Светлой памяти погибших и доживших до Победы.
Наши оставляли Киев. По мосту на левый берег Днепра уходили войска. Вперемешку, занимая центральную часть, двигались техника, артиллерия, танки. По бокам, бесконечным потоком шла пехота. То и дело на мосту возникали заторы, метались офицеры, пытаясь навести порядок.
Когда наваливалиь «мессеры», мост огрызался огнём зениток, а в небе завязывались краткосрочные воздушные схватки. Наши истребители защищали мост, отгоняя «мессеров», как правило, в меньшинстве – один против трёх, а то и пяти. Наблюдать за воздушными боями было недосуг, движение войск не останавливалось.
Полуторка с будкой дивизионной радиостанции заглохла неожиданно, перекрыв движение, и не заводилась никакими стараниями взмыленного солдата-шофёра и сержанта – начальника радиостанции.
В небе нарастал гул тяжёлых бомбардировщиков, заходивших на мост со стороны левого, нашего берега Днепра. На мосту обстановка накалялась. Вой пикирующих самолётов, первые разрывы бомб и столбы воды, грохот зениток усугубляли ситуацию. Но самое страшное открылось устремлённым в небо глазам – на крыльях бомбардировщиков были красные звёзды.
К заглохшей полуторке бежал, расстёгивая кобуру, полковник в синих галифе. Настроен он был решительно. Рванув сержанта за рукав, полковник толкал его к перилам моста, называя диверсантом, изрыгая мат, и тыча в спину пистолетом.
Сержант глядел на изорванные взрывами воды родного Днепра. Образы матери, сына, жены промелькнули в сознании. Горечь и безысходность происходящего, обидные до боли картины отступления, окружения – от самой границы без единой царапины. Ради пули в спину? Страшные кадры на грани бытия. А сзади лязг передёрнутого затвора и страшное, как сама смерть – Врагу народа…По закону военного времени…Именем…
А в воздухе, тем временем, творилось совершенно невообразимое. Звёздокрылые истребители сорвавшись из-под небес крошили краснозвёздных же «бомбёров», отгоняя их от моста, мешая прицельному бомбометанию. Зенитчики, растерявшись в первые минуты, ловили в прицелы родные красные звёзды. Думать было некогда.
Сержанта пытались вывести из полного оцепенения двое солдат из охраны радиостанции. Это они прикрыли командира от разбушевавшегося полковника. Солдаты были вооружены, а в сутолоке, ни пуля, ни осколок не мечены. Провинившаяся полуторка кувыркнулась в Днепр с помощью подпиравшего сзади танка, а безлошадную, теперь, команду её дружески разместили на броне танкисты. Наши уходили за Днепр.
Вот уж год прошёл, как закончилась война, а три брата-фронтовика
только-только смогли собраться вместе под родительской крышей. Старший – задержался за кордоном по службе. Двое младших, лётчики, отбыли вину за плен в фильтрационном лагере под Уфой, где и встретились случайно, впервые после страшного сорок первого.
Три брата за столом у матери, молодые, красивые, широкоплечие. Живые. Ещё и форму сменить не успели, в орденах все. Повзрослели. Вон уж и белые проблески в чёрных волосах, а у Павла, среднего, руки да лицо пятнами по коже – горел в самолёте. Хлопочет мать, светится радостью. Вышиванка новая на ней, двумя цветами украшена – печали и радости, чёрным и красным.
Первой, не чокаясь, младшего, Зёню помянули. Убежала мать к печи, слёзы от детей скрыть, а у тех, и своих – не занимать, головы вниз поопускали. Младшенький-то, крепыш и любимец общий – что кроме села родного видел. Перед девчонками сельскими краснеть не отучился – в морскую пехоту. Он и моря-то в глаза не видал. Вот и укрыли его Балтийские волны, забрав у них навсегда их младшего. Второй отца помянули. Тяжело им рослось без отца. В голодомор сгинул, так и не знают могилы отцовой. И третьей не чокнулись – друзей-товарищей боевых помянуть, святое дело. Да и вышли в сад, покурить, молчаливые.
Разговор поначалу не очень клеился. Давно не виделись, отвыкли, да и в памяти у каждого своя война. Старший, Данила, тот всегда на слова скуп был. Войну свою начал сержантом. А вон, гляди ж ты, капитаном закончил, помпотехом танкового корпуса, в начальстве. Младшие оба войну начали лейтенантами, сразу после училищ, так выше старлеев и не долетались. У младшего, Гриши, орденов погуще, как и положено – истребитель, потом в штурмовой. А Павел, штурманом на тяжёлых «бомбёрах» начал, им же и войну закончил. Оба пошустрее старшего, поговорливее.
Гришу сбили в его же день рождения. Взлетели тогда по боевой, даже переодеться не успел. В сапогах хромовых, при орденах, только куртку кожаную и успел набросить. Немцы парашют его сразу приметили, на земле и встретили. Понятно, без хлеба и соли. Он – лицом вниз, голову руками от собак прикрыл. Понял – сапоги сорвали первым делом. Жаль ему сапог, новые, хромовые. Старшина отыскал ко дню рождения. На спину перевернули – он глаза не открывает. Страшно в глаза смерти заглянуть. Молнию на куртке рванули. Как же, лётный «кожан» дырявить. Расстегнули куртку и замолкли разом, даже собаки – видно, такой «иконостас» на груди пленного видели впервые. Залопотали все разом, сапоги на ноги натянули, куртку застегнули аккуратно, и в мотоцикл под ручки, будто гостя дорогого. Два месяца в каком-то замке, как сыр в масле катали – офицеры, да генерал в авиашколу ломали, немцев лётному мастерству учить. Когда надоело это немцам, дорога прямая – в концлагерь. Когда наши освободили, в своей эскадрильи войну и закончил.
Павла немцы взяли сильно обгоревшим. Ожёги залечивал в лагере. Когда наши освободили, вернулся в свою часть. Бомбил до самой победы, ордена зарабатывал. Ну, а после победы Уфа им обоим была обеспечена. Собрали там тысячи лётчиков, пленом замаранных, виноватых, что в живых остались.
Вот уж по второй, по третьей выкурили, разговорились, о чём при маме вспоминать нельзя было. За стол опять переместились, за живых чёкнулись, да ещё пару раз. Как раз, крепким мужикам для душевного разговора. Вот тут-то, старший, Данила и вспомнил Киевскую переправу и «бомбёров» с красными звездами. Оба младших примолкли как-то, будто вспоминая что-то такое, о чём вспоминать не очень хотелось. Каждый из них помнил тот кусочек своей войны, не подозревая даже, как тесно она переплела их судьбы.
Полку тяжёлых бомбардировщиков было приказано нанести удар по Киевским мостам. Согласно оперативным данным какого-то штаба, наши войска Киев покинули, и по мостам движутся войска противника. Не доверять и проверять не было ни оснований, ни права. Приказы отдаются, чтоб их исполнять. Павел выводил свой «бомбёр» на цель и не мог подумать даже, на чью голову сыплет свой страшный груз.
Эскадрилью Гриши подняли по тревоге. По оперативным данным, немцы, используя захваченные у нас самолёты, бомбят мосты с отступающими из Киева нашими войсками. Задача, куда уж чётче. Ну а настрой у лётчиков можно понять. Злости добавила подлость, задуманная немцами. О подобном наши лётчики были наслышаны. Вот и крошил младший брат «немца» в капусту, не ведая, что творит.
Каково же было нашим «бомбёрам», которых крошили свои краснозвёздные? Всё ясно было и для них, про немецкие вылеты на наших самолётах Павел тоже был наслышан.
Разобрались потом, не досчитавшись боевых товарищей с обеих сторон. Списала всё война. Вероятно, не нашёлся и автор той великой сумятицы, когда наши оставляли Киев.
Мать сидела в углу хаты и слушала сыновей, вспоминавших войну. Ей трудно было понять их. А младший, смеясь, то вскидывал ладонь под потолок, то, резко перевернув, устремлял её в стол, показывая, как рубал он в капусту среднего в Киевском небе на глазах у старшего. Они вспоминали войну. Живые.