Полумесяц Змея. Глава XII. Semibreve

 

 

 
«Исхитрись-ка мне добыть
То – Чаво - Не может  быть!
Запиши себе названье,
чтобы в спешке не забыть!»
Л Филатов.

Глава 12.  Semibreve.
Бросившись во влажную пасть необузданной Индии из ласковых объятий туманной старушки Англии, леди Габриель не строила наивных иллюзий,  что её необычным поискам суждено  протекать с неизменной  гладкостью и без всяческих фатальных неожиданностей. Напротив, она была готова, а в глубине души – даже   жаждала  стоически претерпевать, на пути к эфемерной цели многие тяжкие лишения. Которые, однако же, в её неисправимо романтическом сознании непременно перемежались незабываемыми моментами опасных приключений, множеством красочных впечатлений и обретением новых  знакомств с достойными, яркими личностями…
Правда, со свойственной ей практичностью и обстоятельностью, миссис Эрдерхази  ничтоже сумнящеся полагала, что перед тем как действительно случится что-то непредсказуемое, уж она-то непременно  сумеет всё заранее рассчитать и предусмотреть! И посему, упомянутые неудобства уж никак и ни при каких условиях не обрушатся на её маленькую  экспедицию внесезонным бенгальским муссоном, а бесценный опыт приключений – не превратится в поспешные и неподготовленные  крысиные бега на выживание с неизвестным пунктом назначения. Более того, когда  растерянным грызунам  наступает на кончик хвоста матёрый кошак, имеющий весьма конкретные виды на призовое лакомство…
В реальности дело обернулось даже хуже. Вместо стимулирующих работу мозга и тренирующих силу духа испытаний шокирующей антисанитарией и  ужасающим отсутствием комфорта, на данном этапе «крысиный лабиринт  Эрдерхази» представлял из себя отдельное купе вагона первого класса. А роли «надёжных товарищей» в странствиях выпала маслено осклабившемуся Фурньеру, привольно расположившемуся в кресле напротив Габриель, и его очаровательной alter ego - наёмной взрывательнице – без капли расхлябанности восседающей непосредственно рядом с виновницей незапланированного путешествия...
Вот уже беспрерывно около часа Ла Фи весьма талантливо изображала  застывшую на троне царицу египетскую, словно вылепленную из тростникового сахара.  Важно выпрямившись (что само по себе внушало подозрения, будто и в хребет её вставлен  какой-нибудь стальной прут), свою искусственную десницу женщина водрузила на подлокотник из натуральной кожи. Здоровая левая, в свою очередь, была пристёгнута наручниками к правому запястью Габриель. Перчатки на протезе не было, но длинные рукава бесформенной чёрной абайи  оставляли открытыми только опасно заточенные кончики металлических пальчиков; а сама накидка Ла Фи -  точно специально была призвана являть радикальной  контраст с нарядом её преданного недруга...
Даже помятое и потрёпанное, традиционное арабское платье  Афийи аль-Барак будто наглядно иллюстрировало  фаталистический уклон острого ума и истинно немецкую тягу к безупречному порядку,  нередко сопровождающейся  до аутичного замкнутой строгостью. 
Зато неунывность творческого характера и кислотный юмор Эймерика Фурньера словно просачиваясь через его одежду, окрашивали её такими же вульгарными расцветками... По лазорево-синим брюкам шли мятые волны чёрных вертикальных полосок. Из-под них, как островки суши,  выглядывали тупые носки массивных коричневых ботинок, которыми он, вдобавок, постоянно постукивал, обогащая сокровищницу этнической музыки каким-нибудь новым ритмом племенных барабанов. Как сгущающиеся над морскими просторами штормовые тучи  - спортивный торс очерчивал тёмно-лиловый жилет, а тропическим солнцем после бури сияла жёлтая  норфолкская куртка.  В  защиту этого предмета туалета, следует отметить, что она  удобно снабжалась большими карманами для вмещения всего,  что только может понадобиться бывалому путешественнику – от  патронов до провизии. Костюм страдающего похмельем странствующего хамелеона дополнялся пробковым шлемом, новёхонькой тростью из железного дерева со свинцовым набалдашником, неизменным битым моноклем и даже - носовым платочком (правда, судя по торчащему  краешку, не очень чистого) в верхнем кармане  практичного спортивного сюртука.
А что касается Ференца… К слову, Ференца-то в купе и вовсе не было. Как и во всём поезде. И это обстоятельство, пожалуй, клевало совесть хранительницы Ока живее орла,  угощавшегося греческой печёнкой Прометея. С безрассудной арийской доблестью князь взялся увести за собой  погоню из турецких и афганских наёмников,  пообещав нагнать жену и её спутников в Варанаси, как только оторвётся  от вооружённой когорты. Вообще-то, «если оторвётся» – сказал он, однако его супруга заставила себя поверить, что с уст закоренелого реалиста Эрдерхази вырвался более оптимистичный предлог.
***
Ференц был смелым человеком и ни единая душа из I Императорского, а затем и IX Гусарского Полка графа Надяшди,  – не имела ни малейших оснований утверждать обратного. Но, в тот момент, когда он понял, что на его терпеливых и на редкость выносливых преследователей вот-вот снизойдёт обидное озарение, что он водит их кругами, вынуждая совершать обзорно-пешеходную экскурсию по раскалённому городу, покуда Габриель и двое их нежданных союзников улизнули из отеля весьма необычным манером, мужчина сделал глубокий вздох, мысленно отсчитал: эдь, кееит, хааром (1)  и рванул в ближайший переулочек с резвостью  молодого альпийского козла.
Таким образом, австрийская практичность возобладала над мадьярской горячностью, подкрепив прыть капитана здравым измышлением, что при разительном численном перевесе и отсутствии малейшего шанса, что, схватив, с ним станут обращаться согласно  понятиям просвещённого гуманизма – будет гораздо лучше, если его всё-таки не схватят. Особенно   учитывая, как должны быть раздосадованы эти головорезы тем, что упустили свою главную жертву, роль которой с блеском исполнял вовремя давший стрекача Суджамал . И что они вот-вот расстанутся с тщетной надеждой, будто в конце концов, Ференц снова их к «ней» выведет...
Как некогда любил приговаривать один из его командиров: манёвр, при одних обстоятельствах ставший бы позорным бегством, при других - является мудрым тактическим шагом. 
Подошвы сапог хлюпали по ручейкам, стекающимся в лужицы вонючей жижи; и, проносясь мимо субботнего рынка,  образовавшегося в центре одного из бесчисленных бедных кварталов, Ференц несколько раз чуть не поскользнулся на  некой субстанции, при беглом рассмотрении напоминавшую сопревшую овощную кожуру с блестящими вкраплениями рыбьих чешуек. С трудом удержав равновесие, он ринулся в узкую тёмную улочку, вход в которую еле угадывался за разноцветным сохнущим тряпьём, небрежно развешанным на растянутых от стены до стены бельевых верёвках. 
К сожалению, не имея возможности сбавить скорость, он на ходу сбил несколько кусков этой полинялой ветоши на землю, от чего, к справедливости молвить, выстиранное в ближайшей канаве бельё вряд ли  стало намного  грязнее...  Однако, за этот нечаянный проступок князь был тут же был громогласно отчитан полной и сморщенной, как раздувшаяся лягушка, седой старушенцией, ради такого безобразия чуть ли не на половину высунувшейся из маленького окошка уровнем чуть выше его головы. И если до этого набата преследователи и потеряли Ференца  из виду, то теперь лучшего указателя на местоположение беглеца и пожелать было нельзя.
Прибавив скорости, насколько позволяли силы, и изгибы петляющих кишок этого монструозной  урбанистической опухоли, мистер Эрдерхази продолжал проталкиваться через потные тела прохожих, виртуозно избегая столкновения с повозками и попадания под копыта вездесущей тягловой скотины. Поскольку, словно убогий неандерталец, в этих нищих джунглях он имел возможность  ориентироваться лишь по солнцу, Ференц, как мог, старался выдерживать общее направление к вокзалу Силдах, откуда, как он надеялся, уже отбыли его друзья.
Надежда на то, что Габи в безопасности решительно отмела соблазн прекратить бесконечные метания по этой зловонной клоаке и найти мгновенное избавление, упав замертво на показавшемся впереди шумном перекрёстке, куда вывел его последний проулок. Хотя то, что открылось его взору - было скорее небольшой площадью, образованной  слиянием нескольких дорог, расходящихся от неё в стороны наподобие изогнутых лучей индуистской свастики.
 Присев на перевёрнутый ящик за высоким  лотком торговца папайей, Ференц позволил себе недолго перевести дух и заодно дать необходимый отдых ногам. Лёгкие горели огнём, немым укором напоминания о голословном  обещании меньше курить. Так как этому скоростному марафону ещё и предшествовал длительный пеший марш под палящим солнцем, чувствовал  себя Эрдерхази не многим лучше разлагающегося в паре ярдов от его укрытия трупика рахитичный кошки, судя по характерному впалому отпечатку,  встретившей конец своих дней под тележным колесом. 
Следовало отдать должное первым британским колонистам – сражаться в таком адском климате – само по себе было подвигом, не говоря уже о том, чтобы затем удержать завоёванные территории…
Мужчина откинул со лба мокрую прядь волос, и протер манжетой глаза от заливающего их пота. Базар вращался перед его взором по какой-то неестественно-аванградистской траектории – явный признак опьянения или, что более вероятно в его положении – грядущего теплового удара. Избавившись от пальто ещё в начале пути, теперь Ференц скинул и рубашку и кое-как повязал её на голове на манер сикхского тюрбана. Заодно, можно было надеяться, что его  светлая шевелюра враждебного европеоидного оттенка  хотя бы перестанет мелькать ориентировочным факелом в этом местном море тёмных голов.
 Подул пыльный ветер, немного охладив мокрое тело, и, когда чуть полегчало, Ференц кинул взглядом неровную окружность приютившей его уродливой азиатской platz (2) ... В интересовавшую мужчину сторону вело сразу три пути. Но, какой из них не меняет свого направления за углом первого же здания, а какие разбегаются, как тараканы в кладовке нерадивой трактирщицы  – Ференц не мог даже догадываться. И что самое обидное для высокообразованного человека, свободно говорящего на более чем пяти мировых языках, он не  переставал ощущать себя глухонемым идиотом, не способным на словах даже примерно выяснить, как не заплутать до этого чёртового Силдаха... Попытки на английском, а потом и жестами, спросить о вокзале того же близстоящего продавца фруктов – привела к тому, что индус с самым наглым видом отрицательно  помотал чернявой башкой, старательно делая  вид, что ничегошеньки не понял.  Хотя, учитывая, в какие трущобы  занесла Ференца нелёгкая, и как большинство местного населения относилось к белым оккупантам – едва ли стоило винить индуса за такое циничное не оказание помощи страждущему. Однако, у Габриель бы подобной проблемы не возникло..
 Габриель… малышка Кумари…. Ференц поймал себя на том, что в каждую  относительно спокойную semibreve (3) ,  перемежающую бешеный вальс его бегства, мыслями  неустанно возвращаются к жене, как пчёлы, слетающиеся хрустящую на карамельную корочку пирожного «Dobos», что так здорово готовят в далёком Эгере.
 Сердился ли он на Габи? Сложно сказать, но в той буре чувств, что сейчас вмещала в себя душа Ференца Эрдерхази,  не было и следа горечи упрёка. Как ни крути, он был старше её и однозначно опытнее в любовных делах. И, что греха таить, тоже  не был слеп к прелестям других представительниц противоположного пола, кроме его супруги, несмотря на все её явные достоинства. Так уж устроены мужчины, и, кто сказал, что женщины должны быть устроены иначе? Но, если она вдруг всерьёз увлеклась этим подонком арабом (что, впрочем, ещё предстояло выяснить наверняка),  их прежним отношениям определённо пришёл конец. А данный поворот событий неутешительно предрекал наступление ледниковой эры  вынужденного взаимного терпения, полного плохо скрываемых шпилек упрёков и гнойных обид, истекающих медленным ядом  мелких предательств… Совсем как у его матери с отцом, когда Элизавета Эрдерхази, урождённая фон Хильдебраун, волевым решением забрала с собой младшего сына в Австрию, где и растила  в доме своих родителей до наступления более-менее прочного перемирия с не на шутку темпераментным, но ветренным мужем.
 Впрочем, большинство известных Ференцу пар жили также, разве что не разъезжались по разным городам. Но его Габи - она не такая… Спектакля длинною в жизнь ей не выдержать. Каковы бы ни были её таланты к выживанию, врождённого навыка аристократии унижать себя и ближних ради роскоши и угоды общественному мнению - среди них не было.  Бывало, в периоды наступления тёмной меланхолии, князь  спрашивал себя, нашёл бы  он в себе смелости отпустить Габриель, приключись ситуация подобно нынешней -   наплевав на все условности, ценой обретения вечно ноющей  сердечной занозы?
 Igen (4) . Отец и брат, как и подавляющая часть высшего света, включая католическое духовенство, единогласно обвинили бы его в мягкотелости, позорном отсутствии элементарной способности приструнить жену, но так был устроен он, Ференц. У каждого должна быть своя ахиллесова пята, верно? Иначе, мы просто перестаём быть людьми.
 Но они станут разговаривать об этом только тогда, когда Габриель будет в безопасности. А это означало – как можно дальше от  Салаама, а желательно, и от Индии, когда она сможет успокоиться и разобраться со своими чувствами. Анализ информации –  это конёк его жены, быть может, и нелёгкий самоанализ приведёт её к правильному выбору.  А пока ему остаётся лишь ждать. Настоящий мужчина должен уметь ждать – так однажды сказал ему отец, когда они, наконец, встретились после долгой разлуки.  Ведь его Габи, как любая настоящая женщина –  намного сильнее, чем кажется.  Но, увы, гораздо слабее, чем сама себя считает…
Так и быть, до Варанаси оставалась некоторая надежда на Эймерика и его малоприятную  «подругу» -  уж эти двое сумеют и самого Люцифера изгнать из Пандемониума, не говоря уже о том, чтобы не дать его супруге с горяча наделать глупостей. Но они не знают Габи так, как её давний друг, а теперь ещё – и законный муж. Как там говорили древние: «Quis custodiet ipsos custodies»?  Так что, хочет она того или нет, Ференц - единственный, кто сумеет её защитить.
Но дабы выполнить  эту святую обязанность, ему предстоит ещё очень и очень попотеть, хоть и казалось, что количество утерянной им за сегодняшний день жидкости во много раз превзошло  весь жизненный резерв, содержащийся в  организме...
Собравшись в запыхавшуюся стайку, бегущие за ним гиены снова рассредоточились и двинулись прочёсывать «площадь» по кругу, внимательно осматривая все искусственные ниши и нагромождения мусора, где только можно было укрыться.
Ференц благоразумно решил не дожидаться, когда они приблизятся, тем самым лишая себя форы, заработанной тяжким физическим подвигом, и нырнув в рыночную сутолоку, за неимением лучшего выбора, кинулся  в ближайший из проулков. Турецкие аспиды с завидной скоростью четырёхлапых грейхаундов бросились следом.
В лучшей традиции приключенческих романов, не успел он и шага ступить на спасительную почву очередного лабиринта Кали, как его, а значит – и избранный им маршрут, скрыло от преследователей, одновременно перегородив им дорогу, красочное религиозное шествие счастливых кришнаитов, истово распевающих песни во славу своего неунывающего  божка.
Футов через сто вглубь петляющей улочки,  радость от невероятной удачи  чуть поблекла, когда до сознания достучалась подозрение, что если  погоня не состоит сплошь из одних идиотов, их дюжинная численность вполне позволяет им послать по квартету разведчиков  в каждую каменную аорту, отходящую от бурлящего рыночными клапанами перекрёстка. Но, несмотря на свой выраженный антисемитизм, один тот факт, что они уже битый час, как зайца, гоняли по городу австрийского боевого офицера – идиотами люди Салаама не были. По крайней мере, с командиром им повезло.
- О, Майн Готт…
Даже вид замаячившей впереди кирпичной кладки тупика не смог  исторгнуть из души нюхнувшего прусского пороху капитана такой бури отчаяния,  как музыкальное сопровождение  этого неутешительного зрелища, казалось, сотрясающее саму  землю. А именно, стук  исполинских  шагов, могущих принадлежать ледяному великану древних скандинавов, или, по меньшей мере, гибриду слона и человекоподобной гориллы.
 С  медлительностью человека, имеющего смелость с достоинством принять поражение, Ференц обернулся, не преминув, однако, заметить, что в пыли под его сапогом  металлически лязгнул какой-то сор.
Оказалось, громыхавшее за спиной эхо ничуть не преувеличило опасений. Это был Мехред. Личный телохранитель Айдина Салаама…Уже само по себе это могло бы быть   подозрительным: зачем простому антиквару телохранитель? Впрочем, как и  вооруженная армия мусульманских наёмников…
Мгновение спустя, по бокам от темнокожего Homo еrectus, как шакалы вслед за тигром, выступили ещё двое прихвостней гадкой турецкой наружности, окончательно перекрыв Ференцу  путь обратно на площадь. То, что бандиты были вооружены револьверами,  но до сих пор так ни разу и не стреляли, явно указывало, что им велено взять его живым. Вероятнее всего  для допроса или, что представлялось особенно унизительным, в качестве заложника с целью загнать в западню его Габриель.
В револьвере ещё остался один патрон, которой отчаянно просился прийти на помощь своему хозяину избежать плена в руках этих грубых обезьян. Но, пока существовал шанс, что он сможет обыграть ангела смерти, пусть  даже если в качестве стартового взноса из него сделают австрийский шницель или, исходя из национальности поваров -  какой-нибудь люля-кебаб, добровольно своих карт Ференц сдавать не собирался. Даже калека всё же имел больше шансов проломить башку Салааму, нежели бесплотный призрак.
Думы о перспективе наступлении вечной жизни подвигли убеждённого католика бросить взгляд наверх, морщась от надоевшего солнца. Ржавая водосточная труба ленивой старой змеёй опоясывала глухую потрескавшуюся стену двухэтажного домика, не имеющего на этой стороне ни окон, ни дверей, и пролегала почти под самой крышей где-то  на высоте в полтора раза выше среднего человеческого роста. Благодарение статным прародителям (не считая Евгения Савойского, приходящегося дальним предком его матери), мужчины их славного рода никогда не были карликами…
Следуя однозначному движению дула направленного на него укороченного охотничьего ружья, Ференц послушно бросил троице свой верный кольт. Револьвер был тут же подобран  и передан главному. Мельком осмотрев оружие и проверив барабан, Мехред одобрительно цокнул языков и, нехорошо ухмыляясь, протянул на чудовищно исковерканном английском, словно прочитав недавние мысли князя:
- Лучше б ты её в себя пустил.
Ференц  не стал унижать себя тем, чтобы хоть как-то отреагировать на запугивания этих животных, и лишь покорно поднял руки. Одновременно, сделав вид, будто оступился на ровном месте, что, судя по торжествующим ухмылкам противников, было расценено как несомненное проявление съедающего его страха, князь  припал на одно колено, и опёрся  ладонью оземь.  Воздавая мысленное благодарение всем христианским и прочим святым, он со мстительной радостью выудил из густой пыли не особенно длинный и чуть погнутый, но ещё достаточно крепкий гвоздь, каким обычно крепят всякую тележную оснастку, и, вставая, незаметно зажал его  между пальцев. Затем Ференц медленно, с неизбывным достоинством, словно в его отяжелевшем от усталости теле скопилась вся кровь, пропитавшая многострадальную землю Венгерскую  за века османских вторжений,   убрал  руки за голову.
За миг до того, как на двоих подошедших обыскать его турков обрушился неприятный сюрприз, Ференц встретился глазами  с Мехредом. Эрдерхази не скрывал взгляда, в котором ясно читалось его намерение,  и явно натасканный в уличных боях турок мгновенно понял, что сейчас произойдёт, но, что примечательно, даже не попытался предостеречь своих людей. Хотя, чего тут особенно удивляться? Естественный отбор.
  Фактически,   обыскивать князя должен был один, а на долю второго выпало страховать товарища, держа в районе гортанной области захваченного европейца острие длинного чуть изогнутого кинжала. У основания лезвия, прямо под долой блеснул выгравированный знак - казан-и шериф - котел для приготовления пищи, при виде которого Ференц не смог сдержать дрожи отвращения.  Знамя янычар! Цепные псы султана!...
 До него и раньше доходили слухи, что выжившие члены ликвидированного в 1826 году Махмудом II элитного подразделения – не все поголовно занялись мирным ремеслом и торговлей, а были  разобраны богатыми наниматели  из разных частей земного шара. Но то, что ему придётся столкнуть с этим ненавистным сбродом в Индии – наглядно иллюстрировало досадную миниатюрность планеты.
Резкий удар локтём в солнечное сплетение,  а затем кулаком в нос - заставили страхующего ослабить хватку на рукояти кинжала, которым ему было тут же распорото брюхо. Одновременно, в течении этого же акта мадьярского неповиновения, Ференц  вонзил гвоздь глубоко в горло второго, выхватив у него револьвер. Как он и предвидел – оружие оказалось незаряженным.
 Реагируя на зрелище бесславной кончины своих людей, Мерхед и бровью не повёл,  и лишь красноречиво направил дуло медвежьего  ружья  в область колен строптивой жертвы, явственно показывая, что, несмотря на все потуги маленького человечка, последнее слово всё же остаётся за большим. И взять «живым» – вовсе не подразумевает «невредимым».   
Грянул выстрел. К счастью для целостности своих нижних конечностей, Ференц успел вовремя закрыться импровизированным щитом из тела ещё не успевшего осесть наземь злодея. Мощный заряд пробил плоть и пуля, подрастеряв скорость, ужалила Ференца в бедро, засев под кожей металлической занозой. До того, как отзвучал короткий щелчок перезаряжающегося ружья, закусив губу, князь бросился к стене. Подошвой он оттолкнулся о щербатый камень и, ухватившись руками за край трубы, с молодецкой ловкостью, которая его самого приятно удивила,  вскарабкался на плоскую крышу.
Чтобы последовать за ним, Мехреду  потребовалось бы сначала перекинуть ремень с оружием за спину. Да и ветхий водосток, жалобно заскрипевший  под Ференцем, навряд ли бы выдержал  тушу его врага. С четверть минуты князь ожидал появления  лысой, коричневого, как шоколадный  «Sacher-Torte», темя из-за края крыши наготове с обнаруженным здесь же куском бамбуковой палки. Но, не дождавшись, со странной смесью облегчения и разочарования, отбросил ненадёжную дубинку в сторону и побежал. Разочарования – понятно по каким причинам, а облегчения – так как представлялось весьма сомнительным, что такая черепушка заметила бы даже падение южной   башни венского собора святого Стефана.
Ференц бежал по крышам, а впереди ему открывался, наверное, самый превосходный из возможных, на тот момент, видов - панорама длинных крытых перронов вокзала Силдах.
Уже оказавшись у самых путей, малость озадаченный отсутствием преследования, капитан  с нарастающим беспокойством осознал, что те рупии, что у него с собой были, остались в кармане в запальчивости сброшенной куртки!
За углом он остановился, снял с головы и  снова применил по назначению изрядно помятую рубашку, дабы перестать быть похожим на дикаря из племени ирокезов, сверкающим голым торсом,  орошённым каплями вражеской крови.
Отдышавшись и приодевшись, Ференц Эрдерхази немного восстановил в себе привычное самосознание благородного европейца и, самую малость прихрамывая,   чинно зашагал в конец состава. Хоть ему было и далеко до неугомонного старшего братца, послушным тихоней-сынком деспотичной маменьки он тоже не был…
Как-то раз, в зелёную пору детства,  маленький князь  решился сбежать из Австрии и съездить навестить отца. А так как стянуть у матери деньги было для него совершенно недопустимым поступком, а личных средств ему ещё не выдавали ввиду маловозрастности, пришлось благородному юному страннику совсем неблагородно ехать зайцем. И, следуя этой цели, забрался он тогда, помнится,  в тендер (6) ,  прикреплённый к локомотиву как отдельный вагон.  Правда, играть в вольного мадьяра пришлось ровно один перегон между станциями – на следующей его  обнаружили и с позором высадили, сдав на руки взволнованным родичам.
Грузовой поезд до Варанаси шёл без остановок – так что князь не только имел все шансы достичь места встречи раньше своих спутников, но и не побоялся повторить бесславною эпопею ранней юности: кто бы не застукал его в качестве безбилетного пассажира – вряд ли он оказался  бы страшнее янычарских гончих Салаама…
Перемахнув через ограду, и растянувшись на платформе тендера в тени бункера для запасов угля, Ференц понял, что силы его, наконец, оставили. Страшно хотелось пить, и снова - о чудо! - ответом на его чаяния в углу платформы  притаился небольшой резервуар для воды, с простой заворачивающейся деревянной крышкой. Но стоило снова принять вертикальную позицию, измученный организм отомстил за издевательства, и его болезненно вырвало желчью.
Так, под  снотворное действие дурноты и токающее присутствие чужеродного элемента в бедре – Ференц заснул так крепко, как будто не спал уже больше века…
***
 Тошнотворный ком подступил к горлу Габриель, как проглоченный ком свалявшейся шерсти. Снова оглядев их занятное трио  сквозь затягивающую глаза поволоку, леди Габриель поняла, что стальные канаты её выдержки, и так уже ощутимо  покрывшиеся коростой ржавчины, окончательно разъедены тревогой за неизвестную судьбу мужа. Женщина резко закинула голову назад и зашлась хриплым смехом, осознав высшую степень абсурдности происходящего.
 Итак, презирающий законы морали французский охотник за головами, арабско-норвежская  террористка и  англо-индийская супруга венгро-австрийского князя мчатся в британском поезде по просторам Хиндустана, преследуемые сборной бандой  головорезов, руководимой английским  доктором наук и сирийским антикваром….  Причём, мчаться неизвестно куда, в поисках ни много, ни мало - мифического оружия всеобщего уничтожения, которое ей, опять же, неизвестно как, необходимо во что бы то ни стало оградить от преступных посягательств.
 Вдобавок,  разношёрстное собрание украсил своим присутствием отличающийся нездоровой восторженностью мальчишка Суджамал, в данный момент, рыскающий где-то по составу, будучи  сосланным «в дозор». Юный «подаватель кувшинов (7) »   своим экстатическим поклонением и почти религиозным обожанием   умудрялся пытать терпение леди Габриель  во сто крат действенней едкого остроумия Эймерика и безрассудной отваги Ференца.
 Чем бы не зарабатывала себе на хлеб (и абсент) Ла Фи, в глубине души миссис Эрдерхази была даже счастлива, что  жизнь снова  свела их судьбы на «путаных тропах поисков», цитируя письменное выражение незабвенного Абу ль-Фазла. Причём, благодаря бесцеремонности Фурньера, не только свела, но и физически пристегнула друг к другу до самого Варанаси.
 Но в данный момент близкое присутствие странной женщины, мягко погладившей ей пальцы, подействовало как спасительный глоток опиумного дыма. К  чести Ла Фи следовало сказать, зеленоглазая арабка вообще вела себя как единственный нормальный человек их нечаянно сформировавшегося ордена (Если можно так выразиться, учитывая  фактическое состояние её тела и бездушную искусственность механизмов, некоторые части его заменяющих). Маленькая женщина демонстрировала высокомерное пренебрежение к рыжему  служителю Фемиды и завидное отсутствие каких бы то ни было внутренних противоречий. В присутствии  арестовавшего  её Фурньера, мнимая госпожа де Лакруа не утруждала себя ни единым проявлением эмоций, оставаясь такой же непроницаемой, как если бы вовсе не снимала своего глухого никаба (8) . Пожалуй, исключение составляла лишь, не покидающая пухлые губки загадочной мадмуазель, скупая презрительная улыбочка и окутывающая миниатюрную фигурку вуаль горделивого молчания - достойные настоящей  королевы, ведомой на гильотину невежественными бунтовщиками, и знающей, что на следующий день в город войдёт армия и вздёрнет её ликующих палачей на дорожных столбах.
Габриель окинула тоскливым взглядом одноместную софу у окна, на подушках которой сейчас было бы так удобно откинуться, и, выудив из дорожного мешочка табакерку с трубкой, набила её и  закурила.
Почуяв характерный  запах, Фурньер округлил глаза, но, видимо, и у французов есть предел наглости - ему хватило совести не читать лекцию о здоровом образе жизни. Крайне довольный тем унизительным способом, каким он приспособился держать на виду сразу обеих женщин (за одной из которых ему было велено присматривать её законным супругом, а вторая умудрялась сбегать от него уже по меньшей мере трижды), Эймерик выглядел блажено расслабленным, не считая того, что ни на секунду не выпускал свой чудной громоздкий пистолет.
   Занимаемая сим разношерстным обществом изолированная клетка  ширококолейной  механической леди «The Fairy Queen», кровяной молекулой неслась по транспортной артерии  Великой Железной Дороги полуострова Индостан. И такая поездка не оставляла обеспокоенным пассажирам вроде Габи ни малейшей возможности утешить съедаемую вынужденным бездельем совесть даже такой садистской отдушиной, как необходимость мириться с невыносимой  жарой и залетающей в окна пылью. Мощный  вентилятор с контейнером, полным  льда для охлаждения  помещения, неутомимо боролся за комфорт состоятельных путешественников. Более того, прикреплённая к каждому из десяти окон колесообразная плетёнка из растительных волокон  вращалась при движении поезда, из-за чего  нижняя часть проходила через резервуарчик с водой и постоянно смачивалась. А, испаряясь, увлажняла воздух, также с успехом отлавливая вездесущую пыль, стремящуюся залететь в гости с жарких  равнин Бенгалии. Вторжение ослепительных лучей солнца пресекалось выдающимися краями деревянной крыши поезда и тёмным стеклом (имеющимся наряду  с  обычным белым и деревянными ставнями). Контур же таких многослойных окон был задрапирован уютными бархатными шторами с пышными золотыми кистями,  мерно покачивающимися в такт тихого стука колёс.
   В купе, гораздо просторнее европейского того же класса, было четыре полноценных  удобных кровати, туалет и даже ванна. Многочисленные лакеи  были наготове регулярно пополнять запас напитков и закусок;  а в общем вагоне имелся цирюльник и книги из серии Железнодорожной библиотеки Виллера, в том числе – последние новинки английских, французских и немецких романов. В общем, внутренности роскошного  брюха «Сказочной королевы» - весом несколько десятков тонн – вполне соответствовали её названию: царски оформленный интерьер всех помещений  выдерживался в национальном стиле Хиндустана. Здесь были и занавески, расшитые шёлковой нитью,  и узорчатые ковры, а несколько вагонов и вовсе были обиты бирманским тиком.
Несколько минут вдыхания паров наркотической смеси  возымело свои плоды. Недаром, раджпуты – самые прославленные воители Индии шли в сражение, одурманенные опиумом. А афганцы, у которых, кстати, и был заимствован этот продуктивный способ ведения боя, и вовсе как-то вынуждены были прекратить очередную войну из-за плохого урожая опиумного мака…
Теперь, чуть обуздав истеричное биение сердца и стараясь на время абстрагироваться от тревоги за Ференца, нарастающей тем сильнее, чем дальше они отдалялись от Калькутты, леди Габриель попыталась сфокусировать разрозненные лучики мыслей в более перспективном направлении и подвергнуть саму себя  строжайшему допросу: что она помнит о  такой дате мировой истории, как 1541-й год, зашифрованной в хронограмме письма Хумаюна?…
Знание того, что в это время родился Давид Ганс (9)  или умер  Нитьянанда (10)  – давало не больше пользы, чем помять о том, что в том же году злополучные турки захватили Буду, столицу Венгрии …
Понимая, что  ответ всё же стоит искать  в рукописях, превозмогая накатывающий сон, леди Габриель начала читать, несмотря на то, что один вид каллиграфического почерка Айдина и даже бумага,  впитавшая запах его восточного древесно-мускусного одеколона – углём сыпались в её, Габриель, костёр стыда и отзывались удушливым дымом отвращения. Что наиболее печально - не к роковому сирийцу, а к самой себе. И осознание, что по её вине  Ференц, подлинный сын Европы,   бегает сейчас по незнакомому, совершено чуждому ему городу от бандитов двух заговорщиков, одного из которых она некогда опрометчиво почитала как святило науки, а ко второму всё ещё продолжала испытывать необъяснимое влечение  -  только усугубляло муки её самоуничижения.
Быть может, именно по этой причине всем стараниям Габи докопаться до истины на тот  момент суждено было пропасть втуне.  Миссис Эрдерхази вгрызалась глазами поочерёдно в текст каждой из биографий , но, казалось, даже отсюда Салаам  посмеивается над ней, только теперь уже  посредством ненавистного ему Абу-ль-Фазла… Так, только первые шестьдесят страниц Хумаюн-намэ занимал гороскоп, составленный лично до смешного суеверным моголом для своего новорожденного сына. Что примечательно, каждое указание истолковывалось императором в крайне благоприятном смысле. И, как не забавно, все они  оправдались впоследствии.
 В Акбар-намэ, дело обстояло не лучше. Абу-ль - Фазл в присущих ему неподражаемых выражениях долго описывал рождение венценосного отпрыска – будущего Великого падишаха Акбара… На наиболее «напряжённом» моменте, когда «добронравные, правоверные няньки завернули божественную форму и священное тело в благотворные пелёнки и приложили медовые уста младенца к плодоносным грудям, и рот его усладила животворная влага»… голова женщины в отчаянии опустилась на собственную грудь. Учитывая обстоятельства, слава богам, что пока ещё не плодоносную.
Пролетающий за окном пейзаж не отличался разнообразием, зато был крайне живописен и приятен для тех, кому вид сельской местности импонирует более промышленного импрессионизма.  После пересечения черты города, поначалу, светло зелёными нефритовыми пластами шли рисовые поля, рассекаемые  квадратами межевых линий и неглубокими неровными прожилки хрустальных речушек, извивающихся по серым камням, устилающим их дно и берега. А где-то через час, начались сплошные заболоченные места – обозначаемые стаями гакающих уток, сухими остовами жёлтого тростника и сочной изумрудной травой. Некоторые виды осоки уже заколосились и, подсвечиваемые розовыми лучами заходящего светила, их пушистые венчики сверкали как направленный на солнце тонкий  срез сердолика.
  Наконец – железнодорожное полотно обступила плотная стена джунглей, где кипарисы, пизанги, другие пальмы и кустарники столь густо обвивались лианами, что в черноте девственной чаще не мелькало ни единого просвета неба. Домогательства солнца также пресекались этим вьющимся  паразитом, словно паклей заделывавшим любые возможные щели во влажном и труднопроходимом дворце природы.
Стёк колёс, покачивание вагона и шипение пара, периодически вырывающегося из трубы – предсказуемо привели к тому, что леди Габриель всё-таки уступила тяжёлому дорожному сну. То есть, это был даже не сон, а  полуобморочная дрёма, во время которой тело полностью не расслабляется, а скорее сковывается коматозной слабостью. А мозг не столько отдыхает, сколько с маниакальным упорством, переходящим в неприкрытое издевательство, прокручивает на воспалённых бобинах извилин  ленту событий, предшествующие короткому беспамятству.
Мучаться кошмарами предстоял  ещё одиннадцать часов –  солидный отрезок из тех тринадцати, что занимал путь от Калькутты до Варанаси, или Бенареса, как звали его англичане…
Сноски:
(1) Раз, два, три (венг.)
     (2)      Площадь (нем.)
     (3) Пауза длиной в целую ноту (итал.)
     (4)  Да (венг.)
(5) Прицепная часть паровоза для хранения воды, топлива и размещения вспомогательных устройств.
(6) Кто охранит самих стражников? (лат.)
(7)  Должность «лакея» у могольских правителей.
(8) Никаб - мусульманский женский головной убор, закрывающий лицо с узкой прорезью для глаз.
(9)  Еврейский астроном, раввин и писатель.
(10)  Один из основоположников традиции индуизма, где он считается аватарой Баларамы — вечного брата и друга Кришны.