СБОРОЧНЫЙ ЧЕРТЁЖ
Приезжаю сдавать сессию в институт и сразу же встречаю Раскина. Николай из Тоцка, городок в Оренбургской области. Это там атомную бомбу испытывали. Обнялись и он меня спрашивает:
- Где жить будем?
- Как где – в общаге, конечно.
- Тогда пошли со мной. Зачурал я тут одну в глуши. Далековато, правда, но на этаже будем одни.
Так с ним и заселились. Вольготно, просторно и никто не мешает. Живём в четвёртом общежитии припеваючи, так как остальной «поток» в третьем. С Николаем жить можно. Тихий, скромный мужчина, хороший семьянин. По-моему - трое детей в посёлке осталось, где он с женой проживает и работает в СПТУ инструктором по вождению автомобилей.
Был у него казус в начале третьего курса, хотел бросить институт. В депрессию попал.
-Не могу учиться. Всё, всё. Тупой я. Ничего в голову не лезет. Знаний, ни,- каких. Ты вон как щелкаешь экзамены – без хвостов. Талант. А я занимаюсь, занимаюсь…. Как вот с высшей математикой быть…?
-Ты чё, Коля,- говорю,- все мы одинаковы. Наука она усидчивости требует. Прилежания. Кто кого «пересидит».Иль ты "препода" аль он тебя. Мазоль нарашивай...
И ты гений в черчении. Чертёж загляденье. Ни помарки, ни ошибки. Будто в НИИ сделано, а у меня… Клякса на кляксе, одни помарки и ошибки. С математикой я тебе помогу и с другим… тоже по мере возможности. Иди спокойно поспи.
Успокоился мой Николай. Укрылся одеялом и спросонок говорит: « Да-а, с чертежами у тебя неважно – грязь одна. Как их у тебя принимают? Но… я тебе их все перечерчу… за один вечер…».
«Не надо, Коля, - думаю.- Это моя спецпрограмма с начерталки ещё». Тогда впервые сдавал я чертежи. Старался, возился два месяца. Начертил, что сам не поверил: не мои, не могу так.… И что? Перечеркали не единожды. Наисправляли, «настирали» грязи и, наконец, приняли со словами, что вот теперь похоже на работу студента заочника. Принял я эту науку, как следует, – «больно хорошо, тоже – не хорошо», убедился, что попал в точку, в золотую середину. Мы же в поле работаем.… На свободе, на природе. Не за кульманом, не у станка. А Природа – это вам не одна чистота и порядок, чтоб всё по линеечке. Природа – это «от грязи в князи». Это хаос первозданности, первородности. Музыка непредсказуемости. Мир ощущений и гармонии – в дисгармонии.
С тех пор мы вместе. Но не долго мы ликовали, «не долго музыка играла». Через некоторое время нам начали подселять других. Мы к коменданту, почему, мол, так…? А она улыбается, руками разводит: «К вам просятся – гордитесь. Ни куда-то, а именно к вам. Чем вы их прельстили? … Спокойствием, наверное…».
Первый пришел Балабанов. Объяснять не надо. Одна фамилия сама по себе говорит. Язык подвешен. Много говорит – мало делает. Одно хорошо; конечно, не всегда – скучать не даст. Говорильня. Юркий, с наглецой. Круглолицо-смазливый. По «бабьему» делу любитель. Пройдоха и доставала. Комнату сразу же завалил нужными и не нужными готовыми курсовыми работами, чертежами, контрольными и т.д. и т.п. Сделал курс на торгово-оптово-розничные операции.
Потом пришли ещё двое. Александр Полежаев из Сызрани. Бригадир электриков. И Жуков из Елховки. Инженер отделения совхоза, затем – парторг. «И в будущем - директор иль «на худой конец»- председатель колхоза», - как он сам представлялся. Это была его заветная цель. А мечтать, как говорится, – не грех. Эти – наши, работяги. И последним, как-то бочком незаметненько – «Дед».
-Я, ребята, вам постараюсь не мешать. Ночью позанимаюсь, а утречком, когда вы разбежитесь, посплю.
Дед - великолепный мужик, предпенсионного возраста, но обладал одним «превосходным» достоинством – храпеть во сне. Храп его разносился на «полтора» этажа и даже шаги в коридоре не могли его заглушить. Храп его напоминал по мощности хрюканье стада кабанов на кормёжке под раскидистым дубом в лесу.
-Да и поживу-то с вами недолго, т.к. сдал экзамены досрочно с очниками, пять раз приезжал. И осталась мне ерундистика – сдать сборочный чертеж с деталировкой. А ун-ту «загогулину», «чепушинку», «дребедень», поскольку она готовая, я «свалю» с одного захода.
И распаковав объёмистый чемодан, вынул громадный альбом, скрепленный с правой стороны красненькой с бантиком ленточкой. Наверное, любящая жена или дочка так аккуратно сделали.
-Чего там – шесть чертежей. Не то рисовали.
-Не шесть, а десять, - встрял Николай.
-Не придирайся. Нам, как «немец», завкафедрой сказал – шесть, десять, по обстоятельствам. А у меня обстоятельства так сложились, что только… на шесть потянуло. Хотя бы, я так думаю, на пять мне бы хватило с избытком. Чертежей пять и в зачётке… гм-м – пять. «Мне не очень нужен орден, я согласен на медаль».
Сел отдуваясь. Много сказал. Экзамены нас закружили и виделись и переговаривались мы к позднему вечеру и по ночам. И то на ходу, мельком. Дед нам не мешал. Мы спали урывками под утро. И он куда-то уходил ближе к обеду.
Куда, Ефимович, потопал?- спрашивали мы на бегу.
-Пойду к ассистенту, пусть примет, – или.- Сегодня преподавателя навещу. Ассистент мне надоел придирками. Преподаватель постарше. Он меня поймёт.
К ночи оба стола в комнате были заняты. Очерёдность была загодя расписана и непреклонно выдерживалась. Так дед приспособил прикроватную тумбочку под стол. И в каждую ночь, тяжело вздыхая, раскрывал свой альбом, предварительно ласково погладив шикарный бант. Дело, видимо, шло у него туго. Так как тяжелые вздохи к четвёртой ночи стали переходить в подобие стонов. Ластик и карандаш не сходили с его тяжёлых, землисто натруженных рук. Пока я, однажды не вытерпев его вздохов, не сказал.
-Не плачь, Ефимыч, маленько разгребём своё и поможем.
-Много, однако. Надо подумать к кому завтра пойти. Пойду к "САМОМУ" – завкафедрой. Человек он ответственный. Только боязно – скрупулёзный, как немец. Так ему национальность велит. Ничего мы не таких видели, победили же. Пойду к нему.
-Иди,- поддержали ребята.- Да не переживай больно то. У нас Раскин - вон какой чертёжник. Раз, два и готово.
-Раскин, не Раскин, а нам всего-то по чертежу на брата и у тебя – альбом готов.- Добавил я.
Один лишь, разговорчивый доселе, «Балабан» промолчал. Наверное, химичил, как половчее продать ему старые, из архива чертежи. Вечером случилось неожиданное. Придя в комнату, мы обнаружили деда спящим. Храп достигал второго этажа. Наш был третьим. И мы, на подходе вздохнули облегченно: «Дед, верно, сдал свой драгоценный альбом в архив на кафедру. Пусть отоспится». Мы благополучно повернули его на бок, к стенке и занялись своими делами.
Как мы удивились, когда проснувшийся товарищ инженер Маринин, по обыкновению достал из чемодана злополучный альбом, с недовольным ворчанием начал работать попеременно ластиком, карандашом, линейкой и хлебом вычищать изрядно потрёпанные листы.
-Не сдал,- не выдержал Николай.
-Не-е,- протянул дед,- «но есть надежда, что будет полным, наконец»,- пропел он. – Профессор приказал подчистить, и поскольку завтра они отсутствовать будут, я иду к заместителю – женщине…
Он поднял вверх палец и дополнил: «О, женщина, ты торжество…». Почему женщина – торжество он распинался два часа. Пока подошедший и заглянувший на лист Николай присвистнув, не спросил.
-Это что у тебя, деталь?
-О, да, милый и любознательный вьюнош.
-Это деталь? – и перевернув лист, с неподдельным восторгом переспросил.- И это деталь? Ребята, смотрите…. Чудо!
Мы немедленно потянулись к столу, на который Николай с торжественной медлительностью, как исключительную ценность, водрузил альбом с изумительным бантом. Мы увидели.… О, что мы обозревали. Торжество чертёжного искусства. Знаменательную вещь. Взлёт разума над обыденностью.
На первом листе был изображена фигура, отдаленно напоминающая болт без резьбы с круглой головкой и с поперёчным круглым тонким отверстием в нижней части. Он был один, толщиною в руку и длиной впритирку к краю листа, длиною с полметра.
-Это что,- в третий раз возник вопрос?
-Как что? Шкворень это,- хладнокровно отвечал автор.- Нормальная деталь тракторной прицепной скобы.
Николай перевернул лист.
-А это что?
На втором был изображён тот же шкворень, только вполовину меньше. Мы переглянулись, недоумевая.
-Шкворень, - невозмутимо продолжил Ефимыч.
-Он что в масштабе, тот же?
-Нет, другой и в натуральную величину,- ответствовал изобретатель.- Они все у меня в натуральную величину.… Для наглядности.
-Что?- подпрыгнул Николай.- Ещё-ё-ё(!) есть?
-А как же. На этой, как её… серге их три.
Мы перевернули лист и сначала ничего не увидели. Он был пуст, как Каракумы. Но нет, присмотревшись, в углу мы увидели деталь в мизинчик длиной. Ой, же – шкворень! Восхищению нашему не было предела. Мы отвёртывали головы, но их как бы, притягивало к листу. К этому тощему, хилому, дистрофичному шкворню. Мы пыхтели, стонали про себя, но нас распирало воздухом в животе. Он раздирал нас, пока не вырвался наружу.
О! Как мы смеялись. Хохотали. Надрывались до слёз. Катались на полу и койкам, стоило взглянуть на тощетворный рисунок на безбрежном листе, наш энтузиазм взлетал выше. Стоило кому-либо произвести подобие слова…. Приступ повторялся.
Казалось, всё кончилось. Смеха уже ни у кого не осталось. Но…. Стоило, перевернув третий лист, увидеть на четвёртом, похожую на головастика и такую же малюсенькую, булавку-шплинт, всё началось сначала. На наш недоумевающий вопрос: «Что – это?». Наш куратор хладнокровно «подлил масла в огонь», раздумчиво сказав:
-Как что? Главная вещь, которую, нарушая технику безопасности, вы не ставите на место, фиксируя шкворень. Это заглавная деталь крепления – шплинт!!
Лучше бы он не говорил ничего. Восхищению нашему не было предела.
-А почему мало?
-Чего мало? Изображения деталей?- переспросил дед.- Так это я уже подумал, наверное, надо было больше. Вон ведь сколько на скобе еще пустых дыр – масса. Но те шкворни были бы все одинаковы. А здесь все разные. Вот на сборке видно.- И он перевернул предпоследний лист. На сборочном чертеже красовалась тракторная скоба с рядом отверстий, в которые были вставлены три, ранее изображенных, шкворня и в одном из них, для соблюдения техники безопасности, красовался воткнутый шплинт. Незаполненные отверстия зияли грустными дырками.
-А где же серьга,- наивно спросил кто-то, вызвав очередной приступ смеха.
-А, зачем? Деталь сложная. Кузнечного изготовления. Кривобокая с вмятинами. Рисовать много,- раздумчиво протянул Ефимыч,- сложная штуковина…?! Для изображения. Вот!
Всё становилось ясно, почему чертежи не принимались кафедрой. Было понятно, что и назавтра, даже у «сверхпревозносимой» Петром Ефимовичем женщины-преподавателя его ожидает неудача. Что и подытожил, уходя на сон, Раскин, добавив спросонку, что, пожалуй, завтра надо помочь старику.
День был предпоследний. Вернувшись в общежитие, я увидел за одним столом Николая, склонённого над чертежом. На его кровати лежало два готовых: на одном был изображён автомобильный карбюратор в сборе, на втором – накидная топливная гайка.
- Чего делать?- спросил я его.
-Как сдал?- вопросом на вопрос ответил тот.- Черти поплавок.
За дверью пыхтел, ворчал дед, собирая вещи в чемодан, матерясь под нос. Скомканный разрозненный альбом «сборочного чертежа» валялся, небрежно брошенный под ноги. Дед пыхтел что–то невообразимое про «скверную девку», испортившую «дело всей сознательной инженерной мысли», дело «всей жизни»….
-…Старый осёл, нашёл к кому идти? У неё же нет никакой сознательности, осознания, что человек, окончивший школу до войны сам! Сам!! Изобрёл и нарисовал впервые – исключительной силы «картинку». А она, такая-рассякая, не поняла творческих порывов,… замысел автора, загубила на корню творческую жилку. Нет! Вы подумайте!!! Она, нет бы, как все умные мужики исправила его «творение» карандашом.… Да-с, вот так - карандашиком. Даже завкафедрой, «немец» и тот проникся,… А она – фломастером(!). Чтоб больше не мог исправить, и не носил «свои шедевры» ни к кому…. По «долготерпеливой» душе прошлась… не понимая, что он жизнь ей спасал, там далеко. … На фронтах!
-Ты чего, Николай, не сказал ему про чертежи. Чертим же.
-Э-э, это он успокоился, послушал бы полчаса назад, как он дармоедами «штатских крысуль» валил…
- Дед,- начал я,- Петр Ефимович, ты куда фирменный бантик дел? Нужен будет. Подай-ка его сюда.… Как это «дело жизни» без банта пойдёшь сдавать?
Назавтра, подчистив все свои дела, мы с Николаем побежали на автобус и около главного корпуса увидели сияющего «Деда» с полным рогожным мешком наперевес.
-Эй, ребята, куда это вы? Пошли, угощаю,- и он похлопал по мешку. Две недели же не ели. Сейчас внучка-красавица, умница приедет из «городу горючки привезёт»… И дочь с женой на машине прикатят. Звонили. Пирогов и пельменей везут – пировать будем. Эк вы, какие неугомонные. Познакомитесь – знатная невеста моя внучка.
-Женаты мы, Ефимыч. Жены заждались. Это что же за внучка такая?
-Рукодельница. Это она мне бант «на счастье» повязала. Вот и счастье выпало. Сдал я ребята, благодаря вам. И даже мои потертые, старые чертежи прок… «немец», сам завкафедрой с благодарностью приветствовал. А уж ваши, мне нарисованные, нахваливал. Но и мои, не так уж больно, но… хвалил. А как не хвалить? Считай моя «лебединая песня». Последний рубеж. Осенью - на пенсию. Нет - нет, пошли,- пошли…
-Спасибо, «дед». Спасибо, Ефимыч. Там есть кому попировать. Балабанов тебя дожидается, он, вроде бы, и холостяк ещё.
И мы побежали, недоумённо переглянувшись. Вот ведь – не работал, не чертил, а остался на «халяву» загрести…
-А остальные где?
-Уже уехали-и-и…
-….И-и-и, всегда так. Кто работает – тому поесть некогда, а пройдоха всегда первый у общего котла.
Вот те и отпраздновал «лебединую песню». Попели, называется….
Больше мы деда не видели. Но, как всегда он оказался прав. Впереди, далеко - не далеко, маячила «недолгая» перестройка, где халявщики оказались ой как вовремя и… к месту.