Это был самый монотонный, самый нудный, самый однообразный из всех однообразных дней. Он думал о Боге. Он думал о том, что не успел. О том, что уже больше никогда не будет успевать. Ему казалось, что поезд, в котором он едет, идёт назад, что деревья, дорога, облака, распятые в неопределённого цвета небе, - всё это смеётся над ним. Спина затекла, ныл каждый сустав. Проще сказать, что не болело, а о голове вообще лучше не вспоминать. Она говорила, что время стирает малюсенькую чёрточку каждый день. Вот время и стёрло её быстрее, чем все они рассчитывали. Большущий ластик противного грязно-розового цвета… Она была мудрее, она знала, как нужно идти, куда нужно идти, чтоб всегда успевать.
Надо же, он и не думал о том, что она вообще может умереть. Он совсем забыл, сколько ей было лет. Пятьдесят пять. Это не много и не мало. Это пятьдесят пять. Таких вот безумно быстрых лет, через которые он проносился в поездах своей отрешённости. Последнего года не было. Пятьдесят пять. Их тоже не было.
Не было тех двух дней, на которые он опоздал. Сорок семь часов назад она могла бы прикоснуться серыми губами к его лбу и сказать, куда ему идти и как быстро. Теперь всю жизнь опаздывать. К кресту желтоватого сырого дерева на отшибе. На трамвай. На поезд. К тем, кого любишь.
Зачем он уехал так далеко? Зачем он так упорно не хотел верить очевидным вещам?
Вокзал. Бесприютность. Зябнущие на ветру пальцы. Одежда не по погоде. Сигарета. Сигарета. Сигарета… кашель. Грязь. Опущенные шторы. Кто ходит в отпуск осенью? Тот, кто опоздал на лето. Пёстрые шезлонги под противным сеющим дождём. Зонтики от солнца под серым небом. Промозглый ветер на пустынном пляже.
Бред. Водка. Водка. Бред. Песок сквозь пальцы. Рябь по воде. Рябь на лице. Слёзы. От песка под веками. Полные глаза песка.
Он поднял голову. Затёкшая шея глухо хрустнула и приятно заныла. Миша… Мишка, где твоя улыбка? Миша? Он Миша. Он родился далеко от этого серого города с грязным пустым пляжем у жёлтой реки. Он хорошо учился. У него всегда всё получалось. А кто этот жалкий тип? Миши больше нет.
Ну, нет, так нет. Не жаль этого идиота, которому некогда было похоронить мать. Не жаль мальчика в офисном костюме. Урода. Ублюдка. Прихлебалу.
Не будь этого гада, который забыл, во сколько поезд, он успел бы. Серые губы.
В висках вместо пульса билось раздражение. Извилины скрипели, как несмазанный механизм. Хочу успеть. Хочу успеть!
Сырой песок в карманах старой куртки. Хочу успеть…
Как это всё было? Как это могло быть? Серое платье в клеточку по горло. Сухие руки досужей соседки. Деревянная вонь от гроба. Нет, ещё раньше. На рассвете. Ночь без боли. Слабость. Белые прозрачные руки, тяжёлый запах. Он ударяет в нос. Миша успел. Вошёл в комнату, отпружинив дверью рассвет на дверном косяке. Я люблю тебя, мама. Серые прохладные губы на его лбу. Простила. Отпустила. Указала путь. Успел.
Это было лучшее из его пробуждений. Ничего не болело. Время перестало лететь, как будто в замедленной перемотке назад он всё же ухватил несколько нужных кадров. Механизм в голове не скрипел. Всё было хорошо.
Он вернулся из отпуска в свою прежнюю жизнь. Офисный мальчик. Это было скучно. Это было странное скребущее в животе ощущение, что Мишка, который успел на поезд и к любящим губам и глазам снимает его на камеру, постоянно то приближая, то отдаляя картинку. Чем дальше – тем больше безразличия, чем ближе – тем страннее это чувство. Сколько раз он перематывал за последние несколько месяцев? Пару раз. Десятки, сотни, тысячи раз…
Он нашёл способ везде и всегда успевать. Но это не принесло радости. Придуманный мир тяжелел в карманах, полных пляжного сырого песка, расплывался рябью в ледяной воде. Сырым запахом ветра. Запахом горького обмана.
Столкновение машин на перекрёстке, ушедший из-под носа автобус, старушка, поскользнувшаяся в подмёрзшей слякоти. Ещё одно.
Снова перекрёсток. Он успел выхватить котёнка из-под колёс. Он не зажимал уши от крика белокурой малышки. Кровавое пятно. Разбитое детство. Куда лучше думать, что он успел. Он нарисовал её улыбку. Он сконструировал её смех. Ощутил подвижную мягкость в своих дрожащих руках. Он успел. Он так хотел успеть…
Тогда он узнал в полной мере это чувство. Забывать реальность, рисовать дрожащими пальцами новый мир. Он всегда хотел быть лучше. Не для себя, а чтоб кто-то мог им гордиться и любить в нём это. Это чувство… восторг до неконтролируемого смеха, до глупых слёз градом, ужас, как будто ледяная рука держит твои кишки и вырвет их через сотую долю мгновения. Успеть… успеть… успеть.
В тот день он не менял много. Дорисовал несколько чёрточек, подкорректировал цвет и фон. После работы нарисовал солнце в хмуром небе, чтоб избежать ненужных воспоминаний. Оказавшись во дворе дома, Миша ощутил на плече холодную руку. Он повернул голову.
Маленький мир в нескольких шагах рухнул на колени. Кольнуло, приподняло и бросило его самого. Разбитое вкровь колено, глупые слёзы. Не хочу! Хочу успеть протянуть руку. Не было стынущих на ветру слёз, не было крови на снегу. Такая глупость – разрушить этот совершенный спокойный вечер.
Громкий плач не давал шансов забыть о том, что случилось. Не давал возможности перемотать. Хочу успеть! Нет, ужас… Капли крови на снегу. Ледяной пляж. Не хочу! Не могу! Не хочу опаздывать. На поезд. На трамвай. К тем, кого люблю.
Ноги подкосились. Он сел на снег. Кого люблю? После неё никого и не было. Казалось абсурдом, но и не могло быть. Изменение мира бежит посторонних глаз. Ему ни к чему лишние свидетели…
Миша пошарил в кармане и наткнулся на носовой платок. Орущее, неблагодарное, но настоящее пачкало его руки кровью, пока он нёс его в соседний подъезд, передавал на руки матери, слушал сбивчивые благодарности. От них было как-то не легче. Он не успел. Опаздывать на трамвай. Поезд. На лето. К тем, кого любил. Желтоватое дерево. Затхлая вонь. Отпружиненный дверью рассвет. Он не успел сказать ей, что любит.
Бежать… Бежать! Не чтоб успеть, а чтоб запереть двери и опустить шторы. Чтоб, возможно, не выходить больше из дома. Кровь на снегу, пятна крови на асфальте, визг тормозов. Он готов был поклясться, что слышал, как вскрикнула женщина в одной из машин. Её не спасли. Настоящее ударило в переносицу, как ледяная вода. Он шёл ко дну.
Он бежал вверх по лестнице, опаздывая на лето, на жизнь… Опаздывая на единственно важное, которое хотело ускользнуть сквозь пальцы. Песок. Едкий песок под веками.
Его остановил свет. Вечерняя заря в мутном подъездном окне. Внизу слякоть и копоть, а на высоте десятого этажа – невесомое золото. Нерастраченное тепло.
Что-то тяжёлое больно ударило в плечо.
- Извините!
- Извините…
Тёплые карие глаза с готовыми брызнуть слезами, тяжелая сумка на плече. Её остановил свет. Нерастраченное тепло в небе. Невесомое золото.
Она так боялась опоздать на этот поезд. Но он уходил из серого города в молочную даль родного и светлого. А здесь, над землёй. Как будто уже успела.
Он знал, что успел. Ещё секунда и она спустилась бы вниз и ушла по слякоти на свой поезд в молочную даль. Что ж, теперь они обречены вместе менять этот серый город.
Или… Его остановил свет. Ещё немного – и мимо её квартиры, в свою клетку. Ещё немного – и всю жизнь в холоде без этих глаз. Успел? Опоздал. И больше не надо перематывать и дрожащими руками неумело дорисовывать мгновения. Опаздывать на лето. Лето в январе на высоте десятого этажа. Мишка глупо улыбнулся. Ничего другого уже не было.