Император никогда не остается один. Перестают донимать люди, - берут свое мысли. А в отсутствие оных – звуки. Шепот, доносящийся отовсюду, шорохи плащей, скрип сапог, громкое хриплое дыхание скрывшихся невидимок. “С самого утра они преследуют меня, и нет им другого дела. Несчастные”. Повелитель встал сегодня не с той ноги, властелин был зол, его величество изволил спуститься к своему пленнику.
Ковры на полу, щиты на стенах, цветная мозаика на окнах – обычный коридор. А в этом – пол устлан бывшими щитами: всем, что осталось от разбитых его предками армий. На стенах же ковры и гобелены, трофеи дальних походов. Дворец ломится от диковинок. А вот – открытая галерея, можно высунуться в проем и посмотреть на столицу. Не время… Дальше стоят гвардейцы. Император не может пройти мимо живых статуй, молча останавливается, бьет кулаком в блестящий центр стальной кирасы – на лице стража не дрогнул ни один мускул. “Даже не моргает, вот это выучка! Ну что ж, будь я воином, тоже бы так мог. Каждому свое… Ладно, следуем дальше”.
Вот здесь поворот налево, вниз по лестнице. Темновато, сыро. Старая часть дворца, здесь они очень любили играть с братом. На столике возле очередной развилки один из серых слуг, лакеев, имена которых можно не запоминать, приготовил поднос с простой, крестьянской едой. “Не спрашивают, не удивляются, делают только то, что им говорят. Они не заметны, но понимают с полуслова и всюду успевают. Даже завидно немного. Ну что ж, каждому свое”.
Император берет поднос и аккуратно движется дальше. Уже близко. Снова лестница, горит факел, бочка с водой и дверь. Деревянная, окованная железом. Три замка, но рабочий только один. Никто не имеет права прикасаться к этой двери, а чинить что-то не в компетенции владыки. Каждому свое.
Поднос на бочку, содержимое тарелки выплескивается, окропляя яркий рисунок мутными каплями. Дверь нараспашку, пусть комната проветрится. Золотой подсвечник с дюжиной свечей - теперь здесь стало почти как днем. Вот она, конечная точка. Клетка. Узник внутри лежит на подушках, прикрыв ладонями глаза, привыкает к свету. Круглые сутки этот человек проводит в темноте, единственное сияние приходит и уходит с императором. Так и должно быть. Каждому свое.
- Опять ты не вовремя, оторвал меня от такой интересной главы, - шепчет заключенный. На его груди, завернутой в дорогой некогда халат, мягкий и теплый, растянувшийся и скомкавшийся местами, лежит книга, - толстый философский трактат. Он нежится на подушках, одет дороже многих дворян, но обречен на темноту, клетку и питание один раз в сутки. Таков удел пленника императора. Каждому свое.
- Как ты читаешь в темноте? – задал давно интересовавший его вопрос повелитель, хлопоча с обедом. Кормить узника – только сам, никому такое удовольствие доверять нельзя. Тарелка с овощной похлебкой, несколько ломтей хлеба, немного сала, колбасы, лук, маленькие зеленые яблоки.
- Я вожу пальцем по строкам, печатный станок оставляет следы, за столь долгий срок, что я здесь, можно научиться их читать. Как видишь, мне здесь совсем не скучно. – Пленник выпрямился, разминая спину. Сильные руки, крепкие плечи. Как он за столько лет умудрился не растерять свою форму? Чем он еще занимается в темноте? – Иногда, когда сдает пружина или попадается слишком крепкий лист, станок выдает строки, абзацы, даже страницы, гладкие как вода в пруду. И я додумываю их содержимое. Это не сложно, даже интересно. Никогда не ошибаюсь.
“Бахвалится, как всегда” – подумал император. – “Давай уж, поворачивайся”.
Каждый раз передергивает. Уж сколько лет, ежедневно, в тот момент, когда узник открывает свету лицо. Такое же до мельчайших деталек, как и лик вседержавного владыки. Кроме одного исключения. У пленника была редкая нервная болезнь: он всегда улыбался. Холодно, больно, мучит его жажда или голод. Проверено. Смеющаяся копия императора… раньше это и забавляло и пугало и отвращало. Теперь лишь злит, невыносимо злит. Сам повелитель давно не улыбался.
- Твой повар совсем сдал, - болтает между тем соскучившийся по общению сиделец, водя ложкой по ободку тарелки. – Разве от этого можно получить удовольствие? Куда ты дел моего стряпуна? Вот это был мастер с большой буквы! Я как-то, увлекшись, проглотил и рыбу со всеми костями, и миску с приправами вылезал… Что, все с той же песней пришел?
Император подошел вплотную к решетке, взялся за нее обоими руками, сильно сжав прутья, гордо поднял подбородок, широко раскрыл глаза, облизнул губы. Как перед поединком. Ненависть кипела, бурлила с самого утра, с первых петухов. Сегодня он скажет, сегодня точно сможет взять своё!
- Ты знаешь, чего я хочу.
- Да-да, конечно, - узник уже вовсю уплетал похлебку, разговаривая с набитым ртом. – Золотой обруч на голову, доспех по размеру и верного коня. И песни бардов в свою честь.
- Займи мое место, неблагодарный! – император уперся лбом в решетку, просунув внутрь орлиный нос.
- Угу, да-да… Тронный зал и казна горкой... Почтение и уважение, статуя при жизни… - узник, памятуя об осторожности, отполз к стенке, не забывая работать ложкой.
- Исполни обещание, животное! – властелин, используя все дарованное ему небесами могущество, устроил внутри клетки небольшое землетрясение. – Где моё положенное?!
- Так получи: власть, деньги, женщины! – узник вскочил на ноги и двинулся вдоль стены, изображая крестьянина, сеющего зерно. – Что, мало? Ты же об этом мечтал?
- Сам знаешь! – вопил император, вкладывая в рык всю злость и ненависть, накопленную за ночь.
- Меха, драгоценности, мечи, кареты, дворцы, книги, кони, ковры. - Заключенный упал на колени, шлепнувшись прямо перед своим тюремщиком, и резким движением распахнул халат. – Последнюю рубаху бери, деспот! Всю кровь мою до капли, угощайся! Что я еще могу?...
Император устало сел на старенькое кресло в углу, сложил руки на подлокотнике и опустил на них голову. Узник смотрел на него безумными глазами, отвратительно сияя неестественной улыбкой. “Хотелось бы знать, какое бы у него было сейчас настоящее выражение лица?”.
- А хочешь моего первенца? – подобострастно поинтересовался пленник, подползая к решетке. - Бери, сделай милость.
- Пока ты здесь сидишь, у тебя не будет детей, - прошептал самодержец. Узник пожал плечами, успокаиваясь.
- Все, хватит, - продолжил повелитель. Вот так год за годом, почти каждый день. Он требует положенное, а этот шут, его родной братец, ломает безумную комедию. Достало. Но каждое утро становится так тоскливо, так страшно, что ноги сами несут сюда. Что только с ним не делай, и голодом мори, и одиночеством и темнотой. Пытать? Но вмешивать посторонних людей в это дело не хотелось, о пленнике знал только император. “А всадить раскаленную кочергу в собственного брата… Предков бы такое не остановило, ох уж эти предки... Особенно после того, что он сделал. И в кого я такой мягкотелый?”
- Как дела в нашем отечестве? – дежурно спросил узник, кусая яблоко. – Все также процветает?
- Богатеет и лоснится, куда денется, - хмуро ответил венценосец, посматривая на брата исподлобья.
- Яблоки-то все кислые. Сделай что-нибудь! – Не смотря, даже, на сей прискорбный факт, пленник продолжал корчить отвратительную гримасу фальшивой улыбки. Император неопределенно хмыкнул, брат, как ни в чем не бывало, продолжил издеваться. – Ты же всемогуч! Налоги опустил ниже некуда, войны никакой уже четыре года нет, столица ширится, и всё башни, дворцы усадьбы на каждом шагу… Придумай же наконец, что делать с яблоками. Ну кислятина же, честное слово!
- Так какого же черта ты там сидишь?! Видишь, как я стараюсь, мучаюсь каждый день? Выйди, помоги родному брату.
- Неееее, - протянул улыбающийся. – Ты же сам меня сюда посадил. А ты выпусти погулять. Просто так. Ну пожааааааалуйста!
- Просто так не могу, с твоим лицом. Вдруг кто увидит, как это объяснить людям? Самодержец спятил? Да и ты же сбежишь, - почесал голову император. – Нет, ну точно сбежишь, я же тебя знаю. Соглашайся, и гуляй, сколько влезет. Давай, подумай. Там солнце, небо… Будет здорово. Ветер теплый, птицы…
- Мне и тут хорошо. - Как всегда неожиданно сменил решение брат. Издевается, пытается вывести из себя. - Живу в счастливой стране, и я тут самый счастливый человек.
- А хочешь, сделаю еще счастливее? Хочешь золотую клетку, брат?
- Ну ты и додумался! – зашелся смехом узник, смутив императора. – То в темноте держишь, то такие почести, право слово, неудобно. И чем я заслужил?
- Ладно, что ж еще сделать то? Согласись на один разок, сможешь здесь рисовать.
- Рисовать – это твое увлечение, а не мое, - поднял бровь брат, ожидая продолжения.
- Ну… тогда петь.
- Кому? Стенам? Соловей в золотой клетке! Ты боишься выпустить меня во двор всего на час, а усадить на трон – не стесняешься? - император униженно смотрел на пленника, опустив плечи. Потом внезапно вспомнил, кто здесь под замком, вскочил на ноги, задул свечи и хлопнул дверью.
Этот поединок повторялся день за днем, годами. С непременным бегством тюремщика в эндшпиле. Скрипнул замок. Узник гордо промолчал, вновь оставаясь наедине с собой. Улыбаясь темноте. Страшное должно быть зрелище. “Поднос забыл. Ну да ладно, у него их там уже склад. Государство не обеднеет”.
Финалы бывали разные. Вечную улыбку узнику подарил сам вседержавец, единственный раз в жизни по-настоящему испугавшись впоследствии. Тогда он еще позволял себе входить в клетку, в очередной раз распоясавшийся братец получил скипетром в ухо. Бедняга провалялся около месяца, выкарабкавшись с того света к радости монарха. Врачей струсивший государь не звал, больному пришлось заботиться о себе самому, с того момента уголки губ не опускались.
Как-то император подкинул брату кинжал, ожидая, что тот отомстит за недавние унижения. Дураков не нашлось. В другой раз кесарь лично готовил заговор против самого себя с целью освобождения трона от узурпатора и вызволения законного правителя. Провал. Никто из серьезных людей государства не поверил, что предыдущий хозяин дворца жив. И статуя в память его, обхоженная голубями, уже лет пять стоит на одной из площадей. А младшенькому все это время предстояло расплачиваться за грехи своей юности головой, увенчанной короной, кистью, сжимающей проклятый скипетр, и задом, восседающем на многовековом троне.
Император поднялся по лестнице в коридор, начиная ощущать зуд в кончиках пальцев. “Сейчас начнется. Лучше бы это была подагра. Хоть лекарю пожаловаться бы…”
А вот статуи предков: украшают парадную галерею по пути к тронному залу. Толстые, бородатые, вся стать при них. Грозные люди, корни нашей державы. Деды и прадеды, тетки и бабки. Трон империи всегда был смочен кровью, и представить смену власти без ножа было просто невозможно. Такова вершина айсберга, а теперь последует спуск к его основанию.
Повелитель замер в очередной галерее, высунувшись в широкий оконный проем. Внизу, сразу за зеленым редкостной красоты садом, начинались городские кварталы. Никакой стены испокон веков. Не было нужды огораживать дворец от народа, жители столицы носили императоров на руках. Ну конечно, где ж еще им сыскать такую власть, мягкую и любящую, как мать, жесткую и справедливую, как отец. Всемогущую, как бог…
Навстречу императору шагали кухарки, бодрая орава, от 18 до 60 лет. Остановились, склонившись в почтительном поклоне, задержался и государь.
- Как вам живется в моей стране, горожанки?
- Превосходно, вашей милостью во благах купаемся, - ответила выступившая вперед старуха. – Все благодаря трудам вашим!
Император отвернулся и двинулся дальше. Как же права, сама не зная того, эта кухарка… Ей такие труды и не снились.
Был и такой разговор с братом:
- Ну как там твой сынишка? Подрастает? – поинтересовался сиделец, лениво поднимая глаза. – Тянет уже ручки к папиной короне?
- Он еще маленький, - хрипло ответил император. На дворе стояла зима.
- Эх, были и мы когда то такие маленькие… Рано или поздно он подрастет и убьет тебя. Ты это понимаешь?
- Да, и жду этого. От тебя же не дождешься. Мой мальчик сменит меня, и я, наконец, отдохну.
Сын свергает отца. Жена мужа. Племянники своих тетушек и дядюшек. Многовековая традиция империи, нарушившаяся лишь раз. А началось все с того, что у очередного монарха родились близнецы. Старший, поспевший раньше на 17 минут, с детства знал, что трон будет принадлежать ему. Младший в мечтах рисовал себя на костяном стуле. И вот, нынешний житель темной клетки, достигнув 20 лет, не смог далее бороться с зудом в пальцах, с манией власти, врожденной болезнью их династии.
“Отец пал на колени, склонив седеющую голову перед победителем. Одна рука родителя сжимала пронзенный клинком живот, вторая упорно держалась за скипетр – позолоченный резной жезл, символ Императорского Дома. Корона, никчемная железка, катилась вниз по ступеням. Брат замахнулся мечом, в этот момент папа посмотрел на нас. В его усталых, окутанных синими мешками глазах мы прочли... “спасибо, дети”. Через мгновение, голова 18 правителя династии последовала вслед за короной. Мы стояли вдвоем на вершине лестницы, ведущей к трону, молча смотря друг на друга. Вдвоем, так как смена власти – личное дело Дома. И ни народу, ни дворянам, тонущим во благах, нет никакого дела до того, кто владеет страной. Они делают вид, что искренне верят в смерть государя от простуды. Даже если несколько лакеев потом весь день отмывают пол от крови.
Очень странный вышел переворот. Братишка продержался меньше года, поняв, какое же это гиблое место - между короной и троном. Готов поклясться, это же чувствовали все монархи, рано или поздно ожидая только одного – когда смелый отпрыск дерзнет. И я сейчас чувствую. Но старшенький не хотел, прощаясь со скипетром, отдавать и жизнь. Он нашел выход, мерзавец”.
Абсолютно одинаковые лица. Ничего удивительного, что идея поменяться родилась на свет. Нынешний император как раз решал сложную задачку, делему, хуже которой не придумаешь. Страшный зуд в пальцах, жажда власти, терзала его все сильнее с каждым днем, но поднять руку на старшего... Это было невозможно! Брат дороже всего!
И вот, вышеупомянутый сам предлагает сесть на трон. Инсценировать смерть одного из них и с тех пор править по очереди, меняясь ежедневно. Обмануть родовое проклятие, успокаивая его раз в двое суток.
”Ну конечно! Этой улыбающейся свинье не было жаль никого, кроме себя. Передав мне скипетр и разыграв свою смерть посредством падения с лошади, он попытался сбежать той же ночью. Я успел. Не знаю как, не хочу вспоминать, но уже утром негодяй сидел в клетке той комнаты. Игровой нашего детства. И все подданные, помимо нас, верили, что один из близнецов мертв, а другой на долгие годы утвердился на троне. С тех пор, каждый день пытаюсь вернуть его на место, но легче заставить кролика усидеть на иголке… Долго я не выдержу”.
Возле огромных дубовых дверей тронного зала ждал сын. Довольный светлый мальчишка восьми лет. Императору показалось, что тот, незаметно для себя, почесал подушечки пальцев на правой руке. Погладил сына по голове, тот прижался лицом к отцовскому бедру, затянутому оленьей кожей.
- Хочешь быть императором?
- Нет, папа, что вы! Мне и так хорошо.
Государя передернуло. Вот радоваться такому повороту или огорчаться? Не хватало еще умереть своей смертью глубоким стариком. Да каждый новый день невыносим! Еще раз потрепал отпрыска по голове и двинулся дальше, ускоряя шаг. Обернулся – сын снова чесал пальцы. Не показалось.
Его ладони, кисти тоже жгло. Император шагал все быстрее, приближаясь к лестнице, где много лет назад пал родитель. Вот оно, проклятие рода! Эта дрянь, заставляющая правителя снова и снова садится на трон. Уже и руки занялись до локтей. Всегда ближе к обеду, и зимой и летом. И только один способ унять проклятый зуд…
Император сел на трон, лакей услужливо подвинул стульчик для ног, куда тут же упали черные сапоги. Казначей опустил корону на голову, первый советник подал скипетр. Давай, проклятая палка, работай!
И вот наступает момент, ради которого стоит жить. Зуд прекращается, наступает высший экстаз, несравненное блаженство. Секунды, тянущиеся бесконечно, ощущение полета, чувство ласкового теплого моря, ласкающего царственное тело.
Затем следует расплата. Император стискивает зубы, на него наваливается боль тысяч людей. Советники, министры, прочие приближенные дворяне, умные и исполнительные, подобранные со вкусом по всему государству, ждут внизу, у подножия лестницы. Они готовы к началу ежедневного совета.
Живот повелителя сводит от колюще-режущего ощущения пустоты. Оно рвет, давит, выворачивает желудок и очень сложно вымолвить хоть слово. Дрожащей рукой самодержец подманивает к себе первого советника, тот наклоняется, стараясь разобрать шепот. Он будет гласом властелина на время чудовищного приступа.
- Где-то есть еще голодные, и много. Первый советник, найдите их, сделайте все, что можно. И скорее, у вас три дня! – Губы советника выговаривают приказы слово в слово, даже не вдумываясь. Думать будем позже, сейчас главное – донести волю императора.
Раскалывается голова. Сотни маленьких крыс вгрызаются в череп царственной особы без всякого почтения. Этот вопрос тоже не следует откладывать, похмелье у народа явно не здоровое.
- Вот ты. – Монарший палец выхватывает из толпы дворян очередного ответственного. - Сколько можно разбираться с некачественной выпивкой? Убрать всю эту дрянь из страны, что бы ни капли! Неделя на исполнение, иначе запру в глухой провинции. Вообще, ты и ты – подумайте, как заставить жителей пить меньше.
Император устает, адская мука долгими годами закаляла его, раньше он выдерживал минут десять, теперь – до двух часов. Еще немного продержаться, подлый жезл не дает свалиться в беспамятство. Лопатки, правый бок, шею чуть ниже челюсти пронзает острая боль: подданные режут друг друга ржавыми ножами, вероятно деля неправедные капиталы. Скоты вонючие, чего же им еще не хватает?!
- Где-то все еще убивают людей… Ищите лучше, по окраинам, закрывайте притоны и сомнительные кабаки. Никаких убийств в моем государстве! Ежедневный отчет. Остановите немедленно, агррррр!
А где-то бушуют лесные пожары, крысы разносят заразные болезни. А где-то ревнивая жена лупит мужа скалкой по голове, путника укачало на плохих дорогах, ребенок разбил в кровь колено, старуха согнулась в приступе ревматизма. Всё требует внимания, иначе под короной не усидеть. Ежедневные приступы зуда, жажды власти, сажали повелителя на трон. Ежедневные мучения, вызываемые древним жезлом, заставляли трудится на благо государства. Страна лоснилась от довольства.
Император для того и нужен, что бы разделить боль с каждым жителем страны. И уменьшить эту боль – единственный способ самому не сойти с ума.
Столько, сколько выдержит, пока его рука сжимает скипетр.