И-и-и… Тягучий скрип рамы с неровными зазубринами стекла раз за разом обрывается резким хлопком. Да! И снова. И-и-и… да! И-и-и… да! Опять и опять. Все хорошо*, все хорошо. Вот только ветра нет, как не было.
Проклятая штуковина хлопала все слабее, но Кинтаро, еще не отошедшему от нападения, чудились в ее вкрадчивом, затихающем голоске новые и новые интонации: то слащавое сюсюканье старухи, то бесовский смешок, а порой будто бы всхлипывания помешанного. «Все будет хорошо, мой мальчик, все будет хорошо, уж мы-то с тобой знаем, не так ли?»
Это была уже вторая атака, а значит надо готовиться к третьей, хотя бы оценить, откуда она может последовать. Но несчастный парень боялся взглянуть даже на собственное тело. Взбесившись несколько секунд назад, окно вдруг вспучилось стеклом, и, прежде чем можно было хотя бы присмотреться — не померещилось ли что? — брызнуло, выплюнуло острые прозрачные осколки прямо в лицо. Ошеломленный, словно ослепший от ужаса и завороженный безумной песнью несмазанных петель, он стоял еще какое-то время, не смея опустить глаза и оценить нанесенный ущерб.
Не так уж плохо, господи-ты-боже-мой!.. Не так уж и плохо... Все еще жив… Не так уж и плохо… Тонкий и неглубокий порез на животе, красная, уже чуть-чуть подсохшая дорожка от бедра до колена, саднит лоб и… и, кажется, шею. Как же… И это все, только это?.. Все хорошо, все и правда хорошо, если бы только не так чудовищно жарко. Он стоял совершенно голый — так уж вышло, что первой на него напала рубашка, липкая и вонючая после обычного трудового дня обычного служащего… Да, да, липкая и вонючая, но такая знакомая, привычная... надежная. Тогда он еще и не думал, что это только начало, но все равно принялся ожесточенно, чуть ли не с кусками кожи сдирать брюки и трусы — мысль о том, что они тоже станут его душить, сводила с ума… Зачем же он сразу после этого подошел к окну?.. Открыть?.. Выброситься? Какая разница, в конце-то концов!.. Кинтаро топтался на месте, не смея поверить, что все еще жив и может, обойдется… Вокруг было минное поле, но надо отсюда убираться. Быстро, быстро…
Микан и Имаи были друзьями еще с начальной школы, хотя и не с первого класса — Имаи перевелся позже, должно быть в связи с переездом родителей. Да только кто теперь уже вспомнит?.. Дети как дети, они немножко сторонились других, но так, не более чем для того, чтобы выделиться из толпы. Уж кем-кем, а изгоями никогда не были. Имаи обладал своим мистическим даром оживлять вещи (тогда они говорили: игрушки), а Микан был его единственным близким другом. Самоходные куклы нравились в основном девочкам, сверстниками мужского пола все это воспринималось, скорее, как придурь, но как бы то ни было это окружало друзей мерцающим ореолом разделенной на двоих тайны. Тем более что вскоре они и вправду стали скрытничать, в основном из соображений безопасности. Имаи тогда еще был полон радужных планов по использованию в будущем своих сверхспособностей, потому вполне резонно боялся завистников… И просто взрослых.
Дверь заклинило… Тоже явно неспроста, но хоть явных признаков жизни не проявляет, санкю**, спасибо. Он подумал, что был готов к этому с самого начала и попробовал улыбнуться. К окну на кухне уже не подступишься — духу не хватит. Мысли вертелись и рассыпались как ключи бесконечной связки. Да и не лезть же голым. И высота, черт возьми — не разобьешься, может, но уж лучше бы в самом деле разбиться! Парень с бесконечной ненавистью посмотрел на огромную плюшевую игрушку в углу — серого печального медведя. Тварь точно была заколдована, но вот как она собирается нападать? Иголок ему в лапы понапихано что ли? Медведь пока не шевелился, и это доводило до бешенства: со столь очевидным врагом хотелось бы разделаться сразу.
То ли от напряжения, то ли от жары, то ли от отвратительного качества пищи, которой Микан Кинтаро перебивался последние три с половиной года вольной и пустой постстуденческой жизни, у него вдруг резко и неудержимо прихватило живот. Голый, блестящий от едкого пота и заляпанный собственной кровью — не хватало теперь только обосраться! Обшарпанные стены эхом отразили дикий вой замученного до смерти животного — он и выругаться-то как следует не мог… Не умел.
Сколько себя помнил Кинтаро, они с Имаи почему-то вечно обращались один к другому по фамилии, и только его фамилию иногда переигрывали, как «Ми-кун»***. То ли ради поддержания все того же имиджа и загадочной атмосферы, то ли, в самом деле, вследствие взаимного отчуждения.
Чем он становился старше, тем меньше и меньше понимал своего друга. В старших классах Имаи уже даже не заговаривал о развитии своего таланта и дальнейшем «завоевании мира» с его помощью. Время от времени у него оживала фигурка, сложенная из бумаги, на учительском столе раскрывалась книга или что-то падало с полки. Он действительно овладел этим: лучшие творения жили еще несколько дней после того, как он переставал обращать на них внимание, но все его поступки теперь были продиктованы лишь мгновенной прихотью, скукой. Одно время Кинтаро думал, что друг использует свой дар как приманку для девушек — многие в том возрасте теряли свои устремления и голову в угоду сей чувственной страсти, — но потом с ужасом понял, что девушки Имаи совсем не интересуют. Как и ничто другое, впрочем.
Имаи и сам становился все более похожим на вещь, хранящую лишь старые воспоминания и немножко жизни, которую в нее вдохнули, развлекаясь. Казалось, он раздал кусочки своей души бесчисленному количеству предметов, окружавших его.
Микан и Имаи окончили школу, поступили в один колледж, закончили его и стали снимать однокомнатную квартиру на окраине Токио, в которой за год до этого произошло чье-то нелепое самоубийство, потому сравнительно дешевую. И только месяц назад Кинтаро понял, что друга действительно больше нет и никогда не будет — остались только жалкие обрывки его прежнего да тощее, длинное тело.
Как бы он не уговаривал себя, проблемы с дверью породили новую волну отчаяния. Квартира вся целиком была единой ловушкой, каждая вещь только и ждала своего момента, чтоб принести ему новую боль и увечья. Ему показалось, что в проеме двери со стороны кухни что-то блеснуло… Нож… Кинтаро повернул голову и почувствовал, что стены сдвигаются… Очень неспешно, по миллиметру, дабы в полной мере насладится его страхом, а после и агонией.
Раскрытой ладонью, вялой, как обвисшая тряпка, парень что было силы хлопнул себя по лицу. Может, на это они и рассчитывают, что он сойдет с ума прежде, чем умрет. Так не бывает, так не может быть! Уж он-то знал, что возможности Имаи, хоть и потрясают воображение, все же весьма ограничены. Стены тяжелые и жестко закреплены — черта с два он смог бы их сдвинуть! А нож… Ножу надо от чего-то отталкиваться. Он мог бы еще покрутиться на столе и соскользнуть на пол, но не более того.
Какие-нибудь хрупкие предметы, от которых остаются острые осколки… Особенно в раме… На кухню не заходить — еще одно окно. В ванну не заходить — зеркало, мать его… Вроде бы все.
Имаи не уживался ни одной работе, а все чаще не мог пройти даже этап собеседования — хотя с их образованием, это было как раз не удивительно. Но он-то и не старался, судя по всему. Большей частью «волшебный мальчик» днями сидел в темной комнате, лишь слегка оживляясь по приходу друга, но не выказывая по этому поводу особой радости. Практически не интересуясь, как у того прошел день и ничуть не переживая, что в свои молодые годы стал вдруг ни с того, ни с сего нахлебником. Знакомые Кинтаро считали, что Имаи его тайный любовник. Этому способствовали и дурацкие игрушки, время от времени появляющиеся в комнате по редкой инициативе друга, и, собственно, по-наркомански изможденный и какой-то опустошенный вид последнего. Может, это нелепое общественное мнение, просочившееся через тонкие фанерные стены токийских домов, и было первоначальной причиной частых, практически регулярных попыток Кинтаро завязать отношения с противоположным полом… Утомительных и накладных, к тому же, в отличие от пачинко****, ничуть не занятных, но почему-то очень нужных, как все та же работа (не в плане денег) или медицинское обследование раз в год.
Письменный стол стоял отвратительно близко к выбитому окну, поэтому Кинтаро все медлил, не решаясь подойти к нему вплотную, однако же, в ящике стола лежали документы. Проклиная про себя духоту, головокружение, живот и чертового медведя, что остался за спиной, он взялся за ключ, который служил одновременно и ручкой ящика. Рама чуть слышно запела, раскрываясь… Кинтаро казалось, что уцелевшие осколки мелко и часто вибрируют по ее периметру… Документы должны были лежать на виду. Можно было схватить всю папку, не глядя, и отскочить назад, а дальше — будь что будет. Только… А как же ты все-таки выйдешь?
Острые грани дрожали на солнце, гипнотизируя и грозя сорваться в любой момент. Если хоть один попадет в глаз — конец. Окно все еще открывалось едва-едва, жалкими рывками, будто бы растеряв все силы или, быть может, издеваясь. Теперь в скрипе уже слышалось собственное прозвище «Ми-кун», хотя, скорее, просто мерещилось. Голоса детей за окнами, конечно же, заглушили бы столь слабый звук. Не в силах более терпеть, он резко сунул руку в ящик, мгновенно почувствовал острую боль и только секундой позже хруст. «Как гром и молния», — мелькнуло в голове. Изготовившись изначально к нападению, он таки умудрился отскочить на полметра, протащив за собой стол и переломив свое тонкое запястье.
Странно, но Кинтаро не испытывал никакой злости по отношению к Имаи. Врагом была комната, а Имаи… Имаи уже неделю, как мертв… В начале мая, почти месяц назад, когда еще не было так жарко, Микан «навсегда» съехал жить к своим родителям, зная, что школьный друг в его отсутствии просто не выживет. И вопрос был только в том, убьет ли он себя раньше или просто дождется естественной смерти от голода, и выбросят ли его за неуплату на улицу живым или уже трупом.
Дней десять Кинтаро как мантру повторял про себя: «Мне все равно», а потом все же вернулся. К его удивлению — да, скорее удивлению, чем радости — Имаи был жив и, так сказать, в добром здравии, насколько для него это было вообще возможно. Теперь он готовил пищу на двоих, стирал, ходил в магазин, но как-то совсем сник, будто действительно пытаясь подогнать себя под эталон японской домохозяйки. Он даже пытался опять устроиться на работу, но как-то совсем безуспешно, жалко, даже опоздал на собеседование.
Стол клацал своей квадратной челюстью, перемалывая пальцы. Он открывал ящик недостаточно широко, чтобы руку можно было выдернуть, но вполне достаточно, чтобы причинить новую боль. Только сейчас Кинтаро, наконец, отрезвел, проснулся — он больше не боялся остаться без паспорта, не боялся оказаться на виду у всех голым и окровавленным, не боялся полицейского участка, не боялся психушки — ему только хотелось выжить любой ценой! Словно одержимый неким могущественным, всесильным духом он вскочил на ноги и, улучив момент, все же выдернул свою правую руку, не обращая внимания на красную кашу, в которую она превратилась, начиная с запястья, и побежал к телефону. В квартире не так много вещей — что они ему смогут сделать, если он будет просто сидеть в углу и ждать спасателей? Страха больше не было — осталась только ярость.
Не задумываясь о том, что с диском древнего, практически музейного аппарата хозяев еще придется повозиться с искалеченной-то рукой, он схватился за трубку. И тут же второй уже раз за день подумал о молнии — телефон был под напряжением…
Неделя после возвращениия оказалась самой тяжелой — Имаи превратился в испуганное домашнее животное, которое только и думает, что хозяин его в любой момент может бросить. Думалось: так нельзя, уж лучше ему было дать умереть. И в тоже время к горлу подступало отвращение: новый уход был вопросом времени, потому что теперь Кинтаро точно не мог себе представить, что выдержит совместное проживание со своим школьным другом хотя бы до конца года. Имаи это тоже понимал. Он бесконечно стирал офисные рубашки Ми-куна экономя на прачечной, стирал за неимением машинки просто руками, хотя, само собой, все это было лишено какого бы то ни было смысла.
Впрочем, как это выяснилось позже, смысл как раз таки был…
Кинтаро очнулся: он полз… Выполз на средину комнаты, подальше от телефона, подальше от стола, подальше от медведя! Он полз, еще не придя в себя — лягушка, чьи лапки дергались от электрического разряда даже после смерти, как им рассказывали в школе…
Начиналась пятая атака — что-то хрустело и позвякивало… не рама. Если бы только письменный стол не продолжал по инерции грохотать своим ящиком. Что-то знакомое.
Цепь. Какой-то предмет, тяжелый и звенящий, прикованный цепью.
«Оно спешит, ему нужно напасть прямо сейчас, пока я лежу. У нас такого нет. У нас нет ничего такого. Я не сойду с ума. Ни за что!»
Кинтаро очень не хотелось вставать, но он заставил себя приподняться. И тут же огромная роскошная люстра, непонятно за какой надобностью повешенная в этой убогой комнатушке, наконец, отцепилась от потолка, и ее центральный стержень врезался парню точно в позвоночник…
Без всякого завещания, последней воли или хотя пояснительной записки, Имаи ушел из жизни. Второе самоубийство в этой квартире. Хозяева ругались и угрожали, родители плакали и обвиняли, полицейские наведывались и расспрашивали. Бессмыслица. Все началось и закончилось, да пылью покрылось давным-давно, еще прежде чем ему исполнилось хотя бы полные двадцать… Только никто не знал — вот и все.
Теперь Микан был словно обречен жить именно тут. Хозяева не стали подавать в суд, но и плату не снизили — все шло своим чередом, как и прежде, без всякого смысла.
Фальшиво-детский голосок пел о том, что надо быть храбрым и сильным, чтобы суметь защитить тех, кого любишь. Где-то на краешке сознания всплыла добрая бабушка из очередного фильма Миядзаки, и который раз скрипуче напомнила, что все хорошо…
Рама, опять рама. Ну и черт с ней. Кто-то мягко, предельно осторожно переворачивал Кинтаро. Парень уже не помнил, успел ли дозвониться, но вот — помощь пришла. Он не чувствовал рук и ног… Губы шевелились, только говорить не хотелось… Извиваясь туловищем, он старался помочь спасателям. Со временем можно будет разработать и конечности — это же вам не паралич на всю жизнь! Он недоумевал, от чего они столько возятся, неужели его тело выглядит настолько плохо и готово рассыпаться в любую секунду от малейшего сотрясения? Он открыл глаза.
Над ним стоял огромный плюшевый мишка, серый, печальный. В его животе что-то щелкнуло — и заиграла песенка. Кинтаро и не знал, что игрушка «говорящая». Не теряя времени, медведь навалился прямо на его лицо, залепив рот и нос. Раздался еще один щелчок, и песенка выключилась.
Последней безумною мыслью было то, что это он сам оживил и запрограммировал на убийство игрушку, распространив на нее собственные страхи.
Имаи, Имаи… Я теперь тоже так умею!
Сноски:
*Ii da (яп.) — все хорошо (дословно: хорошо есть)
**Санкью [sankyu] — англ. искаж. «thank you» (спасибо)
***-кун —kun (яп.) — суффикс, который применяется при обращении к мальчику. Сокращение имени или фамилии до первого слога также является обычным делом.
****Панчинко — азартная игра, японский аналог рулетки.
Фамилии главных героев взяты из аниме-сериала «Gakuen Alice». В одной из серий данного произведения также встречается персонаж, который умеет оживлять игрушки.