, и слушать молитвенный бубнёж второй день подряд энтузиазма у него не было тоже. Но он поддался на уговоры жены, скорее, по той причине, по которой преступника тянет к месту преступления.
Подходя к храму, Василий бросил быстрый взгляд туда, где ещё недавно стояла коробка со спрятанным церковным ящиком, и весь вспотел. Там было что-то похожее на коробку.
- Как же так, я ведь её унёс, - промелькнуло у Василия, но на всякий случай он завернул за угол. У стены храма, похожая на коробок, стояла тележка калеки. Тот обернулся и, увидев Василия, насмешливо покачал головой:
- Ну что, пришёл за подачкой?
У Василия похолодело в груди: «нет, он не видел, его тут не было, да никого не было, я всё просчитал…»
С колокольни донеслись звуки, означающие начало службы, Василия окликнула жена, и он наклонился к калеке:
- Я с тобой после службы поговорю, - Василий попытался вложить в свои слова угрозу, но получилось какое-то жалкое не то обещание, не то приглашение.
- Приглашаешь? – Насмешка калеки звенела в ушах Василия громче монастырского колокола и он, стараясь поскорее избавиться от разговора, поспешно кинул:
- Если найдешь мой дом.
***
То ли расстроенные нервы, то ли странные мысли то о калеке (знает или нет?), то о надежно упрятанных деньгах, но Василий не заметил, как прошла служба.
- Ты и впрямь сегодня сам не свой. Как чувствуешь себя? – стала спрашивать после службы Василиса. Но Василий отмалчивался. Ему было страшно встретиться с калекой, но и страстно хотелось встретиться с ним поскорей.
Каталка застучала под окнами после обеда, вернее после послеобеденного отдыха, который в этот день обернулся для Василия пыткой ожидания то ли кары, то ли награды.
Обычно в воскресенье Василий вздрёмывал на сытый желудок перед телевизором. Но сегодня кресло казалось недостаточно уютным, звук передачи был то слишком резким, то тихим и не заглушал роящихся мыслей, начинавшихся с «а что если…», а сама юмористическая передача совсем не смешила. Когда же Василий всё-таки задремал, ему приснилась мама, улыбающаяся сквозь брызги солнечных конопушек на лице. «Вась, Васюша, Василёк», - шептала она. У Василия мурашки побежали, как в детстве, когда мама приглаживала его непослушные вихры. А мама шептала и шептала так, что Василию становилось стыдно, что он не такой хороший, каким его считает мама. И заворочавшаяся душа разбудила Василия.
Василиса спала наверху, в спальне. «Вот, правильно, пойду, лягу к ней под бок и засну», - подумал Василий и потопал по лестнице наверх. Но и там сон убегал от него в самые потаённые уголки души, где разморенного Василия поджидала совесть.
***
И, наконец, под окнами застучала тележка…
Василий вышел на крыльцо и спустился к гостю. Он не собирался приглашать его в дом, да и оба крыльца, как парадное, так и заднее со ступенями, не были предназначены для инвалидов.
- Василиса, - позвал он жену, - принеси нам чай с бутербродами в сад.
- Ты не суетись, брат, я не голоден, - услышал он от тёзки.
Василия раздражало, что этот ничего из себя не значащий, да ещё и убогий нищий, говорит ему «ты», но он изо всех сил сдерживался, потому что должен был узнать, что ему известно.
- Так что же такое ты можешь мне дать? спросил Василий.
- Да есть кое-что, только вот возьмёшь ли. Сможешь ли хотя бы выслушать? - загадочно проговорил гость. Василиса принесла поднос с чайными приборами, но они не притронулись к чаю.
– Говори! – Василий не мог больше переносить муку неведения.
Та-а-к, - протянул калека, словно растягивал горлом меха невидимого инструмента, - мамка мне приснилась, на неё больно было смотреть, потому что за спиной у неё будто лампочка горела не менее двухсот киловатт, так глаза резало светом, - приезжий Василий рассказывал, будто местный и впрямь был его братом. – Но я раз только глянул и узнал. А она мне ла-а-а-сково так говорит: «Василёк…»
- Не-ет! – резко слетело с губ Василия.
- - Нет что? – переспросил другой.
- Когда ты сон этот видел?
- Видел-видел, когда надо было, тогда и видел, - калека крутанул колёса каталки и, сделав пируэт возле стола, на долю секунды задержал каталку в воздухе, отчего Василию показалось, что он встал.
- Значит, мама мне ла-а-а-сково говорит: «Васёк, для того ли тебе даны самые ловкие руки, чтобы ты попрошайничал?»
- И ты, значит, сразу её послушался? – съехидничал Василий, которому стало неуютно в собственном саду.
- Что ты всё перебиваешь. Я ведь… да что ты знаешь… Это сейчас я цеховой. А до этого… - он помолчал, - до этого Афган прошёл. Там вся моя рота осталась… и ноги мои тоже. Или думаешь, я таким и родился? Не-ет, я офицером был. – Василию страшно было даже глянуть в сторону говорящего, который будто читал в его душе: он с детства мечтал быть военным и завидовал ребятам, побывавшим в Афгане и Чечне. – Мне и квартиру отдельную в Питере дали как участнику боевых действий, и протезы сделали. Но я дома без них передвигался: поручни по всей квартире у меня. Ловчее, чем ты ногами, руками управляться стал. Всё бы ничего, да рыбак рыбака… приезжий Василий опять замолчал. – Калека он и есть калека. А в Питере все калеки, если не дурики, повязаны одной верёвочкой, концы которой в руках сам знаешь кого. Так я до верхов и дошёл, пока случай один не вышел. А случай был денежный. Нашли мои ребята одного на станции. Спал он вроде, а потом-то поняли, что не живой он… нет, не убитый, так, сам от чего-то умер. А в кармане пакет с большими деньгами и письмо, из которого выходило, что он чьи-то деньги вёз, да вот не довёз. Ну, что с деньгами делают, знаешь. Тут мне мамка и приснилась первый раз. Потом ещё. Думал, что уже ничего не испугает меня после Афгана-то. А мамка меня и спрашивает: «Зачем Бога гневишь? Ах, ноги отняты? Так ты хочешь, чтобы и руки отняты были за такие-то дела?» Ну а третий-то сон меня сюда и привёл. – Приезжий Василий глянул на местного и подмигнул: - Дело у меня одно есть.
- А от меня чего ты хочешь? Думаешь, я тебе деньги отдам? – сказал местный Василий, а сам замер: вот оно, сейчас и станет ясно, знает или нет.
- Я же сказал тебе, что денег у меня побольше твоего будет, да и власти тоже. Не в них проблема… И не в руках-ногах, - приезжий Василий поймал взгляд тёзки, недоверчиво брошенный в его сторону, – а в голове. Там заводится мысль, неважно, какая. Сначала она будоражит, волнует, а потом полностью захватывает сознание. Эта оккупация чем-то напоминает паралич. Немногим удаётся выскочить из такого состояния.
- Кролик и удав, - пробормотал Василий.
- Похоже.
- Но тебе не удастся сделать из меня кролика.
- Кролик – это твой мозг, а удав – мысль, что тебе нужны деньги.
- Вася, тебе звонят, - из дома послышался голос Василисы. И Василий поспешил к телефону. Когда он вернулся, калеки нигде не было. Василий выругался, потому что происходящее всё больше походило на паранойю.
***
Вечером пришёл игумен. Василий почти не слышал, что он говорил. Пришёл в себя, только когда почувствовал на себе взгляд игумена.
- Так что делать-то будем? Долговых выплат на сто пятьдесят тысяч, а денег до Преображения больше не предвидится.
- Сто пятьдесят тысяч, - Василий опешил: откуда игумен может знать про сумму? – Не знаю, нет, и почему я должен знать?
Игумен внимательно посмотрел на Василия. Василиса тут же поспешила на помощь мужу:
- Батюшка, давление у него с утра подскочило. Сам не свой.
- К Матушке-заступнице обращались?
- К чьей матери? – Василий явно испугался.
- К нашей общей, - ответил мягко игумен. - Да что с тобой, Василий?
Василия начало трясти мелкой дрожью.
- Батюшка, что это с ним? - Василиса заплакала.
- Пора, видимо, молебен отслужить о здравии его душевном. Пойдёмте наверх. – И игумен пошёл к лестнице.
- А как же Вася? – Василиса смотрела, как игумен поднимается по ступеням. Она оглянулась на мужа. По его посеревшему лицу стекал пот, но Василий уже сам встал с дивана.
Наверху Василию стало совсем худо, когда он услышал слова игумена:
- Мира Заступница, Мати Всепетая! Со страхом, верою и любовью припадаем пред честною иконою Твоею, усердно молим Тебя: не отврати лица Твоего… умоли Сына Твоего… да сохранит Он
- Всё в тайне, - вырвалось у Василия. Игумен и Василиса молча повернулись к нему. Василий смотрел на сейф. И тут раздался звонок во входную дверь. Кто-то пришёл. Василиса отправилась открывать.
- Ты ничего не хочешь сказать? – Спокойствие игумена оказалось последней каплей. Василию стало страшно остаться один на один со своими помыслами о деньгах, о своих деньгах, которые на самом деле были чужими. А из-за них, этих денег, его близкие становятся чужими.
- Они здесь, эти деньги. Я не понимаю даже, как всё вышло. – Василий смотрел на сейф, не отрываясь, словно может что-то пропустить.
- Отнеси их завтра утром туда, где нашёл.
- Разочаровал, да? И как мне теперь? Что со мною теперь будет?
- Там люди пришли, - игумен повернулся к выходу.
- Батюшка! – Василий испугался, что вот сейчас он потеряет всё.
- Пойдём, грешник, - игумен улыбнулся, и у Василия отлегло от души.
***
Утром Василий встал в четыре часа. Он и раньше иногда ходил на утренние правила, начинающиеся в полпятого, так что Василису не удивило подвижничество мужа, а наоборот порадовало. "Вот что значит два дня подряд на службу сходить", - подумала она блаженно, опять проваливаясь в сладкий утренний сон.
Возле храма никого не было. Василий вошёл внутрь и прислушался. Из алтаря доносился приглушённый голос игумена, читающего начинательные молитвы. Василий вышел в притвор, открыл коробку, достал денежный ящик и положил его за печку, а коробку сложил и засунул туда же. Он вышел на улицу и вздохнул. Утренняя тонкая, похожая на папиросную бумагу из отцовской пачки "Казбека" дымка висела над озером, отчего казалось, что мир ещё не проснулся. И было понятно, почему не горят яркие краски зелени леса и желтизны солнечного круга, смешивающиеся в палитре утра в небесную ткань. Василий смотрел вокруг и ничего не узнавал, не узнавал очертаний скита на другом берегу, не узнавал самого себя. Он не удивился, когда услышал голос игумена, говорившего ему «Доброе утро».
- Никто не узнает, но уже знают трое. – Василий говорил о тёзке.
- Да, Бог знает и мы с тобой.
- Я о калеке, Василии.
- О ком? – переспросил игумен.
- Ну, он уже пару дней живет в монастыре, безногий Василий на каталке. - Пояснил Василий.
- У нас никаких безногих нет.
- Как же нет? – удивился Василий. – Вот и Василиса его видела, он к нам домой приходил.
- Как его зовут? Василием, говоришь? Тёзка, значит. Ну-ну, - игумен вздохнул. – Ну, ну… Матерь Божия… Управила-таки...
Что имел в виду игумен, Василий не знал, но почему-то ему представилось, что Василий на каталке - это его собственная душа, которую он сам и калечил...