Археолог Александр Львович Глинский писал статью в научный журнал, когда в дверь позвонили. Гостьей оказалась консьержка Марья Петровна Погодина. В своё время она преподавала в Тимирязевской академии и даже имела какую-то ученую степень, но столичная жизнь дорога, вот и пришлось ей подрабатывать, уже будучи на пенсии. Некогда Погодина преподнесла Глинскому в дар икону Николая Угодника XVII века, доставшуюся ей по наследству от родственницы, и он чувствовал себя обязанным ей, хотя обязанность эта, собственно, не тяготила Александра, поскольку Марья Петровна была ему симпатична.
– Вы не могли бы мне оказать одну услугу? – слегка конфузясь, прямо у порога перешла к делу гостья.
– Охотно! – отозвался Александр, находясь в благодушном настроении в связи с успешным завершением своего проекта
Взгляд Марьи Петровны выдавал неловкость и Глинский подбодрил её улыбкой, но консьержка оставалась серьёзной:
– Я бы хотела съездить в село Боголюбово, мне нужно отвести одну нашу прихожанку к отцу Сергию, это очень серьезно. Впрочем, если вы не заняты…
– Как раз свободен! Во сколько прикажете, подать карету?
Уголки губ Погодиной «повеселели»:
– Совестно говорить, знаю, что вы «сова», но в шесть часов утра, иначе мы не успеем на соборованье.
– Ничего страшного, лягу сегодня пораньше, – успокоил её Александр.
Рано утром следующего дня Александр уже сидел в машине, когда показалась консьержка с «прихожанкой». Ею оказалась женщина лет 45, высокая, худая, сутулая, вся состоящая из каких-то острых углов: коленки, локти, выпирающие под платьем ключицами, с желтым изнеможенным лицом и крайне неприятным взглядом. «Должно быть, и впрямь очень больна..» – подумал Глинский и вышел из машины, чтобы открыть дамам дверь.
– Александр Львович, знакомьтесь – это Маргарита!
– Очень приятно! Глинский Александр Львович! – прозвучало церемониальное представление.
– Можно мы назад сядем? – спросила Погодина, многозначительно глядя на соседа.
– Конечно! По правилам светского этикета леди не должны сидеть рядом с водителем, которой груб, невоспитан и от него дурно пахнет бензином и кухней, где он трапезничает, – пошутил Глинский.
Прихожанка Маргарита наградила его таким взглядом, что весь юмор ученого выпал в осадок, расхотелось не только шутить, но и разговаривать.
Москва в этот утренний час только раскачивалась, на улицах было немноголюдно, светофоры на второстепенных перекрестках, находясь в ночном режиме, скучно мигали желтым светом – час знаменитых столичных пробок ещё не настал, в основном, сновали микроавтобусы с иногородними номерами, высаживая у станций метро лимитчиков. Столица уже давно свыклась со статусом города-паразита, привыкшего только потреблять и производить на свет несовершенные государственные законы, модные веянья, демонстрируя всему свету барскую надменность и тщеславье. Государство в государстве. Тут было от чего задирать в чрезмерной гордыне морду – 80% всех российских денег сосредоточено именно в столице…
Они ещё не проехали Варшавское шоссе, как начались «чудеса»: Маргариту стал трясти озноб, она задрожала немощным телом, застучала зубами, тусклые, словно горевшие до этого в четверть накала глаза, вспыхнули зло, как встречные фары:
– Останови! Я никуда не поеду! – потребовала она каким-то странным, надтреснутым голосом, – Останови, гадина!
Глинский притормозил и стал перестраиваться в крайний правый ряд.
– Езжайте, Александр Львович, не слушайте вы её, это не она говорит, а враг рода человеческого. – Погодина была невозмутима. – Успокойся, Риточка, скоро приедем! Выпей водички, давай я тебя курточкой укрою, – она достала из пакета болоньевую куртку и накинула её Маргарите на плечи.
– Отстань от меня, сука! Праведница выискалась! Чем ты лучше? Аборты делала, на партсобраниях выступала, по бабкам таскалась, все своего Славика привораживала! В аду он у меня, и ты там будешь, мразь, никуда не денешься!
– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога, и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы… – начала читать Погодина. Одержимая съежилась и безжизненно уронила ей голову на колени.
– Как мне плохо, Марьюшка, – проговорила она тихим измученном голосом, – Будто рвет меня кто изнутри на части, руки, ноги все выворачивает наизнанку, легче помереть!
– Отец Сергий тебя вылечит…
– Кто?! Уй-ха-ха-ха! – она захохотала, откинувшись на спинку сиденья, – Он червяк по сравнению со мною! Останови машину, Глинский, сволочь!
– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится, речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище моё, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна; плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя Истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тьма одесную тебе, к тебе же не приблитжится…
– Как я вас ненавижу! – прошептала Маргарита и, словно пытаясь спрятаться от слов молитвы, сползла на пол с сиденья, – О, и здесь нет мне покоя! Скоро, скоро поквитаюсь я с вами, никто от меня не уйдет! Берегись, Глинский!
До этого Александр никогда не сталкивался с бесноватыми и все эти истории об экзорцизме считал страшилкой на ночь для детей, но тут ему стало жутко – бесноватая словно меняла маски: больная несчастная женщина, вдруг превращалась в исчадие ада.
«Её в Кащенко нужно вести, а не к отцу Сергею. Скорее всего, её одержимость – это психическое заболевание, – думал Глинский, – Но тогда почему на неё, как смирительная рубашка, действуют молитвы? Самовнушение? Есть же придурки, которые возомнили себя вампирами и панически поятся солнечного света? И все-таки лучше будет, если она пристегнется ремнем безопасности – прыгнет сзади на шею и разобьемся к чертовой матери. Ну, Погодина, Мичурин ты наш с Лысенко в одном флаконе, удружила!»
– Марья Петровна, пристегните, пожалуйста, вашу подругу! По новым правилам и на заднем сиденье нужно пристегиваться, если машина оборудована ремнями, – схитрил Глинский.
Читая молитву, Погодина, подняла бесноватую Маргариту с пола и, усадив на сиденье, щелкнула застежками ремня.
Они поехали. Немного обеспокоенный необычностью вояжа Глинский поглядывал в зеркало на дам и в голову пришла неожиданная мысль: ну и сюжет вырисовывается! Прямо таки по Булгакову: вот – Маргарита, он – консультант, а Марья Петровна, верно, та незадачливая Аннушка, с которой и начался весь сыр-бор…
Под конец пути, Глинский уже сам вместе с Погодиной вслух читал молитвы, коих, как выяснилось, он знал немало. Вопрос о психическом заболевании Маргариты больше не стоял. Демон или бес, вселившийся в душу этой женщины, изо всех сил сопротивлялся. Слова священного писания ему были не по нутру, они раздражали его, одновременно лишая силы. Чувствуя слабость, он начинал терзать изнутри, давшее ему приют, тело. Одержимая, то скрежетала зубами, кусая до крови губы, то, внезапно, начинало задыхаться и захлебываться, словно её погрузили под воду. Какая-то неведомая сила, до хруста в костях, выворачивала ей руки, заставляла рвать на себе волосы и раздирать ногтями лицо.
– Все равно я убью эту суку! Как я вас ненавижу! – истерично кричала эта тварь из потустороннего мира устами Маргариты.
– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его… – пытались усмирить его Глинский с Погодиной.
К началу службы они опоздали. Маленькая, вероятно, только несколько лет тому назад восстановленная деревенская церковь была полна народа. Едва войдя, Глинский в полутьме споткнулся на лежавшую ничком на проходе женщину. Он хотел было нагнуться, поднять её – как-то ему до той поры ещё не приходилось перешагивать через людей – но Погодина, показала рукой ему запрещающий знак, и он понял: это тоже одержимая.
Отец Сергий уже читал проповедь.
Его голос гудел, как набатный колокол, сотрясая своды храма. Да и сам батюшка больше походил на древнего русского богатыря, нежели скромного деревенского священника: под два метра ростом, косая сажень в плечах, на которых широкая епитрахиль, казалась обычной лентой, а громоздкое церковное святое писание в могучих руках смотрелась как ученическая общая тетрадь:
–… мы помним слово апостола Иоанна Богослова: «Кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец». Напомню, сегодня 21 мая – день памяти Иоанна Богослова. А мы видим с вами, что начинаются сбываться его пророчества, предсказанные им в его письмах к семи церквам. Что такое это семь церквей? Географически эти церкви, названные Иисусом, образуют на карте окружность. Они символизируют полный цикл христианской веры и прогресса, что видно и на примерах истории. А что будем с нами потом? «Но свершится суд, и нечестивые всех веков будут сожжены огнем, который очистит планету и подготовит становление новой Земли – вечного дома всех искупленных». «Апостоле Христу Богу возлюбленне, умоли Господа, иже падша на перси приемый, належащую тьму языков отгнати». Кто из вас задавал себе вопрос, а зачем мы вообще живем? Какова цель нашей жизни? Неужто, правда, дом построить, дерево посадить, детей вырастить, пенсию эту бесовскую заработать? Почему в наших домах процветает мат, пьянство, блуд? Вы приходите в церковь со слезами: «Сын наркоман, дочь прелюбодейка, внуки не почитают, от рук отбились?» Вон, вижу, женщины стоят, платья специально по этому случаю надели – лицемеры, а как вы по улице ходите? Сказано в писании, что конец света наступит тогда, когда женщина потеряет стыд. А думал ли кто из вас, как спасти свою душу?!
– И-го-ги-ги! – послышалась со всех сторон улюлюканье, нечеловеческие голоса загоготали, залаяли, раздался свист и шипенье. Вначале Глинскому показалось, что это какие-то противники отца Сергия хотят сорвать ему службу. Но священника это нисколько не смутило, он лишь тряхнул русой, подернутой легкой сединой гривой волос и погладил бороду:
– Слушайте, вот вам ответ! Это вам преисподняя отвечает! Кто вы, люди? Когда вас крестили, то перед Богом за вас свидетельствовали пять человек: отец и мать, крестный и крестная, и священник, совершающий таинство. А сейчас у вас нет имен, вы все получили полисы, ИННены, кругом одни номера и вы тоже под номерами проходите. И кругом – эти три шестерки, центральный компьютер в Стокгольме – без трех шестерок, вообще не может считывать информацию. А зачем это нужно? Да затем, что когда придет антихрист – он должен знать, сколько у него народа. Что не могли без этих трех шестерок обойтись? Выходит, что не могли! Ещё преподобная Матрона Тульская предсказывала, что грядут времена, когда перед человеком с одной стороны положат крест, а с другой хлеб и он сам должен выбрать. Вы выбрали – хлеб, телевизоры, компьютеры, пенсии бесовские. И это ваш выбор! Но скоро и хлеба не будет. Вот не уродит Господь хлеб по всей земле, кто вам его даст? Президент, премьер министр, дума, Америка вам хлеб пришлет или Израиль?
Тут снова начались крики и гогот на разные голоса.
– Слушайте! Вот вам доказательство истины моих слов, все тринадцать ступеней ада вам отвечают! Господи, да как же мне довести это вас, бестолковых?! Какое ещё знаменье вам нужно, чтобы вам призадумались?! Почему на главной русской православной святыне, в центре православного креста иудейская звезда Давида? Не верите мне, подойдите к иконе: Святой благоверный князь Александр Невский – мироточит. Он что белены объелся, когда за меч взялся? Или он, как вы есть-спать не любил, или у него жены с детьми не было? А если бы он знал, что вы станете такими прелюбодеями и сквернословами, пьяницами и богохульниками, что поедете в Турцию проститутками подрабатывать, что сами, добровольно себе на шею иудеев посадите?
– Замолчи, поп! – раздался хриплый женский голос, – Заткнись, собака!
– Слушайте! Вот вам ответ! Еще Инок Авель Павлу I говорил: «Будет жид скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить Святыни ее, закрывать Церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от Святого Царя». Россию обложили со всех сторон, почему наша страна стала, как проходной двор? Вот вы смотрите – этот поганый телевизор и что вам там вещают: терпимость, толерантность, плюрализм. Почему наш патриарх, то ручку у папы римского целует, то перед иноверцами, Золотого Тельца почитающими, егозит? А что сказано в апостольских правилах: «Епископ, или пресвитер, или диакон, с еретиками молившийся токмо, да будет отлучен. Если же позволит им совершать что-либо, как служителям церкви, да будет извержен». В 1993 году американский президент легализовал гомосексуализм, буквально через несколько недель и российский президент. Попробуйте не принять преподавателя-извращенца куда-нибудь в школу. Это, скажут, дискриминация, посягательство на свободу личности. Там уже построено государство антихриста. Вот дьявол и есть самый главный «демократ» в мире. Он предоставляет человеку самую полную свободу действия, в том числе и свободу всем его страстям и порокам, хочешь работай, не хочешь – воруй, убивай, можешь почитать родителей, не нужны они тебе – выгони на улицу, сдай в богадельню – полная «свобода совести» в сегодняшнем понимании. Россия – преемница православной Византии. Процветающая Византия побраталась с папским Западом и что с ней стало, кто знает? Правильно! Сначала развратили, развалили реформами экономику, потом объявили крестовый поход – растащили, разграбили, и ныне там мусульманская Турция. Господи, да как же мне вразумить-то вас? Я не призываю вас к народному восстанию или к погромам, но если мы – 80 миллионов русских со статуса скота вновь вернем себе человеческий облик, начнем гордится своей историей, верой, Родиной, если мы очистим души свои от скверны – они сами все поразбегутся: алчущие Руси иноверцы! И никто уже в наш монастырь со своим уставом не придет!
Глинский не был восторге от этой проповеди, священник-ортодокс, чем-то напоминал ему хорошего актера с мощной фактурой, который живо и темпераментно играет свою роль, обличая весь мир в его пороках. Хотя, нужно отдать ему должное, он сам верил в это. Батюшке видно не терпелось, чтобы помимо бесноватых на него ещё заулюлюкали нынешние правозащитники, обвинив его в экстремизме. Отец Сергий, верно, никогда ещё не попадал под их перекрестный огонь, бесы, которые ему сейчас мешали вести службу в сравнении с ними сущие ангелы, ибо они только вопят, но не пишут в газетах, не выступают по телевиденью и у них нет такого набора ярлыков: антисемит, националист, реваншист, фашист, черносотенец. Ещё Куприн заметил, что в России можно ругать Царя и даже Бога, а вот на евреев наложено табу. Их, конечно, можно критиковать, но устами их же писателей – Бабеля, Жванецкого, умиляясь одесскими каламбурами. Богом избранный народ не видит себя в иной ипостаси, кроме как мученичества…
Александра вдруг стали душить спазмы смеха, сопровождавшие рождение мысли: «Чтобы не омрачать в дальнейшем представителей этой маленькой, но очень шустрой нации нужно дать им возможность отредактировать мировую историю по собственному усмотрению, а заодно и дублирующую её на случай подобного подлога живопись и литературу…».
Приступ смеха так же внезапно прекратился, как и начался: а как же быть с его другом Файнгаузом? Он великолепный учёный и добрейший человек – и ни разу не подвёл и не предал его, Глинского, в отличие от неких Петрова и Ильченко…
– Иудеи формально приняли закон Божий, но на деле отвергли Самого Законодателя. Они так окутали закон своими бесчисленными предписаниями, что Божьи заповеди в их толковании потеряли свой первоначальный духовный смысл. Христос пришел восстановить то, что извратили люди, – продолжал проповедь батюшка.
Глинскому вдруг захотелось спорить со священником. Словно какая-то сила подстрекала его выйти из толпы и, прогуливаясь вместе с отцом Сергием, комментировать каждое его слово, просто разбивать вдрызг, как песочные замки, все его постулаты.
«Церковь и впрямь уже давно нуждается в преобразовании, – мысленно дискутировал Глинский, – а нынешний патриарх всегда казался умным, образованным человеком. Бог, Един, для всех времен и народов, только в разных религиях он по-разному называется, точно так же, как на разных языках звучит: Свет, Солнце, Истина, Жизнь, Добро. А вечные прения о том, чей Бог правильней и совершенней, напоминает спор лилипутов, с какого конца следует колоть яйцо. Все преобразования церковь всегда принимала в штыки, вот и сейчас, тот же самый отец Сергий творит крестное знамение трехперстным крестом и вряд ли уже помнит о Никоновской реформе времен Алексея Михайловича. А тогда тоже и конец света предсказывали, и приходом антихриста пугали, и оппоненты у патриарха не слабые были: старец Савватий, иеромонах Иосиф, протопопы Аввакум Петров и Иван Неронов. Одна боярыня Морозова чего стоит?»
Краем глаза Глинский смотрел на смятенную паству, вполуха слушал проповедника, и в голове промелькнула мысль: «Господи, что это со мной? Я хочу сорвать службу!» Ученый ужаснулся своему тайному посылу, ибо устами священника с амвона говорит Бог. Желание спорить пропало.
Зато теперь Глинский увидел перед собой прекраснейшую женскую фигуру, в черном приталенном платье, под газовой косынкой угадывались роскошные волосы и высокая шея. Крестясь, женщина кланялась, и платье соблазнительно облегало её круглые бедра. Стыдно признаться, но Глинский явно уловил исходящие от неё флюиды похоти. Ещё несколько минут тому назад он был готов поклясться на чем угодно, что он – однолюб и что никогда, ни при каких обстоятельствах не изменит своей жене, а теперь… он не был уверен в этом. Демон сладострастья разбудил в Глинском подконтрольные доселе уму и морали гормоны. Появились совсем иные мысли: липкие, потные, гаденькие, но от них в сладкой истоме предвкушения так приятно забилось сердце. Он желал эту незнакомую ему женщину.
Устыдившись, Глинский стал вслушиваться в проповедь.
– «Апостоле Христу Богу возлюбленне, умоли Господа, иже падша перси приемый, належащую тьму языков отгнати» – басил отец Сергий. – Сейчас в мире не просто что-то бесчеловечное, как захватническая война, как чума или коммунистическая революция. Это инфернальная война против Бога, сражение бесов против ангелов, черная месса, нацеленная на то, чтобы перевернуть в душах человеческих вертикальный порядок небес и вытеснить из них небесную иерархию бесовской. Сегодня дети, молодежь, большинство людей не знают никакого выбора, кроме материализма и сатанизма, всех задавила реклама зла. Когда человек знает добро и зло, он может принимать решение, делать выбор и быть ответственным за него. Святые отцы говорят: где нет ответственности, там нет свободы. Нас же приучают, чтобы мы жили безответственной жизнью. Как знак того, что женщина до брака блюла в себя в чистоте, природа дала ей девственную плеву. Ни у одного в мире млекопитающего нет её – вот вам ещё доказательство божественного происхождения человека. И если такую же чистоту сохранит и муж, то откуда же взяться тогда всяким позорным болезням?
Слушая отца Сергия, Глинский безотчётно не спускал глаз с впереди стоящей женщины. И она, словно почувствовав на себе его сальный взгляд, обернулась:
– Князь, и вы здесь? – она была ещё более прекрасна, чем того ожидал ученый: гладкое чистое лицо, высокий лоб, ослепительная улыбка.
«Откуда она знает, что я из древнего княжеского рода? – попятился назад Глинский, – Бесовщина какая-то. Тогда могла бы знать, что мой род утратил княжеский титул к XVIII веку…»
– Для меня ты всегда князь! – угадала она мысли Александра, и взяла его за руку. От прикосновенья её руки примерный муж возбудился ещё сильнее и, стыдясь этого, зарделся румянцем – Нравлюсь я тебе? – прошептала она ему на ухо нежным, певучим голосом, – Хочешь меня? Ну, тогда становись подле меня, помолимся вместе за род твой – душегубский!
Сбивая с ног людей, несостоявшийся любовник шарахнулся в сторону.
– Ха-ха-ха-ха! Ух, ха-ха-ха! – прыснула она звонким задорным смехом, – Князь, ну куда же вы? Идите ко мне, вы такой душка!
«Господи, я, наверно, тоже бесноватый! Оттого и ломает меня в святой церкви, восстают во мне против Бога истинного все еретические книжки, читанные мной от лени праздной!» – задохнулся догадкой Глинский и заставил себя оставаться на месте.
И снова стал слышать отца Сергия:
– Вы все считаете себя верующими. Постов не соблюдаете, книг священных не читаете, молиться – не молитесь, в церковь ходите, только когда окончательно припечет. Жрёте, пьете, прелюбодействуете, друг друга ненавидите, во лжи погрязли. Что же у вас за вера такая?! Тут ко мне как-то бабушка пришла, божий одуванчик: «Батюшка, помоги сил больше никаких нет: дочь – гуляет, пьет, сын – в тюрьме, внуки, кроме слова «дай» ничего не знают. Весь дом на мне, кручусь, как белка в колесе…» Начинаем разговаривать и выясняется, что старушка эта, ведьма старая, водкой на дому торгует, стеклоочистителем: и увидел я слезы и стенанье семей этих несчастных пьяниц, что из дома последнее к этой бабке тащат и страшно мне стало, вознегодовало моё сердце, так бы и придавил, как клопа, гадину! Но смирил я себя, Христос помог! «Брось, – говорю, – народ морить, покайся в окаянстве своем!» «А как я, батюшка, жить тогда буду?» И это касается не только старухи. Сказано апостолом Павлом: «Человек сам слаб, чтобы противостоять соблазнам, но горе тому, через кого они приходят». Слышите меня, писатели, ученые, учителя, артисты, журналисты, представители этой власти богоборческой?! У нас чиновники пока только рейтинги считать научились, да деньги на своих счетах, а сколько в ваш адрес каждый день проклятий поступает от народа вами обманутого и вами же замордованного – этого вы не знаете. Думаете, что вы Кощеи Бессмертные? И от смерти планируете откупиться и от Божьего суда? Господи, прости меня, окаянного! – отец Сергий опустился на колени и коснулся головой пола, – Не дай мне, Господи, уподобившись толпе принять "глубины сатанинские" и пойти по темной и трагической тропе гордыни и компромисса со злом. Научи меня, Господи, вразумить народ русский. С радостью, Господи, приму за имя твоё самую лютую смерть и хулу, и гонение, сподоби меня недостойного. Многие думают: «А погрешу, пока молодой, покаяться никогда не поздно, вот начнет плоть дряхлеть, тогда и заживу праведно». Ложь! Времени не осталось! Как сжигают в печке вшивое белье, так и Бог сожжет землю! И что её жалеть? Посмотрите, во что превратил её человек?! Как он её «обустроил»? Мы отошли от законов природы, а законы природы – это законы Бога. Ученые насчитали около 5400 видов воробьев. Так что же они между собой не скрещиваются, взяли бы да объединились бы в один вид по примеру нашей глобализации, ан нет – хранят чистоту вида. Зачем? Господи, какие же мне ещё примеры вам привести?! Чтобы вы берегли свой язык, культуру, веру, Родину? Одно только может спасти человечество от полного уничтоженья, что Бог, увидит, что дети ваши и внуки будут душевно чище вас.
После этих слов началась молитва:
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй нас. Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе. Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, душы нашя, – и трижды: Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный, помилуй нас.
Впервые за все время Глинский молился горячо и страстно. Взор застили слезы, а уши словно были заложены ватными пробками, все действие происходило как в тумане: бесноватые вырывались, отец Сергий ловил их, заламывал и совершал обряд помазании тела елеем, призывая на человека благодать Божия и исцеляющая немощи душевные и телесные. Кто плевался, кто тут же обессиленный падал на пол, некоторые даже благодарили священника:
– Это не меня, а Бога благодарите, я ничего не делаю – это все Он, – скромно отвечал батюшка.
Не дожидаясь конца службы, Глинский вышел из церкви, собороваться ему все равно было нельзя, так он не постился и не исповедовался. А впрочем, нужно ли это было ему? Этого он не знал…
В Боголюбове пышно цвели липы и в воздухе пахло медом. Небо было синее-синее и по нему, словно по бескрайнему морю величаво плыли пышные облака, как плыли они и сто, и тысячу, и миллионы лет назад. За мошкарой стремительные, как молнии носились ласточки.
Мимо Глинского незнакомый мужик вез на тачке два мешка цемента.
– Как служба? – слегка щурясь, поинтересовался он.
– Хорошая!
Мужик удовлетворённо кивнул:
– Нашего батюшку зовут – бесогоном! Во всей епархии такого второго нет, из Москвы к нему едут, – он кивнул на московские номера Глинского. – Я раньше верил с пятое на десятое – теперь каждое воскресенье в церковь хожу. Отец Сергий у нас суров! Глядишь и заживем с ним когда-нибудь праведно, если только не убьют его, как Александра Меня, или ещё чего не случится.
Не обмануло чутьё русского мужика! Через пару месяцев Глинский прочитал в газете, что отца Сергия обвинили в экстремизме и лишили сана…
Примечание:
Рассказ основан на реальных событиях. Имена героев и место действия изменены