- Миш, а Миш, давай поженимся… - так начинала я всякий раз нашу беседу. И этот чудо-человек ни разу не отказался. Его ответ был всегда двусложен, и первая часть ответа была неизменна – «давай», а вторая в полушутливой форме поясняла, что будет с нами дальше при таком раскладе. Он не заставил долго ждать ответа и в этот раз:
- Давай. Корову купим, кур разведем, яйца высидим.
- Зачем нам корова? Это же негламурно, - возражала я.
На пешеходном переходе он обычно пропускал пешеходов, поясняя свой поступок какой-нибудь садистской причиной: «Пропустим девчонку, может, ей еще детей рожать», «Пусть бабулька идет на тот свет, только не из-под моих колес», «А вот этот с костылем может проколоть мне шину – его пропустим по-любому».
- Миш, так когда ты на мне женишься? – продолжала донимать его я.
- Через метров пятнадцать будет ЗАГС, - снова шутил он.
С ним было легко, не нужно было соблюдать субординацию, он даже хотел научить меня курить, но потом передумал все с той же фразой: «Мы же поженимся, тебе еще детей мне рожать». Верный муж, заботливый папа, он являл собой пример того настоящего мужчины, который не отказывается от приятного общения, не определяя никаких границ дозволенного, а как-то само собой не делая лишних телодвижений. Мишка похож на солнышко: он светит для всех.
Медь, клевер, радуга, дождь – все было в нем в той удивительно верной пропорции, которая называется «гармония». Приезжая куда-нибудь по делам, он неизменно заходил в маленькое придорожное кафе выпить пару кружек холодного пива. «Пивной алкоголик» - констатировал он, и продолжал ездить через это кафе на все встречи без исключения.
Когда я увидела его впервые, подумала о том, что человек с такой внешностью явно не в моем вкусе: преимущественно худой, достаточно высокий для меня, с волосами, светло-русыми на макушке и наливающимися медью ближе ко лбу и вискам, с зелено-карими глазами, подвижными и цепкими, как у всех людей его профессии - от него не ускользала ни одна деталь, ни одно мое движение, ни даже всякая мысль моя… Вам нравятся люди, которые понимают вас лучше, чем вы сами?! При таком-то умении скрывать, лгать и изворачиваться – на тебе, прозрачное, препарированное под лучистым взглядом этих глаз, всякое прегрешение – вольное и невольное, аминь – не только рассекречено, но и произнесено вслух, отчего скукоживается, зажимается таинственная твоя душа. Но вскоре понимаешь: да вовсе и неплоха эта невольная, почти насильственная исповедь! Разве сама себе признаешься в слабостях, промахах, неправоте?! Через несколько месяцев я сменила навсегда слово «спорить» на «дискутировать», и мой личный духовник без кадила и свечек стал необходим мне, как отдых – несколько раз в неделю… Именно столько мне удавалось высыпаться – не еженочно, а время от времени. Впрочем, я рассчитывала, что доживу до старости, а уж тогда определенно высплюсь. Или не доживу – и тоже высплюсь! Но речь о другом.
Сегодняшний день выдался особенно удачным: трава встала на дыбы после неожиданного дождя, молодая листва усиленно лезла на свет божий, распаковывая последние почки на деревьях. Нас понесло в лес смотреть, появились ли огоньки. Рыжие эти цветы не были из той благородной семьи, что столь любезна сердцу барышень во все времена: «Как хороши, как свежи были розы». Из всех полевых цветов я люблю огоньки за их рыжую, благородно поднятую вверх голову, за их яркость на фоне прочих мелких и блеклых экземпляров, за их смелость «быть». А еще за то, что они рыжие, как Мишка! Конечно, когда мы вылезли из машины, в мой адрес должна была последовать какая-нибудь особенная шутка:
- Смотри, как бы клещ под юбку не залез и не укусил за что-нибудь… - она и последовала, эта шутка.
- Главное, чтоб тебя не укусил за кое-что другое, - в тон ответила я.
- Кое-что другое надежно спрятано.
Мы набрали по целой охапке огоньков, в результате обе они оказались в моих руках со словами «Тебе больше идут цветы». На обратной дороге нам попались несколько огородников, мутно глянувших на нас, какая-то женщина с лопатой, похожая более на убийцу, чем на чью-то заботливую супругу, престарелая путана, отчаянно пытавшаяся тормознуть нас и услышавшая Мишкино «по пятницам не подаю». Я сидела в компании цветов и никак не ожидала такого поворота событий:
- Увольняюсь… - выдохнул он и посмотрел в зеркало на пытающуюся обогнать нас шестерку. Не прибавил газу, не поставил «тапок на педаль», как бывало обычно в таких случаях – позволил обойти себя.
- Почему? Что случилось? – признаюсь, меня посетила абсолютно эгоистичная мысль - ведь мы в некотором роде сотрудничали и были знакомы по работе прежде всего.
- Начальник… - тут он в нескольких емких категориях охарактеризовал своего шефа, подумав, добавил: - Зарплата… - и высказался относительно вещных ценностей нашего бренного бытия.
Все еще погруженная в лес и огоньки, я понемногу начала вникать в суть дела, когда он снова озвучил мою мысль:
- Может, мы с тобой и не увидимся больше…
Он остановился у обочины, вышел из машины, заглянул под правое колесо, сел обратно:
- Показалось…
И взял меня за руку. Это откровение потрясло нас обоих, видимо, одновременно, поскольку, думая о своем увольнении, он сидел в кабинете, перебирая толстенные папки и дела, смотрел в окно, ехал по делам и на разборки, он видел свою профессиональную трагедию, а заговорив об этом со мной, обнаружил еще и трагедию личную.
Мы долго смотрели друг другу в глаза, словно впервые увидели друг друга.
- А кто же будет работать с нами? – я пыталась, напротив, скрыть свое личное раздражение за раздражением профессиональным: мол, кидаешь, мол, как дела-то я делать буду?!
- Хоть кто… Распределят обязанности равномерно, - он как-то тихо улыбнулся мне и сжал мою руку сильнее. – Будешь скучать?
- Конечно. Очень-очень буду!
- Вре-ешь! – он принял свой обычный тон и более мы уже не говорили ни о чем, возвращаясь в город. Эту его фразу мне предстояло вынашивать еще пару дней. И эту же пару дней небо вынашивало дождь. Облака наливались соком понемногу, по чуть-чуть, и в воздухе уже было предчувствие дождя, как в моей жизни было предчувствие Его. Мы обнаружили друг друга лишь тогда, когда поняли, что появилась опасность потери. И хотя он совершенно не верил в то, что я вообще могу по кому-то скучать («Ох и болтушка же ты!»), я начала скучать именно по нему крепко и задумчиво. Он приехал на следующий день после дождя, когда махровая листва деревьев только отходила от вчерашнего, и свежесть была всюду. Нам нужно было ехать по какому-то делу, и на обратном пути я попросила его заехать в магазин:
- Мишенька, солнышко, очень нужно!
Лихо завернув ко входу, он развалился на сидении, не выражая желания сопровождать меня. Я рванула дверцу навстречу стеклянной витрине, но не тут-то было.
- Ать? Не открывается? – и он крепко поцеловал меня, а потом еще и еще раз. Когда все-таки дверь была открыта, я придержала ее рукой, дождалась, пока пройдет дрожь в коленях, и направилась в магазин. Когда покупки были сделаны, мы застряли на светофоре на одной из тихих улиц, где никогда не бывало прохожих, и светофоры торчали уныло и без надобности. Он поцеловал меня еще крепче, и подложил локоть под мою голову, и ощущение защищенности уже не покидало меня. Шла ли я по дороге вечером через цветущие яблони, вворачивалась ли в темные подворотни, оставалась ли одна в далеких деревнях – я чувствовала эту руку, защищавшую меня.
Но угроза потерять друг друга нависала над нами с такой очевидностью, что мы каждую нашу рабочую встречу возвращались к этой теме, говоря об этом его решении и мысленно ища повод стать ближе.
- Я же буду скучать!
- Ладно, я буду звонить тебе… - отвечал он. Но оба мы понимали: это все не то. Впрочем, ТО было найдено вполне успешно. Уже через пять минут поисков окна машины запотели так, что она более была похожа на баню по-черному, чем на иномарку. Именно о такой бане и пел Высоцкий – в которой вся дурь вылетает из человека вместе с паром. И дурь действительно вылетела, выпарилась, осталось то единственное и незыблемое, что соединяло нас – мощное и глубокое чувство, которое мы не могли осознать, не осознав прежде надвигающуюся потерю.
После всего самое сложное было – выдержать паузу. Пауза должна была продлиться целый день, после чего мы могли понять, по-настоящему ли нужны друг другу. Он оборвал паузу первым. Любуясь на экран своего сотового, я ответила не сразу, через секунд несколько:
- Дела?.. Отлично! Просто замечательно!
Голос его совершенно потеплел, и мы стали ближе. Люди становятся ближе не после той пресловутой близости, о которой так много говорится теперь. Люди становятся ближе, когда проходят через нее и проносят свое светлое чувство вопреки тому физическому и земному, что случилось между ними.
Насобиравшись «ползуники», как мы теперь шутили по этому поводу, мы возвращались к обычной жизни, дорога выкатывалась из-под колес, и Мишка снова не верил мне:
- Вре-ешь! Я проверю, как ты будешь скучать, пока я в отпуске!
- Свидетели, очная ставка? – подкалывала я его.
- И вещдоки, много вещдоков, целый багажник!
…Вы ждете, чем же закончится эта история? Его жена узнает? Поругаются главные герои? Надоедят друг другу? Нет. Не могу сказать ничего определенного. Некоторые истории не кончаются никогда. Кажется, кто-то звонит…
- Да, милый!