Письма к отцу Георгию. Опыт религиозных исканий
Памяти моего отца посвящаю.
Часть первая.
Предыстория писем.
Когда то, в прошлой жизни, обитал я в деревне, у своего отца. Вернее, была это не деревня, а село. Как известно, село отличается от деревни тем, что в селе имеется храм. Вот и у нас в селе был храм. Святых Апостолов Петра и Павла. В советские времена в помещении храма устроили кинотеатр. Тогда еще отец жил в городе. И я жил в городе, и меня каждое лето отправляли в деревню, к бабушке. Детская память сохранила яркие образы: «Зита и Гита» - размашистыми буквами на фанерном щите; « Джими, Джими! Ача, ача!» - незабвенный хит тех времен; Чингачгук и Виннету в исполнении Гойко Митича; ковбои, скачущие по потрепанному экрану и черные силуэты пробегающих пацанов, прорвавшихся без билета после начала сеанса. Пленка была поцарапана и изрезана нещадно за время бесчисленных переездов по сельским кинотеатрам, но это никого не смущало, и лишь только тогда, когда изображение вдруг начинало судорожно дергаться, а потом останавливалось и за секунду плавилось во весь экран, и включался свет в зале, только тогда начинался дикий свист и топот. Помню сизый сигаретный дым и плотный ковер шелухи от семечек на полу.
Прошло время. Я вернулся из армии. Потом как то в раз все рухнуло, встали заводы, умерла бабушка, Чубайс выпустил на волю ваучеры, и отец уехал жить в деревню. Спустя какое-то время и я присоединился к нему.
Жили мы холостяцки, слыли местными чудаками, так как скотину не держали и читали книги. К тому же отец работал токарем на местной фабрике, так гордо именовала себя шарашкина контора по производству мебели. Я же и вовсе был художником и перебивался случайными заказами. Ветры перемен быстро достигли наших мест, денег не стало вовсе, кинотеатр прикрыли и отдали обратно в ведение Православной церкви. Будучи кинотеатром, храм изрядно пострадал, однако же, это его и спасло. По всей округе от церквей остались только фундаменты.
В храм прислали батюшку. Отец Георгий был из новой, идейной волны священнослужителей. Родом из Ялты. После начала перестройки, со всей искренностью молодости обратился в веру, желая честно служить Христу. В семинарии он не учился и был женат, потому в «черное» монашество ему доступа не было и на какие-то высокие чины в церковной иерархии он претендовать не мог. Но это его и не интересовало. Он желал искренне служить – ничего более. Рукоположили его в Уфимском кафедральном соборе и отправили на передовую – за двести километров от Уральского хребта. Служи.
Поначалу его определили в единственную действующую в нашем районе церковь. Километрах в тридцати от нашего села. Прослужил он там недолго, едва полгода. Не угодил чем-то собственному приходу. То ли молодостью, то ли искренностью. Но факт в том, что перевели его к нам. Нужно было восстанавливать храм.
Жену отец Георгий привез с собой. Матушку. Была она молоденькой, худенькой, бледной и очень молчаливой. Родом из Москвы, до обращения в веру училась в МГУ. По слухам, отец ее был профессором.
Отец Георгий, со всей страстью неофита, взялся за восстановление храма. Но дело было не маленькое. До зимы, с помощью немногочисленного прихода состоявшего из десятка-другого старушек, удалось расчистить алтарь и само помещение храма под куполом. Вместительный притвор, где раньше располагался кинозал, оставшееся целым основание колокольни с выходом на паперть, все пока лежало в запустении.
Близилась зима. В это время мы и познакомились. Отцу Георгию нужны были петли для, наспех сбитых, Царских врат, на которые он наклеил бумажные иконки. Нужен был токарь. Так отец стал кем-то вроде завхоза при храме.
Зимы на Урале суровые, а печи, обогревающие кинотеатр, снесли при расчистке храма, в азарте, в запале, не думая о морозах. Сам батюшка ютился в двух небольших комнатах над притвором. Там раньше располагалась бухгалтерия. Печка имелась, и худо-бедно, не давала замерзнуть. А вот в храме, с наступлением ранних холодов стало очень неуютно. Так с батюшкой познакомился и я. С товарищем мы быстро сложили печь. Неказистую, но свою работу делающую исправно. Цилиндрическая, обшитая листовым железом, у нас она называлась «голландка». На всю громадину храма ее тепла, конечно, не хватало, но десятка два бабушек, в фуфайках и полушубках, жавшихся к ее черному, пышущему жаром, лоснящемуся боку, она спасала от холода.
Потом я делал еще какие-то пустяковые работы, потом выяснилось, что под толстым слоем краски и побелки советских времен обнаружились весьма неплохие росписи. Нет, не Рублев конечно, храм был построен лет за двадцать до революции. Но очень неплохого качества. И бабки вспоминали, что стены белили неоднократно и густо, но лики упрямо проступали сквозь побелку. Как художник, я не мог пройти мимо этого и начал расчищать росписи. Это не были фрески, в полном понимании этого слова. То есть они не были исполнены темперой по известковой поверхности. Обычная масляная живопись. Но от осознания этого мне не стало менее интересно.
Мы быстро сблизились с отцом Георгием. Мы были почти одногодки. Я живо интересовался Русской историей и историей Православия. Он был Православным священником. Искренне верующим священником, должен я добавить. Ибо я был искренне неверующим. И это единственное, что нас разделяло. В то время на моей книжной полке стояли рядом книги Лосского, Бердяева, Андреева, Ницше, Кастанеды, Ричарда Баха, и много кого еще. Я был искренне неверующим, но я искал. В то время я был увлечен Дзен-Буддизмом и в запой читал Ошо. Отец Георгий был увлечен своим служением и мной. Он видел мои поиски и был искренне уверен, что я на пути к Богу. В его понимании, к Православному Богу. Мы подолгу разговаривали, отец Георгий давал мне книги. Какие то, я откладывал в сторону, едва открыв, но некоторые читал весьма внимательно и с большим интересом. Я углублялся в тему, как и в любую тему, мне интересную. Беседы были разные, но мне запомнился один случай, произошедший в конце зимы.
В селе не было книжных магазинов, да и с прессой было туговато. Без чтения я просто не мог существовать. И я открыл для себя школьную библиотеку. Когда то, не так давно, наше село было районным центром. Директор школы являлся Героем Советского Союза и имел немалый авторитет в районе. Нужно ли говорить, что лучшие партийные и комсомольские кадры базировались у нас в селе. Кстати говоря, до сих пор наше село в народе называют за глаза «красным». Соответственно и в библиотеку приходило все, что только можно было выписать. И даже чуть больше. Для сельской, школьной библиотеки я был читателем редким, едва ли не исключительным. За долгие, зимние вечера я перечитал все, что можно было читать. В читальном зале лежали подшивки журналов, которые библиотекарь давала мне на дом. Среди этих подшивок был и журнал «Наука и религия». Если кто помнит, для того времени там печатались очень интересные материалы. В одном из журналов оказалась весьма спорная статья о христианстве. Я поделился находкой с отцом. Он, прочитав, отнес журнал отцу Георгию, желая услышать его мнение. Отец Георгий весьма внимательно прочитал статью сидя на стульчике возле печки, а по прочтении, в порыве искреннего гнева, швырнул журнал в огонь. Рукописи, может быть, и не горят, но журнал вспыхнул мгновенно и обратился в пепел. Не в том дело, что мне пришлось оправдываться перед библиотекарем. Дело в том, что тексты – живые существа. Какого бы качества они не были. Дело в том, что в свое время книги жгли фашисты. Дело в том, что рукописи, в свое время, жгла и церковь. Я понимаю, что отцом Георгием двигал порыв, но я знаю точно, что его рукой в это время двигал не ангел.
Прошло время. Я уехал из родного дома, и мотало меня долго, пока не осел я за две тысячи километров, на знакомой и родной земле, но в другом государстве. Чуть позже покинул наше село и отец Георгий. «Съел» его собственный приход. Я уже писал, что село наше называли «красным». Эти железные бабушки, пережившие коллективизацию, войну и голод, вытащив на своих плечах детей, колхозы и государство, могли перемолоть кого угодно. И в Бога они верили столь же истово и практично, как и в Советскую власть. И интеллигентный, искренний священник не мог стать для них «батюшкой», «отцом». Мягок дюже и молод.
Мы переписывались некоторое время. Я знал, что долго отец Георгий нигде не задерживался. Сначала это меня очень удивляло, пока я не понял – по другому и быть не может. Потом я узнал, что матушка вернулась обратно в Москву. За прошением на развод ездили к Митрополиту Уфимскому, и он прошение удовлетворил. Бабушки говорили, что больна была матушка, слаба очень, но дрожащие голоса лгали, а глаза усмехались своей, им ведомой правде.
Потом умер отец, и в раз прервалась связь. Я говорил – все это было в прошлой жизни. Письма остались, но писать больше я уже не мог. Знаете, это как первый снег укрывший землю. Знаешь, что нужно расчистить тропинку, а рука не поднимается.
Часть вторая.
Письма к отцу Георгию.
Из писем я оставил только отрывки наших «религиозных диспутов». Именно они и составляют суть наших отношений. Историю личной философии, личного Богоискательства. Все остальное не суть. Шелуха.
« … в такие моменты особенно остро осознаешь абсурдность жизни, по крайней мере, той жизни, которую я знаю – земной. По сравнению с реальностью смерти, жизнь – не более чем забавный балаган, а уж посмертная память, так называемая история, или предания, или мифы – не более, чем фельетон на тему балагана. Человеческая память слишком коротка, слишком причудлива и изворотлива. Она любит приврать, приукрасить, забыть то, что не нужно помнить и вспомнить то, чего не было. И все это не со зла, не злонамеренно. Просто реальность, в основе своей, скучна, обыденна, предсказуема до мелочей. Истина выглядит слишком уж просто и банально. Люди хороши только в момент влюбленности, или на расстоянии, или, еще лучше, посмертно. Потому и история имеет столько же отношения к реальным событиям, как мексиканские сериалы к реальной жизни. Поэтому меня всегда смущала готовность в деталях объяснить Божественную волю при одновременном признании непознаваемости Бога. Готовность объяснить необъяснимое в принципе – всегда чувствовал здесь некий трюк. И чем более развита система – тем явственнее некая подмена. Очень напоминает математическое доказательство, что 2+2=5. За внушительной красотой длинных математических построений подмена до того незаметна, что ошеломляющий результат делает ее обнаружение маловероятным. Чувствуешь, что обман – но больно уж красиво, эффектно и солидно… ».
« … я нашел в себе некую точку равновесия. Помните, я рассказывал о своем переживании бесконечности, абсолютности всего. Если Бог есть, Он во всем, Он везде, Он всегда. В Вас, во мне, в этой комнате, в звездах. Он это все. Его нельзя разделить ни во времени, ни в пространстве. Бог всеобъемлющ. Мы же живем в дуальном мире, а деление чревато простой, но неизбежной опасностью. Добро обязательно порождает зло, как свет порождает тьму. За Христом идет Антихрист, это неизбежно. И совершенно очевидно, что сатанисты - порождение добрых христиан.
Любовь – ненависть, храбрость – трусость, верх – низ, это бесконечное деление. И при любом свете всегда будет тень, и человек постоянно бьется со своей тенью. Это так же неизбежно, как и бесполезно.
В этой системе любая претензия на истину является и системой оповещения «свой - чужой». И простая цепочка: чужой – опасность – страх – агрессия – убийство. Мне не нравиться эта логическая цепочка, но она неизбежна в нашем мире. Мне не нравится страх, как основа мироустройства. И потом - я никогда не верил, что можно толпой, используя отлаженную методику, прийти к счастью или познать истину. Я всегда инстинктивно сторонился толпы и вообще, любой организации. Организация, это мертвая структура. Структура, упорядоченность – свойство кристалла, камня, мертвой материи. Структура, это смерть. Жизнь не бывает упорядоченной и стабильной. Ей не свойственна жесткость, это гибкая и мягкая дама. Капризная и непредсказуемая. Ей не свойственна окончательность. Единственна Истинная Правда – не ее стиль. Правд очень много, да и что такое, правда? А уж если тебе случилось вбить в голову, что ты носитель Единственной Правды, то является она же и добром? Должен ли честный человек всегда говорить правду? Мне понравился один ответ на этот вопрос: «Нет! Некий человек когда-то сказал правду, чистую правду и человечество уже две тысячи лет проклинает его. А он всего лишь сказал правду и даже получил за нее тридцать сребряников …»
« … не верю в коллективные поиски Бога. Я так же не думаю, что Бог нуждается в весьма прибыльной культовой индустрии. Я не думаю, что к Богу можно приблизиться с помощью бухгалтерии и иерархии. Что хорошо общественным институтам, то не хорошо в отношениях с Богом. Мне вообще думается, что живой дух Христианства, живой дух религиозности и личного поиска Бога, умер в тот момент, когда император Константин сделал Христианство государственной религией. Государственная религия – есть в этом словосочетании какой-то зловещий нонсенс. И не случайно ли сейчас Исламские государства так тревожат остальное человечество. А было время Христианских государств. И у них была своя священная война с «неверными». Неверный… Еретик… Чужой – страх – ненависть – агрессия – убийство… нет, это порочный круг. Я знаю – все можно объяснить. Там где не поможет логика – помогут эмоции. Где бессильны эмоции – сделают свое ссылки на непререкаемые авторитеты. 2+2=5. Все можно объяснить. Тем более религия совсем не обязана отвечать на вопросы – она требует веры. Все можно объяснить – как это по человечески. Объяснить необъяснимое, познать непознаваемое… и вполне по твердым расценкам. Ах, император Константин… Богу Богово, Кесарю Кесарево – как внятно разделил Иисус эти две несовместимые сферы. И не нужно обманываться тем, что Церковь отделена от государства. Если помнить историю, то это заслуга не Церкви, но большевиков-богоборцев. Более того, это всего лишь формальное разделение. Увы, Церковь, как организация, не есть Бог, уж коли она копирует государственные институты. Человеческое, слишком человеческое… »
« … помню, вы давали мне книги, которые я читал очень внимательно и с большим интересом. Обе Христианские, обе, изданы Православными издательствами. Но меня они поразили своим контрастом. Они различались даже своим форматом. Первая – маленькая, невзрачная, печатанная на плохой бумаге, и вторая – увесистый том в шикарном переплете. Первая – «Четыре сотницы о любви» Максима Исповедника, автора - богослова, жившего в 300-е годы. И вторая – не помню дословно названия, что-то о России, Православии и его исключительной роли – сборник высказываний и статей многих людей о России 20-го века и ее дальнейшем пути – издательства Троице Сергиевой Лавры. В первой я ясно увидел человека. Человека прошедшего путь к Богу, его личное богоискательство, его личный религиозный опыт. Он говорит о своем опыте веры, об опасностях на этом трудном пути, о радостях. О любви. Он показывает дорогу, по которой он прошел лично. Это глубоко религиозная, духовная книга. Глубокий духовный, личный опыт. И многие высказывания, касающиеся именно личного опыта, полностью совпадают со словами других людей, которые искали и нашли Бога, причем не обязательно в рамках Христианской религии. Личный путь к Богу, глубокая внутренняя религиозность исполненная любви – вот о чем эта книга.
И та, другая… Современность, Россия – уже нет места любви, нет никакого поиска Бога в себе, нет места личному опыту веры. Есть мессианство, есть исключительная роль России и Православия, есть всемирные заговоры, есть Антихрист, есть обвинения всех и вся – все в количествах огромных и в концентрации неимоверной. Не ошибусь, если скажу, что Антихрист упоминается гораздо чаще Христа. Если отвлечься от частностей и прислушаться к ощущениям, к настроению книги, то сразу приходит на ум диагноз – маниакально-параноидальный бред, основанный на мании величия и мании преследования. «Четыре сотницы о любви», трехсотые, примерно, годы – ни слова об Антихристе, даже бесы не часто упоминаются, даже Иисус – редко. Речь больше о любви к Богу. И теперь, сейчас… сказать резко – это просто какое-то Евангелие от Антихриста, настолько часто он тут упоминается и так подробно описаны его деяния на ближайшее будущее. Это, конечно, субъективные ощущения, но из осколков собирается картинка, и она мне не нравится… »
«… Я люблю ум, но я ему не доверяю. Я больше верю своим ощущениям, чувствам. Если Бог это любовь, то я не нахожу любви в религии. Я не чувствую ее. Я не вижу Бога в религии и ничего не могу с этим поделать. Человек в одиночку приходит к Богу, так же как и умирает в одиночестве. Это сугубо личный, интимный опыт и каждый приходит к нему своей дорогой. Религия, не важно, какая, только отправная точка и даже духовный наставник, Учитель, который может помочь выйти на эту дорогу, в какой-то момент должен остаться позади и человек остается с Богом один на один. Если Бог это Любовь, то Любовь не выносит присутствия посторонних. И еще – Любовь это никак не страх, так почему же нас ждет Суд, и почему он будет Страшным? Почему мы все знаем об Аде и так плохо представляем себе Рай? Ад живописали многие, и размах фантазии заставляет меня плохо думать о человеческой природе. А Страшный Суд? Посмотрите фрески, почитайте описания. Что будет с грешниками – написано подробно и сверх натуралистично. И нет предела фантазии. Ну а праведники? Сидят по правую руку. И все. Я бы охотно дал задание талантливым художникам и литераторам живописать Рай. Очень бы хотелось посмотреть на результат. В прочем я примерно знаю результат. На Рай есть только пародии разной степени талантливости. Почему? Ну, еще ангельское воинство во главе с Архангелом Гавриилом. Но то другой уровень – существа неземные. А люди? Или души? Судя по описаниям Ада, человека и после смерти можно жечь, варить, жарить, вспарывать живот, сажать на кол и так далее – смотрите и читайте классиков жанра. Но вот Рай? Что там? Непостижимая загадка. Только лоботомия. Только безнадежный идиот лишенный страстей, переживаний, эмоций – при надлежащем уходе и правильном питании, может быть бесконечно счастлив. Я слышу, кто-то сказал - «творчество»? Бросьте! Почитайте утопистов пытавшихся описать идеальное общество, земной рай. Прудона, например. Почитайте, очень интересно. Людям искусства нет места в этом раю. В земном раю. А равно – продолжу я – и в небесном. Нет, творчеством в Раю и не пахнет. Так что же? Лоботомия…
Впрочем, я с удовольствием рассмотрю и другие версии, если такие найдутся. Пустяковый вроде вопрос – но он из тех преград, которые держат меня на расстоянии от религии… »
« … ни в коей мере, не пытаюсь нападать ни на Церковь, ни на веру в Бога. Я просто размышляю, пытаюсь разобраться в себе. Пытаюсь сказать о том, что думаю о мире в данный момент. С отцом у нас было много общего, в том числе и отношение к окружающему миру. Здравый смысл, чувство юмора. Поменьше серьезности и побольше оптимизма. И хорошая доза самоиронии. Мы с ним различались степенью эрудированности в разных областях знаний и разным жизненным опытом. Я, великовозрастный, идейный лентяй, и он, с теми же задатками, но проживший тяжелую и во многом чуждую, навязанную ему жизнь. А за что люблю его – да вот за это родство душ, за доброту, которую он не растерял. За несерьезное отношение к официозу. За любовь к жизни, за способность радоваться мелочам, мыслить, чувствовать, понимать, прощать. И это притом, что обстоятельства его жизни, с самого детства были крайне неблагоприятны именно для его характера, его потенциала. Вот почему я не верю в воспитание. Жизнь – причудливая штука и слишком много факторов влияет на нас, что бы можно было хоть что-то планировать, хоть на какое-то время вперед. А вот врожденное - остается. Какая-то основа всегда будет неизменной. Плоды она может принести разные, иногда совершенно неожиданные, но это уже следствия. Я могу поверить, что Лазарь встанет и пойдет или слепой прозреет, но в то, что глупый станет умным - не поверю никогда… »
P.S.
Прошло время. Оно развело нас с отцом Георгием на многие километры. Связь прервалась. Я не ведаю где он сейчас, но знаю - в его поминальнике есть и имя моего отца. И он молится за него.
Фотография - © Shestakov Andrey (Naum)