Его судили публично. Это был, так сказать, суд чести. Суд над жестокостью, творимый гуманистами.
Публика стекалась на площадь охотно, перемешивая слова брани, обращенные в сторону подсудимого с обсуждением новостей и последствий этого знойного лета. День, как в общем-то и все предыдущие, был радостным и светлым. Солнце, казалось, уже само изрядно устало от своей работы, - сжигать зелень на всегда сочных полях, а потому по-утрам стало греть нежно и неохотно. Если посмотреть на него сквозь крону растущего рядом с площадью клена, создавалось впечатление, что оно раздроблено на множество небольших солнышек, переливающихся и согревающих друг друга.
- Представляете, убил! Убил без жалости! А всего-то ведь ему попить надо было.
Где же он в такую жару воды-то найти может еще. Вот и вышел из леса да к людям. Это ведь как доверие принимать нужно. А он!
- Да уж, нелюдь какая. А у нас то беда. Сена мало. Трава от жары худая, не сочная, только желть разная. Чем скот кормить?..
- А, что трава. Огурцов почти нет…
Очень скоро народа собралось столько, что по количеству пестреющих юбок и громких смешков можно было решить, что это открытие крупной ярмарки, впрочем, навряд ли какая ярмарка в этом селении, когда собирала столько публики.
По толпе пробежал ропот:
- Смотрите, идет! И не стыдно самому-то? Убивец! Беззащитного убил. А то как в лесу да с пустыми руками встретились бы? Тьфу, на него…
По площади шел мужчина среднего возраста, которого, скорее можно было принять за потерпевшего, а никак не за хладнокровного подсудимого. Руки... Усталые руки сельского жителя, он скрестил сзади, отчего и без того сутулая спина выглядела еще более сгорбленной, а тщедушное тело маленьким и беззащитным. Взгляд был опущен, он не смотрел людям в глаза. Было видно, что и без суда он уже жестоко наказан за содеянное и раскаивается в своем проступке. Народ медленно, молча расступался перед ним, с осуждением и негодованием глядя ему в спину, периодически кто-то выкрикивал что-либо не совсем лицеприятное.
Подсудимый занял свое место. Секретарь объявила о прибытии судьи, на должность которого был избран поселковый председатель, невысокий, толстенький человечек с пухлыми губками и блудливо-похотливым, масляным взглядом. Еще одной из его особенностей была блестящая, вечно потеющая лысина, которую он то и дело протирал огромной белоснежной салфеткой. В такие моменты он даже выглядел умным.
- И так… - провозгласил председательствующий. – Мы начинаем . Сегодня мы заслушаем дело об убийстве!
По рядам легкой дымкою пронесся тяжелый вздох.
- Да-да… Именно об убийстве! Хладнокровном и не обоснованном. Мы не станем судить нашего обвиняемого по законам юстиции, хотя, именно по ним я бы и судил его, но наш суд, суд совести, станет для него страшнее любого уголовного наказания.
С места, рядом с подсудимым, поднялась миниатюрная девушка неопределенного возраста. О таких говорят, что они до старости остаются девочками, и тихо произнесла:
- Господин судья, я протестую. Мы еще не прослушали материалы дела, а вы уже вынесли свой приговор.
Судья гневно стрельнул глазами, а в топе пронесся шепот поддержки.
- Не можешь, ты Ирина, без своего мнения. Скоко раз говорил, держи его в кармане, целее будешь…
- Господин судья, у нас суд или общественная порка? – парировала его фразу женщина. – Пусть обвинитель выступит, потом подсудимому слово дадим, потом свидетели…
- Грамотная ты очень. Слишком. Понахваталась разного вот и выпендриваешься.
- Господин судья, - все так же тихо обратилась к нему адвокат. – Вы же сами хотели публичного суда. По всем правилам. Вот я и предлагаю его так провести.
- Ладно, пусть так. Обвинитель, что там у тебя?
Обвинителем был местный кузнец. Детина двух метров роста и больше центнера веса. Столь же добродушный, сколь и глуповатый.
Кузнец медленно поднялся и, поднеся листы с накоряванным на них текстом, прямо к глазам, стал медленно читать.
- Знать… Обвиняется житель нашего села Тимочкин Тимофей Иванович в бездушном нападении и хладнокровном убийстве всем нам хорошо известного и нареченного в народе Топотыга бурого медведя, который просто из лесу вышел водички попить. У меня все… Знать.
- Как все? – встряла в разговор секретарша. – А про .Мишку? Ты еще про него не сказал. А что сам думаешь? А штраф какой предлагать надо?..
- Ну, про штраф… я сам таких деньжишь не видывал, знать как тута написано, а уж у Тимки откуда такие… А про мишку… Ну знаком я с ним, гонял, знать, много раз, когда он ко мне в кузню наведывался. Сначала знать думал, что то он моих кур душит, потом понял, лиса зажилась у нас. Хитрющая знать. Живет уж какой год, а все ее никто не видел… А про штраф я не согласен. Нету у Тимки таких денег, да и Мишка всем надоел ужо. Нахальный был… Знать…
Из толпы раздались единичные возгласы:
- Да уж, нахальный. Вон у Потапа пасеку разрушил, а поля как топтал. И ведь от села ж не отвадить было.
- Не отвадить?! – раздался визгливый бабий голос. – Подарок, нет ли… а убивать то зачем? Убивец он и все тут. А штраф… так всем известно, что с городку наследство получил. Есть у него деньги. Есть. Сам говорил, что Семенычу занял. Много. Вот Семеныч пускай их в казну и вернет, а не этому…буржуину…
Судья постучал молоточком по столу.
- Не надо суд превращать в балаган, - громко сказал он.
Со стороны слушателей раздался тот же голос:
- Семеныч, а ты молотком то не особо стучи, скажи прямо. Скока он небе дал то?
Лысина судьи покрылась испариной. Спрятав свое недовольство под салфеткой, он продолжил:
- А ты, Тимофей Иваныч, что скажешь?
Подсудимый из подобья посмотрел в сторону зала и нехотя произнес.
- А че сказать-то. Убил Топотыгу. А деньги… так то наше с Семенычем дело. Вам то что?..
Зрители оживились. Судя по звукам, которые разносились их разных сторон, народу очень хотелось знать сколько же получил в наследство подсудимый и сколько дал в долг судье.
Семеныч опять постучал молотком:
- Ну все и выяснили, он сознался. Приговор такой:
- Господин судья, - перебила его несговорчивая адвокат. – Мы еще не выслушали защиту, свидетелей… Рано еще приговор то выносить.
- А чего слушать то? – глазки судействующего нервно забегали. – Смысла не вижу. Ничего они нового не скажут. Чего время то терять? И так лишнего наговорили…
- Правила такие. Вы же сами хотели справедливого суда.
Слушатели заволновались, требуя свидетелей.
- Я хотел, чтобы наказали виновного, а не сор разный за ворота бросали. – Проворчал судья. – Ладно, давайте ваших свитетелев.
На самодельную кафедру легко взлетела крупная дама возраста после пятидесяти и, заняв несколько агрессивную позу, визгливым голосом начала свой монолог:
- Пошла я от Федоровны, значит, это домой. Огородами пошла. Так быстрей будет. Гляжу, а Тимошка то с ружжом стоит, а рядом Топотун лежит. А баба ево ревет. А кровищи то… А баба ревет… А перед тем что было… Мишка то к тазу, водицы ему испить хотелось, а этот его как стрельнет! Сзаду. Прям в голову. Сама видела. Своими, так сказать, глазами.
- Постой, кума, - встрял в разговор рябой мужик из зрителей. – Чья баба ревет, когда шла? Как с заду? Тимошка ж его прям в глаз, как белку.
- Так он в голову ему стрельнул с заду, а в глаз пуля, с переду, и вышла.
- А каким-таким огородам ты от Федорны до себя дойти хотела? Нету у вас там дороги. Ты куда это шла-то, беспутная?.. – Климовна - старуха, возраст которой определить было не возможно, да и сама она навряд ли уже могла точно сказать какого она года, отличалась характером ехидным, нравом жестким, а голоском девичьим. В селе почитали ее не только как самого старшего жителя, но и как ведьму. – Не было тебя там, когда я прибежала. Вот те крест, не было. Позже пришла. Так что ж говоришь, «видела, знаю».
- Ой, Климна, как не была? Была и все тут.
- Так была или нет?- решил уточнить спор председательствующий Семеныч.
Со страхом переводила Кума глаза с Климовны, на Семеныча. Все знали, ведьма вранья не прощает, да и поселковый голова отличался изощренной мстительностью. Но, видно страх перед нечистью победил. У нее нервно задрожал подбородок и, со слезами, перемешанными с обидой, она запричитала:
- Ты чево, Семеныч, меня подставляешь? Сам говорил, прчесть и все. Я учила, что сказать. Обещался, скажу и отпустят меня, а тут…
- Ты чего, дура, плетешь то? – искренности возмущения судьи не было предела. – Это кто тебе что говорил? Чего несешь-то?
- Говорил, говорил… - с хитрым прищуром взвизгнула Кума. – Вон, у меня и бумага есть, по которой я должна учить, что сказать. Руку то свою, небось, узнаешь, а нет, так всем миром поможем.
По собравшимся пронесся шепоток, который не предвещал ничего хорошего ни Куме, ни Семенычу. Тишку в холоднокровные убийцы записали благодаря длинному языку Кумы. Баба то была хитрая, лишку сболтнуть не прочь, но чтоб так, огульно, оговорить кого… Не приветствовалось это в деревне.
Семеныч очередной раз попытался свернуть заваренную им кашу, но тут уже из толпы поднялся гул, требующий разбирательства в данной ситуации. Разбирательства полного и честного. Нехотя Семеныч обратился к адвокатессе:
- В общем так, Ирка, ты свору завела, сама и хлебай. Я в академиях не учен, давай, рули дело. Тока смотри, девка, жизнь длинная, домой еще воротишьси… Выучили на свою голову.
Щупленькая Ирка обратилась к Климовне:
- Тетка Пелагея, тебя все знают. Тебе верят. Расскажи, что сама видела. Кого?
Кто первым был, кто потом подтянулся?..
Когда Пелагея Климова встала и пошла к кафедре, все молча с о страхом и с благоговением смотрели в след этой высокой, гордой казачке, прямо держащей спину, будто и не проработала она многие годы с ними вместе в поле. Климовна перекрестилась и спокойно начала свою речь.
- В среду это было. Третьего дня. С утра солнце ласковое было. Я как раз в лес за травками собиралась. Накануне дождь лил, так что ручей не сухой стоял. Было где мишке напиться. Дошла я, значит, до опушки, гляжу, Топотун наследил. Видать, опять у кого пасеку проведал
- У меня будь он не ладен, Климовна, - раздался голос из толпы.
- А у меня лиса опять курчонка увела. Ты бы, Климовна, помогла с ней разобраться…- взвизгнула какая-то баба.
- При чем тут лиса? – спокойно ответила старуха. – Не лиса это, а свой собственный лис проказит. Глаза раскройте, тогда и увидите его. Коль захотите да не испугаетесь… Так вот, с провиантов этим летом в лесу сложно, вот Топотун и злится. Сыт был бы, так не нападал бы.
В разговор вступил дремавший было кузнец-обвинитель:
- Нападал?! Во-о-от! Именно на-па-дал! У меня, знать, кузня, знать, на краю стоит, почти у леса. Так, знать, ходит, хуликанит частенько. Я ему аж стал гостинцы оставлять, чтоб, знать, задобрить. Так он съест и все равно лезет куда. А в тот день, знать, не оставлял. В центр ездил, там, знать и, завечерил. Ужо в кузню и не пошел…
- Ты не пошел. А Топотун, тобой прикормленный, в село явился.
- Ясно дело. Пошел, знать… - кузнец виновато опустил голову. В его огромной и необыкновенно доброй душе бушевала вина за невинно загубленную медвежью душу так не аккуратно прирученную им.
- Так вот, - продолжила рассказ Климовна. – Когда я следы Топотуна увидела, подумала еще, что добром его приходы не обернутся. И как в воду глядела… На обратном пути, а было это к полудню, гляжу, гляжу, Васька Свиридов бежит мне на встречу и орет благим голосом. Я поймала его, только он ничего связного не сказал. Бормотал только, что мишка мамку помял и на двор Тихона указал. Вот я туда и пошла. Посмотреть, может помощь нужна. А там уже и Тихона увидала, и Свиридовы оба были. Семеныч, сам то, что не скажешь как все произошло и чего туда пришел, был же там.
Председательствующий, втянув голову в, и не без того коротенькую шею, залился румянцем. Меньше всего в данную минуту, ему хотелось говорить.
- Семеныч, давай, держи ответ перед миром, - строго сказала Климовна.
- Дык, я ж, это… Я ж…
- А что спрашивать то его? – раздался голос с площади. – Тимка его пса подстрелил в лапу, вот и прибежал Семеныч скидку по долгу за ущерб требовать. А какая тут скидка… Его кобель кур воровал у деревни. Ему тащил. Снабженец.
Слушатели охнули.
- Кур. Воровал пес Семеныча?!
Поверить в такое было сложно. К кафедре вальяжной походкой барина шел среднего возраста красивый мужик, одетый в аккуратный льняной костюм цены небывалой.
- Гляди к, сам Лев Ильич, выступить решил! – по реакции зрителей было видно, что мужика этого в местечке уважают и слов своих он на ветер не бросает.
Подойдя, он перекрестился и, заявив, что врать не станет, медленно, обстоятельно начал свой рассказ:
- Дня три до того, пришел я к Тихону, все знают, что мастер он по лубяному делу. Пришел, а он плетет что-то. Спросил что, а он… мол, капкан хочу сделать на лиса, что кур тащит. Я в смех, мол, капкан с лыка… А сам думаю, мол правда, надо того прохвоста поймать. Пора б уж. Вот и предложил ему поочередно караулить этого басурмана. Поставили мы капканы Тишкины, чтоб задержать зверя и стали в засаде на сене ждать: три часу он, три я. Два дня ничего, а в третий, гляжу, Старостин кобель бежит и в зубах курчонка тянет. Думаю, уж не померещилось ли мне с усталости?! Бужу Тихона. Говорю ему, мол, так и так, что делать станем?.. А он не верит, говорит, что мол, лис на волка похож, видать, а на всякий случай предложил тогда на тропинку капканы перенести.
Так и сделали… А под утро уже и Топотуна увидели, который пасеку Потапа громил. Вот тогда и пришла мысль за ружьем сбегать. Только Тишка ружье принес, как бежит опять куриный вор и опять с курчонком… Лапа его в капкан и попала, чтоб освободить ее он кура выпустил…
- Ой, правду говоришь, Лев Ильич, - раздался бабий голос . – У меня пеструшка помятая была вся тогда, порванная, пришлось в суп пустить…
Оратор спокойно посмотрел в зал, без ошибки вычислив, кому же нанес урон пес-курятник.
- Звиняй, баба Липа, продолжу я. Значит и мы к псу пошли, распутать и к хозяину вести, чтоб разобрался… Только уж больно злобен воришка оказался, вцепился мне в ватник, порвал его даж. Вот тут и пришлось в него стрельнуть, а то б кого из нас порвал. Стрельнули в бедро, чтоб меньший урон сделать. Только с боли ли иль с испугу пес вырвался и помчал домой.
А с выстрела и Топотун в лес с пасеки ушел. Не то б больше пошалил…
Со стороны собравшихся послышались осуждающие реплики:
- Да где ж это видано, чтоб пес кур воровал? А куда хозяин то смотрит?..
- Да что хозяин? У него каждый день курочка то на обед, то жареная, а своих курей раз, два … и все. Судить его надо. Пусть нам ущерб платит…
Волна недовольства действиями начальства и его пса нарастала. Казалось, что уже никто и не помнит, по какому вопросу собрались.
Семеныча же на председательствующем месте уже не было. Сбежал. Сбежал позорно, в тихую, как только почувствовал близость разоблачения.
Над площадью раздался звонкий голос маленькой адвокатессы:
- Граждане, давайте все ж с Тихоном решим…
- А ты, Ирка, молчала б, - огрызнулись из толпы. – Всем ж известно, что ты – Семена дочь. И пусть с дома ушла в шестнадцать. Как бы под горячу руку с тебя не спросили.
Подсудимый встал и, расправив плечи, слегка отстранил девушку назад. Стало ясно, что обидеть ее он не позволит даже ценой собственной жизни. Рядом тут же оказались Лев Ильич, Климовна и еще пара молодых парней.
- Слушай, Тихон, - крикнул кто-то, - ну что валыну тянешь? Сам скажи, как было все, вот тогда и решим убивец ты али кто.
- А можно я?! – вперед выскочил мальчонка лет двенадцати. Тот самый Васька Свиридов, который попался тогда на пути Климовне.
- Я сам все видел. Я честно скажу… Не виноват дядя Тихон… - тараторил он без умолку.
- А чего ж ты раньше молчал?
- Дык Семеныч батька, вот и приказал молчать. А щас сбежал он, дык я все и скажу. Честно…- было видно, что мальчик обижен на замечание из толпы, но обиду и страх перед начальством он готов был преодолеть ради правды и человека, которого считал своим спасителем.
- Валяй, басурман, - с одобрительной улыбкой вымолвил Лев Ильич.
- А дело так было: - малец слегка покраснел, затем решительно тряхнул головой и выпалил.
- Пес наш домой хромый пришел, с корзиной на лапе, тогда и смекнул я, что Тихон его стрелил. Решил отомстить. Прокрался в его малинник, а тут смотрю батяня с ножом, которым кур режет, бежит. Притаился. Батя на дядьку Тихоня кричать стал, мол долга нет боле. Пес то у нас породистый, а теперь стреляный. Вот они и подрались даж. А тут и мамка их разнимать прибегла, кричит, что по-тихому решить все надо, а то сраму - не отмоешьси… Пока кричали и дрались как Топотун пришел и не заметили, тока он совсем ко мне подошел и заревел. Мамка меня защищать кинулась, а я аж обомлел весь… Топотун как лапой ее двинет, она упала, а потом на нее и пошел… Тут дядя Тихон и выстрелил… Вот… И пусть меня батька порет теперь, тока он деру дал как мишку увидел. А дядя Тихон…
Мальчик замолчал. На глазах у него стояли слезы, а руки были до судорог сжаты в кулаки, от боли и обиды из-за творящейся тут несправедливости. Адвокатесса Ирина медленно подошла к нему и, нежно обняв, прошептала:
- Ванечка, братик, ты все правильно сделал. Успокойся, родной. Все хорошо будет…
Над площадью стояла мертвая тишина. Навряд ли когда еще на ней было так тихо…