Дом Надежды и Веры

«ДОМ НАДЕЖДЫ И ВЕРЫ»

 
Глава 1. Знакомство с Мистером Г.
 
Мистер Г. проснулась очередным зимним утром 5 января 2010-го  года и увидела перед носом белое пятно и ничего, кроме белого пятна. В голове пронеслись тысячи мыслей на тему слепоты, которая на самом деле, наверняка, белая, а не черная, что теперь она всю жизнь будет видеть такой, доселе ненавистный, белый цвет с утра до вечера, да и не будет для нее разницы, утро или вечер стоит за потерявшим смысл окном. Она моргнула пару раз, приподнялась, повертела головой и поняла, что спала, прижавшись лицом к стене. Мысли о слепоте встрепенулись и разлетелись, кто куда, подобно маленьким полевым бабочкам, потревоженным присутствием постороннего. Мистер Г. ненавидела вставать рано. Она ненавидела свою работу, своего жениха, своих друзей, свой город и своего кота Мизантропа. Мизантроп орал от голода на кухне, и Мистер Г. поплелась его кормить. Она рефлекторно потянулась к ящику кухни, открыла его, достала корм, насыпала в миску, положила коробку обратно, закрыла ящик, поставила чайник на плиту и пошла умываться. Щетка с агрессивной ленью царапала зубную эмаль, а Мистер Г. тем временем думала о том, как сексуально безразличен ей этот прогнивший мирок, что ее окружает и, как сексуально утомили ее персонажи, с которыми ей придется столкнуться сразу же, как она покинет свою квартиру и отправится на работу. Предстоит ей увидеть и противную бабку, кормящую уличных котов и пахнущую соответственно, и дворника, ругающего матом правительство, и соседа, останавливающего машину так, чтобы она не могла вывести свою, не обтершись о дерево, и цыганку, клянчащую и норовящую вырвать у Мистера Г. волос и погадать ей.. Она каждый день кричала вслед Мистеру Г. о том, что ее любит женатый. Она, конечно, говорила это всем, но Мистера Г. каждый раз как-то особенно передергивало. Казалось, цыганка получает какое-то физическое удовольствие от реакции Мистера Г., и второй хотелось отпинать ее хорошенько в круглый год беременный, а на самом деле созданный при помощи подушки, а вовсе не взаимодействия цыганских сперматозоидов с цыганской яйцеклеткой, живот. Мистер Г. работала в крупной корпорации, включающей в себя банк, страховую компанию и консалтинговую контору. К слову сказать, Мистер Г. очень хорошо зарабатывала. Да и вообще создавала впечатление крайне успешной, красивой и перспективной девушки. Что действительно раздражало Мистера Г., так это то, что все ее любили. Ненавистные сотрудники, тупой начальник, идиотки-подруги, гламурный женишок, навязчивые поклонники и постоянно линяющий прожорливый кот! Ее любили соседи, родственники, официанты, гаишники, представители органов государственной власти и пьяница Валера из соседнего подъезда. А она их всех ненавидела! Люто, как мороз в минус пятьдесят. Ей так претило ежедневное столкновение с ними, что она просто вынуждена была вести себя так, чтобы ее любили – быть идеальной. Для каждого. Лучшей дочерью для родителей, лучшей невестой для жениха, лучшей сотрудницей для сотрудников, лучшей подчиненной для начальника, лучшей подругой для друзей. Кстати, давалась ей такая ложь с завидной легкостью, да и выбирать особо не приходилось. Однако, порой она завидовала маньякам расстреливающим в один прекрасный день своих сотрудников из взявшегося из ниоткуда оружия. Она не считала их маньяками. Она считала, что они просто были идеальными. Для всех. Пока им это не надоело.
Мистер Г. подъехала к воротам офиса, припарковалась и, натянув на лицо добряцкую улыбку, вышла из машины. Ей весело помахал охранник, она подняла руку в ответ. Колесо дня было запущено.
День, как обычно, резиновый, все длился и длился. С утра Мистер Г. получила 23 звонка по работе, 2 звонка от жениха,  3 звонка от подруг, 1 звонок от матери и 60 электронных писем. В половине первого Мистер Г. поднялась с места и, выходя из офиса, бросила охраннику, что едет на деловой обед. Было морозно. Зимнее солнце раздражающе слепило глаза. Мистер Г. прибавила шагу на пути к машине. Узкая юбка мешала идти, ветер путал волосы, Мистер Г. нервничала все сильнее и злилась на себя, что нервничает без повода. Наконец-то она добежала до машины и нырнула внутрь. Поправила волосы руками, затянутыми в кожаные перчатки. Посмотрела в зеркало заднего вида, завела мотор. Город рычал пробками и стройками, на улицах было полно народу, и Мистер Г. решила ехать в Старый Город, чтобы пообедать в маленьком кафе в тишине и одиночестве. Она заплатила за въезд и оставила машину недалеко от ворот. Ее всегда успокаивали мощеные улочки и старые постройки крепости . Она шла вдоль крепостных стен, поднимаясь к Дворцу Ширваншахов, и думала о чем-то пространном и неуловимом, будто освобождая голову от шлаков и ежесекундного стресса. Неожиданно Мистер Г. почувствовала чье-то робкое прикосновение к своему плечу. Она обернулась и увидела милую старушонку, изрядно помятую, но с благородной осанкой, беловолосую и достаточно приятной наружности.
--Деточка, вы не могли бы помочь мне с пакетами?
В руках у старухи было два больших пакета – в одном, прозрачном, были продукты.
            --Конечно, давайте,--Мистер Г. поспешила принять тяжесть из рук миловидной дамы.
            --Я тут живу, за углом,--виновато улыбаясь, старуха пошла вперед, оглядываясь на Мистера Г.. Женщина молчала всю дорогу, что несказанно обрадовало Мистера Г.. Она даже почувствовала себя хорошо и сладко, как люди, сделавшие что-то хорошее и любовно лелеющие ощущение собственного благородства.
            --Сюда, милочка, сюда,--повторяла старуха, заворачивая в узкий переулок, в конце которого ярко синела деревянная дверь. Неожиданно для себя Мистер. Г. подумала, что примет предложение старухи, если та решит напоить ее чаем - ей захотелось окунуться в старушечий одинокий рай, подышать, наверняка, спертым затхлым воздухом давности. Она рассчитывала увидеть старые календари на стенах, искусственные хризантемы в цветных стеклянных вазах, пыльные кружевные занавески с васильками и салфеточки под древним, навек умолкшим телевизором.
            --Проходи, дорогая, выпей со мной чаю. Ко мне давно не заходят гости,--проговорила старуха, пропуская Мистера Г. в дом вперед себя, --меня Надеждой зовут.
Мистер Г. вошла в дом и огляделась. Она попала в широкий коридор, стены и потолок которого были отделаны старинной лепниной с позолотой и, как ей показалось, эмалью. Повсюду висели картины, стояли маленькие и большие статуэтки и вазочки. Ее окутала приятная тишина – спутница музеев и кладбищ.
            --Проходи в гостиную, а я чаю заварю,--старуха исчезла в конце коридора. Ее голос пару раз отскочил от стен, прежде чем добраться до слуха Мистера Г.
Девушка прошла в большую комнату, убранную в стиле домов-музеев девятнадцатого века, хранящих обстановку своих давно покойных хозяев нетронутой - мебель была явно антикварной. В комнате пахло чистотой и еле уловимым ароматом знакомых, но давно забытых ею духов. Телевизора в комнате не было. По периметру стояли книжные шкафы, манящие слегка потрепанными разноцветными корешками. Круглый толстоногий стол был накрыт расшитой шелковой скатертью, а на столе и подоконнике стояли живые цветы в вазах. Вошла старуха, неся чайник, чашки, вазочку с вареньем и тарелку с печением на серебряном подносе. Она разлила чай по чашкам и села напротив Мистера Г..
--У вас очень красиво..
--Благодарю. Пей чай, замерзла, наверное, на улице холодно,--старуха пододвинула тарелку с печением поближе к девушке и подперла подбородок рукой. Этот жест показался Мистеру Г. прилизанным и приторно-книжным, но она сделала старухе скидку на возраст и поблагодарила ее, делая глоток из красивой фарфоровой чашки. Вкус чая показался ей странным, но приятным. Она подумала, что старуха, скорее всего, добавляет в него какие-то травы для аромата и сделала ещё пару глотков.
--А ты живешь неподалеку, деточка?,--спросила старуха, отпивая из своей чашки. Она глядела в лицо Мистеру Г. со странной смесью настойчивости и доброго внимания, слегка смутивших девушку.
--Нет, я живу в противоположном конце города, просто мне нравится гулять тут,--ответила девушка, пытаясь прогнать неожиданно навалившуюся на ее плечи усталость.
--Как мило. А я прожила тут большую часть своей жизни,--женщина продолжала изучать ее, глядя прямо в глаза.
Мистер Г. улыбнулась старухе и почувствовала, как на самом деле устала. Вспомнила почему-то детство, поездки загород, запах свежескошенной травы и, как жаркое летнее солнце, пробиваясь сквозь окна, било в глаза и будило их с братом. Старуха спросила что-то, но Мистер Г. никак не могла разобрать что. Она глядела на ее губы, тонкие старушечьи губы, пыталась прочитать по ним. Старуха повторяла и повторяла свой вопрос. А Мистер Г. все не могла сконцентрироваться, пока перед глазами окончательно не поплыли фиолетовые круги и разводы. «Как же я устала»,--думала Мистер Г.,--«Как хочется спать». Мысли становились все более вялыми и ватными, голова тяжелела. И было хорошо и сонно, как в детстве, как в жарком детстве, где пылила нагретая солнцем дорога, и кипело бирюзовое море... И Мистер Г. позволила себе лишь на секунду прикрыть глаза.
 
Глава 2. День первый
 
Мистер Г. открыла глаза и увидела незнакомый потолок. Мысли растекались, и она не могла ухватить ни одну, чтобы собрать хоть какую-то картину происходящего. Через пару секунд Мистер Г. поняла-таки, что лежит на незнакомой кровати в чужой одежде и, что самое неприятное – ей что-то давит на шею. Будто она надела тяжелое ожерелье и то сдавило горло так, что не продохнуть.  Мистер Г. потянулась к шее и в самом деле нащупала какое-то ожерелье, плотно прилегающее к ней. Она села на кровати и огляделась – она находилась в той самой гостиной, где потчевала ее чаем старуха. Мистер Г. оглядела себя. На ней было надето холщевое белое платье. Ноги были босыми. Девушку передернуло от холода и неуютного ощущения страха. Она надела тапочки и вышла из комнаты, постоянно ощупывая шею. Мистер Г. никогда не носила украшений на шее и не позволяла никому к ней прикасаться - любое неожиданное прикосновение к этой области вызывало в ней необъяснимый животный ужас. Мистер Г. искала зеркало. Она помнила, что видела большое зеркало в золотой раме в коридоре. Оказавшись в темном проходе, она на ощупь нашла выключатель. Тот странно щелкнул, будто был полым изнутри. Зажегся свет. Зеркало висело на прежнем месте. Заглянув в него, Мистер Г. испугалась и, на этот раз, без тени азарта. Ее шею стягивал собачий ошейник. Она видела такие на соседских псах. Только он был не на ремешке, как обычные, а литым, без пряжки или застежки. Она попыталась сдернуть ошейник, повертела его, но не было ни единого намека на возможность избавиться от неприятного предмета. Она приблизилась к зеркалу вплотную и лишь тогда разглядела крохотное отверстие на поверхности ошейника предназначенное, видимо, для ключа. Она стала оглядываться в поисках какого-либо предмета, которым можно было бы ошейник вскрыть. Чем дольше она ощущала его на себе, тем больше овладевала ею паника. На трюмо лежали шпильки для волос и Мистер Г., схватив одну из них, принялась ковырять ею в отверстии на ошейнике. Тот не поддавался. Она схватила расческу с острым концом, лежащую на том же трюмо, но и та не подошла. Мистер Г. остановилась и попыталась взять себя в руки. Она сжала кулаки. В первую очередь нужно было отыскать старуху. Или хотя бы выход из этого проклятого дома. Мистер Г. помнила синюю деревянную дверь - с ней, даже запертой на ключ, она справилась бы с легкостью. Девушка пошла по коридору и, к своему удивлению, обнаружила вместо хлипкой двери, внушительное металлическое нечто, без ручек и замочных скважин. Загнанный поглубже страх превратился в тошноту. Мистер Г. кинулась искать окна -- она помнила занавески в гостиной, значит, были и окна. За занавесками голубело небо. Мистер Г. раздвинула их и вместо окна увидела картон, выкрашенный в голубой цвет. Она стала пытаться выковырять его из проема, потому что если есть подоконник, значит и чертово окно должно быть! Один из уголков поддался и она-таки отодрала, как оказалось, приклеенный к стене, кусок картона. Она отодрала его от гладкой глянцевой поверхности и побежала к другому окну, потом к следующему – без толку. За каждым куском картона ее ждала гладкая стена. Мистер Г. решила обследовать дом. В конце коридора находилась кухня. В ней царил страшный беспорядок и Мистера Г. передернуло. Мистер Г. ненавидела беспорядок. У нее все всегда было разложено по полочкам, как в голове, так и вокруг. Она решила взять нож -при столкновении с этой сумасшедшей тварью, он точно не оказался бы лишним. Переборов брезгливость, она выдвинула ящик, весь покрытый какими-то жирными пятнами, и свою на удачу, обнаружила там целую груду ножей. Она выбрала большой хлебный нож с блестящим лезвием и, вспомнив про ошейник, попыталась его распилить. Безрезультатно. На кухне тоже было окно, оказавшееся такой же подделкой, как и окна в гостиной. Мистер Г. вышла из кухни и пошла по коридору. Злость вперемешку со страхом наполняли ее. С одной стороны она понимала, что ее враг – никчемная старуха, справиться с которой для нее не составит труда. С другой стороны, наличие врага в лице старухи, как минимум, нелогично, и за ней, скорее всего, стоит кто-то, кто желает Мистеру Г. зла. Она шла по коридору и вспоминала своих недоброжелателей. Но никто из них не пошел бы такое хотя бы потому, что просто не представлял из себя ничего более мелкого завистника или отвергнутого поклонника. Мистер Г. увидела дверь и остановилась перед ней. Девушка дернула ручку и дверь поддалась. Она сжала нож в ладони и толкнула дверь ногой. Если бы не рефлекторно сжатые мышцы, Мистер Г., наверняка, выронила бы оружие при виде картины, что открылась ей - за дверью находилась мастерская. К стенам были прислонены холсты на подрамниках, пахло краской и желатином. В комнате не было окон, а освещалась она лампами дневного света с потолка. Посредине мастерской сидела старуха. Она сидела лицом к мольберту и будто не замечала присутствия постороннего человека. Старуха была абсолютно голой. В комнате было очень жарко. Она писала чей-то портрет, заворожено глядя на холст.
--Что здесь происходит?!,--вымолвила Мистер. Г, с трудом поборов удивление.
Старуха вытерла и отложила кисть и медленно повернулась в сторону гостьи.
--А тебя не учили стучать в дверь, прежде чем входить?
--Что вы хотите от меня?!,--крикнула Мистер Г., делая угрожающее движение в сторону старухи. Она была очень напугана и, как многие люди в подобном состоянии, пыталась завуалировать страх с помощью агрессии.
--Невоспитанная дрянь!
Мистер Г. не успела ничего понять. Она лишь ощутила сильную боль сначала в области шеи, а потом и выше и ниже нее. Она не устояла на ногах и упала, продолжая рефлекторно сжимать нож в руке.
--Ошейник рассчитан на собак, -- неожиданно холодно пояснила старуха.
Мистер Г. не могла говорить. Челюсти будто свело, руки и ноги дрожали.
--Мне нужна ученица. Всего на месяц. Предвидя твой вопрос, отвечаю – нет, отказаться ты не можешь. Если ты захочешь убить меня, ударить, покалечить, угрожать, мешать мне, отнять пульт – ты сделаешь хуже себе, т.к., во-первых, лишь я знаю, как открываются двери, пультов у меня огромное множество, а любое мое недовольство тобой скажется на продлении срока твоего обучения или на ужесточении условий твоего проживания. С'est clair?
Мистер Г. улавливала из слов старухи лишь отдельные слова, она все ещё не могла сконцентрировать мысли и сфокусировать зрение.
-- С'est clair?, -- повторила старуха.
Тут  Мистер Г. получила ещё один разряд и потеряла сознание. Она пришла в себя минуты через три. Старуха сидела в той же позе, в которой застала ее Мистер Г., когда вошла в мастерскую. Казалось, ее занимала лишь живопись.
--Нож можешь бросить, он тебе не понадобится.
Мистер Г. что-то простонала в ответ.
--Да, и будь добра быть со мной вежливее. Если я задаю вопрос – отвечай. Если даю задание – выполняй. Если говорю – слушай внимательно. С'est clair?
--Да.
--Прекрасно. Скоро время обеда, я голодна. Я составила для тебя список блюд. Ты ежедневно будешь находить блюдо дня на кухне. Продукты там же. Я буду обедать через час. Ступай.
--Я не умею готовить.
--Тебе лучше научиться. Я не ем что придется. Иди,--старуха произнесла последнюю фразу и отвернулась к мольберту.
Мистер Г. поднялась и чуть не упала, еле удержавшись на ногах. Ее качало и тошнило. Кожа под ошейником чесалась.
--Мне нужно в туалет,--пробормотала она.
--Для тебя нет туалета. Есть подсобная комната недалеко от кухни, там найдешь ведро.
--Вы не имеете права издеваться надо мной.
--Тебе было не достаточно больно?,--старуха говорила спокойно, продолжая писать.
Мистер Г. вышла в коридор. Её тошнило все сильнее, она с трудом подавляла рвотные позывы, перед глазами темнело. Она на ощупь набрела на кладовую, не включая света, нашла ведро и, вцепившись в него ледяными пальцами, вырвала. Ее продолжало мутить, тело сотрясали судороги, но желудок был пуст. Мистер Г. прислонилась к стене и закрыла глаза. Внутри все дрожало. Нет, ей не казалось, что это сон. Она знала, что во сне не бывает боли. Она пыталась сообразить, что делать. Было ясно, что старуха выжила из ума. Однако, получать порции тока Мистеру Г. не хотелось. Она решила подчиниться на время и посмотреть, что будет. Ее машина стояла неподалеку. Ее уже, наверняка, ищут. А ещё один день она проживет. Деваться некуда. Мистер Г. поднялась на ноги и направилась на кухню. Там ее ждала грязная плита, набитый продуктами холодильник и примагниченная к нему бумажка с названием блюда - «Рыба фаршированная по-тунисски». Мистер Г. открыла холодильник с надеждой угадать по его содержимому ингредиенты блюда. К счастью, рыба лежала на виду. Она достала ее и плюхнула на деревянную доску. Девушка со вздохом закатала рукава и достала из холодильника зелень, маринованные огурцы и сыр. Больше ничего ей в голову не приходило. Она вымыла и измельчила зелень, нарезала огурцы, натерла сыр, перемешала все это и запихала в рыбу. На холодильнике лежала катушка ниток с иглой, и Мистер Г. решила, что это был намек старухи на то, что рыбье брюхо после наполнения начинкой нужно зашить. Она продела жирными руками нить в иглу и заштопала рыбину. Мистера Г. все ещё мутило, и ей казалось, что если она на мгновение рассредоточится, она тут же грохнется в обморок. Прислоняясь к столешнице, чтобы не упасть,  Мистер Г. пихнула уже фаршированную рыбу в духовку, установила среднюю температуру и бросилась мыть руки. Она терла их долго и усердно, подносила к лицу, терла опять, но запах рыбы будто впитался в кожу. Брезгливость Мистера Г. достигла своего апогея, но, вместо подступающей истерики, ею овладело странное смирение. Она опустила мокрые руки вдоль тела, села на пол, закрыла глаза и отключилась. Разбудил ее лишь таймер установленный на духовке. Она разлепила глаза с закравшейся надеждой увидеть перед собой собственную спальню, с неохотой поплестись в ванную, начать собираться на ненавистную работу. Какой чудесной перспективой ей показалась эта рутина! Мистер Г. сбросила дремоту и почувствовала под собой холод кафеля. Тело затекло. Она поднялась с пола и проверила готовность рыбы. Мистер Г. нашла красивое блюдо, достала противень, полила рыбу ее же маслом и выложила на посуду. Девушка торопилась. Она знала, что работала больше часа и старуха могла воспользоваться током, чтобы подогнать ее. Она достала тарелку, нашла хлеб и приборы, уложила все на поднос и понесла в гостиную. Старуха сидела за столом, наряженная к обеду. Её тонкие губы были плотно сжаты. Сжалось все и внутри Мистера Г..
--Ты опоздала на пятнадцать минут,--сказала женщина, поднимая на Мистера Г. холодные глаза.
--Я старалась,--выдавила девушка, боясь подойти ближе.
--Подавай.
Мистер Г. сервировала стол, положила перед старухой тарелку и приборы.
--Блюда подают со стороны левой руки. А собирают с правой. Первым делом на столе должна лежать соль. Учти на будущее. Нарезай.
Девушка потянулась с ножом к рыбе и тут поняла, что забыла вытащить нить, которой сшивала ей брюхо. Она разрезала ее и положила кусок на тарелку старухе. Когда та поднесла кусок рыбы к лицу и скорчила мерзкую гримасу, Мистер Г. вдруг вспомнила, что уже второй день ничего не ест и удивилась тому, что даже в стрессовых ситуациях голод способен напомнить о себе.
--Ты не вытащила нить, ты не добавила чеснока, каперсов и яиц. Это невозможно есть!
Старуха смахнула тарелку на пол.
--Подбирай. Но есть не смей. Веник и швабра в кладовой.
--Да пошла ты..,--процедила девушка.
--Прости, я не расслышала?,--старуха улыбнулась и вытянула шею, став похожей на любопытную птицу.
--Да пошла ты в жопу, старая сука!
Мистер Г. стояла подле стола, слегка прикрыв глаза. Она чувствовала, как старуха сверлит ее глазами. Она знала, что в руках у нее пульт, которым она вот-вот воспользуется. Мистер Г. схватилась за край скатерти и резко дернула ее на себя. Тарелки, приборы, рыба, ваза с цветами – все полетело на блестящий паркет, осколки посуды со звоном разлетелись по комнате. Мистер Г. не рассчитывала ни на что. Единственное, чего она хотела добиться, так это поколебать равновесие старухи, нарушить ее спокойствие, чтобы хоть как-то разглядеть ее слабые места. Однако та не двинулась с места - она продолжала смотреть на девушку все с той же презрительной усмешкой.
--Это была хорошая скатерть. Старинная скатерть. Ты провинилась и тебя ждет наказание.
Мистер Г. рассмеялась и тут же упала от двух последовательных разрядов.




Глава 3. День второй.

Мистер Г. открыла глаза  и не увидела ничего. Вернее увидела ничто, полную непроглядную черноту. Вокруг царила отвратительная вонь, гадкий ни на что не похожий запах. Мистер Г. ощупала лицо, предположив, что старуха завязала ей глаза. Но никакой повязки на ней не было. Сами глаза тоже были на месте и версия о том, что старуха лишила ее зрения, моментально отпала. Мистер Г. начала вглядываться в темноту, приподнялась, нащупала стену, дотронулась до пола. Стены и пол были влажными и шероховатыми. Где-то в углу раздался скрежет, и по тому, как звук отразился от пола и стен, Мистер Г. поняла, что находится в маленьком  закрытом помещении. Скрежет повторился.
--Тут кто-то есть?,--спросила Мистер Г.,--кто-нибудь?
Ответа не последовало. Мистер Г. поползла в ту сторону, откуда предположительно доносился звук. Судя по боли в ноге и руке – она их сильно ушибла, а под ошейником образовался влажный болезненный ожог, невыносимо саднящий при каждом повороте головы. Скрежет повторился совсем близко, и Мистер Г. замерла. Она протянула руку и наткнулась на какой-то плоский предмет, прислоненный к стене – столешница или просто доска. Она отодвинула ее и уловила за ней движение. За какую-то долю секунды Мистер Г. поняла, что соседствует с ней в запертой комнате огромная крыса. Девушка откинулась назад, и бросившаяся на нее зверюга вместо лица, куда та, видимо, метила, впилась зубами  в ее икру. Мистер Г. взвыла от боли и сильно тряхнула ногой. Крыса отлетела и ударилась о стену. Мистер Г. бросилась обратно в тот угол, из которого приползла, осознавая, что животное нападет ещё раз. Она начала шарить по полу вокруг себя и наткнулась на что-то металлическое. Судя по форме, это был молоток. Она схватила его и сжала в руках. Постепенно глаза начали привыкать к темноте, и она сама не заметила, как стала различать очертания предметов. От темноты отделилась фигура крысы. Она двигалась медленно, но направлялась именно к Мистеру Г.. Мистер Г. знала, что перед прыжком животное замрет на мгновение, прижавшись к  полу. Крыса остановилась сантиметрах в тридцати от девушки и, как та и предполагала, прижала брюхо к земле. Понимая, что медлить нельзя, Мистер Г. занесла молоток над головой и со всей дури опустила его на крысу. Кровь брызнула ей на одежду, лицо и руки. Мистер Г. бросила молоток и оттолкнула ногой мертвое животное. На босой ноге Мистера Г. остались красные следы. Такую огромную крысу девушка ни разу прежде не видела. Один ее хвост был в палец толщиной. Мистер Г. поморщилась. Было холодно. Девушка вытерла руки о платье и поднялась на ноги. Нужно было найти дверь. Она уже хорошо различала предметы вокруг и спокойно ориентировалась. К одной из стен были прибиты продольные полки, заваленные коробками. Мистер Г. решила порыться в них в поисках фонаря или какого-либо средства самозащиты. Одна из коробок была доверху наполнена тюбиками с масляной краской, высохшими кистями, губками и пустыми бутылками из-под какой-то жидкости – в темноте было не разобрать надписей. Мистер Г. потянулась к следующей коробке. В ней лежали книги, тонкие и толстые брошюры - все старые. В ящике, лежавшем на нижней полке, Мистер Г. обнаружила-таки фонарь с аккумулятором, мешок гвоздей, инструменты и тупые ножи. Под нижнюю полку был задвинут сундук. Девушка потянула его на себя и с трудом выволокла из-под навеса. Сундук не был заперт, и Мистер Г. с легкостью открыла его. Внутри лежала старая женская одежда – платья, шляпы, перчатки, а на самом дне, под ворохом тряпья - красивая инкрустированная трость. Мистер Г. практически не чувствовала ног от холода. Она выгребла из кучи одежды шерстяные чулки и натянула на ноги. Оттуда же девушка выудила длинный кардиган и надела не себя. Ей было плевать, кому принадлежали эти вещи, ибо инстинкты – не тётки с пирожками в авоськах. Желудок ныл. Неожиданно Мистер Г. услышала скрип открывающегося засова, он исходил сверху, с потолка, над тем местом, где она недавно очнулась. Сквозь образовавшуюся щель упал свет, просунулась старушечья рука с каким-то пакетом и, выпустив его из сухих пальцев, тут же исчезла. Единственное, что успела сделать Мистер Г., это разглядеть электрическую розетку, которая, оказывается, была сбоку от лестницы, прямо за ее спиной. Она схватила фонарь и поставила его заряжаться, а сама бросилась к пакету в надежде, что в нем была еда. В свертке и правда была еда – кусок рыбы, что Мистер Г. готовила накануне, и бутылка с какой-то жидкостью. От запаха рыбы у девушки закружилась голова. Она принялась жадно есть - казалось, это самое вкусное блюдо, что ей когда-либо доводилось пробовать. Жидкость девушка решила не пить. Доев, Мистер Г. бросила пакет в сторону, вытерла руки о себя и включила фонарь, не вынимая его из розетки. Светил он очень ярко и давал дневной свет, показав Мистеру Г. весь подвал. Крыса при свете оказалась ещё больше, чем казалось девушке в темноте. На полках лежали предметы, которые она раньше не заметила, а в углу, в самом дальнем углу, куда Мистер Г. заглянуть в темноте не решилась, белел человеческий череп. Нет, Мистер Г. не ужаснулась. Когда-то она мечтала стать патологоанатомом и мысли о человеческой смерти мало смущали ее. Она подошла ближе и увидела, что это был скелет, видимо, прислоненный кем-то к стене или, сползший в столь неестественную позу уже после наступления смерти. На нем было платье, на подобие тех, что лежали в сундуке. Мистер Г. задрала ему подол и по форме тазовых костей убедилась в том, что скелет принадлежал женщине. Кое-где на костях были царапины и сколы, свидетельствующие о том, что в некоторых местах тело было обглодано. Неудивительно, что крысы, обитающие тут, столь кровожадны. Однако, Мистер Г. понимала, что желай старуха скормить и ее крысам, как ту несчастную, что безмолвно соседствовала с девушкой в ее заточении, она вряд ли начала бы кормить ее жирными кусками рыбы. Мистер Г. встала с пола и пошла в противоположный конец комнаты. Она забралась на лестницу и начала колотить в дверцу.
--Открывай! Немедленно! Открывай! Меня уже ищут!
Она стучала и кричала так с перерывами, в итоге разбив кулаки в кровь. Угрозы становились все более тихими, и, под конец, она уже шепотом умоляла старуху выпустить ее. Но сверху не доносилось ни шороха. Мистер Г. спустилась с лестницы и решила ещё раз просмотреть коробки. Она сняла с полки коробку с книгами и дотащила ее до фонаря. Среди книг оказались томики Есенина, Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, Волошина.  Все издания были очень старыми, ориентировочно первой половины прошлого века. Мистер Г. открыла книгу Есенина и обнаружила на форзаце дарственную надпись: «Дорогой Вере от Серёжи. 1925 год». Порывшись ещё, Мистер Г. обнаружила книгу необычного формата – длиннее и шире привычного. Она называлась «Копрофагия в современномъ обществе», а внутри было две странные надписи «Вере от Надежды. 1920 год » и «Надежде от Веры. 1965 год». Мистер Г. вспомнила, что старуха назвалась при встрече Надеждой. Но элементарное знание арифметики показывало, что Надежда подарившая книгу в 1920-м году некой Вере не могла быть той же самой Надеждой, что заперла в подвале Мистера Г., однако мучительница вполне могла оказаться той самой Надеждой , что приняла подарок от Веры в 1965-м году. Мистер Г. пролистала книгу – это было иллюстрированное старинное издание, посвященное различным способам и видам поедания людьми и животными собственных испражнений. Девушке было не по себе, но как любая нетрадиционная, не поощряемая обществом или запретная литература, эта книга засасывала, и Мистер Г. прочитала ее от корки до корки в свете фонаря. На полях то там, то здесь были сделаны пометки и замечания, причем явно разными людьми. Мистер Г. уже представляла себе этих умалишенных Веру с Надеждой, с интересом изучающих подобные издания, и неожиданно поймала себя на мысли о том, что она в принципе занимается тем же самым. Девушка отложила книгу и начала перебирать другие, пока не наткнулась на альбом с фотографиями. Мистер Г., будто героиня кинофильма, сдула с альбома пыль и открыла его. Фотографий внутри было не так много. На первой, совсем старой и пожелтелой фотографии, была запечатлена красивая девушка восточной наружности с темными волосами, собранными наподобие причесок звезд Голливуда начала прошлого века. Со следующей фотографии на Мистера Г. глядели уже двое – девушка с предыдущей фотографии, но уже не такая юная, и Сергей Есенин. Она сидела, подперев кулаком подбородок, и глядела куда-то в сторону, он же смотрел на нее. Мистер Г. знала, что поэт любил Баку и часто приезжал сюда, она знала, что он часто бывал в крепости и, не столько  факт его запечатления на фотографии удивил ее, сколько место, где была эта фотография снята. Это была гостиная, где пару дней назад старуха поила Мистера Г. чаем. Мистер Г. перевернула страницу и увидела следующий снимок, на котором были уже две женщины. Одной из них, пусть и очень постаревшей, была, по всей видимости,  некая Вера, получившая томик Есенина в дар от него же. Рядом же с ней сидела молодая девушка с очень измученным и озабоченным лицом. На вид ей было столько же лет, сколько Мистеру Г.. Под глазами у нее были круги, а одета она была в такое же холщевое платье, как сейчас на Мистере Г.. Девушка вгляделась в фотографию. Ей показалось, что то платье, что надето на Вере, она уже видела где-то прежде. Она рефлекторно огляделась по сторонам и наткнулась глазами на скелет женщины, лежащий в углу. Девушка отложила альбом и подошла ближе. Она не ошиблась - это было то же самое платье, что и на пожилой даме с фотографии. Мистер Г. вернулась к альбому. Теперь уже она была уверена в том, что девушкой, сидящей рядом с Верой на фотографии, и была та самая Надежда, получившая в дар книгу о копрофагии, та самая Надежда, что заперла в этом подвале Мистера Г.. Картина складывалась воедино, но понятнее от этого не становилась. Единственное, что приходило ей в голову, это то, что она попала в тайное общество любителей кала и поэзии. Мистер Г. рассмеялась. Её удивил тот факт, что чувство юмора так и не покинуло ее. Она вспомнила историю о прокуроре из какого-то маленького городка. Тот возился в ванной с кранами и когда хотел присесть, чтобы отдохнуть, сел вместо крышки унитаза на телефон, который его собака принесла и положила рядом с хозяином, но вертикально. Он смеялся всю дорогу до больницы и продолжал шутить над самим собой даже во время извлечения прибора из кишки. Телефон звонил, включался автоответчик, а веселый прокурор откалывал шуточки, над которыми угорали врачи и медсестры. Именно этого прокурора и напоминала себе Мистер Г. сидя на полу в подвале. Мистер Г. сложила книги и фотографии в коробку и отодвинула ее в угол. Страшно хотелось пить. Она помнила о бутылке с водой, но пить из нее опасалась. Тут Мистер Г. подумала, что если бы старуха хотела ее отравить, она могла бы отравить и рыбу. Ведь та была уверена, что девушка съест то, что ей бросили. Недолго думая, Мистер Г. открыла бутыль и выпила все ее содержимое. Это был какой-то компот, не слишком сладкий, но и не особо неприятный на вкус. Как и после чаепития с Надеждой, Мистер Г. постепенно начала ощущать тяжесть в теле и легкое головокружение. Она понимала, что вот-вот уснет, завернулась в кардиган и влезла в сундук с тряпьем, чтобы не замерзнуть. Мистер Г. закрыла глаза.
--Un, deux, trois, quatre, cinq, six, sept, huit, neuf, dix, onze, douze, treize …

Глава 4. День третий.
Мистер Г. проснулась от странной боли. Она разлепила глаза и увидела, что у нее на животе сидят две крысы. Одна грызла край кардигана, а вторая внимательно глядела в глаза Мистеру Г.. Из пальца девушки сочилась кровь. Мистер Г. вскочила на ноги, тело затекло, и двигаться поначалу было сложно. Крысы, почуяв опасность, засуетились. Одна повисла в воздухе, уцепившись за кардиган, а та, что прокусила Мистеру Г. палец, забралась девушке на плечо. Мистер Г. выбралась из сундука, сняла и бросила на пол жакет. И пока крысы соображали, как выбраться из-под складок кардигана, она схватила молоток и размозжила обеим черепушки. Сев на пол, девушка откинула теперь уже испорченный кардиган и поглядела на крыс.
--Тебя будут звать Анаром,--сказала Мистер Г., поворачиваясь к трупу самой жирной, что напала на нее накануне.
В углу рядом с полками к стене была прибита дощечка. Мистер Г. достала из мешка пару гвоздей и высыпала их на полку, потом взяла Анара за хвост и прибила к дощечке.
--Ты будешь Клариссой,--Мистер Г. подняла с пола вторую крысу и прибила рядом с первой,--ее заняла эта странная игра в охоту друг на друга.
--А ты, кусачая тварь, теперь зовешься Родионом, с'est clair?,--последняя крыса заняла свое место на дощечке.
Мистер Г. оглядела своих новых сожителей и влезла обратно в сундук. Ей хотелось говорить, молчание угнетало и пугало ее, тишина заставляла думать о том, что с ней будет, а ничто хорошее на ум не шло.
--Хотите, я почитаю вам стихи?,--встрепенувшись предложила крысам девушка,--по мордам вижу, что хотите.
Мистер Г. выудила из коробки книгу Есенина и, открыв страницу наугад, начала читать. В подвале становилось все холоднее. Она встала на ноги и начала подпрыгивать и ходить из стороны в сторону. О раненном пальце и, с каждым часом болящим все сильнее, ожоге под ошейником, Мистер Г. старалась не думать. Она читала и читала, с разной интонацией, тихо и громко. Неожиданно над ее головой раздался скрип открывающейся двери. Она задрала голову вверх и увидела лицо старухи.
--Вылезай!,--рявкнула та.
Мистер Г. бросила книгу и быстро вскарабкалась вверх по лестнице, боясь, что пока она будет копошиться внизу, старуха может и передумать. Она ощутила странное чувство – к ее ненависти и страху примешалось какое-то неуместное чувство благодарности и даже приятия, наверное, сродни тому, что испытывали рабы к своим хозяевам.
--Приготовишь мне еду. Но прежде помойся и обработай раны. Полотенце и чистое платье найдешь в ванной комнате прямо по коридору и налево, йод и вата там же--старуха стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди. Она говорила с Мистером Г. с нескрываемой брезгливостью и отвращением.
Мистер Г. направилась в ванную. Она чувствовала себя счастливой, и ей не хотелось разбираться в природе этого чувства, она просто предвкушала ощущение от прикосновения горячей воды и чистого белья к телу. Мистер Г. вошла в ванную комнату. Та была такой же красивой, как и весь дом. По краям ванны стояли канделябры с оплавленными свечами, а душ представлял собой голову фарфорового коня. Мистер Г. посмотрела в зеркало и ужаснулась. Лицо и руки ее были в кровоподтеках, кожа отдавала желтизной, в спутанных волосах застряли какие-то сгустки. Она сняла платье и бросила его на пол. Все ее тело было сплошь покрыто синяками, будто после долгих побоев. Она влезла в ванну и открыла воду. Из лошадиной морды полилась сначала прохладная, а потом и горячая вода. Мистер Г. села на дно ванны, закрыла глаза и долго сидела так, будто пытаясь смыть с себя воспоминания последних дней. Мыслями она не углублялась в происходящее, потому что ей непременно начинало казаться, будто она тронулась умом. Она тщательно промыла волосы и мылила тело, ощущая, как легче становится дышать. Закончив купание, Мистер Г. вылезла из ванной, вытерлась полотенцем, продезинфицировала раны йодом, лежащим на полке, и надела чистое платье. Грязное она подобрала с пола и выбросила в мусорное ведро, стоящее на кухне под мойкой. На холодильнике ее ожидало новое задание. На этот раз Мистеру Г. крайне повезло – это было одно из немногих блюд, которое она умела готовить. «Плов и курица, зажаренная в духовке». Мистер Г. открыла холодильник и достала курицу, нашла пряности, замочила рис. Не удержавшись, Мистер Г. съела два куска хлеба, оглядываясь, нет ли за спиной старухи. Она поставила рис на плиту, а подготовленную курицу в духовку, и села на табуретку. Нигде в доме не было часов. Не было слышно и звука старушечьих шагов. Ещё в прошлый раз Мистер Г. видела на холодильнике сигареты и пепельницу с двумя окурками в ней. Если старуха курит, она может и не почуять запаха. Мистер Г. достала пачку, вытащила сигарету и прикурила от горящего под кастрюлей с рисом газа. Ей давно не было так хорошо. Оказывается, горячая вода и сигарета могут сделать человека по-настоящему счастливым. Мистер Г. выкурила ещё одну сигарету, включила таймер на плите и, прислонившись к стене, закрыла глаза. Таймер разбудил ее через полчаса. Рис был готов, она откинула его и дала настояться ещё чуть-чуть, пока дойдет курица. Ещё через пятнадцать минут Мистер Г. разделала уже готовую курицу, разложила ее на блюде, выложила плов в большую тарелку, собрала приборы на поднос и пошла в гостиную. Как и в прошлый раз, старуха сидела за столом при полном параде. Горели свечи.
--Подавай,--приказала Надежда.
Мистер Г., помня урок с прошлого обеда, подала со стороны левой руки старухи.
--Разлей вино.
Девушка налила вино в бокал, стоявший перед женщиной. Старуха попробовала еду и сделала глоток вина.
--Неплохо. Сходи и принеси себе приборы.
 Мистер Г. побежала на кухню и принесла тарелку, вилку, нож и бокал. Постоянно ожидая какого-то подвоха, она осторожно села за стол.
--Ухаживай за собой,--приказала женщина, внимательно наблюдая за девушкой.
Мистер Г. положила в тарелку немного еды. Руки ее дрожали.
--Ешь.
Мистер Г. попробовала пищу – получилось, и в правду, неплохо. Но кусок в горло ей не лез.
--Спрашивай,--разрешила женщина, увидев недоумение в глазах Мистера Г..
--Кто такая Вера?
--Мой учитель. Кстати, с сегодняшнего дня вы с ней тёзки. Забудь свое настоящее имя. Если ты заметила, я ни разу его у тебя не спросила.
--Это Вера лежит внизу?,--расхрабрившись продолжала спрашивать Мистер Г..
Надежда улыбнулась.
--Ты меня радуешь. Да, это Вера лежит внизу.
Неожиданно Мистер Г. заметила, что все то время, что они с Надеждой сидели в гостиной, играла музыка. Это был Бах. Мистер Г. слышала его всё детство -звуки его произведений доносились из соседских окон. Девушка даже как-то расслабилась. Ее мысли прервал голос Надежды:
--Вера, поднимайся, нам пора в мастерскую. Посуду помоешь после занятия.
Старуха пошла впереди. Мистер Г. следовала за ней, переступая осторожно, будто боясь что-то задеть. У нее болело все тело, шрам, намоченный во время купания, саднил, царапины пульсировали. Надежда отворила дверь мастерской и вошла. Вслед за ней вошла и Мистер Г..
--Вера, запомни, это единственная комната кроме кладовой, куда тебе разрешено входить без спроса. Это единственная дверь, которая не будет заперта на ключ, с'est clair?
Мистер Г. кивнула в ответ.
--Отлично. Садись тут,--она встала посреди комнаты и показала девушке на табуретку перед мольбертом.
В мастерской было накурено, как и в прошлый раз горели лампы дневного света, и сильно пахло желатином.
--Это запах мастерской. Полюби его. Сейчас у тебя первое свидание, и я тебе завидую. Это будет твое рабочее место. Твой мольберт. Холсты можешь брать отсюда,--сказала Надежда, указывая на противоположную стену, где сгрудились натянутые на подрамники чистые холсты,-- когда эти закончатся, я научу тебя натягивать и грунтовать. Это просто. Тут существует лишь одно правило – работать и каждый день сдавать мне продукт. Каждый оставшийся день нашего сосуществования ты будешь сдавать мне готовый холст, либо объяснять, почему ты не закончила картину. Я могу принять объяснения, если они покажутся мне достаточными, или же наказать тебя, с'est clair?
Мистер Г. кивнула.
--Есть вопросы?,--старуха выглядела не такой непробиваемой, как прежде.
--Я никогда в жизни не рисовала.
--Во-первых, не рисовала, а писала - маслом пишут. Во-вторых, ты здесь, чтобы научиться. В-третьих, ты рисовала все детство, и я об этом осведомлена.
--Как это?,--Мистер Г. не смогла скрыть своего удивления.
--Я выбрала тебя, когда тебе было 12 лет. Это тщательный выбор, осуществляемый во многом не мной, а проведением. Меньше слов. Бери кисть.
Мистер Г., в конец запутавшись, взяла лежащую на табуретке кисть.
--Это твоя палитра. Выжимай сюда нужные тебе краски. Можешь смешивать их на самой палитре или непосредственно на холсте. Можешь писать чистым цветом. Главное, чтобы я изо дня в день видела прогресс.
--А что я буду… писать?
--Крысу, конечно. Выдуманную или любую из тех, с которыми ты успела пообщаться,--сказала старуха, кивая на раненную руку Мистера Г.. ,--я предпочла в свое время писать ту, с которой непосредственно столкнулась. Да, под этими лампами становится невыносимо жарко, так что можешь раздеться, если захочешь. Я буду писать за тем мольбертом, можешь подходить и смотреть, что делаю я. Я буду в свою очередь подходить и помогать тебе. Сначала обозначь контур предмета, выбери основные цвета для объекта и фона. Приступай.
Надежда ушла в дальний угол и села за мольберт. Она тут же принялась работать и, казалось, забыла о существовании Мистера Г.. Мистер Г., недолго думая, решила писать Анара.
--Я могу спуститься в подвал на минуту?,--к ней вернулась храбрость и откуда-то появился незнакомый энтузиазм.
--Ты можешь даже захватить ее с собой.,--сказала старуха, сразу поняв, о чем речь.
Мистер Г. вышла из мастерской и спустилась в подвал. В нос ударил резкий неприятный запах. В углу вновь кто-то копошился. Мистера Г. передернуло, она сняла дощечку, на которой висели крысы, с гвоздя и поднялась наверх. Девушка повесила дощечку на стене в мастерской, прямо перед собой, и подошла к мольберту Надежды. Та работала быстро. Кисть летала по холсту, нанося мазок за мазком, но цвета не смешивались. Старуха писала портрет Мистера Г.. Девушка понаблюдала за процессом около десяти минут и вернулась к своему месту. Анар висел вниз головой, подвешенный за хвост, уставив стеклянные глаза в заляпанный краской пол. Мистер Г. нанесла контуры на холст. Она, и правда, рисовала все детство, но, повзрослев, бросила это занятие за неперспективностью. Однако сейчас, находясь в такой странной ситуации, Мистер Г. ощущала невероятный прилив творческих сил. Она убедила себя в том, что это защитная реакция организма, желание его приспособиться к происходящему, иначе, как объяснить ее странную радость, от прикосновения  к тюбикам, от запаха краски и от самого процесса обучения? Через полчаса Надежда неслышно подошла к Мистеру Г. и склонилась над ее плечом.
--Клади краску увереннее. Добавь ещё цвета вот сюда, --она ткнула своей кистью в холст,—избегай излишнего реализма. Несмотря на то, что ты рисуешь с натуры, пусть эта крыса будет твоей крысой. Ты дала ей имя?
--Да. Это Анар.
--Добавь зеленый отлив в шерсть Анару. А вообще неплохо. Для первого раза, очень неплохо.
Старуха достала из кармана пачку сигарет и закурила. Дым попал ей в глаза, она прищурилась и протянула пачку Мистеру Г..
--Peut-on fumer ici?
--Oui. Cela va sans dire ,--Мистер Г. благодарно кивнула старухе.
Девушка достала из предложенной пачки сигарету и приняла спички, протянутые ей старухой.
--Расскажи мне про того парня, которого ты любишь.
--Я никого не люблю..,--Мистер Г. удивленно подняла брови.
--Нет, правда. Расскажи про того, с кем ты изменяешь своему жениху.
Мистер Г. закашлялась от попавшего в горло дыма.
--Ты привыкни. Я многое о тебе знаю. Кроме как того, что происходит у тебя в голове. Хотя и это спорно, очень спорно,--старуха улыбнулась и посмотрела на девушку ещё пристальнее.
--Но.. я ни с кем не обсуждала этого.
--Да, верно. Ты не подумай, что он делился с кем-то. Я ведь знаю не от него.
--Но я не люблю его..,--продолжала упираться Мистер Г., будто пытаясь убедить в сказанном саму себя.
--Послушай, если девушка изменяет всем молодым людям, с которыми встречалась, с одним и тем же человеком, можно ли утверждать, что это не любовь?
--Мы с ним никогда не будем вместе. Я всегда это чувствовала,--настаивала Мистер Г.
--Да. И он чувствовал. Вы действительно не будете вместе. Поэтому ваша любовь будет длиться вечно. Но трахаться вы всю жизнь будете. Это единственное, на что у вас хватит смелости,--Надежда рассмеялась и, потушив сигарету в пепельнице, пошла к своему мольберту.
--Заканчивай работу. Анара и других отнеси обратно вниз,--бросила она из своего угла.
--Можно мне ещё пописать?
--Конечно. И подумай заодно.
Старуха закончила работу и, оставив холст на мольберте, вышла из комнаты. Когда ее шаги затихли в конце коридора, Мистер Г. подошла к Надеждиному треножнику и долго смотрела на портрет. Такой красивой она не была, пожалуй, никогда и нигде прежде. Остаток времени до сна Мистер Г. провела в мастерской. Она работала, ощущая, что получается у нее все лучше и лучше. Через несколько часов девушка ощутила усталость, приятную усталость, заставившую забыть о болезненном ожоге и ноющих синяках, о странном заточении и не менее странном учителе. Мистер Г. потушила свет, прилегла на кушетку, стоящую под окном, накрылась пледом и моментально уснула.

Глава 5. День четвертый.
 
Мистер Г. проснулась от резкой боли. После второго разряда она поняла, что история повторяется. На этот раз сознания девушка не потеряла. Она скорчилась на кушетке, изо всех сил зажмурив глаза, и переждала первый приступ боли. Фигура старухи угрожающе нависала над ней.
--Что я вчера сказала тебе сделать?
--Писать, сколько я захочу,--с видимым усилием процедила Мистер Г..
--До того!
--Не знаю,--выдохнула девушка.
--Перемыть посуду!,--лицо Надежды выражало презрение.
--Я вымою..,--простонала Мистер Г..
--Естественно вымоешь. Но после.
--После чего?
--Наказания, конечно.
 Мистер Г. закрыла глаза, ей казалось, что силы вот-вот покинут ее, и она упадет, как Алиса в бесконечно долгую яму.
--Поднимайся и ступай в подвал,--сказала старуха,--ты уже достаточно поспала,--последние слова она произнесла таким тоном, что девушка поняла – сон в этом доме не в чести.
--Самой спускаться?,--Мистера Г. это почему-то очень рассмешило. Будь у нее силы, она бы расхохоталась.
--Ступай или я могу помочь.
Мистер Г. поднялась с кушетки и поплелась по коридору. У нее не было ни сил, ни желания сопротивляться. В конце концов, она уже знала, как вести себя внизу, фонарь был заряжен, книги и одежда там были. Мистер Г. спустилась по лестнице и даже не подняла головы, когда старуха запирала дверцу на замок. Она села на привычное место под лестницей и включила потушенный фонарь. Из дальнего угла комнаты донеслось странное кряхтение. Мистер Г. пыталась нашарить валявшийся рядом молоток, но того под рукой не оказалось. Кашель повторился. Девушка поднялась на ноги и увидела, как груда тряпья, валявшегося в углу, поднялась одновременно с ней - это был мужчина. Он повернулся лицом к Мистеру Г., закашлялся и сплюнул. Он смахивал на уличных бездомных, замотанных в полиэтилен. От мужчины несло перегаром и кислятиной. У него была длинная спутанная борода, вся в каких-то крошках и сгустках, местами слипшаяся.
--Как вы сюда попали? Вы видели дверь? Входную дверь?
--Ничего я не видел,--мужчина шел на Мистера Г., но как-то не угрожающе, а устало и мягко.
--Как это? А как вы попали сюда?,--Мистер Г. отступила к стене.
--Подошла старуха, дала выпить, я выпил, очнулся в доме. Она мне заплатила.
--За что?,--девушка вздрогнула и вжалась в стену.
--Чтоб я тебя поимел,--мужчина подошел к Мистеру Г. вплотную. Она слышала его гадкое зловонное дыхание, теперь уже она закашлялась. Все происходило будто не с ней. Мужчина задрал ей платье. Мистер Г. метнулась в сторону и закричала. Все это заняло сотые доли секунды.
--Не бойся. Я быстро,--пообещал мужчина, двигаясь на нее, уже не так лениво, как прежде.
Мистер Г. села на пол и поджала колени. Мужчина схватил ее за волосы и потащил на середину комнаты. Девушка кричала, хотя и понимала, что ее никто не услышит. Бомж разорвал на ней платье, прижал ее к полу и лег сверху. Мистер Г. мотала головой, пыталась сжать ноги. Он зажал ей рот грязной лапой, от которой несло чем-то кислым и, как показалось Мистеру Г., луком. Мистер Г. впилась зубами в его ладонь. Мужчина отдернул руку и со всего размаха ударил девушку по лицу. Она притянула его за бороду единственной свободной рукой и плюнула в лицо, как это всегда происходит в дешевых фильмах. Мужчина стер плевок со щеки и размазал его по груди Мистера Г.. Он шарил по ее телу своими мерзкими потрескавшимися лапищами, похожими на лопаты, сжимал грудь, а потом уткнулся лицом между ее ног, начал шептать что-то и облизывать ее, продолжая елозить руками по телу.  Мистер Г. пыталась сжать ноги, но жирная туша не давала ей сделать этого. Тогда она изо всех сил дернулась назад и высвободившейся ногой ударила мужчину в лицо. Из носа бомжа хлынула кровь. Тот прижал лапу к лицу и встал на ноги. Мистер Г. поползла назад, она понимала, что в четырех стенах эта махина запросто прибьет ее. Она отползала, судорожно отталкиваясь ногами от пола, пока под ладонью неожиданно не оказался спасительный молоток. Мистер Г. схватила его и вскочила на ноги. Мужчина, скорее всего, не понял того, что произошло в тот момент, когда девушка с разбегу налетела на него и ударила молотком по голове. Туша повалилась на пол и Мистер Г. нанесла ей несколько последовательных ударов по голове, пока не раздался неприятный хруст. Потом девушка долго пинала мужчину ногами до тех пор, пока не поняла, что избивает уже обмякшее мертвое тело. Мистер Г. отошла от мертвеца и забилась в угол под лестницей. Ледяная стена обожгла ее голую спину. Мистер Г. дотянулась до разодранного платья и закуталась в него. Она просидела в этом углу не двигаясь, уставившись на мертвеца, около получаса. Ей казалось, что тот вот-вот встанет и вновь пойдет на нее. Через некоторое время ей стало спокойнее. Она поднялась с места и, обойдя труп, подошла к сундуку. Мистер Г. выудила оттуда шерстяное платье, чулки и на вид достаточно теплый жакет, пахнущий теплыми пряными духами. Она опустила крышку сундука, села поверх нее и начала натягивать один из чулок на ногу, когда сверху раздался скрип, и что-то свесилось вниз на веревке. Мистер Г. надела чулки, платье и жакет и подошла к висящему на веревке свертку. Она поднялась на несколько ступеней вверх по лестнице и, придерживая предмет одной рукой, другой отвязала его. В пакете оказалась электрическая печь с одной конфоркой. Мистера Г. передернуло – неужели старуха решила, что она убьет и съест этого мужика. Мистер Г. положила печь рядом на пол и воткнула вилку в розетку. Потом она перетащила сундук поближе к печке, взяла первую попавшуюся книгу, влезла в сундук и читала, пока у фонаря не села зарядка. Когда это произошло, Мистер Г. отложила книгу и закрыла глаза. Она вспомнила вчерашние слова старухи о любви - последние пару лет Мистер Г. постоянно задумывалась над тем, а знает ли она вообще, что такое любовь. Когда прежде кто-то при ней говорил, что любви не существует, она смеялась над этим человеком и моментально вешала на него ярлык претенциозного глупца, свалившего свое неумение чувствовать на отсутствие чувства, как такового. Однако позже она все чаще расстраивалась, пытаясь понять сущность любви и то, насколько она способна ее ощутить. Все отношения, которые были в ее жизни, заканчивались полным разочарованием в объекте. И старуха была права ещё и в том, что единственным мужчиной, который так и не разочаровал ее нисколько, был один из ее друзей. Тот самый, с которым она спала лет с шестнадцати. Он стал неизменным фоном для всех других мужчин, появлявшихся в ее жизни. Мистер Г. не представляла себе, как выйдет замуж и будет жить с кем-то кроме него. Тем не менее, она начинала и заканчивала отношения с другими мужчинами, а последние полгода собиралась замуж за абсолютно конкретного молодого человека. Мистер Г. прежде и подумать не могла, что полюбит кого-то и лишь вчера поняла почему - потому что она уже любит. Это странное открытие вызвало у нее улыбку. Она устроилась поуютнее в своей необычной кровати и уснула. Долгие годы Мистер Г. не спала так сладко, как эти четыре дня проведенных в заточении.
Ее разбудили звуки. Мистер Г. разлепила глаза, перегнулась через край сундука, потянула за шнур от плиты и поставила фонарь на зарядку. Дрожащий свет озарил подвал. В этом свете все предметы виделись более зловещими, чем были в действительности. Издалека могло показаться, что тело мертвого толстяка кипит, но, на самом деле, все выглядело немного иначе – на нем и вокруг него роилось полчище гадких крыс, рвущих и грызущих его тело, раздирающих его в клочки, унося их по углам и дырам, зияющим в полу. В нос Мистеру Г. ударил запах крови вперемешку с той вонью, что исходила при жизни от мужика. Тошнота подступила к горлу. Мистер Г. выбралась из сундука, схватила пакет, в который была завернута печь, и вырвала. Она завязала пакет потуже и затолкала в темный угол. Становилось холоднее. Мистер Г. забралась обратно в сундук и подумала о том, что давно уже не знает, ночь или день за стенами ее тюрьмы. Она подумала о том, что происходит дома, как волнуются родители и не находит себе места жених. Но Мистеру Г. отчего-то было спокойно, гораздо спокойнее, чем было, например, на экзаменах в университете. Она чувствовала, что прежней жизни больше нет, нет и не будет. А если ее нет, то чего волноваться впустую? Эти крысы, это убийство, краски и холсты закладывают основу ее новой жизни. И она прекрасно понимала, в чем дело. Она отрубала старое, чтобы выросло новое. И чем больший кусок старого вырвешь, тем больше нового прорастет на его месте.
Мистер Г. привыкала к новому распорядку. Она смотрела на крыс без ужаса. Ей было интересно, как быстро они справятся с мясом. Она выбрала себе одно из животных и пыталась уследить за его движениями и прогрессом его прогрызания сквозь тело мужчины. В целом крысы неплохо справлялись. Мистер Г. думала, разбегутся ли они, когда закончат, или начнут все же наступать на нее от жадности. Однако, вскоре она заметила, что наевшиеся крысы, уползали в дальнюю щель в полу, волоча по камню отяжелевшие животы. Значит, твари знают-таки меру. Мистер Г. смотрела на крыс и спрашивала у себя, на что все же рассчитывала старуха, когда привела сюда этого мужика? Думала ли она, что ему удастся изнасиловать ее? Предполагала ли, что Мистер Г. покончит с бомжом так просто? А вдруг он бы убил ее? Неужели Надежда не предположила такого исхода? Прошла ли она сама через все это, когда сидела тут взаперти под надзором Веры? И сидела ли вообще? Мистера Г. преследовало ощущение, что приложи она чуть больше усилий, она наверняка расправилась бы со старухой, той пришлось бы открыть двери и выпустить ее наружу. Ей казалось, что она отчасти намерено поддается Надежде, но все же намерения собственного не знает. Будто подсознание выбилось из-под узды и несется во всю прыть, оставив позади возницу с упряжью. Мистер Г. вдруг поняла, как мало стоит жизнь человека. Она недавно убила мужчину, который вполне мог убить ее. И ее тело, точно так же, как его сейчас, подчистую сожрали бы крысы, которым по большому счету плевать, кто ты и, как тебя зовут. Мистер Г. посмотрела в сторону трупа – от него оставалось все меньше и меньше, крыс тоже заметно поубавилось. Неожиданно, Мистер Г. поняла, кого она напоминает себе с первой секунды своего заточения в доме Надежды – участника компьютерной игры. Она находит различные предметы и подсказки, ей даются задания, которые она должна выполнять, а за невыполненные - ее ждет штрафной раунд в подвале. А кто же «босс»?, -  подумала Мистер Г. и рассмеялась. Одного босса она уже точно уложила. Существует лишь одна нестыковка – чем больше ударов она получает, тем больше жизни в себе она ощущает. Будто зеленая капсула в углу экрана, обычно уменьшающаяся  в длине после  каждой полученной раны, только и знает, что удлиняется. Она как раз думала о том, что ей нужно искать новые подсказки, как вдруг скрипнула верхняя дверь, и на пол скользнул, белоснежный на фоне окружающего, лист бумаги, а вслед за ним с пластмассовым стуком об пол ударилась, полетевшая вслед за ним, шариковая ручка. Мистер Г. перегнулась через край сундука и дотянулась до листка. «Пиши стихи. Понравится, выпущу.».
 --Новая миссия,--подумала Мистер Г.. Со стороны могло бы показаться, что девушка свихнулась. Но вряд ли это так. Просто напросто, она адаптировалась к происходящему по-своему, ведь ей ничего не оставалось, как полюбить игру, что ей навязали. Как-то раз педагог французского сказал Мистеру Г. о том, что лучше всего новое запоминается именно будучи освоенным в форме игры. Ей не раз приходилось сталкиваться с подтверждением этому, но ни разу ещё в такой непривычной для её жизнедеятельности форме.
Девушка подняла глаза в потолок - она делала так с раннего детства, когда задумывалась над чем-то. Мистер Г. никогда прежде не писала стихов, даже в переходном возрасте, когда это делают все подряд. Однако, сидя в сундуке, набитым тряпьем мертвой старухи, деля подвал с двумя трупами и полчищем кровожадных крыс, на ум Мистера Г. приходили строчки, цельные и не требующие редакции. Через пять минут она опустила глаза и записала все стихотворение на листок.
Смерть прогрызла в мое тело,
Словно крыса, словно крыса.
А у тела нет предела
Как у смерти нет лица.
Я рождаюсь в преисподней
Из тряпья и пепелища.
Не сегодня, не сегодня, не сегодня
Умирать!
Мистер Г. выбралась из сундука, поднялась по лестнице и постучала в дверь.
 --Готово!
 Сверху не последовало никакого ответа, и девушка постучала и позвала ещё пару раз. Наконец-то над головой раздались шаги, и совсем рядом скрипнула половица.
 --Я приоткрою дверь, и ты просунешь лист в щель. Если сделаешь лишнее движение, получишь разряд.
 --Я поняла,--ответила Мистер Г., отчего-то пожимая плечами.
 Надежда приоткрыла дверку, и Мистер Г. просунула лист в образовавшийся просвет. Старуха безразлично щелкнула засовом и ушла. Мистер Г. дослушала шаги и медленно спустилась вниз. Она вернулась в сундук и долго смотрела за тем, как крысы доедают труп. Мистер Г. как-то прочла книгу о голодающем человеке. Она знала, что, чем меньше она будет есть, тем больше будет ее клонить в сон. Проспать заключение в подвале, как часть миссии, ее вполне устраивало. Она только прикрыла глаза, как услышала щелчок. Через мгновение на пол лег новый лист. Мистер Г. развернула послание, которое содержало одно лишь слово: «НЕТ». Девушка очень устала. У нее не осталось сил размышлять о несправедливости решения Надежды, и она почти сразу уснула, лишь слегка прикрыв отяжелевшие веки. Когда Мистер Г. проснулась, был уже конец пятого дня ее заточения. Она не могла пошевелиться – руки, ноги, спина, шея – все страшно затекло и отказывалось подчиняться ее слабым приказам. Мистер Г. поднялась, казалось, одним лишь усилием воли и вылезла из сундука. Присела, встала, покрутила головой. Картина того, что осталось от бомжа, являла собой худшее, что может вообразить создатель самого пошлого из всех фильмов ужасов. Повсюду были разбросаны ошметки мяса и кожи, запаха Мистер Г. уже не различала, но, по всей видимости, пахнуть должно было просто жутко. Повсюду, куда доставал свет фонаря, были рассыпаны красные крысиные следы. От тела практически ничего не осталось – лишь кое-где мясо свисало с костей кровавыми кусками. Не обглоданными кости остались лишь с задней стороны трупа, куда, по всей видимости, насытившиеся твари попросту не добрались. Мистер Г. прогулялась по своей обители, склонилась, чтобы поздороваться с Верой. Интересно, сколько было их – Вер и Надежд. Как показывали события, это были не настоящие имена женщин. Кто был первым – Надежда или Вера? И кем была она? Кто был ее первой ученицей? Мистер Г. обмотала руки остатками своего холщевого платья в несколько слоев и оттащила труп мужчины в угол, положив его на одну из щелей, откуда в комнату попадали крысы. Тут ей пришло в голову, что если старуха побывала в подвале в ее отсутствие, значит, теоретически она могла оставить ей новую подсказку. Мистер Г. вернулась к полкам и порылась среди коробок. Содержимое всех коробок было прежним, и девушка уж было отчаялась найти себе развлечение, как вдруг увидела в самой глубине под полками, там, откуда она выудила в свое время сундук с тряпьем, огромный черный ящик, сливающийся с темнотой. Она с трудом выдвинула ящик и дотянула его по полу к свету.
 --При удобном случае надо спросить у Надежды, как она умудряется таскать такие тяжести,--подумала Мистер Г..
 Девушка сдвинула крышку с ящика. Внутри лежала одна только канцелярская папка.
 --И какого черта этот ящик такой тяжелый?!,--Мистер Г. достала папку и положила её на колени.
 На папке черными чернилами были выведены настоящие имя и фамилия Мистера Г.. Мистер Г. вздрогнула и развязала шнурки. То, что находилось внутри, поразило ее ещё больше - это были все документы как-либо связанные с историей жизни Мистера Г.. Начиная от фотографий и биографий ее родителей и ее метрик, заканчивая копией её университетского диплома. Там был её первый школьный дневник, её сочинение на тему «На кого я хочу быть похожа», список ее любимых книг и фильмов, дисциплины, которым она тяготела в большей или меньшей степени, а также имена и фамилии абсолютно всех людей, которые имели к ней непосредственное отношение. Мистер Г.запустила руку в ящик и проверила, нет ли там секретной кнопки или ящичка. Секрета в ящике не было, однако внутри все же лежали какие-то предметы. Мистер Г. достала со дна коробки зажигалку и пачку сигарет. Она поняла, что за ней наблюдали всю жизнь, что о ней знали все, вплоть до невозможных мелочей, что старуха может манипулировать ею, как ей вздумается, ибо Мистер Г. для нее, как муравей на ладони. Девушка высекла огонь из зажигалки и поднесла к краю папки. Папка нехотя загорелась. Мистер Г. глядела, как полыхает писаная квинтэссенция ее жизни, и ее сложно было назвать ликующей в тот момент. Просто она делала то, чего требовала от нее игра. Когда огонь дошел до середины папки, Мистер Г. бросила ее на дно черного  ящика, достала из пачки сигарету и закурила. Неожиданно, Мистер Г., будто вспомнив что-то, полезла руками в ящик и достала уже почти сгоревшую фотографию родителей. Она долго смотрела на уцелевшие лица отца и матери, потом спрятала фотографию в карман жакета, а через минуту достала снимок и бросила в уже догорающее пламя.  В эту минуту всходило солнце шестого дня. Мистер Г. курила и думала о Вере, которой ей суждено было стать. Наверняка, Надежда тоже носила одежду предыдущей Надежды, когда Вера запирала её в подвале. Мысли в голове девушки путались. Желудок сводило. Она знала, что для того, чтобы усыпить на время голод, нужно уснуть самой, и Мистер Г. потушила фонарь, забралась в сундук и уснула. Сон ее был беспокойным и прерывистым. Она видела, как ест крысу, проглатывая ее целиком, а потом чувствовала, как та прогрызает в ней дыру и выбирается наружу. А за ней ещё одна, и ещё, и ещё, и ещё… Мистер Г. проснулась лишь на седьмой день и она больше не могла терпеть голода.
Глава 6. День седьмой.
Мистер Г. с трудом выбралась из сундука. Ноги и руки не повиновались ей, поясница затекла и нещадно болела. Девушка включила фонарь и обнаружила рядом с лестницей две бутылки с какой-то жидкостью. Она схватила одну из них и осушила половину залпом. Она ждала, что уснет опять, но видимо старуха ждала от нее чего-то другого.  Желудок сводило от голода. Мистер Г. зажгла сигарету и сделала затяжку. Её закачало и она села на пол. Веки будто стали железными, её как гирей тянуло к земле, подвал кружился перед глазами, во рту было то ли кисло, то ли горько, подступала тошнота. Мистер Г. подалась вперед и вырвала одной лишь выпитой водой. Внутри все дрожало. Девушка пыталась сосредоточиться и взять себя в руки. Она бросила сигарету в выблеванную жидкость, сигарета зашипела и потухла. Мистер Г. закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Ей было невыносимо тяжело решиться, но это была лишь рефлексия, ибо решение было принято. Посидев ещё пару минут, девушка встала, сделала ещё пару глотков из бутылки и, вновь обмотав руки обрывками платья в пятнах высохшей крови, подошла к трупу, перекрывающему путь для крыс. Она сдвинула мертвеца в сторону и когда тянула его, заметила, что одна из крыс, каким-то образом оказалась в его грудной клетке. Она отяжелела и не могла двигаться. Мистер Г. схватила ее за хвост и вытащила. Та практически не сопротивлялась. Мистер Г. бросила крысу в  черный ящик поверх пепла, вытерла молоток краем платья и обрушила его на недалекую крысиную головенку. Девушка помнила, что на верхней полке лежали масляные краски в побитой металлической миске. Она опустошила ее и достала тупые ножи и мастихин из соседней коробки. Мастихин оказался гораздо острее, и она решила воспользоваться им вместо ножа. Мысль о том, что крыса полна болезней, отходов, а конкретная крыса, ещё и человеческого мяса, уже не смущала ее. Мистер Г. достала крысу из ящика, сделала на ней надрез и начала снимать шкуру, как с картофеля. Кровь брызгала во все стороны, девушка даже не пыталась стереть ее с лица. Она налила немного воды в миску и протерла ее чистым краем платья, потом срезала мясо с крысиных спины и боков, и бросила в посуду. Заряженный фонарь Мистер Г. отложила в сторону, включила в сеть печь и зажгла конфорку. Когда та покраснела, девушка положила миску на нее и начала ждать, помешивая мясо мастихином. Пока жарилось мясо, Мистер Г. бросила разделанную крысу обратно в щель и заткнула вторую трупом. Крысятина быстро подрумянивалась. Мистер Г. допила воду из бутылки, отключила печь и наколола первый кусок мяса на мастихин. На вкус крысятина оказалась похожей на нечто среднее межу крольчатиной и курицей. Мистер Г. доела мясо, выкурила сигарету и сделала несколько глотков из второй бутылки. Она была уверена, что уж от второй бутылки ее точно потянет в сон и не ошиблась. Мистер Г. забралась обратно в сундук и через пару мгновений уснула. Проснулась девушка от сигаретного дыма. Она огляделась по сторонам, но в подвале никого не было. Мистер Г. решила было, что старуха оставила дверь в подвал открытой. Она взобралась на ватных ногах вверх по лестнице, но дверь оказалась по-прежнему запертой. Во рту был неприятный привкус, Мистер Г. вытащила сигарету из пачки и затянулась. Она была уверена, что старуха спускалась вниз и явно ради того, чтобы оставить очередную подсказку. Девушка, зажав сигарету в зубах, пошарила по коробкам, заглянула под полки и тут вспомнила про черный ящик. Тот почему-то стоял посередине подвала. Это комедийное перемещение предметов внутри подвала разозлило Мистера Г., она нехотя поплелась к ящику и сдвинула крышку. Вместо пепла и остатков крысиной кожи, на дне ящика лежал лист бумаги. Мистер Г. подняла его и вернулась к фонарю. Это была таблица.
Имя Год рождения Год становления
Вера I 905 г. 930 г.
Надежда I 950 г. 975 г.
Вера II 995 г. 1020 г.
Надежда II 1040 г. 1065 г.
Вера III 1085 г. 1110 г.
Надежда III 1130 г. 1155 г.
Вера IV 1175 г. 1200 г.
Надежда IV 1220 г. 1245 г.
Вера V 1265 г. 1290 г.
Надежда V 1310 г. 1335 г.
Вера VI 1355 г. 1380 г.
Надежда VI 1400 г. 1425 г.
Вера VII 1445 г. 1470 г.
Надежда VII 1490 г. 1515 г.
Вера VIII 1535 г. 1560 г.
Надежда VIII 1580 г. 1605 г.
Вера IX 1625 г. 1650 г.
Надежда IX 1670 г. 1695 г.
Вера X 1715 г. 1740 г.
Надежда X 1760 г. 1785 г.
Вера XI 1805 г. 1830 г.
Надежда XI 1850 г. 1875 г.
Вера XII 1895 г. 1920 г.
Надежда XII 1940 г. 1965 г.
Вера XIII 1985 г. 2010 г.

Мистер Г. практически сразу разобралась в списке - это была история всех Надежд и Вер в цифрах. Как и предполагала Мистер Г., первой была Вера. Список также давал понять, что Надежды и Веры становились самими собой в 25 лет, а брали на попечение новую Веру или Надежду в 70. Мистер Г. должна была стать тринадцатой Верой и 25 по счету ученицей. Годы рождения и становления первой Веры её поразили. Она и представить себе не могла, что подобное происходит вот уже 11 веков, а весь мир покоится в незнании! Но для чего? Какие цели преследовала первая Вера? Как выбрала она первую Надежду? Кем они были? Ведь что-то же должно объединять всех этих женщин… Мистер Г. сложила листок и спрятала его в карман. Тут щелкнул замок и раздался голос Надежды:
--Поднимайся!
Мистер Г. поднялась по лестнице. Старуха стояла точно так же, как и в прошлый раз, скрестив руки на груди, и, брезгливо морщась, разглядывала девушку. У Мистера Г. возникло ощущение, что у нее изо рта свисает крысиный хвост, и она даже поджала губы.
--В ванную, --приказала старуха,--потом мыть посуду и готовить!
Мистер Г. с каким-то истовым рвением подчинилась приказу. Она долго стояла под струями горячей воды. Желудок сводила жуткая острая боль. Девушка вылезла из ванны, завернулась в полотенце и села на пол. Переждав так несколько минут, Мистер Г. надела чистое холщевое платье, пересиливая боль, отнесла грязную одежду обратно в подвал и отправилась на кухню. Посуды в мойке и вокруг было гораздо больше, чем оставляла Мистер Г.. Казалось, все восставшие из мертвых Надежды и Веры собрались на шабаш, ели и пили, причем, каждая пользовалась, как минимум, ещё тремя лишними наборами посуды. Девушка открыла горячую воду и принялась за дело. Через час посуда была перемыта. Она разложила тарелки по полкам и подошла к холодильнику. На нем висел очередной заказ. «Спагетти с томатно-сметанным соусом».
--Старуха или рехнулась окончательно или решила дать мне выходной,--подумала Мистер Г..
Она вскипятила воду, бросила спагетти в кастрюлю, быстро смешала соус и выложила уже готовую еду на блюдо. Несмотря на элементарность задания, она боялась даже сильнее, чем в случае с фаршированной рыбой, ибо знала, что без подвоха не обойдется. Мистер Г. внесла блюдо в комнату и сервировала стол. Наряженная старуха глядела на нее крайне приветливо. «Точно сбрендила»,--пронеслось в голове Мистера Г.. Надежда попробовала спагетти и кивнула.
--Разлей вино и садись. Как с желудком?
Мистер Г. улыбнулась краешком губ. Она не знала правильного ответа на вопрос.
--Вьетнамцы тоже едят крыс. А ты ешь спагетти,--улыбаясь заметила старуха.
Мистеру Г. стало нехорошо от запаха пищи ещё во время готовки, она пыталась подавить приступ тошноты и страшной рези в животе и ела, потому что знала, что должна что-то съесть.
--Пей вино.
Мистер Г. пила. И ей становилось все хуже и хуже. Ей хотелось уткнуться в какой-нибудь угол, зарыться куда-то, укрыться, забиться, сжаться.
--Ты должна доесть. Еды не должно оставаться,-- приказала старуха. И Мистер Г. подумала, что это тоже, наверное, своеобразное наказание – есть, после нескольких дней голода.
И Мистер Г. ела и пила вино. Когда блюдо опустело, Надежда встала из-за стола.
--А теперь ты можешь перемыть посуду и присоединиться ко мне в малой комнате налево по коридору. Я жду тебя. 
Мистер Г. хотела умереть. У нее возникла даже сиюминутная мысль удариться головой о стену или умолять старуху дать ей пару разрядов тока, чтобы она отключилась. Но отчего-то девушка собрала посуду со стола, сложила все на серебряный поднос и унесла на кухню. Она перемыла посуду и приборы, и лишь потом позволила себе пойти в ванную, но дверь была заперта. Мистеру Г. пришлось использовать ведро в кладовой. Но ей уже было крайне безразлично, что и где делать. Она вымыла руки на кухне и, все ещё корчась от боли, отправилась к старухе. Дверь в комнату была приоткрыта - тут ещё Мистер Г. не успела побывать. Это была маленькая комнатушка с камином, тяжелыми зелеными портьерами по всему периметру, двумя маленькими столиками и двумя же глубокими креслами, обитыми бархатом. Надежда сидела в одном из них и курила. Перед ней лежали какие-то бумаги и папки. Она показала Мистеру Г. на кресло и сигареты. Девушка села в кресло. Оно было таким мягким, что стало даже как-то неудобно после долгих часов, проведенных в сундуке. Мистер Г. достала сигарету из странной пачки – прежде она такую никогда не видела. Она с опаской поднесла ее ко рту и прикурила.
--Не бойся. Спрашивай. Но только о себе.
--Почему вы выбрали меня?
--Во-первых, дата твоего рождения. Все Веры рождаются 5 февраля.
--А Надежды?
--Надежды – 2 мая.
--Это единственная причина?
--Нет, конечно. Кроме тебя в тот день родилось ещё очень много девочек. Но ни одна из них не была Верой. На самом деле выбор производится не нами. Когда Надежда видит свою Веру, или наоборот, все сразу становится понятно. Это происходит абсолютно случайно, как правило, на улице. Я не искала тебя. Я просто увидела девочку с монетой на шее, с взглядом Веры, с походкой Веры, с улыбкой Веры.
--С монетой?
--Тебе ведь в детстве подарили на улице монету? Незнакомый мужчина, да?
--Да. Это была Византийская монета, я носила ее на шее.
--Никто не знает, как появляется эта монета. Известно только, что первой носила ее Вера I. Ты ведь потеряла монету?
--Да, она пропала вдруг, я была очень расстроена.
--Она попадет к твоей Надежде. Ты увидишь ее на своей будущей ученице через 32 года.
--Но должны ведь быть ещё какие-то признаки?
--Конечно. Знание французского языка – Первая Вера родилась во Франции. Острый ум. Тяготение к творчеству и созиданию. Полная и безоговорочная безжалостность к себе и окружающим. Предрасположенность к отсутствию морали и нравственности в привычном их понимании. Выраженная мизантропия. Высокомерие. Легкая и быстрая обучаемость. Отличная память. Бисексуальность – латентная или выраженная. Склонность к жестокости. Особая внешняя привлекательность. Количество мужских гормонов, в превышающем норму для женского организма объеме. Любовь к сексу. Обостренность всех чувств и интуиции. Доходящая до абсурда духовная преданность единственному в жизни объекту любви парадоксально противопоставленная физической свободе в выборе сексуального партнера.
--Но все это невозможно понять, глядя на идущую по улице двенадцатилетнюю девочку!
--Понаблюдав за тобой три дня в школе, можно было вполне сделать соответствующие выводы, поверь мне. Это невозможно объяснить, Вера. Это видно по одному лишь взгляду. Ты будто чуешь запах, а дальше все получается само собой. Ну, все, иди спать. Предпоследняя по коридору комната открыта. На тумбе у кровати таблетки.   
Мистер Г. поднялась и, с трудом волоча ноги, направилась к выходу.
--Ах, да. Ты убила мужчину, который 14 лет назад подарил тебе монету на улице. Но он всего лишь мясо. Ступай,--старуха махнула рукой, ее лицо выражало безразличие и холодность.
Мистер Г. шла, держась за стену. Она поражалась тому, насколько ей было наплевать на убийство. Она уже и думать о нем не думала. Безжалостность. Склонность к жестокости. Отсутствие чего-то там.. Мистер Г. чуть не упала, но вовремя схватилась за ручку двери. В комнате пахло теми же духами, которыми пахли вещи Веры из сундука. Мистер Г. неожиданно почувствовала себя дома. Красивая деревянная кровать с тяжелым бархатным пологом была застелена чистым хрустящим бельем. Поверх пухового одеяла лежала длинная шелковая ночная сорочка. Мистер Г., с трудом сняв платье, облачилась в нее, и тут заметила таблетки - она взяла пачку с полки и попыталась найти название лекарства, но упаковка была гладкой. Мистер Г. выдавила таблетку из упаковки, положила на язык и запила водой из стакана, лежавшего там же. Потом, не долго думая, проглотила и вторую. Девушка положила голову на чудесно пахнущую подушку и накрылась одеялом с головой. Ее тело никак не могло поверить в происходящее. Мистер Г. не заметила, как боль отступила и отдала место сну.

Глава 7.  День восьмой

Мистер Г. видела странный сон – в доме Надежды было полно народу. Везде ходили женщины, они все были голыми, молодые и старые, блондинки, брюнетки, рыжие. Они говорили на разных языках, но почему-то понимали друг друга, и Мистер Г. тоже понимала, о чем они говорят. Они искали кого-то, и все время спрашивали, не в курсе ли Мистер Г., где находится этот человек. Они называли ее Верой. Девушка проснулась и поняла, что они искали ее. Мистер Г. хотела умыться. Она не умывалась с того самого дня, как попала в дом Надежды. Она надела свое платье и вышла из комнаты, решив проверить, открыта ли дверь ванной комнаты на этот раз. Дверь была закрыта, и Мистеру Г. пришлось опять пользоваться кладовой, а потом умываться на кухне. Но девушка была рада. Она решила найти старуху, но той не было ни в гостиной, ни в подвале, ни в мастерской. Все остальные комнаты были заперты. Мистер Г. обрадовалась вынужденному одиночеству. Она позавтракала тем, что нашла на кухне, и сразу перемыла всю посуду. После завтрака Мистер Г. отправилась в гостиную, где нашла пластинки и включила граммофон. Из него полилась дивная музыка, уносящая куда-то вдаль, туда, где Мистер Г. не бывала прежде. Она чувствовала, как душа просыпается и ликуя возносится вверх. Никогда прежде Мистер Г. не чувствовала такого. Ей впервые в жизни захотелось любить. Так, чтоб съезжала крыша, и дрожали колени. В душе все ныло и стонало. Мистер Г. думала о нем каждую минуту с того самого момента, как старуха задала ей вопрос о чувствах. Она будто открыла ящик Пандоры, сказала запретное слово, вызволила джинна из лампы, позволив девушке признаться себе в том, что она вот уже 9 лет любит кого-то так, что аж душа дребезжит. И не просто любит. А хочет любить, истово и искренне! Мистер Г. тосковала по нему. Как тоскуют псы по умершим хозяевам. Это она тоже позволила себе понять лишь теперь, когда была далеко и, когда дотянуться до этого человека было невозможно. Мистер Г. привыкла рассуждать, как мужчина. И по жизни ее это вполне устраивало. Она не гналась за возможностью успешного замужества, она не любила детей, ей нравился секс без обязательств. И довериться себе настолько, чтобы признать факт того, что она любит своего первого мужчину, как девятиклассница, что эти чувства не просто дружба и не просто секс, она не могла. Мистер Г. настолько контролировала себя, свои мысли и чувства, что жила, будто в коконе. Ее жизнь была расписана ею же самой, и этот, на первый взгляд правильный, режим привел в итоге к тому, что она трижды обручалась с нелюбимыми мужчинами, которым постоянно изменяла; к тому, что Мистер Г. возненавидела все свое окружение и всё то, чем ей приходится заниматься в жизни. Она ненавидела свои красные дипломы, свою профессию, свой педантизм, аккуратную строгую одежду. И сейчас, когда Мизантропу были противопоставлены крысы, домашней еде - опять-таки крысы, окружению – сумасшедшая Надежда и все те же крысы, удобной кровати – сундук, а ежедневному распорядку – непредугадываемые события, Мистер Г. ощущала себя свободной. Пусть и не так, как принято об этом говорить. Но в гораздо большей степени, чем принято думать. За эти семь дней Мистер Г. родилась заново. Она научилась дышать, есть и пить, спать, ходить, мыться, говорить, слушать, получая удовольствие от самих этих примитивных процессов. Она понимала, что ни один человек из ее окружения ни разу в жизни не получал радости от таких простых вещей.
Время шло, а старуха все никак не появлялась. Мистер Г. наслаждалась одиночеством. Она нашла в старухиной библиотеке «Божественную комедию» и провела с ней чуть ли не полдня на кушетке. Проголодавшись, девушка пожарила себе картошки, поела, потом ещё раз обошла дом, подергала дверные ручки и, убедившись в том, что она по-прежнему находится в полном одиночестве, отправилась в спальню и легла в кровать. Но сон никак не шел. Мистер Г. ворочалась в кровати. Постепенно запахи начали раздражать ее. Ей казалось, что она слышит звуки улицы, вой ветра, сигналы машин.  Как порой утомляет тишина!  Мистер Г. встала с постели и начала ходить взад и вперед по комнате. Она отчетливо ощутила снег, тихо падающий за стенами дома. Он падает и падает, устилая улицы. Люди спешат скрыться в своих домах, загоняют машины в гаражи, а в воздухе пахнет морозом, пахнет снегом… Улицы города становятся все белее и белее. Сначала снега наметает в углы, прибивает к стенам, но потом ветер все же уступает снегу, и тот слой за слоем укрывает дороги. Мистер Г. запрокинула голову. Она будто чувствовала эти холодные снежинки, летящие с черного неба. Белые крапинки на фоне черного безмолвия. Одна из них упала на губы Мистера Г., и она облизнула их, чтобы, как в детстве почувствовать ее обжигающий лёд на языке. Но губы девушки были сухи и воспаленно горячи. Она дотронулась до лба – тот горел. Мистер Г. как-то смутно осознала, что она заболевает, но мысли стали вялыми, как сухой свежий снег, который отказывается лепиться в снежки. Она села на край кровати и спрятала голову в руки, будто для того, чтобы удержать ее от падения. Комната кружилась вокруг нее. Все стало происходить с неумолимой скоростью. Ей мерещились звуки, все явственнее и громче. Они превращались в горошины, а те становились то огромными, то вовсе незаметными и, сжавшись в точки, пульсировали вокруг, стучали у нее в голове. Мистер Г. легла поперек кровати, она лежала, раскинув руки, дышать становилось тяжелее. Она хотела единственного – вдохнуть свежего воздуха, набрать его в легкие  побольше. Она бы выбежала за дверь прямо так – в ночной рубашке, босиком, и плевать на ветер и снег. Она бы слушала ветер, она бы стала этим ветром, она расплескалась бы вокруг, как вода в полости гигантской чаши. Мистер Г. не помнила, как уснула. Она помнила лишь, как несколько раз просыпалась и засыпала тяжелым и вязким, как осенняя грязь, сном и то, как кто-то помог ей положить голову на подушку и накрыл одеялом. От человека пахло мятой. И снегом.
Глава 8. День девятый.
Мистер Г. проснулась и увидела перед собой зелень тяжелого полога. Кто-то коснулся ее руки, и она вздрогнула. Девушка повернулась и увидела его. Он сидел на краю кровати и глядел на Мистера Г..
--Как ты здесь оказался?!
--Я не знаю. Я не помню. А что ты здесь делаешь?
--Живу…
--А где родители, брат?
--Не знаю. Наверное, дома.
--Вашего дома больше нет.
--Что ты такое говоришь?!
--Нет больше его. Он сгорел,--он смотрел на нее, будто удивленный тем, что она не знает об этом.
--Зачем ты пришел?!,--Мистер Г. испуганно подалась назад.
--Сказать тебе правду.
--О чем?
--Обо всем.
--Скажи.
Мистер Г. встала и стала искать платье, но его нигде не было. Она почему-то все же сняла ночную рубашку. И осталась обнаженной. В комнате было холодно, и Мистер Г. почувствовала, как остроногие мурашки бегут ее по телу.
--Что ты хотел сказать?,--девушка смотрела в его до безумия, до умопомрачения дорогое ей лицо. Она знала наизусть каждое его движение. Она знала все, что способно вызвать его улыбку, она знала все правильные слова, которые нужно ему говорить. Но ничего кроме глупых вопросов не приходило ей на ум.
--Я ничего не хотел говорить. Откуда это дует?,--он обернулся в поисках источника сквозняка.
Мистер Г.  почувствовала, что в комнате на самом деле дует. Дуло ледяным воздухом, и ветер приносил одинокие снежинки. Они таяли на коже Мистера Г. и Мистер Г. ёжилась. Она обернулась и увидела распахнутое окно.
--Как оно тут оказалось? Прошу не закрывай его!,--Мистер Г. вскочила и перегородила ему дорогу на пути к окну.
--Но тебе же холодно..,--сказал он, пытаясь отодвинуть девушку.
--Если ты закроешь его, оно пропадет навсегда. Я чувствую..
--Я люблю тебя. Я пришел за этим.
--За любовью?
--Да.
--Но мне нечего дать тебе взамен,--отчего-то солгала Мистер Г..
--Я не хочу взамен ничего. Я не на базаре.
--Но ты же пришел за любовью,--настаивала она.
--Я пришел за тобой.
--Но я Вера.
Неожиданно подул ледяной ветер. Мистер Г. обернулась к окну и увидела огромную птицу, застывшую в воздухе. Она была белой, с ее перьев слетали снежинки. Птица махала крыльями, и снега в комнате становилось все больше и больше. Мистер Г. замерзала. Он прижал ее к себе, и они смотрели на снег, смотрели, как тот падает, смотрели на птицу. А у той не было глаз.
Мистер Г. с трудом разлепила глаза. Голова была чугунной, уши и нос заложило. Казалось, их заткнули хрустящей белой ватой. Мистер Г. даже слышала какие-то скрипы. Сон сошел с нее, как густой туман. Видение было настолько явственным, что запах снега и его кожи по-прежнему будто витали в облаках. К тому же она отчетливо помнила, что кто-то помог ей перелечь и укрыл одеялом. Мистер Г. захотела встать, но не смогла. Она сделала ещё одну попытку, но и та не увенчалась успехом. Мистер Г. испугалась. Она решила, что ее парализовало от разрядов тока, и теперь она не сможет двигаться. Она никогда не боялась старости или смерти. Единственное, чего с детства боялась Мистер Г., было ограничение - движения, воли, свободы, чувств. И, несмотря на то, что она сама всю жизнь себя ограничивала, перебороть этот страх она не научилась. Горло будто сдавили. Приступ паники охватил Мистера Г.. Она закричала и тут поняла, что все это время мотала головой, а значит, чем-то она двигать все же может. Мистер Г. слегка приподняла голову от подушки и увидела, что ее ноги и руки просто напросто привязаны к кровати мягкими ремнями. Она представляла себе именно такие ремни в сумасшедших домах. Такие же были на старых кожаных чемоданах в ее детстве. Мистер Г. слегка успокоилась, ведь если это очередное наказание, значит, ему суждено закончиться рано или поздно.  Она сделала глубокий вдох. Горло болело. Узлы, сдавленные ошейником, опухли, что в сочетании с болезненным ожогом, создавало крайне неприятные ощущения. Мистер Г. попыталась высвободить руку, но, сколько она ни пыталась, ничего не выходило. Она очень быстро устала, тело было тяжелым, голова, будто продавила подушку. Внутри все ныло и болело. Мистер Г. уже закрыла глаза, когда рядом раздались шаги. Костлявая рука откинула край полога, и девушка увидела старуху.
--Хочешь пить?
Мистер Г. кивнула в ответ. Старуха исчезла на пару секунд и вернулась со стаканом. Она стала аккуратно вливать в рот Мистеру Г. воду, Мистер Г. послушно глотала. Она все же захлебнулась на последнем глотке и закашлялась. Надежда, не обратив на это никакого внимания, встала и ушла, не сказав больше ни слова. Мистер Г. лежала некоторое время в тишине, потом рядом вновь раздались шаги. Старуха раздвинула половины полога, придвинула к кровати кресло и села. Она положила пепельницу на подлокотник и закурила. Мистера Г. потянуло в сон. Мысли стали путаться и, точно как предыдущей ночью, она стала слышать звуки. Но стоило ей прикрыть глаза, как её ударило током. Мистер Г. вздрогнула и открыла глаза. Надежда сидела в кресле и курила. Удар был не такой силы, как прежде, но в сочетании с воспаленным горлом и незаживающим ожогом, было все же очень больно. Мистер Г. посмотрела на старуху с вопросом. Но та не глядела на девушку. Мистер Г. лежала с открытыми глазами. Через некоторое время старуха встала и вышла. До слуха Мистера Г. донеслись звуки хлопающих дверей, звук льющейся воды, потом вновь шаги. Старуха вернулась с какой-то книгой. Мистер Г. никак не могла сосредоточиться, чтобы прочитать название на обложке. Тут старуха наконец-то заговорила.
--Паломники, бредущие в заботе
О чём-то, что, наверное, вдали
Оставили, — ведь из чужой земли
Вы, судя по усталости, бредёте,

Уж вы не потому ли слёз не льёте,
Что в город скорбный по пути зашли
И слышать о несчастье не могли?
Но верю сердцу — вы в слезах уйдете.
Услышанное при желанье вами
Едва ли вас оставит в безразличье
К тому, что этот город перенёс.
Он без своей остался Беатриче,
И если рассказать о ней словами,
То сил не хватит выслушать без слёз ..
Мистер Г. узнала стихи Данте - это были ее любимые. Монотонный голос Надежды убаюкивал Мистера Г.., глаза закрывались сами собой. Но как только она их прикрыла, разряд тока вновь пробежал по телу.
--Сердечных дум не разорвать кольца,
И вздохи, очи в жертву предназнача,
Виной тому, что, взор упорно пряча,
Не поднимаю ни к кому лица.
Глаза готовы плакать без конца,
Как будто только в этом их задача,
И возле них Амур приметы плача
Рисует — два страдальческих венца.

Все эти думы, эти воздыханья
Изводят сердце до того, что ими
Амур сражен — столь мука тяжела:
Ведь в них — мадонны сладостное имя
И скорбными словами начертанье
О том, как смерть ее подстерегла.
Мистер Г. изогнулась от боли, натянув ремни, стягивающие ее кисти и щиколотки. Она простонала что-то, но старуха не оторвалась от книги. Она продолжала читать, переворачивая страницы, но не справа налево, а слева направо, будто читая стихи от последнего к первому.
О благородные сердца, внемлите
Сердечным вздохам! Разве их сдержу?
Я умер бы, по чести вам скажу,
Когда бы не прибегнул к их защите.

Что могут слезы? Сами посудите.
Как я предел страданьям положу,
Свою оплакивая госпожу,
Как вновь найду связующие нити?

И днем вздыхая, и в ночной тиши,
Взываю к ней, зову ее одну,
Достойную небесного удела,
И временами эту жизнь кляну
От имени страдающей души,
Что безнадежно вдруг осиротела.
Как только очередной приступ боли утихал, глаза Мистера Г. сами собой закрывались, и по телу проходил разряд. Девушка кричала. Но ничего не могла поделать с собой. Старуха продолжала читать. Мистер Г. понимала, что Надежда споила ей снотворного, и как только то начинало действовать, действовал и ошейник.
--Я прошу вас! Не надо больше!
--… А в той — надежда сладостной струной,
--Я умоляю! Я не могу больше!
--… А в той — причина слез: что делать, что же?
--Надежда, я умоляю вас, я умираю от боли, я прошу вас!
--… Одно лишь их роднит в сердечной дрожи;
       Мольба о милости любой ценой.
Старуха не обращала внимания на стоны девушки. Она читала, явно увлеченная чтением - отрываясь периодически от книги, она читала наизусть. Ее лицо не выражало никаких эмоций. Полная безжалостность. И как только глаза Мистера Г. в очередной раз закрылись, старуха подарила ей две строчки из «Новой жизни» и новый разряд тока. Это продолжалось, пока старуха не закончила чтение. Мистер Г. благодарила Бога за то, что старуха не читает прозаическую часть произведения, останавливаясь лишь на стихах. Мистер Г. закрыла глаза в очередной раз, но сон покинул ее. Старуха вышла из комнаты, оставив девушку привязанной. Глаза Мистера Г. болели. Болело все тело. Она периодически вздрагивала. Ей казалось, что шрам кровоточил под ошейником, сердце бешено стучало. Глаза будто высохли, но, сколько она ни моргала, это ощущение не покидало ее. Тело Мистера Г. было страшно утомлено. Мочевой пузырь разрывался. Голова трещала по швам. Каждый раз моргая, Мистер Г. вздрагивала – ей казалось, что вот-вот последует удар током, и она немедленно открывала глаза. От напряжения руки, ноги и спина нещадно ныли. Мистер Г. попыталась успокоиться, она сделала глубокий вдох, но это не помогало. В ее теле поселилась какая-то безудержная истерика, она билась в ее теле, как новое сердце, неся кровь к потайным его уголкам. Мистер Г. периодически начинала метаться и биться. Она изгибала тело, насколько это позволяли ремни, в надежде, что те рано или поздно ослабнут, разойдутся. Но этого не происходило. Тогда Мистер Г. закрывала глаза и пыталась уснуть. Но сон не шел и она, даже не в силах ворочаться, вновь открывала глаза, и все повторялось заново. Не в силах больше терпеть позывов пузыря, Мистер Г. обмочилась и несколько часов лежала без движения на мокрой простыне, пытаясь отключить сознание. Она закрывала, закрывала, закрывала глаза, но ничего не происходило, и она открывала их вновь и с криками билась на кровати, пока силы не иссякали, и она не прикрывала глаза в надежде на сон. Так прошел весь день, под конец которого Мистер Г. притихла окончательно и лежала, уставившись в одну точку. Она начала думать о доме, о матери. Она отторгала эти мысли все дни, что находилась в заточении, чтобы не размякнуть и не впасть в бездействие, но бороться с ними не получалось. Где-то тикали часы. Одна мысль в голове Мистера Г. цеплялась за другую, та за третью, за четвертую, её уносило куда-то, но ни на секунду дремота не окутала ее сознания. Мистер Г. пролежала с открытыми глазами весь десятый день, не произнеся ни слова вслух. Старуха ни разу не появилась на пороге. Лишь изредка до слуха Мистера Г. доносились слабые звуки шагов или звук льющейся воды. На рассвете одиннадцатого дня Мистер Г. услышала музыку. Сначала тихо, а потом все громче и громче - она звучала, погружая комнату в «Вальс Цветов». Мистера Г. уносили эти звуки, уносили куда-то, где не было влажных простыней, боли и страха закрыть глаза. Мистер Г. уснула.

Глава 9. День двенадцатый.

Мистер Г. проснулась в середине двенадцатого дня. Она боялась пошевелиться и минут пять лежала без движения. Однако, когда она решила двинуться, она обнаружила, что ремни больше не сковывают ее. Тело сильно замерзло. Все это время она лежала в холодной комнате в тонкой ночной рубашке без возможности укрыться или хотя бы сжаться. Руки и ноги были ледяными, желудок сводило от боли, голова ныла и слегка кружилась. Мистер Г. села на кровати и попыталась взять себя в руки. Она встала с постели, надела платье и чулки, и, пошатываясь вышла из комнаты. Коридор, отделявший ее от гостиной, показался бесконечным. Девушку колотила дрожь, от холода зуб на зуб не попадал. Когда она, наконец, добрела до гостиной, она увидела Надежду, сидящую за столом. Та была одета в шерстяное платье и меховой жилет. Старуха пила чай и что-то читала. Мистер Г. замерла на пороге, прислонившись к дверному косяку. Надежда подняла голову и взглянула на нее вопросительно. Мистер Г. пыталась углядеть в ее взгляде хоть оттенок, хоть намек на сострадание, но тех не было и в помине. Старуха обдала девушку ледяным взглядом, по сравнению с которым лед собственных рук, показался ей жарким, словно африканское солнце.
--Что я сделала не так?,-- все же решилась спросить Мистер Г..
--Подумай,--сказала старуха, делая глоток из чашки.
--Ходила по дому, слушала музыку, читала, готовила, трогала ваши вещи без спросу?
--Нет. Нет ничего плохого в том, чтобы читать или слушать музыку.
--Тогда что же?
--Я говорила тебе, что каждый день ты должна работать в мастерской и сдавать мне готовый продукт, так?
--Но..
--Никаких «но»! Ты не выполнила наказа и получила наказание.
--И что теперь?
--Теперь ты должна мне, как ты думаешь, сколько работ?
--Я не знаю, сколько я здесь, я потеряла счет.
--Тогда я просвещу тебя. Ты должна мне 12 работ маслом.
Мистер Г. сглотнула. Она и одну-то не смогла закончить нормально.
--В какой срок?
--У тебя есть два дня. Не спать ты теперь приучена.  Получается, у тебя 48 часов чистого времени. Если постараешься, может, даже и поспать успеешь. Мастерская будет в твоем распоряжении сразу после того, как ты пострижешь меня, приготовишь еду, но в первую очередь поможешь мне принять ванну и вымоешься сама.
Старуха встала из-за стола и направилась в ванную. Мистер Г. уже видела ее без одежды, и ей было наплевать, какая помощь потребуется от нее на этот раз - лишь бы попасть под струи горячей воды и согреться.  Мистер Г. последовала за Надеждой. Когда девушка вошла в комнату, старуха, уже раздетая, влезала в ванну. Зеркало запотело, ванна была полна горячей воды.
--Раздевайся.
Мистер Г. подчинилась приказу.
--Возьми с той полки мочалку и, когда мне надоест лежать в воде, намылишь мне спину, потом смоешь пену, поможешь вылезти из ванны и спустишь воду. У тебя будет пятнадцать минут на купание.
Мистер Г. повинуясь приказу, прислонилась к стене. Стена была влажной от пара, и девушке стало даже холоднее, чем было. Она чувствовала себя все хуже и хуже - от горячего пара тело будто размякло, мысли совсем спутались в голове. Прошло полчаса и старуха подозвала Мистера Г., заранее вооружившуюся мочалкой. Девушка терла спину старухи, ее размякшую старческую кожу в морщинах и пигментных пятнах. Грязь скатывалась в катышки, застревающие в порах губки. Через пару минут Надежда скомандовала «Довольно», и приказала Мистеру Г., помочь ей выбраться из ванны. Когда старуха вылезла и обмоталась полотенцем, у девушки уже плыли перед глазами круги.
--Мойся. Потом приходи в мастерскую, подстрижешь меня там,--приказала Надежда.
Мистер Г. кивнула и спустила воду. Пока вода, хлюпая, исчезала в сливе, Мистер Г. протерла ладонью зеркало и взглянула в него. На нее смотрела очень худая лохматая девушка. Мистер Г. опустила глаза и отошла. Горячая вода привела ее в чувства. Девушка согрелась, ей стало легче дышать. Стоять под душем долго она не решилась, т.к. Надежда дала ей лишь пятнадцать минут. Мистер Г. быстро закончила с купанием, вылезла из ванны, вытерлась полотенцем и надела новое платье, аккуратно сложенное в углу на стуле. Старое, как и в прошлый раз, выбросила в мусорное ведро под мойкой. Надежда ждала ее в мастерской. Мистер Г. застала ее сидящей на стуле под лампой дневного света, спиной к двери. На мгновение девушке захотелось подойти и просто свернуть старухе шею. Тихо. С удовольствием. Но тогда она не выбралась бы из этого дома.
--Ножницы и расческа на столе. Подстриги меня. Мне нужно, чтобы волосы стали короче сантиметров на пять.
Только тогда Мистер Г. заметила, какими длинными были волосы старухи. Она всегда ходила с собранными, и девушка не задумывалась об их длине – оказалось, те доходили до поясницы. Мистер Г. взяла со стола ножницы и расческу, ту самую, которой она пыталась открыть замок на ошейнике в первый день своего заточения.
--Пять сантиметров,--повторила старуха.
Мистер Г. подошла к Надежде и начала расчесывать ее волосы. Волосы были очень густыми и живыми, что удивительно для женщины этого возраста. Мистер Г. прикинула в уме необходимые сантиметры и, захватив прядь расческой, отрезала. Через десять минут работа была окончена. Старуха перекинула волосы через плечо и, взяв пару прядей, внимательно изучила концы волос.
--Нормально. Подмети пол и иди на кухню.
Мистер Г. валилась с ног. Её качало, она дошла до кладовой, опираясь на стены и после того, как использовала ведро по теперь уже  привычному для нее назначению, вышла, захватив совок с веником.  Мистер Г. подмела в мастерской, которой явно требовалась более тщательная уборка, и отправилась на кухню. На холодильнике ее ждал ошарашивающее простой заказ – «Картошка, пожаренная с грибами». На приготовление этого блюда у Мистера Г. ушло не более сорока минут. Пока еда готовилась, она, проверив, что старухи поблизости нет, достала из холодильника кусок сыра и жадно съела его с хлебом, запив холодным чаем. Ей показалось, что прекраснее этого сыра и обычного белого хлеба и быть ничего на свете не может. Собрав со стола крошки, Мистер Г. быстро собрала всю посуду и приборы на поднос и отнесла в комнату, где ждала ее, как всегда наряженная, Надежда. Блюдо понравилось старухе и на этот раз, и она вновь пригласила девушку к столу. Мистер Г., будучи все ещё голодной, доела все, что оставалось на столе. Ни разу в жизни она не ела так много. Раньше девушка не любила есть вообще, ела редко и мало, и практически никогда не испытывала голода. Когда она положила последний кусок в рот, старуха поднялась с места и скомандовала идти в мастерскую.
--Вы позволите сначала посуду вымыть?
--Ну, да. Только быстро,--согласилась Надежда не без удовольствия.
Мистер Г., опасаясь последствий и новых подвохов, быстро собрала посуду на поднос и побежала на кухню. Она перемыла все, и правда, очень быстро, высушила и разложила тарелки по полкам и только после этого отправилась в мастерскую. Как и в прошлый раз, старуха сидела в своем углу и работала. Мистер Г. подошла к мольберту и застыла перед ним. Она не знала, что писать, с чего начинать. У нее в голове лишь вертелась мысль о том, что она должна сдать 12 работ за 48 часов. Получается одна работа за 4 часа. А если поднапрячься, то можно сократить время работы над одной картиной, чтобы успеть отдохнуть.
--Запомни одно – никогда не жди вдохновения. Если его ждать, оно не придет. Работай, как любой служащий. Тут у тебя есть начальник - это живопись. И она не любит опозданий, лени и безалаберности.
Мистер Г. кивнула и села на стул. Потом, вспомнив, что не знает, что писать, встала.
--Но я не знаю, что мне писать..,--промямлила она чужим голосом.
--Пиши то, чего бы тебе хотелось сейчас,--кинула старуха, не поворачивая к ней головы.
Мистер Г. сразу же вспомнила запах снега, представила деревья, укрытые им. Она не любила пейзажи, но тот, что она представляла себе, был, и правда, хорош.
Мистер Г. выдавила краски на палитру и села за мольберт. Она будто видела перед собой голубоватый снег, уходящую куда-то дорогу, легкие сумерки, словно ситцем, укрывшие небо и деревья, много синих деревьев. Пейзаж этот она написала достаточно быстро. Она отложила его, повернув к стене, как делала старуха, и взяла второй холст, поменьше. Она уже знала, что будет писать – цветы. Разные цветы – розы, калы, герберы, ирисы, фиалки, гладиолусы, лилии и колокольчики - все в одной вазе. Над натюрмортом она работала ещё меньше, чем над пейзажем. Но страшно болела спина. Она решила сделать перерыв, вспомнив про оставленные старухой в прошлый раз на столе сигареты. Она закурила. Надежды уже давно не было в комнате – та вышла, когда Мистер Г. писала пейзаж и так и не вернулась. Зажав сигарету в зубах, девушка решила посмотреть, что пишет старуха. Она подошла к ее мольберту и, перегнувшись, взглянула на холст. Это был портрет женщины с птицей. У Мистера Г. аж дыхание перехватило. Это был прекрасный портрет, глядя на который девушка понимала, что то, что сделала до этого она, просто мусор. Она села на табурет перед мольбертом Надежды и долго смотрела на картину, ещё влажную и такую сочную и цельную, что девушке становилось все более стыдно за себя. Она понимала, что нужен опыт, что слишком мало времени она провела за мольбертом, но это не успокаивало ее. В голове крутилась навязчивая мысль об отсутствии у нее таланта. Мистер Г. вглядывалась в портрет, пыталась понять мазок и то, как старуха держит кисть, кладет краску, прорисовывает детали. В итоге она заставила себя подняться с места, осознавая, что теряет время, и вернулась к своему мольберту. Она боялась взглянуть на пейзаж и натюрморт и, решив не поворачивать их лицом, взяла новый холст и принялась за работу. Она захотела сделать упор на качество и написать что-то очень простое. Груши. Она написала яркие желтые груши, грубым пастозным мазком, на голубом фоне. Результат удовлетворил ее в большей или меньшей степени. Шея нестерпимо ныла. Но дав слово, не обращать внимания на боль и не потакать ей, Мистер Г. взялась за следующий холст. Она написала ещё 4 натюрморта, один из которых изобразила, глядя на натуру, которой послужила гора тюбиков, громоздящаяся на столе. Ухватившись   за возможность писать с натуры, Мистер Г. поставила перед собой сначала табурет, потом стул, потом стоящий в углу глиняный горшок, и так перерисовала большую часть предметов в мастерской. Старуха входила в комнату пару раз и не скрыла радости от вида кипящего творческого процесса.  Мистер Г. впервые увидела подобие искренности на ее лице, и ей тоже стало приятно. Когда девушке оставался последний 12-й холст, Надежда подошла и села рядом.
--Сделай перерыв, у тебя ещё день впереди.
--Правда?,--не поверила девушка.
--Да. Ты написала 11 работ за 24 часа.
Мистер Г. отложила кисть и ощутила боль во всем теле. Она тут же пожалела о том, что расслабилась. Но она чувствовала голод, холод и усталость. Старуха протянула ей сигарету, Мистер Г. закурила и прислонилась к столу.
--Правда, хорошо?,--спросила Надежда.
--Да. Очень.
--Хорошее часто приходит через боль и жертву. Ты поймешь это. Скоро.
--Мне очень нравится, как вы пишете.
--Короткий курс, что и тебе суждено пройти, порой стоит нескольких долгих лет обучения в Академии. Я тоже проходила этот короткий курс. Это стоит того, чтобы всю жизнь пожинать его плоды.
--Да, вы, наверное, правы.
--Иди на кухню, поешь чего-нибудь, а потом ложись спать.
--Но я не закончила,-- попыталась возразить Мистер Г..
--Ты закончила. Ты забыла о портрете крысы. Он двенадцатый.
--И правда,--Мистер Г. обрадовалась. Она вдруг подумала, что Надежда была не такой уж сволочью, какой казалось. И один ее талант стоил многих человеческих качеств.
--Работы я посмотрю завтра. Это будет твой первый просмотр.
--Хорошо. Спасибо.
Мистер Г. вышла из мастерской и направилась на кухню. Ее так клонило в сон, что она еле-еле запихала в себя пару бутербродов, выпила чашку остывшего чая и, посетив кладовую, отправилась в спальню. Она сдернула грязную простыню с кровати и, найдя в шкафу чистую, застелила постель и, нырнув под одеяло, моментально уснула. Перед глазами всплывали ещё не написанные картины, и запах краски витал по комнате, проникая в тревожные сны Мистера Г..

Глава 10. День четырнадцатый.

Мистер Г. видела странные сны. Один сменялся вторым, второй третьим, она пыталась убедить себя в том, что это всего лишь сны, но там, внутри них, ей это не удавалось. Она видела говорящих котов, убеждающих ее в том, что она избрана для высшей цели – перерезать горло всем современным писателям в городе. Они протягивали ей список, зажатый в мягких лапках, и смеялись демоническим смехом, от которого Мистеру Г. было и смешно и страшно одновременно. Они говорили о том, что они вовсе не те кошки, о которых она думает, что Иоан I велел иначе, что у них узлы на хвостах, потому что царём велено, а значит, надо. Мистер Г. проснулась с кашей в мыслях. В голове пели натужные кошачьи голоса, и ей даже показалось, что чей-то пушистый хвост махнул и скрылся за портьерой. Мистер Г. встала, оделась и вышла в коридор. Дверь в ванную, как ни странно, была отперта, и она торопясь умылась, счастливая от прикосновения воды к лицу и готовая отправиться в мастерскую. По пути она заглянула в гостиную и обнаружила там Надежду. Та завтракала и, подняв на девушку глаза, кивком указала ей на стул. Мистер Г. села.
--выпей чаю, поешь. Сегодня просмотр.
Мистер Г. кивнула и налила чаю в приготовленную, видимо, для нее, чашку. Она торопливо съела бутерброд и выпила содержимое чашки. Старуха наблюдала за ней и, когда та закончила, поднялась с места и кивнула головой на дверь.  Мистер Г. пошла вперед, и ей было страшно, но в то же время радостно, что сейчас эта художница укажет ей на ее ошибки, исправит  их, а может быть, даже покажет что-то полезное. Девушка вошла в мастерскую, старуха прошла вслед за ней.
--Ну что ж, поворачивай.
Мистер Г. принялась разворачивать повернутые к стене работы. Ей хотелось как-то прервать молчание, нарушить повисшую тишину, но она не знала, что сказать, и боялась разозлить Надежду. Когда все работы были развернуты, Мистер Г. замерла в стороне и начала наблюдать за выражением лица женщины. Та села в кресло напротив стены, вдоль которой выстроились холсты на подрамниках, и закурила. Она щурилась, переводя взгляд с одной работы на другую, поджимала губы и чертила что-то пальцами в воздухе. Через пару минут она поднялась с места и стала подходить к работам поближе. К некоторым она подходила вплотную. Выдувая дым на поверхность холстов, Надежда что-то искала в работах, изучала их, но Мистер Г. не знала, что ищет старуха и находит ли она это там. Девушка поймала себя на мысли, что нервно теребит пальцы и спрятала руки за спину. Через двадцать минут Надежда села обратно в кресло и повернулась к Мистеру Г..
--Что ж, первый экзамен ты завалила. Будешь пересдавать.
--А что там не так? Вы можете объяснить?
--Отчасти – да, отчасти – нет. Работы, конечно, дилетантские, к этому у меня не может быть претензий пока. Но суть не в том. Цвет ты вроде чувствуешь. Но с формой проблемы. Равно как и с пропорциями. Не видишь света и тени. Не обращаешь внимание на перспективу вообще…
--Но все это незнакомо мне..
--Научишься. Возьми со стола книгу.
Пока Мистер Г. шла к столу, в голове ее сложилось молниеносное предположение о том, что книга заполнит пустоты в ее теоретическом знании, что та непременно должна быть посвящена живописи, и лицо ее независимо от нее самой озарила улыбка. Однако, она ошиблась. Книга называлась «История телесных наказаний в России». Несмотря на то, что издание было выпущено в 1913 году, оно прекрасно сохранилось. Мистер Г. взяла книгу в руки и посмотрела на Надежду.
--Бери ее и изучи подробно.
--Хорошо, неуверенно пробормотала Мистер Г..
--Отправляйся в спальню. Выйдешь, когда всю ее прочтешь. Подбери для себя что-нибудь.
--Что, простите?,--Мистеру Г. показалось, что она не расслышала приказа старухи.
--Выбери для себя подходящее наказание за ошибки,--отчеканила Надежда.
--Но..
--Никаких «но»! Отправляйся. В конце концов, тебе предоставляется право выбора. Разве это не прекрасно?,--Надежда улыбнулась искренней понимающей улыбкой, и Мистер Г. в конец растерялась. Она вышла из комнаты и медленным шагом пошла в спальню. Книга на самом деле оказалась очень интересной и красиво иллюстрированной. Поначалу, Мистеру Г. было сложно привыкнуть к старославянскому, но уже после третьей страницы, она перестала чувствовать разницу вообще. Абстрагировавшись от мысли о том, что ей придется выбирать что-то из предложенного списка, Мистер Г. даже втянулась в чтение. Ей понравились нарочито холодные, документальные описания пыток и истязаний, применявшихся на Руси. Там же она встретила расшифровку своего сна – кошками называлось орудие телесного наказания - верёвочная плётка с восемью или девятью концами, на которых были завязаны узлы. Там же фигурировал и Иоан I  - он был безмерно жесток и хитер на изобретение невероятно извращенных пыток, подробно описанных в книге. Чтение показалось Мистеру Г. крайне занимательным, и она завершила его через два часа после того, как вошла в спальню. И наказание она выбрала себе быстро и хладнокровно – клеймение. Она уже привыкла к боли от ожога и знала, что выдержит наказание стойко. Плети, розги, батоги и палки не внушали Мистеру Г. доверия. Наказания связанные с водой и переломом костей – отметались сразу. Она закрыла книгу и вышла из комнаты. Ей было очень спокойно на душе. Она не волновалась. Старуха сидела в мастерской и работала. Увидев Мистера Г., она улыбнулась и, не дав ей рассказать о своем выборе, велела идти на кухню. Девушка повиновалась, и старуха пошла за ней. На кухне Мистера Г. ожидало удивительное зрелище - на столе стояла старинная печь на изогнутых резных ножках, на которой, подпираемый специальной подставкой, покоился удлиненный металлический предмет, с деревянной красивой рукояткой, напоминающей рукоятку меча. Окончание предмета скорее напоминало печать, уже раскаленную в горящей печи. Мистер Г. вздрогнула. Ей стало страшно не от мыслей о предстоящем клеймлении, а о том, что она не успела ещё рассказать о выбранном наказании, как для него уже было все подготовлено.
--Сними платье,--достаточно мягко сказала старуха.
Мистер Г. повиновалась и, сняв платье, осталась абсолютно обнаженной, посреди темной кухни. Мерцание огня в печи, слегка озаряющее помещение, создавало ощущение пребывания на каком-то старинном обряде некоего посвящения.
--Поворачивайся.
Мистер Г. затаив дыхание повернулась спиной к старухе и закрыла глаза. Эти пару мгновений, когда ты не знаешь, откуда именно ожидать боли, и являются самыми страшными. Внутри у девушки все сжалось. Она попыталась не думать ни о чем, забыть о том, где она находится и, что ей предстоит. Но боль оказалась гораздо сильнее, чем она предполагала. Мистер Г. вскрикнула. Правая ягодица болела, как пронзенная насквозь. Мистер Г. оперлась руками о стол и застыла. Хотелось кричать.
--Теперь и у тебя будет такой же,--старуха опустила инструмент в вазу с водой и ее слова слились с шипением. Отложив клеймо в сторону, Надежда достала из шкафа бутылку с водой и протянула девушке,--выпей.
Во рту Мистера Г. пересохло, горло чесалось, ей хотелось выть. Она осушила половину бутылки, а потом, собрав всю свою волю в кулак, выдавила вопрос, донесшийся будто откуда-то из живота:
--А что у меня?
Старуха рассмеялась – ее явно развлекала вся эта ситуация.
--Это ирис,--ответила она, все так же улыбаясь,--твой любимый цветок.
--Откуда вы знаете?,--локоть Мистера Г. соскользнул и она чуть не ударилась головой о стол.
--Долго ли умеючи. И у меня ирис на заднице. И у одиннадцати наших с тобой предшественниц.
--Но как это возможно? Как вы заставили меня выбрать именно клеймление?,--боль становилась все сильнее и последние несколько слов Мистер Г. произнесла, стиснув зубы, чтобы не сорваться на крик.
--Я заставила? Дорогая моя, побойся Бога. Я до сих пор не заставила тебя сделать ничего против твоей воли. Ты даже пришла в этот дом по собственной воле. Все предопределено заранее. И чем быстрее ты смиришься с этим, тем легче тебе будет. На вот, надень.
Старуха протянула Мистеру Г. странный халат. У него на спине был вышит все тот же ирис, а на груди и ниже - сплошное переплетение поясков.
--Ирис должен быть на груди. Пока не заживет ожог, будешь ходить с голой спиной. А это мазь, возьми, намажешь ее завтра утром на место ожога.
Мистер Г. взяла тюбик и надела странное одеяние – материя и правда не доходила до болящего места, оставляя его открытым. По всей видимости, такой же носили все Веры и Надежды после клеймления. От этой мысли Мистеру Г. почему-то стало легче. В последнее время ее вообще не пугала общность с этими странными женщинами. Хотя она и продолжала с недоверием относиться ко всем этим странным процедурам поощрений и наказаний, она не могла не углядеть в них определенной логики, а в своих состояниях и мыслях приятных изменений. Мистер Г. оторвала руки от клеенки, покрывающей стол, и посмотрела на старуху. Отблески огня играли на ее лице, далеко не выглядящем на семьдесят лет. У Надежды, конечно, были морщины, но лицо в целом казалось достаточно гладким, и Мистер Г. впервые обнаружила в ее чертах нечто приятное, будто напоминание о былой красоте, о той двадцатипятилетней девушке, которую Мистер Г. видела на фотоснимке в подвале. Неожиданно для самой себя Мистер Г. спросила, будут ли они фотографироваться. Старуха удивленно улыбнулась и пообещала, что будут. Остаток дня Мистер Г. с разрешения Надежды слонялась по дому, слушала музыку, читала Данте, лёжа на животе и даже немного танцевала, повторяя движения, что показывала ей старуха. Это был какой-то средневековый вальс под странную незнакомую Мистеру Г. музыку. Но танцуя она забывала обо всем – о боли, о страхе, о доме. Она кружилась, приподняв руку над головой, вложив свою ладонь в  ладонь воображаемого партнера, пока окончательно не выдохлась. Пожелав старухе спокойной ночи, Мистер Г. покинула гостиную и отправилась в свою спальню, где, раздевшись, аккуратно забралась в кровать и уснула на животе, почти сразу, как закрыла глаза.

Глава  11. День пятнадцатый.

Мистер Г. проснулась от боли. В ягодицу будто вонзили стрелу и упорно ковыряли ее наконечником в образовавшейся ране. Девушка вспомнила о мази и, нащупав тюбик на тумбочке, выдавила немного в ладонь и смазала ожог. Боль, и правда, слегка поутихла.  Мистер Г. пятясь выбралась из кровати, надела свой халат и вышла из комнаты. Дверь в ванную была заперта, и она посетила сначала кладовую, а потом умылась на кухне. Там же ее ожидал заказ, примагниченный к холодильнику. «Блины». Мистер Г. помнила, как пекла их бабушка. Она достала необходимые ингредиенты, разогрела сковороду и на тарелке быстро выросла гора дымящихся блинов. Она достала из холодильника сметану и мед, вскипятила чайник, собрала все на поднос и отнесла в гостиную. Старуха поджидала ее, одетая в красивый шелковый халат.
--А что ты себе посуду не принесла? Беги опять на кухню.
Мистер Г., уставшая удивляться странным переменам в настроении старухи, поплелась на кухню и принесла себе тарелку и чашку. Она разлила чай, и они с Надеждой позавтракали под музыку Чайковского, льющеюся из граммофона. Мистер Г. сидела, скрючившись, стараясь, чтобы ожог не касался поверхности кресла, и к концу чаепития у нее начала ныть спина. Она собрала грязную посуду на поднос, унесла на кухню и перемыла, прокручивая в голове чудесные вальсы Петра Ильича. Через некоторое время старуха пришла за ней и повела в ту самую маленькую «курительную» комнату с красивыми мягкими креслами и портьерами. На этот раз на полу был расстелен ворсистый ковер. Сама старуха, потушив в комнате свет, села в кресло, а Мистеру Г. предложила прилечь. Портьеры на стене были раздвинуты, а за ними белел экран. Надежда щелкнула какой-то кнопкой и экран ожил.
--Это мой любимый режиссер,--шепнула Надежда так, будто они и правда находились в кинотеатре, а за их спинами сидели другие зрители. Лицо ее озаряла та самая искренняя улыбка, которую все чаще начала подмечать на ее лице Мистер Г..
Любимым режиссером старухи был Тарковский. Она поставила Мистеру Г. «Андрея Рублёва», и они глядели в экран три часа, не произнеся ни слова. Мистер Г. когда-то видела этот фильм, но он не запомнился ей, показавшись затянутым и слишком темным. На этот же раз душа ее трепетала, и она ощущала трепет этот физически, и ей самой было радостно и светло на душе. Когда фильм закончился, и на экране начали появляться фрески, созданные Рублёвым, Мистер Г. вдруг ощутила, что она более не чувствует боли от ожога, что прошла спина, что внутри разлита такая чистота и красота, что даже дышаться стало легче. Мистер Г. улыбнулась и поднялась с пола.
--У тебя черты лица изменились,--сказала старуха, включая свет в комнате.
--Спасибо за фильм.
--Не торопись. Ты должна будешь выучить наизусть монолог Рублёва о любви. Там он останавливается на..
--«Ибо мы..»
--Именно. Ты должна найти и выучить далее. Ответишь все послание. Ясно?
--Ясно.
--Книга эта лежит на полке в углу комнаты, --Надежда не глядя указала пальцем на шкаф, затаившийся в темном углу,--вечером я спрошу с тебя это задание. Можешь остаться в этой комнате. Сигареты я тебе оставляю. Можешь взять воду из холодильника, если захочешь пить.
Надежда развернулась и ушла, оставив Мистера Г. наедине с поблекшим экраном в комнате с зелеными портьерами. Мистер Г., почему-то оглядываясь на дверь, будто ожидая, что на нее вот-вот бросится неведомое чудище, подошла к шкафу и провела ладонью по старым книжным корешкам так, как водят палкой по музыкально отзывающимся на прикосновение решеткам, дети. Она сразу поняла, какую книгу нужно искать. Она вытянула Библию, плотно зажатую между «Requiem pour une nonne»  Камю и «Упанишадами»  и раскрыла ее на середине. Для того, чтобы найти нужный ей текст, она листала книгу, читая ее по диагонали, около часа и в итоге наткнулась на необходимые ей слова. Это было первое послание Коринфянам, заключенное в 13 главе. Мистер Г. уже почти знала его наизусть, сама не понимая, как и откуда. Вернувшись на ковер, она прочла Послание несколько раз, и, чем больше она читала, тем глубже понимала смысл каждого слова, тем глубже они внедрялись в ее сознание, тем лучше и свободнее она себя ощущала внутри. Завершив чтение, Мистер Г. поднялась с пола и, зажав книгу в руках, отправилась искать старуху. Та читала, сидя в кресле в углу гостиной. Глазам девушки Надежда предстала другой, нежели час назад. Да и комната и всё окружающее её, все предметы и даже мысли – все стало иным. Иначе слышала она шум половиц, скрипящих под подошвами. Иначе скрежетала игла граммофона, впустую трущаяся о пластинку. Иначе висел, будто ставший осязаемым, воздух в комнате, мягко освещаемой лампой. Иначе светила сама лампа желтого света, покрытая мягким абажуром с покойно висящей бахромой. Мистеру Г. отчего-то стало сладостно и тепло, будто она только вдохнула пряный аромат корицы, и что-то потянуло в душе, завелось, побежало, спотыкаясь на пути и, весело вскакивая, вновь продолжало свой сумасшедший бег. Мистер Г. улыбалась и старуха, поднявшая на нее свой абсолютно новый взгляд, улыбалась в ответ. Без предупреждения, без знака со стороны Надежды, Мистер Г. уже знала, что пора начинать, что сейчас она должна ответить выученный урок, но не так, как делают это школьницы у доски, не натужно и вымученно, не запинаясь и забывая слова, не изображая излишне пафосные интонации, а чисто, чисто и красиво, будто слова, писаные за два тысячелетия до этого момента, вдруг родились в ней самой, в душе ее и теле так, чтобы она сама стала этими словами, воплощением их, так, чтобы с сердцем в такт они прозвучали и наполнили душу и были наполнены душой. Она понимала, что сейчас даст присягу, и пусть не знает она, кому и в чем присягает, слова эти родятся в ней, наполняют ее светом, а, значит, они правильные.
-- Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно, как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.
Старуха смотрела внимательно на Мистера Г., слушала ее так, будто слышит слова эти впервые, будто ей приятно  и сладко слышать их. Когда Мистер Г. умолкла, Надежда повторила последнюю строку, прикрыв глаза, будто щурилась от солнца. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.
--Ещё раз, повтори ещё раз,--попросила старуха. И Мистер Г., сама радуясь возможности ещё раз пропустить через себя эти чудесные слова, повторила их, но уже медленно и гладко, опрокидывая себя, чтобы те лились через край, выпархивали в воздух, потрясая влажными неокрепшими крыльями. И слова пускались по кругу, витали по комнате, отталкиваясь от стен, путаясь в шторах, падая, почти касались земли, а потом вдруг взлетали вновь. Мистеру Г. было хорошо, отчаянно хорошо. До этого момента она и представить себе не могла, что слова могут так радовать человеческую душу, заставить ее воспарить. Она произносила каждое слово Послания мягко, размеренно, она верила каждой букве и всему смыслу, и сердце ее отзывалось на странный этот зов так, как прежде никогда ни на что не отзывалось. Это ощущение было похоже на первую любовь, сладкую и безвинную, чистую, как буйный сад после проливного дождя. Мистер Г. закончила говорить и умолкла. Надежда по-прежнему улыбалась. Несколько следующих минут прошло в тишине, данной будто для того, чтобы витавшие в воздухе слова осели, подобно пыли, повисшей в нем, или чаинкам в стакане чая. Мистер Г. стояла с обнаженной спиной, клейменная огненным ирисом, и смотрела перед собой. Руки ее по-прежнему сжимали Библию, о которой она забыла. Слова Послания крутились в ее голове, накатывали, как волны, захлестывали и отбегали прочь. Неожиданно старуха прервала молчание:
--Что ж, я рада тому, что тебе полюбилось Послание. Однако, не стоит забывать о том, что тебя ждет la atelier. C'est bien?
--Oui, madame . J'ai scrupule ; vous d;ranger …но мне нужно, чтобы вы указали мне на мои ошибки поочередно и помогли с дальнейшим продвижением.. ,--сказала Мистер Г., окончательно обнаглев.
Вместо того, чтобы разозлиться, старуха расплылась в довольной улыбке.
--С'est une bonne id;e! ,--ответила она, вставая с места,-- suivez-moi .
Мистер Г., в конец удивленная переменами, происходящими в доме Надежды, двинулась за ней в мастерскую. Каждый раз, попадая в эту комнату, девушка поражалась тому, как меняется поведение и состояние старухи. Она начинает порхать к столу с красками и обратно, подобно юной девушке, подолгу сидит у мольберта, будто не ощущая дискомфорта в спине и мышцах, работает без устали. Эти перевоплощения радовали Мистера Г.. Она понимала, что видит перед собой профессионала, за которым радостно наблюдать, и у которого есть чему поучиться. На этот раз Надежда не пошла к своему мольберту. Она села в кресло рядом с мольбертом Мистера Г., и велела ей принести и поставить на треножник любой из ее холстов. Девушка выбрала зимний пейзаж и поставила его перед старухой. Та нахмурилась.
--Послушай, а ты кисти мыла хоть?,--старуха резко повернула голову в сторону Мистера Г., все так же хмуря брови. Ее губы были недовольно поджаты. Видимо, заметив испуганное выражение лица девушки, старуха осеклась и рассмеялась,--да не бойся ты так! Я просто спрашиваю, говорила ли я тебе, что кисти надо мыть..
--Нет, кажется, нет..
--Ну, так запомни, если пишешь ежедневно, а ты должна писать ежедневно, между прочим, можешь просто замачивать их в масле, чтобы не высохли, потом оттирать и работать. Если же оставляешь мастерскую на некоторое время, обязательно мой их под теплой водой, тщательно, чтобы они были чистыми, как новые, c'est clair? 
--Да. А как обращаться с холстами?
--Давай так, вопросов у тебя будет много, лучше я предвосхищу их и прочту тебе лекцию заранее. Сядь поудобнее. Хотя, что я говорю,--старуха криво улыбнулась,--ты же с ирисом.. ну пристройся как-нибудь, чтобы качественно слушать и запоминать. Вон там есть подушка, брось ее на пол и садись на колени.
Мистер Г. кивнула и последовала совету старухи. Когда та села, Надежда начала свой рассказ.
Рассказ Надежды о правилах художника
-- Если тебе суждено будет искать место для мольберта, запомни, что самым удобным для художника считается место у северовосточного окна. Почему? Потому что здесь на протяжении всего дня условия освещения натуры и холста не будут резко меняться. Окна, выходящие на восток, юг или юго-запад, придется завешивать, желательно подсиненной материей или заклеить чем-то полупрозрачным. Яркие пятна солнечных лучей не должны падать на твой холст. Самым удобным для работы художника является ровное рассеянное освещение. В нашей мастерской нет окон по определенным причинам, свет нам заменяют лампы, но я буду говорить тебе о том, как должно быть в идеале. Располагайся у окна так, чтобы свет падал слева, и тень от руки не пересекала холст или лист с рисунком. Не спрашивай про рисунок. Его мы ещё освоим.
Натуру или модель ставь чуть левее своего рабочего места и на таком расстоянии, с которого ее можно охватить взглядом в целом. Конечно, чем крупнее предметы, тем больше должно быть расстояние между тобой и натурой. Минимальное расстояние должно равняться двум-трем наибольшим измерениям натуры.
Художник должен видеть в целом не только то, что он собирается изобразить, но и свою работу. Поэтому рисунок или этюд нужно располагать не ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Ты, например, сидишь слишком близко, вспомни. Очень рекомендую тебе почаще отходить от холста или даже оставлять его ненадолго, чтобы рассматривать издали или потом взглянуть другими глазами. Тогда ты  яснее увидишь то, что у тебя получается, а главное - то, что не удалось. Неопытный художник, каким ты пока являешься, часто не замечает ошибок в своем рисунке именно потому, что он не видел его издали.
Когда кладешь холст на мольберт, наклон его выбирай так, чтобы его плоскость была строго перпендикулярна к лучу твоего зрения. Когда ты научишься рисовать пастелью, углем, карандашом и акварелью, ты будешь крепить на мольберте планшет с листом бумаги. Неплохо было бы иметь и  пюпитр для рисования. У меня он есть, правда, один. Его я покажу тебе позже.
Работать на столе, положив лист бумаги горизонтально, как тетрадь для письма, ни в коем случае нельзя. Изображение тогда получится искаженным, вытянутым, будут нарушены пропорции фигуры. Рассмотреть его в целом, а тем более сопоставить с натурой, ты не сможешь. Тебе надо отвыкнуть и от привычного держания карандаша в руке, как ручки для письма. Чтобы обеспечить себе свободу штриховки и проведения линий, отсекающих и охватывающих общую форму, карандаш надо держать вот так, -- Надежда взяла в руки карандаш,-- и учиться рисовать сидя на вытянутую руку от планшета, а, не опираясь на лист тыльной стороной ладони и тем более локтем. Ясно? Сама я училась рисовать, держа альбом на коленях или положив его на стол – это было задолго до знакомства с Верой. Однако, заметив, что я делаю ошибки из-за положения бумаги, я стала учитывать факт искажения и научилась рисовать, держа альбом по-всякому. И только спустя много лет, Вера научила меня пользоваться планшетом. У тебя не было моего опыта, поэтому я даю тебе такие козыри сейчас, благодаря чему тебе не придется переучиваться и ломать себя потом. Так вот, что касается освещения, повторю ещё раз: заниматься живописью можно только при естественном освещении. Дело в том, что желтые или любые другие цветные лучи электрических ламп меняют оттенки красок на холсте и палитре. Желтый цвет, например, кажется более светлым и теряет свою интенсивность, а синий темнеет. Если все-таки написать этюд при электросвете, но на следующее утро ты с огорчением заметишь, что светлые места получились пережелтевшими, а темные - пересиненными или слишком резкими. Опять-таки это не касается нашего теперешнего освещения, потому что это лампы дневного света и оттенка не имеют. Тем не менее, все уважаемые мной мастера предпочитали работать при утреннем свете. Следуя их советам, я и тебе советую: свободные дневные часы береги для живописи, а вечером занимайся рисунком. Как ни странно, для занятий рисунком, особенно в начале, благоприятно, наоборот, искусственное освещение. Его направление и силу можно менять, создавая разнообразные условия освещения натуры. Когда источник света помещен сбоку от натюрморта или модели, то светотень наиболее выразительно выявляет форму. Посмотри на те гранаты под лампой, видишь? Чем сильнее лампа, и, чем ближе к натуре она расположена, тем контрастнее будет светотень. Если захочешь смягчить ее переходы на предметах - увеличь расстояние между источником света и постановкой, загороди источник света прозрачным экраном или абажуром, или вверни менее сильную лампу. Если поместишь источник света позади натюрморта или модели, объемная форма будет выглядеть плоской, силуэтной. Встань-ка, разомнешься заодно. Подойди к гранатам. Поверни лампу и отойди. Видишь разницу? Теперь отодвинь ее подальше. Вот. Поняла теперь? Возвращайся на место. И запомни, самое главное - освещенность листа бумаги или холста не должна резко отличаться от освещенности натуры. Если, например, ты будешь писать ярко освещенный натюрморт, сидя в полутьме, - твои глаза быстро устанут от постоянного напряжения. Очень яркое освещение холста, например, солнечное, тоже утомляет зрение. Кроме того, этюд, написанный на открытом месте и выглядевший солнечным, совсем иное впечатление производит потом в помещении. Он становится серым, жестким, раздробленным. Поэтому, когда будешь работать на воздухе, этюдник устанавливай в тени. Что же, теперь о кистях, слушай внимательно, ибо кисти в нашем деле неимоверно важны.
Как выбирать кисти для живописи? Кисти для масляной живописи бывают плоские и круглые, щетинные или из ушного волоса. Вот такие,-- Надежда взяла со стола кисть и протянула Мистеру Г.. Выбирая кисти, смотри, не обрезаны ли кончики щетинок, плотно ли они пригнаны друг к другу, не болтается ли на ручке металлическая втулка, плотно ли она прижата к ней. По официальными правилам, работать можно только кистями с натуральным, необрезанным волосом, однако, это вопрос на любителя – я например, иногда и дешевыми китайскими с удовольствием пишу. У них своя особенная жесткость. А, чтобы кисть не лохматилась, надо ее мыть теплой, запомни – теплой, а не горячей, водой с мылом сразу же после работы. Правильно держать кисть нужно вот так, --старуха взяла кисть у Мистера Г. из рук,--ясно? Возьми-ка попробуй.
Мистер Г. взяла кисть в руки, как в первый раз.
Теперь, Вера, самое главное – краски! Возьми-ка со стола блокнот и записывай. Для масляной живописи покупай, как минимум, следующий набор:
Белила цинковые, охра светлая, охра золотистая, сиена натуральная, сиена жженая, умбра натуральная, марс коричневый прозрачный, английская красная, индийская желтая, индиго, небесно-голубая, кадмий красный светлый и кадмий желтый средний, травяная зеленая, неаполитанская телесная, охра красная. Можешь ещё взять виноградную черную, хотя я предпочитаю писать индиго. Не бери золу и кость.
Считается, что палитру нужно содержать в чистоте, что нужно счищать мастихином все смеси и протирать рабочую часть палитры промасленной тряпкой начисто после каждого сеанса. Взгляни на мою палитру – ее даже поднять тяжело, такой на ней лежит слой. Однако, это не значит, что тебе придется брать пример с моих привычек. У тебя обязательно выработаются свои. Хотя, насколько я знаю, Веры менее прилежны и терпеливы, нежели Надежды. Считается, что масляные краски не разбавляют, пишут пастозно. А если в каком-либо тюбике краска слишком загустела, то используют растворители. Ещё краски смешивают с маслом, например, льняным. Но запомни, что от примеси излишка масла красочный слой этюда желтеет и подвергается другим нежелательным изменениям. Я использую растворитель не только для разбавления загустевшей краски, но и для разбавления краски нормальной. Опять-таки, повторять не обязательно.
Грунтуют холст для того, чтобы масло не впитывалось в ткань, краски не жухли и не проникали через поры на обратную сторону картины. Грунт - это связующее звено между холстом и красками. Писать на незагрунтованном холсте нельзя, запомни! Во многих книгах описывается рецепт приготовления грунта. Ты, конечно, можешь использовать один из них – так делали многие Веры и Надежды, однако, в их время грунты, просто напросто, не продавались в магазинах. Теперь же они есть. Я посоветовала бы не морочить себе голову и покупать готовые.
 Тебе все ясно, Вера?
--Да.
--Тогда, давай сделаем перерыв на обед, а потом вновь вернемся в мастерскую, и я исправлю одну из твоих работ в качестве примера.
--Спасибо.
Мистер Г. встала вслед за старухой, и они вышли из мастерской. Мистер Г., и правда, была очень голодна, но забыла о чувстве голода, впитывая каждое слово старухи, подобно губке. Как ни странно, обед был уже готов, и они, впервые за все время заточения, пообедали без официоза, сидя на кухне. Надежда позволила девушке задавать ей любые вопросы по прослушанному уроку и терпеливо отвечала на каждый. После обеда они пили чай и курили, сидя друг напротив друга за маленьким столом, размер которого будто бы сблизил Мистера Г. с Надеждой, привыкших находиться друг от друга на более отдаленном расстоянии. Когда старуха встала из-за стола, девушка сказала, что вымоет посуду, прежде чем идти в мастерскую, на что Надежда удовлетворенно кивнула и отправилась в мастерскую одна. Мистер Г. перемыла посуду, торопясь поскорее вернуться к мольберту. Настроение у нее было приподнятое, она чувствовала прилив сил, ожоги ее не беспокоили. Она закончила с посудой и побежала в мастерскую, где ждала ее старуха. Та велела придвинуть кресло и смотреть внимательно, а сама нарочито медленно и спокойно принялась исправлять работу Мистера Г.. Она брала краски кистью и клала на холст, описывая большинство своих движений, объясняя их. Пейзаж становился все больше похожим на тот, что задумала Мистер Г., и ей стало грустно от того, что довела его до этого состояния не она сама. Старуха увидела выражение ее лица и, каким-то образом поняв причину такого изменения, сказала:
--Вера, запомни, далеко не горячо любимый, но всё же, хороший мой знакомый художник, говорил, что если ты знаешь точно, какой будет твоя картина до того, как ты ее написал, можешь вообще не писать ее. И ещё: шедевр и праздность несовместимы. Это значит, что нужно работать, работать, трудиться, понимаешь?
--Вы что с Дали знакомы были?,--Мистер Г. недоуменно подняла брови.
--Вера, я была знакома с такими людьми, о которых ты даже в книжках ещё не читала. Дай Бог прочитаешь. Да, мы были хорошо знакомы, хотя и спорили всегда. Кстати, ещё одно важное наставление от маркиза де Пуболя , с которым я, как ни странно, соглашалась: никогда нельзя отметать величия гениев прошлых времен. С них нужно брать пример, у них нужно учиться. При этом копи своё. Оно обязательно понадобится тебе тогда, когда ты научишься писать, как великие. Он сам умел. Кстати, кто тебе нравится из великих?
--Ну.. я, правда, не знаю..
--Какие пробелы, Вера! Ты меня пугаешь, -- старуха выглядела искренне огорченной, -- Сейчас закончим с твоим пейзажем, который, к слову, получился хорошим, и ты, взяв в курительной комнате большую книгу с репродукциями, отправишься в спальню, где перед сном тщательно изучишь издание. На это у тебя будет вся ночь и половина завтрашнего дня. А завтра я задам тебе свой вопрос ещё раз.
Мистер Г. кивнула. Они закончили работу через десять минут и девушка, повинуясь указанию Надежды, отправилась за книгой, захватив которую, она засела в спальне, вооружившись также и лупой. Когда Мистер Г. открыла первую страницу, за стенами дома закончился пятнадцатый день и вступил в свои права шестнадцатый день ее заточения.

Глава 12. День шестнадцатый.

Мистер Г. с упоением погрузилась в чтение книги и просмотр репродукций. По прежней своей невежественности в некоторых вопросах истории искусства, она относилась с пренебрежением к старым мастерам, не особо разбираясь и не отличая их друг от друга. Теперь же, когда она была, в принципе, не ограничена во времени и не обременена старыми предрассудками, принуждающими ее любить лишь все новое и необычное, Мистер Г. с удивлением и удовольствием открывала для себя невероятно новое в искусстве, пережившем века, а то и тысячелетия. Дыхание ее замирало много раз, а от знакомства с «Фаюмским портрета» даже кружилась голова. Она рассматривала репродукции картин Лукаса Кранаха Старшего, Дюрера, Ван Эйка и Вермера и поверить не могла в то, что могла быть прежде настолько слепой, чтобы не замечать их величия. Она надолго застыла над «Портретом супругов Арнольфини» Ван Эйка и «Джиневрой де Бенчи» Леонардо Да Винчи. Она не могла до конца осознать величие мастеров, способных такое сотворить, оно не вмещалось в ней, и она радовалась этому, как глупец радовался бы подтверждению чьего-то гениального ума. Она потратила на изучение книги половину шестнадцатого дня, постоянно возвращаясь к так страстно полюбившимся за такой короткий срок знакомства работам Кранаха и Ван Эйка, перечитывая их краткие и, краткостью своей лишь распыляющие ее любознательность, жизнеописания. Она уснула, уложив это прекрасное издание рядом с собой, будто боясь расстаться с ним даже на мгновение, а в голове крутились слова какого-то художника, что она когда-то случайно услышала по телевизору, переключая каналы: Раз познавший счастье, что дарит тебе живопись, ты больше никогда не сможешь жить привычной жизнью, ибо живопись дает тебе крылья и, зная это, ходить по земле, подобно остальным, притворяясь таким же, как остальные, невыносимо и напоминает изнасилование. И никто и никогда не поймет художника, а счастья художника, не являясь им, не испытает.
Мистер Г. проснулась на семнадцатый день своего пребывания в доме Надежды, счастливая и восторженная, какой она была, разве что в детстве. Она нащупала книгу и, прежде чем заняться своим туалетом, ещё раз пролистала ее, не заметив, как пролетел целый час. Боясь оставить книгу на кровати, она встала, оделась и, захватив ее с собой, посетила все нужные ей комнаты и отправилась искать Надежду. Та завтракала в гостиной и, заметив девушку, пригласила ее к столу.
--Вера, тебе понравилась книга?,--с улыбкой спросила старуха.
--Да, очень, я даже боюсь с ней разлучиться..
--Поешь, а потом мы поговорим с тобой.
Мистер Г. наскоро перекусила и, когда допивала чай, старуха подняла на нее глаза, до этого опущенные в какую-то книгу, и спросила:
--Ну, так, кто тебе понравился более остальных?
--Я, правда, не знаю..,--ответила Мистер Г.
Старуха рассмеялась.
--Точно так же ты ответила мне вчера.. И это прекрасно, что ты так отвечаешь! На этот раз, если я не ошибаюсь, не из-за невежества и незнания, а из-за слишком широкого выбора?
--Отчасти вы правы.. Но и невежество мое играет свою роль. Ведь ознакомившись с одной общей, хотя и очень подробной книгой, я не стала знать гораздо больше того, чем знала до того, и особо грамотнее я тоже не стала..
--Но ведь ты можешь сказать, кто тебе понравился чуть более остальных? Или картину, назови конкретную картину. А насчет образования своего не переживай. Я поправлю эту ситуацию. У меня столько прекрасных и редких книг, что мало тебе не покажется.
--Спасибо. А более остальных мне понравились все работы Ван Эйка и Лукаса Кранаха.
--Старшего, как я понимаю?
--Да.
--А у Ван Эйка, что тебе понравилось у Яна Ван Эйка?,--спросила старуха, не скрывая радости.
--У него есть одна работа, она маленькая совсем, совсем. Выполнена на доске. Размер всего 21 на 28 см! Но она восхитительная, потрясающая!,--Мистер Г. говорила запинаясь, будто торопясь сказать и боясь быть перебитой,--она так смотрит, так смотрит... Что аж дух захватывает! И глаза у нее такие, будто нет ресниц и красивые до оцепенения, чистые- чистые, кажется, даже чище, чем на полотнах Да Винчи. Плечи у нее, как у ребенка, но взгляд, несмотря на чистоту свою, взрослый и даже немного хитрый. Кожа такая нежная, что, кажется, будто ты касаешься ее,--Мистер Г. говорила и сама не понимала, откуда, из каких глубин ее души исходят эти слова.
--Да, я поняла, о какой ты говоришь работе. Она очень хороша. А ещё, расскажи мне ещё,-- попросила Надежда с умилением и радостью.
--Ещё мне очень понравились его «Благовещение», «Портрет четы Арнольфини», «Мадонна канцлера Ролена», «Портрет человека в тюрбане» и «Мадонна каноника Ван дер Пале». Но особенно портрет четы и Мадонна! Как они написаны, это не передать словами. В их глазах смирение и чуть заметная радость..
--ты об Арнольфини?
--да-да.. И сколько бы раз я не смотрела на нее, а смотрела я много-много раз подряд, все равно каждый раз моим глазам представали все новые и новые детали, подтверждающие величие мастера!,--Мистер Г. закрыла глаза,--например, слева от зеркала, висит плетеная веревка, а справа – крохотный веничек. Внизу, у ног пары, стоит собачка, невероятно похожая выражением морды на человека, и смотрит она прямо в глаза художнику. На подоконнике лежит одинокое яблоко. Открыто окно. На переднем плане хорошо заметна пара тапочек. Но и на заднем, там, под зеркалом, в котором отражается сама пара и ещё несколько человек, как мне показалось, священник и, быть может, свидетели с художником, лежат ещё одни тапочки! Ну, разве это не восхитительно!
--А что ты можешь сказать про Мадонну канонника?
--Она удивительна. Сначала меня поразила красота фактур – одежда, ковры, пол, трон, резьба на колоннах! Потом я стала приглядываться к лицам участников и обнаружила в них все то же смирение теперь уже вкупе со страхом. Меня восхитили руки всех героев, написанные словно в сказке, нет, я даже описать не могу простыми человеческими словами, как написаны руки на этой работе! И статуэтки по краям трона.. Все это поразительно!
--Хмм, а про Кранаха что скажешь? Возьми хотя бы его нимф..
-- Лежащих нимф у него много, но та, на полосатой подушке у фонтана, особенно хороша. Меня просто убивает ее нога, ее не вполне "правильная" поза, большой палец ее правой ноги, премилые куропатки в траве, яблоки на дереве.. И вся она такая смелая для искусства своего времени и новая, и необычная, и всем этим прекрасная!  Ещё мне нравится, как написана зелень вокруг нее, и сам фонтан, и далекий пейзаж, уводящий зрителя за холм. Ещё мне очень понравилась его картина «Аллегория Меланхолии», сюжет которой заплетен вокруг образа пустой созерцательницы бытия, напрасно пытающейся вникнуть в смысл грядущих событий. Она видит эти события, предчувствует их, мысли ее воплощены в странных фантазиях, выплывающих из тумана - там, кажется, были оседланные козы, лошади, кабаны и нагие девушки с белыми флагами. Сама она держит в руках листики, кажется, оливковые, что тоже, на мой взгляд, не просто так. Ей безразличны дети, резвящиеся с собакой на полу, да и дети ли это вообще? А шар, металлический шар, покоящийся у ее ног и есть, на мой взгляд, та самая меланхолия, что показал нам мастер..
--А ты знаешь, что лучшим автором, изобразившим меланхолию, является Дюрер. Ты видела эту гравюру?
--Да. У Дюрера Меланхолия — это воплощение высшего существа, гения, наделенного интеллектом, владеющего всеми достижениями человеческой мысли того времени, стремящегося проникнуть в тайны вселенной, но одержимого сомнениями, тревогой, разочарованием и тоской, сопровождающими творческие искания. В мыслях его цифры, в ногах лежит все тот же шар, по полу разбросаны инструменты, гвозди. Подле него на колесе или кубе восседает такой же крылатый, как и он сам, человечек, вбивающий, кажется, гвоздь в деревяшку. А вдалеке изображено море и сияющий свет. К берегу прибилась лодка, видимо, ожидающая хозяина. Но тот не спешит отплывать.
--Хорошо, хорошо..,-- пробормотала старуха,--а как тебе да Винчи?
--Ослепительно. Особенно мне понравилась «Джиневра де Бенчи»..
--О, да. Я видела ее вживую в Вашингтоне. Она – просто чудо!,--оживилась Надежда.
--В книге о ней почти ничего не сказано, можете рассказать? Хотя бы кратко?,--Мистер Г. чувствовала, что старуха не откажет, потому что видела, что та тоже получает удовольствие от разговора или, как минимум, делает вид, что его получает.

Рассказ старухи о Джиневре де Бенчи

--Как ты думаешь, кто это?,--улыбаясь, спросила девушку старуха.
--Джиневра..
--ясное дело, что не Гоголь,--Надежда рассмеялась,--это твоя очень близкая родственница.
--я не поняла вас..,--Мистер Г. удивленно подняла брови и отчего-то обернулась назад, будто ища от кого-то поддержки.
--Это Вера VII, приятно слышать, не так ли?,--старуха вздохнула и терпеливо посмотрела на девушку.
--А как такое случилось?,--спросила Мистер Г. и сразу же поняла всю глупость своего вопроса.
--Очень просто. Ты же не думаешь, что получив такое воспитание у Вер и Надежд, как мы с  тобой, можно оставаться обычными людьми и не внести никакой вклад в развитие своей страны, живописи, литературы, политики? Я расскажу тебе подробнее через недельку где-то, но сейчас, просто знай, что на каждую Веру и Надежду возложена огромная ответственность. Все Веры и Надежды, кто-то сам, а кто-то, влияя на сильных мира сего, великих художников, поэтов, политиков и прочих, меняли этот мир. Все, каждая без исключения. Кто-то становился музой гения, делая из него гения, как такового. Кто-то становился матерью гения. Кто-то сам вершил великие дела. Но об этом позже. Вернемся к Вере VII. «Портрет Джиневры Бенчи» — это ранняя картина Леонардо, который, кстати, был прекрасным человеком. Он написал ее где-то между 1474-м и 1476-м годами, подробнее нужно посмотреть в дневнике Веры VII, кстати, дневники я тоже передам тебе рано или поздно. Пусть хранятся у тебя. Портрет Веры VII - образец флорентийской портретной живописи позднего кватроченто. Мы-то знали, кто изображен на портрете всегда, со дня его написания, однако, ученые выяснили этот простой факт лишь в ХХ веке и постановили, что изображена на нем Джиневра д’Америго де Бенчи, флорентийская поэтесса и интеллектуалка XV века, платоническая возлюбленная венецианца Бернардо Бембо, который, заказал этот портрет художнику. Сама Джиневра тоже неплохо знала Леонардо, и они общались. Судя по дневнику Джиневры, пусть и очень скромно описывающему ее достижения, она часто становилась музой для мастера и вдохновляла его на многие подвиги от искусства. Хотя у них и были абсолютно дружеские отношения.
По ходу дела, это единственная картина Леонардо да Винчи, находящаяся за пределами Европы; как я уже заметила, сейчас она находится в Национальной галерее искусства в Вашингтоне, до этого несколько веков она находилась в коллекции князей Лихтенштейна. Ты обязательно слетаешь в Вашингтон, навестить Веру, договорились?
--Да..,--только и смогла промямлить удивленная историей Мистер Г.
-- Дай-ка мне книгу, я поподробнее опишу тебе работу так, как это принято у профессионалов,--старуха приняла протянутую девушкой книгу и, не глядя раскрыла ее на нужной странице,--кстати, эта книга полным полна портретами Вер и Надежд, ну хватит, хватит делать такое пораженное лицо. Привыкай уже. Начнем?,--девушка кивнула в ответ,-- Картина эта, почти квадратного формата, изображает молодую девушку в платье терракотового цвета с тёмно-синей шнуровкой на груди. Обрати внимание на шнуровку – я смотрела на неё в музее каждый день и на меня уже начинали коситься охранники. Благо, я приехала туда по работе и могла смотреть, сколько угодно. Продолжим: На плечи Веры наброшен тёмно-коричневый шарф. Вопреки обыкновению портретистов того времени, наряд девушки лишён каких-либо украшений, лишь одна маленькая жемчужина стягивает у ворота края прозрачной рубашки, выступающей из-под низкого выреза платья. У девушки характерная для данного периода флорентийской моды прическа — гладко зачёсанные волосы с прямым пробором и двумя вьющимися локонами, обрамляющими лоб. На затылке волосы закреплены белым головным убором или лентой. Как видишь, точно так же, как и все Веры и Надежды, эта очень красива. Модель изображена в три четверти в погрудном обрезе на фоне гористого пейзажа. Нижняя часть портрета (Вера пишет, что около 10 сантиметров), предположительно изображавшая руки модели, утрачена, из-за чего формат картины изменился с поясного на погрудный. Бледное лицо девушки с широкими скулами и узким разрезом глаз выделяется на фоне вечернего сумеречного ландшафта с тёмным кустом можжевельника на среднем плане и прудом с бликами света на воде — на заднем. У модели большая голова на узких плечах и круглое лицо. Как и у той дамы, чьим портретом кисти Ван Эйка ты восхищалась. Структура её гладких волос продуманно изображена в контрасте к жёстким и колким веткам можжевельника, окружающим её лицо своеобразным нимбом, а также прозрачной, зыбкой листве деревьев заднего плана. Контуры фигуры смягчены с помощью эффекта сфумато, а благодаря приёмам кьяроскуро на портрете резко контрастируют области света и тени. В нарушение ренессансной портретной традиции Леонардо изобразил девушку повернувшейся не влево, а вправо, соответственно расположив источник света. Такой зеркальный поворот привычной композиции вносит в изображение некоторую непринуждённость. Тонкая игра светотени на её лице создает впечатление жизни. Гамма картины приглушённая и чуть холодноватая, типичная для мастера: она достаточно ограничена и состоит из золотистых, коричневатых, тёмно-зелёных, оливковых и голубоватых тонов. Я видела оборот портрета, тебе, вряд ли придется увидеть его вживую, хотя, кто знает, правда? На обороте, как это изредка бывало в портретном жанре того периода, изображена эмблема: вертикальная ветвь можжевельника в обрамлении венка из лавровой (символа поэтического занятия) и пальмовой (символ нравственности и христианского сострадания) ветвей. Ветви перевиты лентой (так называемой cartiglio) с латинским motto: «Virtutem forma decorat» . Лавр и пальмовая ветвь символизируют идею триумфа добродетели, изобразительно продолжая начальные слова латинского гекзаметра, приведённого в изречении. Фон оборотной стороны визуально имитирует плиту из порфира . Изучение картины и её расчистка в 1990 году показали, что венок и лента на обороте, возможно, были добавлены позднее, хотя окончательно это предположение не доказано. Мои доводы тогда не прошли. В отличие от лицевой стороны, где утрата нижней трети картины не так очевидна, на обороте хорошо видно, что рисунок триумфального венка грубо обрезан внизу; утрата красочного слоя видна также под вертикальной ветвью можжевельника. В правом верхнем углу оборота сохранилась красная сургучная печать, поставленная на картину в XVIII веке его очередными владельцами. На лицевой стороне при внимательном изучении видны отпечатки пальцев художника, свидетельствующие о том, что растушёвка краски проводилась пальцами. Картина является одним из самых ранних экспериментов итальянских художников с привезённой из Нидерландов манерой писать маслом, и некоторые складки на живописной поверхности показывают, что автор ещё не в совершенстве владеет этой техникой. Хотя говорить о несовершенстве манеры Леонардо хотя бы в чем-то и представляется мне бредом. Доказательством того, что картина была обрезана, является также и найденный позднее набросок серебряным карандашом, на котором изображена Джиневра, но уже с руками. Там у нее был то ли цветок, то ли брошь какая-то, я уже не помню. Тарковский, например, относился к этому портрету неоднозначно. Он как-то сказал, что видит в нем что-то дьявольское, но не злое, а лежащее по ту сторону добра и зла. Нечто притягательное и отталкивающее одновременно, несомненно холодное, интеллектуальное, почти дегенеративное и невообразимо прекрасное.. Наверное, Андрей и представить себе тогда не мог, как точно он описывает Веру. Мастер есть Мастер!
--Надежда, расскажите мне о ней самой,--попросила девушка.
--Отчего же не рассказать. Хотя по плану рассказы о Верах и Надеждах у нас и позже гораздо, я сделаю для тебя исключение в силу твоей любознательности. Слушай. Состоятельная семья Бенчи, ну, т.е. нашей Веры VII, была тесно связана с родом Медичи своей финансовой деятельностью и занимала достаточно видное положение во Флоренции того времени. Отец Джиневры, Америго Бенчи, был гуманистом, коллекционером греческих и римских авторов, патроном и другом литераторов, философов и художников. Поэтому Вера была уже изначально подготовлена к своей великой судьбе хорошим домашним воспитанием. Отец ее дружил в частности, с Марсилио Фичино . Его отцом был Джованни Бенчи, главный управляющий банка Медичи, оставивший ему огромное состояние, женатый на Джиневре Перуцци, в честь которой, и была названа внучка. Сам Америго также был служащим этого банка. Как сообщает Вазари, Леонардо находился в приятельских отношениях с Америго; уезжая в Милан, он оставил в его доме своё «Поклонение волхвов» . Её брат Джованни также был другом художника. Архивные изыскания показали, что Джиневра Бенчи, известный и одарённый интеллектуал своего времени, была образованной женщиной, хорошо известной во Флоренции и Риме благодаря своей красоте и добродетелям, а также интересу к музыке и поэзии. Современники называли её уменьшительным именем — La Bencina, которое было прозвищем, образованным от фамилии и намекающим при этом на её миниатюрное телосложение. Они высоко ценили её благочестие, добродетель, красоту и интеллект. Лоренцо Великолепный  посветил ей два сонета. Она и сама писала стихи, но из её произведений для мира сохранилась единственная строчка: Vi chiedo perdono; io sono una tigre di montagna . Она написала их в юности и не особо любила. Хорошие же ее стихи, ты прочитаешь в ее дневнике, когда придет время. У Веры были прекрасные пальцы, красивые и белые, словно слоновая кость. Их восхваляли многие поэты того времени. К слову сказать, и дата ее рождения и дата ее смерти в официальных источниках указаны неверно. Говорится, к примеру, что умерла она в 1515-м году от туберкулёза. На самом же деле, она скончалась совсем иначе и на 15 лет раньше. Детей у нее не было. Я входила в группу исследователей обстоятельств создания портрета, кои по сей день являются предметом научных дискуссий. Женщин в эпоху Ренессанса писали обычно по трём поводам — в случае помолвки, в случае свадьбы или же в случае смерти. Если портрет являлся свадебным, то обычно он был парным к портрету мужа, и женщина в таком случае изображалась в правом повороте. Портрет нашей Веры очень часто считали имеющим отношение к свадьбе или помолвке модели, поскольку толковали изображённый на ней можжевельник, как аллегорию целомудрия. Поскольку Леонардо написал девушку обращённой лицом в «неправильную» сторону, предполагали, что портрет, скорей всего, имел отношение не к свадьбе, а к помолвке. Впрочем, в таком случае вызывало удивление, что изображение, как это бывало обычно, не было наполнено демонстрацией богатого приданого невесты — ювелирными украшениями и платьем из драгоценной парчи, что подчёркивало бы состояние её семьи. Версия о том, что портрет был написан по случаю свадьбы или помолвки Джиневры, является наиболее распространённой, но исследования последних десятилетий доказывают, что она, скорей всего, ошибочна. А знаешь, как было на самом деле? Леонардо был так покорен красотой и умом девушки и, она показалась ему настолько не похожей на всех, кого он встречал прежде, что он изобразил ее, повернутой в другую сторону, будто смотрящей не туда, куда смотрят другие женщины. А простота ее одеяния – свидетельство того, что она больше уделяла внимание красоте духа, нежели красоте тела. Портрет был заказан венецианским послом во Флоренции Бернардо Бембо, близким другом и платоническим поклонником Джиневры; их отношения известны из множества письменных источников. На верность этой версии указывает изображение на обороте картины. Написанный там венок из пальмы и лавра является персональной эмблемой Бембо, которую он использовал в качестве «экслибриса» для рукописей в своем собрании. Но в данной картине к его эмблеме из двух растений в центре присоединяется третье — можжевельник, эмблема Джиневры. Таким образом, изображение на обороте портрета представляет собой сплетение геральдических растений двух влюблённых, что находится в русле ренессансной символики. Вера любила Бембо всю жизнь, однако, замужем была за другим человеком. Бембо почитал ее, заказал известным поэтам того времени более десяти поэтических текстов на латыни и сравнивал с Беатричче Данте и Лаурой Петрарки. Бембо тоже был женат, у него была семья и дети. Но, как я уже говорила тебе, Веры и Надежды бывают невообразимо преданными своей любви, и не в пример любимому, Джиневра детей не имела и была несчастлива в браке. Расстались влюбленные не по-доброму. Из ее дневника ты увидишь, что сердце Веры было разбито его внезапным исчезновением из своей жизни. Это и сподвигло её углубиться в литературную деятельность. В окончательный год отъезда Бембо Вера серьёзно заболела и на некоторое время выбрала для себя добровольное изгнание в сельском поместье. Вот именно на этом эпизоде ее жизни, когда она порвала с привычной жизнью и заканчивается вся информация, которая о ней официально известна. Но мы о своей Вере знаем больше и не трудно догадаться, что именно в том сельском поместье, подаренном ей в 1470-м году Надеждой VI, она и воспитывала свою Надежду VII. Портрет же ее много путешествовал. Дольше всего он пробыл в коллекции князей Лихтенштейна, которые отчего-то путались в версиях о том, кто на нем изображен. И лишь в 60-е годы XX века США выкупили его у переживающего трудные времена княжества за огромные для послевоенной Европы деньги – 5 миллионов долларов,--старуха улыбнулась и прикрыла глаза,--хотела бы, чтобы твои портреты продавались за такие деньги?
--Да.. Но ещё больше хотела бы, чтобы картины моей кисти продавались так.
--Неплохо, неплохо,--несколько раз повторила старуха, видимо утомленная своим собственным рассказом,--я тебе кое-что подарить решила. Там в углу коробка. Открой, посмотри.
Мистер Г. поднялась с места и отправилась в угол, на который указала ей Надежда. Там, и правда, лежала коробка из-под обуви. Девушка опустила перед ней на колени и осторожно сняла крышку.
--Да не бойся ты, -- пробормотала старуха, уставшим голосом,--ты знакомься пока. А я пойду отдыхать. Возьми с полки следующую книгу цикла – конец XIX - начало XX века. До завтра изучи. Буду спрашивать. А теперь в мастерскую ступай.
Мистер Г. слушала её в пол уха. Она видела только белоснежного голубя, опустившего голову  в перья, будто сжавшегося в комок от страха. Девушка не любила птиц, она вообще не особо жаловала животных, но это пернатое существо отчего-то вызвало у нее некие родственные чувства. Она аккуратно положила его на ладонь  и поднесла к лицу. Птица подняла голову и повернула свой маленький клюв к Мистеру Г.. Голубка была ранена, видимо, старуха подобрала ее на улице. Девушке вдруг стало хорошо и спокойно на душе. Она уже видела себя с птицей на плече во время чтения книг или работы в мастерской. Мистер Г. уже не могла себя представить без этого чистого волшебного существа. И пока Надежда, не оборачиваясь, шла к двери, Мистер Г. уже назвала голубку Бланш и посадила на плечо.  Остаток семнадцатого дня девушка провела в мастерской. Расхрабрившаяся Бланш осторожно взлетала и недолго кружила по комнате, а Мистер Г. усердно работала, вспоминая вчерашние уроки старухи. Она писала около четырех часов кряду, пока не почувствовала, что валится с ног. Она вышла, подхватив Бланш, и отправилась на кухню. Она поела что-то из того, что было в холодильнике, накормила голубку гречкой, найденной в шкафу и, захватив книгу из курительной комнаты, отправилась спать. Ожог, уже совсем затянувшийся тонкой пленкой, не беспокоил ее, и она спокойно улеглась в кровать, предварительно устроив Бланш в коробке на кресле, и почти сразу уснула, не отягощаемая никакими ненужными мыслями.

Глава 13. День восемнадцатый.

Мистер Г. проснулась в прекрасном настроении. Она видела чудесный сон, будто она гуляет по белоснежному храму, без росписей и икон, а из всех окон внутрь влетают такие же белые голуби, и повсюду летают перья, а от шума их крыльев очищается душа.  Мистер Г. встала и проверила Бланш – та сидела все так же тихо в уголке, как и тогда, когда девушка впервые увидела ее. Мистер Г. быстро умылась на кухне, сделала себе бутерброд, выпила чаю на ходу и, отсыпав немного гречки в блюдце, бегом вернулась к Бланш. Перекусив, она вспомнила про вторую книгу, и, застелив постель, принялась за чтение. Она оказалась не менее интересной, нежели первая. В живописи XX века ориентироваться ей было, конечно, легче и с творчеством многих авторов она была знакома прежде. Однако, выбрать одного из них было опять-таки невозможно. Мистер Г. углубилась в изучение биографий художников и их работ, настолько, насколько позволяло конкретное издание. Ее восхитили красочные и молниеносные жизни большинства художников, они сгорали, как спички, подгоняемые своим талантом вкупе, как правило, с дурными привычками, но как много успели они родить! Ее поразило творчество Шиле и Лотрека, особенно Эгона Шиле. В нем не было прилизанности, скрытости, но была огромная тайна, заключенная именно в безудержном откровении. Она искренне полюбила работы Пикассо и, в особенности, голубого его периода. Она смотрела репродукции и понимала, что неминуемо попадет под влияние некоторых из просмотренных ею художников. Она предвкушала интересную беседу с Надеждой и проглатывала главу за главой, окончив чтение через четыре часа. Бланш по-прежнему сидела в уголке и выглядела неважно. Мистер Г. положила ее на ладонь, пригладила перышки. Сердце птицы учащенно билось. Девушка положила голубку обратно в коробку и отправилась искать старуху. Искать ее не пришлось, т.к. сидела она, как обычно, в любимом кресле в гостиной и делала какие-то наброски в блокноте. Услышав шаги Мистера Г., она оторвалась от бумаги и подняла глаза:
--Ну, что, готова? Присаживайся,--старуха отложила блокнот, заложив страницу карандашом, и внимательно посмотрела на девушку.
--С чего начинать?,--Мистер Г. осторожно присела на стул.
--Расскажи, кто тебе понравился более остальных. Только обойдемся без «не знаю, право не знаю», хорошо? Ответь-ка мне, вот кого бы ты полюбить могла бы, как тебе кажется?
-- Эгона Шиле,--не задумываясь, ответила Мистер Г..
--Да, о, да, он был очень хорош собой. Такой болезненный, натянутый, лихорадочный… Моя наставница, моя Вера, была с ним знакома. Он ведь умер рано, в 28 лет, это было ещё до ее становления Верой XII, но она всегда вспоминала о нем, знаешь.. никогда не забывала. Может быть, у них и был роман, просто она молчала, кто знает. Сейчас и не поймешь. Хотя, я тебе по секрету скажу, есть у меня предположение, что роман все-таки был..
--А почему? Расскажите! Расскажите мне подробнее о Шиле, в книге всего пара строк..
--Bien, ecoute.. . Тебя роман его интересует или все подряд?,--уточнила старуха перед тем, как начать.
--Всё,--попросила Мистер Г.

Рассказ Надежды об Эгоне Шиле

Когда я передам тебе дневник своей Веры, ты прочтешь там более подробные и интересные данные о жизни Эгона, а пока, я познакомлю тебя с ним, как бы лучше выразиться, более официально, что ли.. Ну так вот.. Эгона Шиле многие современники рассматривали, как наследника Густава Климта, который умер раньше, чем смог выполнить свое предназначение. Жил он совсем недолго, как ты знаешь, и умер от испанки, охватившей тогда всю Европу. Но начнем, как говориться, с начала. Отец Эгона, Адольф Шиле, работал на австрийской Государственной железной дороге, и отвечал за важную станцию Тулли, где и родился его сын в июне 1890. В его родном городе не имелось никакой соответствующей школы, и Эгона послали учиться сначала в в Кремс, а затем в северное предместье Вены – Клостернойберг. Года через три его отец сильно заболевает, и все их семейство переезжает к Эгону. Безумие Адольфа Шиле быстро прогрессировало, и в следующем году он умер, в возрасте пятидесяти четырех лет. Эгон очень тосковал по отцу и всю жизнь помнил его. Мать же он, напротив, невзлюбил, ему казалось, что она могла бы и траур по мужу держать более строго и Эгона любить сильнее. Он даже рассказывал об этих комплексах Вере. Да и, знаешь, с женщинами у него с самого начала были очень странные отношения. Возьмем хотя бы его сестру Герту - в юности, а жизнь его, как мне кажется, только юность и знала, Шиле был до такой степени привязан к ней, что их подозревали в инцесте. Надо отметить, что их поведение действительно давало поводы для таких подозрений. Когда Эгону было шестнадцать, а Герте - двенадцать, они ездили на поезде в Триест, где проводили ночи в двухместном номере гостиницы. В другой раз, их отец вышиб запертую дверь, чтобы увидеть, что два его ребенка делают вместе. Почему-то ни Вера сама, ни кто-то другой не рассказывал эту историю до конца – что же отец увидел за дверью.. Но дело не в том, вернемся к его образованию. Опекуном Эгона стал его дядя, который был против того, чтобы племянник занимался искусством. Однако, Шиле это сопротивление переборол и поступил в школу изобразительного искусства в Вене, в которой до этого учился и Климт. Однако, в Школе этой Эгон Шиле не прижился и ему предложили перейти в Академию искусств. Тогда ему было всего 16 лет, но юноша, блестяще сдав вступительный экзамен, становится-таки студентом Академии. В следующем году он разыскал своего идола - Климта, и показал ему некоторые свои рисунки. Рассказывают, что он подошел к художнику и спросил: “В них есть талант?” и тот ответил: “Да, даже слишком много!”. Все знают, как Климт любил помогать более молодым художникам, и Шиле не стал исключением. Климт покупал его рисунки, или предлагал обменять их на его собственные, помогал Шиле находить моделей, представлял его потенциальным заказчикам, знакомил с нужными людьми. Он стал для него не просто кумиром, а настоящим другом и наставником. Кроме того, Климт способствовал сотрудничеству Шиле с существующим при венском Сецессионе цехе ремесел и с 18 лет Шиле время от времени выполнял заказы для цеха - разрабатывал эскизы мужской одежды и женской обуви, делал рисунки для открыток. В том же году Шиле открыл свою первую выставку, в Клостернойберге . В возрасте 19 лет Эгон, проучившись три года, оставил Академию, нашел квартиру и организовал там студию. В этот период его моделями часто становились дети на грани полового созревания, особенно девочки, эта страсть Шиле к юности была сродни какой-то болезни. Как вспоминали его современники, его студия была буквально наводнена юными девочками - они спали, укрывались от избиений, учиняемых родителями или полицией, просто лениво слонялись там целыми днями, расчесывали волосы, чинили одежду и обувь, мылись… Подобно животным в клетке, которая удовлетворяет их, они были оставлены на их собственное усмотрение, или, во всяком случае, им верилось, что они живут по своему усмотрению.. Превосходный рисовальщик, Шиле сделал много рисунков этих юных моделей, некоторые из которых носили эротический характер, а как же без него, если вокруг тебя ходят полуодетые полудети, занимающиеся своими делами. Вскоре Шиле начал получать доход от этих рисунков, снабжая ими распространителей и коллекционеров порнографии, которыми в то время изобиловала Вена. Знаешь, Вера, он был также очарован своим собственным телом, что делал огромное количество автопортретов, стоя перед зеркалом или рисуя по памяти. И моя наставница об этом говорила, утверждая, что столкнувшись с ним, не разделить этого восхищения было невозможно. Им восторгались все! Даже в присутствии известных людей с известными наклонностями, выделялись необычные воззрения Шиле. Он имел высокое, тонкое, податливое тело с узкими плечами, длинными руками и длинными пальцами на костистых руках. Его лицо было загорело, безбородо, и окружалось длинными, темными, непослушными волосами. Его широкий угловатый лоб прорезали горизонтальные линии. Особенности его лица обычно замечались при серьезном, почти грустном выражении, как будто вызванным болью, которая заставляла его внутри плакать. Его лаконичная манера говорить афоризмами в сочетании с его взглядом производили впечатление глубокого внутреннего благородства, которое казалось более убедительным, потому что это было, очевидно, естественно, и никоим образом не изображалось. И поэтому, несмотря на достаточно противоречащий благородству, в принятом смысле, образ жизни, на него вешались девушки, им восторгались мужчины. В течение этого периода, и впоследствии, Шиле любил производить впечатление, что он живет в чрезвычайной бедности. Но его утверждения, что в это время он был фактически в обносках, противоречат не только воспоминаниям его современников, но и сохранившимся фотографиям. Видимо, унаследовав от отца некие склонности к болезни, Эгон страдал паранойей – он, например, считал, что живется ему отвратительно и каждый завидует ему и сговаривается против него. Ему думалось, что коллеги разглядывают его, злорадствуя, сплетничая.. и это при всем том восторге, что испытывали люди по отношению к художнику.
А теперь – самое интересное – в возрасте 21 года Шиле встречает семнадцатилетнюю Уолли Нойзель, которая стала жить с ним и послужила моделью для некоторых из его лучших картин. До этого Уолли была моделью Климта, а, возможно, и его любовницей. Я ведь говорила тебе, что Вера XII была моделью Климта? Нет? Интересное совпадение, правда? А помнишь, в каком году родилась Вера? В 1895.. Может быть, неправильно строить такие предположения о своем наставнике, даже если это и правда, даже если она и есть эта Уолли.. Быть может, не нужно ворошить прошлое ее, тем более была она тогда ребенком, но точно безжалостным и бесстрашным! Так вот, Шиле и Уолли хотели убежать от душной атмосферы Вены, и переехали в маленький город Крумау, в котором жили родственники Эгона. Однако, вскоре из-за неодобрения их поведения местными жителями, они были вынуждены переехать в другой маленький городок Нойленгбах, из которого можно было за тридцать минут добраться до Вены поездом.
Также, как и в Вене, студия Шиле опять стала сборищем для всех неблагополучных детей окрестности. Его стиль жизни неизбежно вызвал враждебность окружающих, и в апреле 1912-го года он был арестован. Полиция конфисковала более чем сотню рисунков, которые были сочтены порнографическим, и Шиле был заключен в тюрьму по обвинению в совращении несовершеннолетних. На суде обвинения в похищении и совращении были отклонены, но художник был признан виновным в показе эротических рисунков в месте, доступном для детей. Поскольку до суда он уже провел в тюрьме двадцать один день, то был приговорен только к заключению на три дня. Хотя судья счел необходимым лично сжечь один из рисунков Шиле перед собравшейся толпой, Шиле был очень рад, что так легко отделался. А рисунок все же жалко, не правда ли? Если бы судья знал, чей рисунок сжигает, он, как минимум, подумал бы дважды. Кстати, Эгон себя виноватым не считал и в последствии рассказывал Вере о том, что не чувствовал себя наказанным, только очищенным, что вины за ним нет и, что ограничивать художника – преступление, потому что это, якобы, убивает прорастающую жизнь. Знал бы он на какие ограничения вот уже 11 веков идут Веры и Надежды, чтобы обрести свободу, за которую он ратует. Что ж, его можно простить хотя бы потому, что он мужчина..  Как ни странно, судебное преследование не повредило его репутации, и, очевидно, не отразилось на его характере и самомнении. В том же году Эгон был приглашен показать свои работы на выставке Кельне, и познакомился там с известным мюнхенским продавцом картин Хансом Гольцем. Их отношения были постоянным спором о цене за ту или иную картину, так как Шиле постоянно требовал все большей платы за свои работы. Ты представляешь, он был настолько самовлюблен, что писал матери, что все красивые и благородные качества были объединены в нем, что он – плод, который оставит вечную жизнь позади, даже после ее распада. И спрашивает у нее, насколько она счастлива тому, что родила такого сына. Самовлюбленность Шиле, эксгибиционизм и мания преследования проявили себя в плакате, который он нарисовал для своей первой персональной выставки в Вене, проходившей в галерее Арно в самом начале 1915-го года. На нем Шиле изобразил себя как святого Себастьяна,--Надежда рассмеялась и сделала глоток из чашки,--Святого Себастьяна, ты только подумай! Вообще тот год стал поворотным моментом в жизни Шиле. Он познакомился с двумя девушками, жившими напротив его студии. Эдит и Адель были дочерями слесаря, владельца мастерской. Шиле привязался к ним обеим, но, в конечном счете, остановился на Эдит и в апреле того же года был настолько увлечен ею, что хладнокровно порвал все отношения с Уолли Нойзель… тобишь, нашей Верой. Последняя встреча Шиле и Уолли была в местном кафе, где они раньше почти каждый день играли в бильярд. Он вручил ей письмо, в котором предлагал, чтобы, несмотря на их разрыв, они проводили вместе каждое лето отпуск - без Эдит. Это так задело Веру, что она послала его ко всем чертям, несмотря на то, что продолжала любить всю жизнь, лишь подтверждая факт невероятной преданности Вер и Надежд своей единственной любви. По официальной версии, после расставания с Шиле Уолли присоединилась к Красному Кресту, как медсестра, и умерла от скарлатины в военной больнице около Раскола в Далмации, однако, как ты уже понимаешь, умерла Уолли, а родилась Надежда. Грустно, конечно, зато Вера пережила свои страдания, стала прекрасным художником, знала великих людей своего времени и внесла огромный вклад в развитие искусства. Если я начну тебе перечислять, для кого она была музой, у тебя челюсть отвиснет, поэтому я приберегу эту информацию на десерт.. А Шиле все-таки женился на Эдит, несмотря на протесты ее семейства. Мать Шиле к тому времени уже умерла. Через четыре дня после свадьбы Шиле был призван в армию. По сравнению с большинством его современников он не испытал ужасов войны. Он был приписан к отделению, транспортировавшему российских военнопленных в Вену и из Вены, а позже работал в канцелярии лагеря для российских военнопленных в южной Австрии. Наконец, в январе 1917 он был переведен в Вену для работы в “Императорской и Королевской Армейской Комиссии ” – системы складов, снабжавших продовольствием, спиртными напитками и табаком австрийскую армию. В стране, где продовольствие все более и более дорожало, это было привилегированное место. Армейская служба не остановила роста его популярности – о Шиле теперь говорили как о ведущем австрийском художнике молодого поколения. Правительство предложило ему принять участие в выставках в Стокгольме и Копенгагене, целью которых было улучшение отношения к Австрии в нейтральных скандинавских странах. Когда ему исполнилось 28, он был приглашен быть главным участником 49-ой выставки Сецессиона. Для этой выставки он нарисовал проект эмблемы, на которой изобразил тайную вечерю, придав Христу свои собственные черты, как тебе такое?!,--старуха рассмеялась и сделала ещё один глоток чая,--он просто нарцисс высшей марки и, как Вера могла его так боготворить… Несмотря на войну, выставка эта вызвала настоящий триумф. Цены за рисунки Шиле росли, многие заказывали у него портреты. Шиле и Эдит переехали в новый великолепный дом-студию. Но их счастье в нем было кратким. В том же году беременная Эдит заболела испанкой. 28 октября она умерла. Шиле, который, казалось, никогда в жизни не писал ей любовных писем, пославший её матери в середине ее болезни хладнокровное сообщение, что, вероятно, Эдит умрет, был опустошен потерей. Почти немедленно он слег с той же самой болезнью, и умер 31 октября, тремя днями позже своей жены. Он был очень странным человеком, но я не сужу о художниках, как о простых людях.. Художник – это нечто большее. А живописцем и рисовальщиком он был отменным, кто посмеет спорить с этим? Надеюсь, после моего рассказа твое отношение к нему не изменилось?
--Нет, нет, не изменилось..,--ответила Мистер Г..,--хотя теперь я и думаю, что вряд ли полюбила бы его в своем теперешнем возрасте.
--вот-вот.. Такой мужчина может стать увлечением шестнадцати лет, просто такие уж мы люди, что влюбляемся и любим всю жизнь.. Ты ведь тоже влюбилась в шестнадцать?
--Да, тоже.. ну, так получается, что тоже..,--Мистер Г. все ещё не могла свыкнуться с мыслью, что любит кого-то.
--Не робей, все будет хорошо. Не быть с любимым тоже отчасти огромное счастье, потому что лишь такое сомнительное неспокойное счастье и дает творческую силу. Все мы не были с любимыми. Я тоже была замужем несколько раз и каждый раз за нелюбимым мужчиной. Это жизнь, понимаешь? Жизнь и любовь не всегда уживаются,--старуха рассмеялась.
Мистер Г. молчала, глядя в пол. Ей не хотелось смиряться  с тем, что единожды встретив свою любовь, она будет обречена на вечную с ним разлуку. Старуха уловила печаль в ее взгляде.
--Слушай, ты будешь владеть столькими мужчинами, сколькими захочешь, и мужей у тебя может быть масса. И любовь бывает разной. Ну, кто там ещё у нас по списку любовей? Пикассо понравился?,--спросила Надежда, хитро прищурившись.
--Разве он может не понравится,-- встрепенулась Мистер Г..,--только не говорите, что и с ним Вера знакома была..
--Была-была. Уже после становления, конечно. Ох, и много образов он с нее написал!
--Он волшебный.. Его работы, особенно «Трагедия» и «Завтрак слепого»! Это написано, написано просто сумасшедшее.. И ещё одна, та, где женщина с вороной! О, какие пальцы, какие лица, подбородки! Все такое вытянутое, долгое.. Ну, разве может человек так писать? Из плоти и крови, такой же, как я? И ещё была у него дама с веером.. Какие руки!
--В той же Вашингтонской галерее много его работ. Кстати, «Трагедия» тоже там, я видела – она восхитительна в жизни. Перед ней всегда масса народу стоит. Она будто притягивает. Манит. А Мунк тебе как? Тоже параноик был, но гениальный параноик.
--А вы с кем знакомы были?
--А ты, как девочка, что автографы собирает. Поверь мне, через двадцать лет, о тебе будут говорить так же. Ну, с Уорхоллом дружили, знаешь такого? Мои портреты делал.
--Правда?
--Ну, конечно,--устало сказала Надежда,--рассказывай ещё.
--Мне очень понравилась Фрида! Она такая восхитительная! Я, наверное, хотела бы писать, как она. И вообще, так мало хороших женщин-художниц, вернее, художниц-женщин! А он—великая.. Ее автопортреты.. Только не говорите, что и с ней была знакома Вера..,--Мистер Г. тараторила свое, не заметив, как менялось выражение лица Надежды. Лицо старухи стало почти серым, она пристально смотрела в глаза девушке, ожидая, когда та замолчит.
--Фрида, говоришь,--перебила она Мистера Г.,--ясно. Да, Вера хорошо ее знала..,--голос ее звучал холодно и глухо. Послушай, где твоя голубка?
--В спальне..
--Принеси-ка ее сюда, хочу взглянуть. Как ее крылышко? Взлететь может?
--С трудом – чуть поднимается в воздух и сразу падает.
--Неси, посмотрим.
Мистер Г. побежала в спальню за Бланш. Она внесла коробку в гостиную и положила на стол. Старуха перегнулась и достала птицу.
--Хорошая птица, знаешь ведь, что она символизирует?
--Слышала, наверное… Забыла…
--Зря, очень зря, очень зря,--повторяла старуха, гладя голубку. Она смотрела в одну точку перед собой,--знаешь, ты ведь этот экзамен завалила, очень не вовремя сказав про Фриду.. И про голубя белого не знаешь ничего – плохо!,--Надежда подняла глаза на Мистера Г. и та вздрогнула,--экзамен будешь пересдавать. Но и наказание будет, как же без наказания, правда? Возьми-ка свою голубку, голубушка.
Мистер Г. протянула руки и приняла покорную птицу.
--Сверни ей шею для начала.
--Что?,--Мистер Г. не поверила своим ушам.
--Сверни шею птице. Или твоей не поздоровится.
--Я не стану.
За отказом последовал разряд тока. Мистер Г. еле удержалась на стуле.
--Давай.
Мистер Г. держала птицу, надеясь на то, что второго разряда не будет, но он последовал вслед за первым. Челюсти непроизвольно сжались равно, как и кулаки. Она повалилась на пол со стула, сжимая птицу в руке. Той видимо тоже досталось, потому как она лихорадочно пыталась высвободиться и безостановочно вертела головой.
--Задуши ее!,--приказала Надежда.
Но в Мистере Г. откуда-то проснулась твердая убежденность в том, что она не станет подчиняться этому приказу. Она приняла третий разряд, после которого уже совсем перестала что-то понимать. Она лежала на полу, сжимая, уже мертвую, птицу в руках, ее тело сотрясали конвульсии. Голубка погибла от того, что сокращаемые при ударе мышцы руки Мистера Г. просто напросто удавили ее, в попытке уберечь от смерти. Очнувшись через какое-то время в темной комнате, девушка разжала пальцы, и обмякшее тело птицы выпало на паркет. Оно напоминало выжатый тюбик краски – пасть была раззявлена и из нее торчали какие-то кровавые комки. Мистер Г. поняла, что сделала это сама, пусть даже не желая того, и обхватив колени руками, долго сидела рядом с белым пернатым, а потом встала, отнесла его на кухню и выбросила в мусорное ведро под мойкой. Старухи нигде не было, и Мистер Г. отправилась в мастерскую, где писала до самого наступления девятнадцатого дня, ни разу не оторвавшись от мольберта, даже ради того, чтобы выпить или поесть. Она впервые была так зла на Надежду. И не от того, что потеряла Бланш, а от того, что виновата в случившемся не была и не допустила никакой ошибки. Мистер Г. работала, не обращая внимания на рези в желудке и боль в спине, и написала в тот день четыре работы, которые впоследствии очень понравятся Надежде. Замочив кисти в масле, Мистер Г. медленно поднялась с места, повертела затекшей шеей и отправилась в спальню, захватив по дороге оставленную в гостиной книгу. Она рухнула в кровать, не снимая платья, и уснула, как убитая, видела странные путаные сны, часто просыпалась, но окончательно стряхнула с себя сон лишь в начале двадцатого дня нахождения в доме Надежды.

Глава 14. День двадцатый.

Мистер Г. проснулась от звука телефонного звонка, раздававшегося где-то в дальних комнатах. Он несся, как дикий зверь, по коридорам, отталкиваясь лапами от стен, он дребезжал и пульсировал, назойливо и непривычно для слуха девушки. Мистер Г. села на постели, пытаясь собрать мысли воедино. В доме Надежды не было телефона. Никогда не было телефона.. Девушка вскочила с кровати и побежала по коридору, стуча босыми пятками о паркет. Она будто видела себя со стороны в замедленном кадре, видела, как развевается подол ночной сорочки, как иссохшие тонкие пальцы, отчего-то пожелтевших рук, скользят по стене, как отрываются от пола и вновь опускаются на него поочередно ее ступни. Мистер Г. открывала все двери, встречавшиеся на пути, но источник звонка был дальше, дальше, и она бежала вперед по ставшему бесконечным коридору, и, в конце этой бешеной гонки за звуком неожиданно уткнулась, в прежде незаметную, дверь. Она осторожно отворила ее и увидела крохотное помещение, наподобие той кладовой, что стала ей туалетом – тут тоже покоились веники и швабры, но посередине комнаты стоял маленький столик, а на нем – разрывающийся в истерике старинный зеленый телефон. Мистер Г. подскочила к нему, запыхавшаяся и лохматая, и сняла трубку. В трубке что-то шипело и хрипело, что-то тикало и булькало, девушка прислушалась к звукам и шепнула:
--Ало..
--..и оседлала белого льва..,--донеслось из трубки. Голос был жутким, странным, даже леденящим душу, подобно тем, которыми озвучивают стариков в японских фильмах ужасов. Человек на том конце прохрипел эти слова, явно вытянутые из какого-то контекста, и по проводам разлилось прежнее шипение.
Мистер Г. выронила трубку из рук и попятилась назад. Она споткнулась о порог кладовой и проснулась. Девушка села на кровати, лицо ее горело, и она потушила его о ледяные ладони. Неожиданно, где-то вдалеке раздался телефонный звонок. Он сотрясал комнаты также, как и во сне, надрывался, настаивал на том, чтобы быть отвеченым. Мистер Г. выбралась из кровати и пошла по коридору. Она не бежала, а шла медленно, намеренно тихо переставляя ноги. Она дошла до двери, увиденной во сне и нажала на ручку двери, за которой ее ждал все тот же столик с хлипкими ногами, и надсадно звенящий аппарат на нем. Мистер Г. замерла на пороге, потом все же сделала шаг вперед и сняла трубку. На том конце провода раздавались уже знакомые хрипящие шумы, что-то перекатывалось, доносился звон стекла.
--Алло..
--..взор таков лиц их: львов, человец, волуи, орел..,--все тот же странный голос, что и во сне, зашипел едва понятные Мистеру Г. слова и исчез, уступив место гудению проводов.
--Алло,--почему-то повторила девушка,--Алло..,--ее голос становился все тише. Все ещё прижимая телефонную трубку к уху, Мистер Г. попятилась назад и споткнулась о порог кладовой. Она проснулась в холодном поту, ее колотил озноб. Звенящий в голове звонок телефона постепенно трансформировался в реальный, но Мистер Г. не торопилась бежать. Дрожа от холода, она выбралась из постели и натянула на себя тонкое холщевое платье и, нащупав под кроватью Верины шерстяные чулки, влезла в них. Ей по-прежнему было зябко, и она завернулась в плед, которым накрывала постель, и только после этого вышла в коридор. Она шла медленно, ещё медленнее, чем во сне, едва переставляя ноги, путающиеся в пледе. Но на удивление свое, дойдя до предполагаемого источника звука, двери в конце коридора не обнаружила, а звонок все продолжал сотрясать воздух. Мистер Г. развернулась и пошла на звук, почему-то ощупывая стены. Она отворила дверь курительной комнаты и обнаружила внутри столик из сна, на котором стоял тот самый телефон, что издавал эти истошные крики. Мистер Г. села в кресло и, подобрав ноги, долго смотрела на аппарат. Ей не хотелось снимать трубку. А тот все звонил и звонил. Его дребезжание наполняло комнату, эхом отскакивало от стен, зарывалось в складки тканей, просачивалось сквозь щели в полу… Мистер Г. все смотрела и смотрела на телефон, спрятав ноги и руки в лабиринтах пледа, и не заметила, когда тот звонить перестал. Она вышла из этого оцепенения лишь через несколько минут. Теперь она понимала, что это не сон, а явь, что перед ней - телефонный аппарат, старухи нет поблизости, и она может позвонить домой и все рассказать, позвать на помощь, вытянуть себя за волосы из этого странного болота. Мистер Г. перегнулась через стол и дрожащей рукой сняла трубку, но когда она притянула телефон поближе к себе, она обнаружила, что на нем не было ни барабана, ни кнопок –поверхность аппарата была абсолютно гладкой. Девушка положила трубку на место и засмеялась тихим нервным смехом, перекрываемым все ещё дребезжащим в ее ушах телефонным звонком.
--а трубку поднять надо было,--за ее спиной раздался ледяной голос Надежды.
Мистер Г. вздрогнула, но от страха даже не повернулась лицом к старухе.
--ты сама усложняешь себе жизнь. Для чего?,--старуха стояла в дверях и отчего-то не входила в комнату.
--я не понимаю, что со мной происходит, я умоляю вас, объясните мне! Я не ем, практически ничего не ем и есть не хочу! Я никогда в жизни не видела «Меланхолии» Дюрера, я клянусь! И в книге той его не было! И я не знаю, я не знаю, всего того, что говорю, когда говорю об искусстве. Я открываю рот и слова начинают литься.. Я никогда не интересовалась живописью, я ничего не знаю о художниках, о которых с такой охотой и страстью разглагольствую! Будто в меня вселился другой человек! Мне страшно. Я схожу с ума..скажите, я схожу с ума? Я вижу странные сны, перетекающие в реальность, я уже и не знаю, где сон, а где явь.. Я не могу успокоиться после этого описания Дюрера, вы ведь знали, знали, что в книге этой репродукции нет.. Почему вы тогда спросили? И говорю я не своими словами, понимаете? Я потом вспоминаю, анализирую и понимаю, что это все не я говорю. Я в тот момент, будто в дымке какой-то нахожусь, в тумане, глаза, как песком засыпали..и я вижу то, о чем говорю, хотя не видела никогда! И в «Портрете четы Арнольфини» я не заметила тогда ни тапочек, ни фруктов.. но откуда все это, откуда?,--Мистер Г. говорила, перебивая себя, глядя в одну точку в стене, ожидая удара током, но того почему-то не следовало. Она остановилась, переводя дыхание, и все же решилась посмотреть на старуху. Та по-прежнему стояла в дверях, прислонившись боком к дверному косяку, и смотрела куда-то в сторону.
--Неужели ты не поняла до сих пор.. Современные люди так ограничены порой своей недоверчивостью.. Manum de tabula  ,--сказала старуха улыбаясь.
--Почему я вас поняла?,--Мистер Г. вздрогнула и почему-то с ужасом начала разглядывать свои руки.
--Давай ещё проверим.. Quia nominor leo
--И это я поняла..
--Включайся, включайся, дорогая.. Kore wa isan desu..Etoku suru?
Мистер Г. схватилась руками за голову. Ей казалось, что в черепе ее все кипит, что-то острое прорывается наружу - все трещало, клокотало, росло куда-то..
--Какой это язык?
--Японский,--ответила старуха, с интересом глядя на девушку,--нравится?
--Не знаю,--простонала Мистер Г., ёжась в кресле.
--Es ist fr;h! W;lfin, samenfl;ssigkeit, gefallenes Tier, helligkeitseindruck, wachtelweizen, sch;nheit, kiemen mit fauligem Geruch!
--почему жабры?,--спросила Мистер Г., будто растекаясь по креслу,--на ее губах играла дурацкая улыбка, казалось, она и правда теряет рассудок.
--Да, жабры тут не при чем, это была проверка связи,--старуха достала из кармана сигареты со спичками и закурила.
--и сколько я знаю языков?,--спросила девушка, уже почти сползшая с кресла на пол.
--да сядь ты уже нормально! Считай: иврит, латынь, немецкий, японский, испанский, итальянский – с этими после латыни вообще легко – французский ты и так знала, английский тоже, ну и плюс к твоим родным азербайджанскому и русскому. Получилось..
--десять..
--Ты не расстраивайся, ещё выучишь, если захочешь..,--усмехнулась старуха.
--Откуда это все?
--Какая же ты неверующая! Как выволочь тебя из всего этого  идиотского человеческого?! Хорошо, что это постепенно на тебя снисходит, а то ты, и правда, рехнулась бы с перепугу.. Все ещё впереди, все впереди. Продолжи-ка:
-- Печалилась луна. Восторг неуловимый
Рыданьями виол струили серафимы,
И музыка текла с невидимых смычков
В лазурь дымящихся, туманных лепестков.
Ты первый поцелуй узнала в тот счастливый,
Благословенный день, -- дурманные приливы

Мистер Г., казалось, не задумываясь ни на мгновенье, ответила Надежде:
--Терзали душу мне, пьянея от мечты,
Не оставляющей похмельной пустоты
Сердцам, что навсегда с ревнивой грустью слиты.
Я шел, уставившись в изъеденные плиты
Старинной площади, когда передо мной,
Смеясь, возникла ты под шляпкою сквозной
Из отблесков зари, так в полумраке тонком
Я зацелованным, заласканным ребенком
Следил, как добрая волшебница, во сне,
Снежинки пряных звезд с небес бросает мне.
--Видишь.. А кто это, Вера?
--Малларме, мой любимый поэт..,--сказала Мистер Г., ни разу в жизни не читавшая его стихов.
--А называется как?
--«Прозрение»..
-- ;justo! ;justo!
--А кто тебя познакомил впервые с Малларме? Чьим он был любимым поэтом?
--Амедео..,--пробормотала Мистер Г., неожиданно почувствовавшая на своих плечах всю тяжесть вселенной.
--Какой такой Амедео, Вера?,--настаивала Надежда.
-- Amedeo Clemente Modigliani ,--отчеканила девушка и закрыла глаза.
--А теперь послушай, я буду краткой. Все Веры – одна Вера, все Надежды – одна Надежда. Души наши перетекают одна в другую через каждые девяносто лет. Ты проснешься, скоро ты проснешься. А пока, ты должна очиститься, оставить старое. Ты очень разочаровала меня вчера, страшно разочаровала! Ведь ты сама повторяла несколько дней назад: «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое.».. Почему ты теперь опять возвращаешься к младенческому? Ты выросла, Вера, выросла из человеческого, понимаешь? Зачем тебе эта голубка, звонки домой? К чему? Неужели ты ещё не осознала величия своего предназначения? Ты - Вера, знакомая с великими мира сего. Ты – Вера, сподобившая многих на многое. Ты – Вера, к чьим ногам слагались головы! И ты, Вера, спорила со мной из-за голубки? Со мной? Ты расстроила меня.. И эти разговоры о Фриде.. Я понимаю, ты не помнишь всего, не можешь пока помнить, но такие сильные чувства не проходят просто так.. Ладно, я не буду больше об этом. Твое наказание ждет тебя, Вера..
Надежда вошла в комнату, и Мистера Г. три раза с короткими очередями ударило током. После третьего она лишь смутно осознавала, что кто-то подхватил ее под руки и поволок по коридору. Ее ноги цеплялись одна за другую, будто в каком-то пьяном танце, плед, замешался, дернулся, упал, остался позади, она отчего-то хотела на него взглянуть, но голову повернуть не смогла. Ее волокли до самого подвала, потом опускали все ниже и ниже вдоль лестницы, держа за руки, и вдруг отпустили. Мистер Г. упала на холодный пол подвала, ударилась плечом и окончательно отключилась.
Очнулась она от жуткого шума и яркого света, ударившего в глаза. Мистер Г. открыла глаза и тут же зажмурилась – подвал был освещен так ярко, что от ламп, ввинченных в потолок, несло жаром. Откуда-то сверху, причем с разных сторон, но настолько громко, что Мистер Г. не могла разобрать откуда конкретно, изрыгались странные, не гармонирующие друг с другом звуки, будто извлекаемые оркестром буйно помешанных. Эта какофония пульсировала в теле Мистера Г.. Она чувствовала, как ее барабанные перепонки вибрируют под воздействием жутких звуков, которые даже с натяжкой невозможно было назвать музыкой. Сердце бешено колотилось.  Девушка пыталась заткнуть уши, но это нисколько не помогало. Разлагающееся в углу подвала тело смердело, от этой жуткой вони у Мистера Г. болели и слезились глаза, ей не хватало воздуха. Она поползла к сундуку с одеждой, с закрытыми глазами выудила оттуда какую-то тряпку и обмотала голову так, чтобы уши и глаза были закрыты. Одного слоя было не достаточно, и Мистер Г. обмоталась ещё какой-то, на ощупь более плотной, тканью. В подвале тем временем становилось все жарче. По телу девушки лился пот, голова, волосы, лицо под тряпками были мокрыми. Она закричала, но сама не услышала своего крика. Не в силах терпеть, Мистер Г. влезла в сундук и, скрючившись подобно личинке насекомого, закрыла крышку. Через десять минут такого лежания, девушка начала задыхаться. Ее охватила паника, из-за которой Мистер Г. никак не могла высвободить руки и поднять крышку сундука. Паника переросла в истерику, и девушка начала мычать и раскачивать сундук из стороны в сторону. После ряда таких движений, тот упал и раскрылся, и Мистера Г. вновь оглушили сумасшедшие звуки.
--Хватит! Хватит! Хватит!,--она кричала что было мочи, а ее голос утопал в воцарившемся безумии.
Мистер Г. сжалась в комок на полу. Свет был настолько ярок, что пробивался даже сквозь несколько слоев ткани. Пот лился с нее ручьями. Не поднимаясь с пола, она стянула платье и отшвырнула его в сторону. Прикосновение холодного пола слегка остудило кожу Мистера Г., и она чуть-чуть успокоилась. Неожиданно звуки стихли, вслед за чем погас и свет. Она стала судорожно сдирать с головы тряпки и расцарапала лицо. В ушах звенело. Мистер Г. отползла в угол и прислонилась мокрой спиной к стене. Ее колотила дрожь. В голове и теле стучали барабаны. Перед глазами плыли цветные круги, еле различимые предметы скакали перед глазами, перемежаемые яркими вспышками света. Дышать становилось все тяжелее.
--А..а.. а.. а,--повторяла Мистер Г.., но голоса своего не слышала.
Тут она все же различила доносящийся издалека звук. Это был тихий постепенно возрастающий гул, какой-то металлический и холодный. Гул возрастал, и параллельно с ним росла паника внутри Мистера Г.. Дрожащими руками она нащупала тряпки, которыми перематывала голову и наскоро обвязалась, предвидя очередную пытку. Та не заставила себя долго ждать. Когда гудение достигло своего апогея, подвал огласил звон колокола, причем создавалось впечатление, что Мистер Г. находится внутри него в тот момент, когда в него бьют. Колокол бил и бил не переставая, прерываемый лишь гулом нарастающего движения медной махины между ударами. Свет же то гас, но загорался, с разной периодичностью, но с довольно малыми интервалами. Мистер Г. корчилась в углу, отталкивалась ногами от стен, кружилась на боку, ее тошнило, голова раскалывалась от боли, глаза горели, и она повторяла, не слыша собственного шепота:
-- Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.. Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий… Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.. Если я..
Мистер Г. не знала, сколько продолжалось это истязание внутри колокольной меди. И когда звуки смолкли, девушка не поторопилась снимать повязки. Череп ломило от боли. Горло саднило. Кожа зудела и чесалась. Мистер Г. лежала лицом к стене и вздрагивала. В голове с бешеной скоростью проносились бессвязные мысли. Она чувствовала, что стоит на грани между рассудком и безумием, и никак не могла понять, что в данной ситуации пришлось бы к месту. Свет продолжал моргать или ей так казалось – она боялась развязать голову. Волосы на теле стояли дыбом, она начинала замерзать. Через некоторое время в подвале вновь включился слепящий свет и начал нарастать звук. Это был тонкий очень высокий звук, подобно усиленному в миллионы раз комариному писку.  Мистер Г. лежала, прижавшись к стене всем телом, и не шевелилась. Звук вибрировал, пробираясь в каждую клетку ее измученного тела, паразитируя в нем, высасывая ее, выворачивая ее наизнанку. Но Мистер Г. не двигалась с места. Через какое-то время звук пошел на убыль и резко отключился свет. Девушка продолжала лежать в той же позе, лицом к стене. Ее тело покрылось красными пятнами от яркого света ламп, голова трещала по швам. Она лежала так несколько следующих часов и непонятно было, в сознании она или без. В чувства ее привел скрип открывающейся наверху двери. Мистер Г. пошевелила ногой и подняла голову. Отчего-то она стала оглядываться по сторонам, как загнанное в угол животное, позабыв  о том, что лицо ее перевязано тряпками. Нащупав уголок материи, она размотала голову и попыталась встать на ноги. Но тело не повиновалось ей, и Мистер Г. упала назад. Оттерев влагу с лица, девушка поползла к лестнице и, схватившись за первую перекладину, начала осторожно взбираться вверх. Ступни ее соскальзывали, и она несколько раз чуть ни падала вниз. Через некоторое время, она все же оказалась на поверхности, свет  комнат ослепил ее. Она закрыла лицо руками. Девушка успела увидеть старуху, стоящую перед ней. Та что-то говорила ей с недовольным лицом, но Мистер Г. ничего не могла разобрать и слышала лишь далекий шум, наподобие шума моря, что слышен, если приложить морскую раковину к уху. Через мгновение перед глазами у нее поплыли цветные круги, комната размякла и сползла куда-то в ноги девушке, она упала.
Мистер Г. очнулась  от прикосновения чего-то ледяного к телу. Она вздрогнула и открыла глаза. В первый момент показавшаяся ей ледяной вода, оказалась, напротив, горячей. Мистер Г. лежала в ванне, наполнявшейся кипятком из-под крана. Зуд постепенно проходил. Девушка добавила немного холодной воды и начала умываться. Она опустила голову под воду и долго сидела так с открытыми глазами, потом она легла, чтобы намокли волосы, и закрыла глаза. Девушка проснулась от того, что вода попала в нос. Ванна была переполнена и разливалась, подобно рекам в половодье. Мистер Г. быстро завинтила оба крана и выдернула пробку. Вода всасывалась в сливное отверстие, а девушка лежала, положив голову на нагретый край ванны, и смотрела в одну точку на стене. Она не думала ни о чем. Голова ее была пуста, как воздушный шар. Когда начало становиться холодно, Мистер Г. стала выбираться из ванны и чуть не упала – тело все ещё не повиновалось ей. Она вытерлась полотенцем и надела оставленное для нее на табуретке чистое платье. Она вытерла запотевшее зеркало и взглянула на себя. Мистер Г. долго терла лицо ладонями, будто пытаясь смазать свои черты, скатать их в пластилиновый ком, смешать.. но она так и не узнала в этом человеке себя.
Мистер Г. вышла из ванны и пошла по коридору, все двери по ее левую и правую руку были заперты. Она шла, спотыкаясь, как ребенок, только научившийся ходить. Глаза горели, никак неспособные привыкнуть к свету. Она нажала на выключатель, и коридор погрузился во тьму. Мистер Г. помнила, что единственной комнатой, что в доме Надежды не запирается на замок, была мастерская. На пути туда, что-то зацепилось за ее ногу, она села на корточки и нащупала плед, спавший с нее накануне. Она подняла его с пола и закуталась в него с головой. Ледяные пальцы с трудом сжимали ткань. Мистер Г. дошла до мастерской, отворила дверь, вошла в пустую комнату и потушила свет. Она на ощупь добралась до кушетки и легла на нее. В голове копошились какие-то пространные мысли, скользкие и склизкие настолько, что Мистер Г. не могла уловить ни одну из них. Она думала обо всем и при этом не думала вообще, будто процесс этот совершается вне ее ведома. Она закрыла глаза и почти сразу уснула, продолжая думать даже во сне.

Глава 15. День двадцать первый.

Мистер Г. открыла глаза и почувствовала что, что-то не так. Она села в постели и огляделась. Вокруг нее была чужая комната, напоминающая дешевый отельный номер – лакированная, скупая на украшения мебель, облупившаяся краска на потолке, кое-где отходящие от стены обои, грязное белье на кровати, заляпанное сальными пятнами окно и неприятный запах, неожиданно ударивший в нос девушке. Она поморщилась и спустила ноги с кровати. На полу лежали старые красные тапочки с потрепанным помпоном и потертой золотой каймой по периметру. Мистер Г. оторопело надела их, брезгуя, но при этом понимая, что это ее обувь и она надевает ее не в первый раз. Девушка прошлась по комнате, открыла дверь туалета, оказавшегося грязным и убогим, и тут же захлопнула ее. Она растворила шкаф и обнаружила там платья, что прежде не видела, но носила долгие годы. Действуя машинально, будто по наитию, Мистер Г. надела одно из них и села за письменный стол. Раздался стук в дверь, и не дожидаясь ответа, вошел официант и вкатил  в комнату сервировочный столик. Он кивнул девушке как-то слишком фамильярно, указал на блюда, находящиеся на столе и исчез за дверью. Мистер Г. ощутила страшный голод. Она разложила перед собой тарелки и принялась за еду. Это был были бифштекс с картофелем, какой-то необычный салат из капусты и графин сухого красного вина. Мистер Г. осушила два бокала и съела все, что ей принесли. В тот момент, когда она вытерла губы салфеткой и откинулась в кресле, входная дверь распахнулась вновь. Девушка решила, что это, наверняка,  вернулся официант, но в комнату вошел другой мужчина. Мистер Г. никогда не видела его прежде, но сразу поняла, что это был Фирдоуси , совсем ещё юный, с которым они вели достаточно плотную поэтическую переписку  и часто виделись. Девушка вскочила на ноги и поприветствовала поэта на фарси. Тот ответил ей, как старой знакомой, снял халат и бросил его не глядя на кровать, подобно человеку, бывавшему в этой комнате не раз. Мистер Г. не знала как себя вести, но чувствовала, как странное чувство тягучей и вязкой ответственности за некую таинственную провинность перед судьбой наваливается на нее. Поэт подошел к ней и взял за руку. Мистер Г. вздрогнула и ощутила, как слова, рожденные где-то вне неё, но все же, связанные с нею, начали подниматься откуда-то со дна её живота, всё выше и выше:
Семь лет тебя люблю я той любовью,
Что на моем лице пылает кровью.
Прошу немного сладости твоей:
Хотя бы день от младости твоей!
Фирдоуси улыбнулся Мистеру Г. и сжал ее руку так, что она даже вскрикнула. Девушка уже знала, что последует после этого рукопожатия. Молодой поэт подхватил её на руки и бросил на не застеленную грязную кровать. Он был нежен и груб, Мистер Г. хорошо знала все его привычки. Она будто столкнулась с чем-то невообразимо родным, но при этом до отторжения естественным, приевшемся, будто это происходило с ними ежедневно на протяжении тысячелетия.
Поэт поправил платье, надел халат и вышел из комнаты. Через минуту вошел улыбчивый официант и принес чайник сладкого мятного чая. Мистер Г. кивнула ему, даже не попытавшись прикрыть обнаженное тело. Тот вышел, прикрыв дверь. Девушка заставила отяжелевшее тело подняться с кровати. Она привычным жестом нащупала в ящике письменного стола сигареты и налила себе чаю. Мистер Г. откуда-то знала, что сейчас ей нужно расслабить тело и душу и не думать ни о чем. Она выпила две чашки чая и выкурила две сигареты к тому моменту, когда кто-то толкнул дверь. Девушка узнала шаги любовника – это был Ричард . Она сама встала и пошла ему навстречу. Король поклонился Мистеру Г., Мистер Г. склонилась в реверансе, одновременно пропуская любовника к кровати. Тот не заставил себя долго ждать. Когда все было кончено, он точно также молча поднялся, оделся и вышел прочь. Мистер Г. уже было уснула, как вошел официант, вкатывая очередной столик с едой. Девушка совсем перестав обращать внимание на присутствие  постороннего мужчины в комнате, встала с постели и села за стол. Она была на удивление голодна и съела все, что было ей предложено. От вина чуть кружилась голова. Именно с этим головокружением Мистер Г. и встретила Данте, своего самого любимого мужчину. Он читал ей стихи, которые она знала наизусть, и звал Беатриче. Беатриче отзывалась своими стихами и не могла поверить своему счастью. Когда ушел и Алигьери, девушка провалилась в сон, а когда проснулась её уже ждал завтрак, а вслед за ним – очередной любовник. У Мистера Г. не возникало желания посетить уборную, принять душ или покинуть комнату. Она знала, что исполняет долг, пусть и не совсем понимая его смысл. Тело ее не уставало, мышцы не болели. Она не чувствовала каких-то угрызений совести или тяжести на душе. Эти мужчины проходили сквозь нее, как порыв ветра или глоток воды – не задевая ничего внутри. После Данте к ней наведался Байрон, вслед за ним Моппасан, Бальзак, Да Винчи, тринадцать Европейских королей, три президента, Паганини, Моцарт, Петрарка, Маркиз де Сад, Иван Грозный.. в итоге в голове Мистера Г. все так перепуталось, что она перестала запоминать мужчин, выходящих из комнаты. Так было легче принимать следующего – принять, чтобы через полчаса забыть. Но были и такие, которых забывать не удавалось. В основном это были поэты (Маллареме, Аполлинер, Лорка, Камал ад-дин Бинаи, Физули, Навои, Вийон, Петрарка, Джалаладдин Руми, Омар Хайам), которые читали ей стихи, что посвящали ей. Строчки эти вливались в ее душу, очищая ее, радуя. Гости приходили на протяжении недели с короткими перерывами на сон. К концу седьмого дня после ухода последнего любовника, Мистер Г. зарылась лицом в пропахшую потом, мокрую насквозь постель и проснулась. Она разлепила тяжелые веки и увидела зеленый балдахин, нависающий над ней, будто воспоминание о прошлой жизни. Мистер Г. попыталась пошевелиться и испытала страшную боль во всем теле. Ощущения нахлынули на нее в единое мгновение – она испытала боль в мышцах, ноющие синяки и царапины, зуд в промежности, отвратительный запах исходящий от всего ее тела и волос. С усилием подняв руку, она дотронулась до живота, пальцы увязли в тягучей липкой жидкости и Мистера Г. аж передернула от осознания. Она приподняла голову и посмотрела на себя – всё ее тело было покрыто белыми пятнами спермы, где-то высохшей, где-то свежей. Страшный зуд не прекращался, тело будто трещало по швам от боли, готовое вот-вот разлететься на куски. Мистер Г. не выдержала и закричала. Она проснулась от собственного крика в кровати под зеленым балдахином. Ощупала тело, потянула носом воздух – и кожа и ночная сорочка были чистыми, в воздухе пахло все тем же еле уловимым ароматом пряных духов, что и в первый день ее заселения. Девушка вздохнула и попыталась подняться, ей удалось это с трудом – все мышцы были страшно напряжены. Она вылезла из кровати и, захватив полотенце, побрела в ванную, которая, на ее счастье, оказалась незапертой. Она знала, что приснившееся ей было лишь сном, но, в таком случае, следовало объяснить боль в мышцах и странное ощущение того, что какой-то огромный прямоугольный предмет постоянно зажат между ее ног. Мистер Г. забралась под душ и долго мылась, мыля каждый сантиметр своего тела с завидным усердием по несколько раз. Растерев тело до красноты и практически избавившись от странного ощущения, девушка выбралась из ванны, вытерлась насухо и надела холщевое платье, видимо, заранее приготовленное для Мистера Г. Надеждой. Мистер Г. уже давно перестала удивляться вездесущности старухи и просто приняла эту предусмотрительность, как должное. Распаренная, девушка вышла из ванной комнаты, и пошла по коридору, обматывая мокрые волосы полотенцем на ходу. Она хотела вернуться в спальню и прилечь, потому что чувствовала себя разбитой, однако, вместо этого, прошла мимо своей комнаты и направилась по коридору до конца, туда, где находилась мастерская. Мистер Г. забыла о старухе, в тот момент кажущейся далеким и туманным призраком, ночной страшилкой, которой пугают маленьких детей. С волос капало на дощатые полы, текло по шее, затекало за шиворот, но девушка не ощущала больше принадлежность этого тела себе. Она вошла в мастерскую подобно роботу, выполняющему некое задание, села за свое место и принялась за работу. В комнате было холодно, мокрое платье прилипло к телу, капли воды текли по ногам, но Мистер Г. будто и не ощущала этого. Она начала исправлять свою первую работу – крыс, подвешенных за хвосты. Она долго мазала одни и те же места, елозя кистью по холсту, её лицо ничего не выражало, однако руки сильно дрожали. Через полчаса Мистер Г. неожиданно вскочила с места, опрокинув табуретку, и отпрыгнула в сторону от холста. Застыв на месте, она около минуты рассматривала работу, склонив голову на бок, а потом бросилась на холст и проткнула его обратной стороной древка кисти. Продырявив полотно, Мистер Г. принялась рвать его, упершись ногой в подрамник, тот треснул и поломался. Её руки, с попавшими в них занозами, платье и лицо были измазаны краской. Девушка слышала какой-то стук, но так и не поняла, что это стучали ее зубы. Закончив с первым из холстов, Мистер Г. бросилась к остальным и уничтожила их в той же очередности, в которой они были написаны. Она рвала их зубами, топтала, бросала о стены. За все время этой экзекуции девушка не издала ни единого звука. Слышно было лишь ее прерывистое дыхание, стук зубов и шум, создаваемый в процессе самой расправы с полотнами. Через полчаса единственными работами, уцелевшими в стенах мастерской, остались картины Надежды. Мистер Г. не добралась до них. Она лишь успела краем глаза заметить фигуру старухи в дверях, сделала два шага в направлении кушетки и тут же рухнула на нее, сильно ударившись головой о деревянный подлокотник.

Глава 16. День двадцать второй

Мистер Г. разлепила глаза и сразу ощутила страшную головную боль. Та не подбиралась к ней исподтишка, а сразу обрушилась, отдаваясь спазмами во всем теле. Мистер Г. встала не сразу. Она лежала, пытаясь собрать в памяти осколки вчерашнего дня, анализировала, думала, но ее воспаленному сознанию едва ил удавалось связать вместе мысли три-четыре - как только третья цеплялась за четвертую, первая со второй разлетались в стороны, и в голове торжествовала прежняя каша. Только когда она встала с узкой кушетки и начала отряхивать платье от приставших к нему ворсинок пледа, она заметила старуху, сидящую в своем углу. Та работала, как всегда напряженно и усердно, не обращая никакого внимания на движение, происходящее в противоположной части комнаты. Мистер Г. не знала, как поступить – поздороваться с Надеждой, подойти к ней или сразу выйти и попытать счастье с дверью ванной комнаты. Помедлив несколько секунд, девушка все же поздоровалась со старухой. Та сухо ответила на приветствие, не отрывая глаз от холста. Мистера Г. отчего-то наполнило ощущение собственной вины в чем-то неуловимом, но, тем не менее, постоянно присутствующем где-то рядом. Ощущение это было детским, наподобие уколов совести за разбитую вазу или пролитый на красивую скатерть компот. Мистер Г. постояла немного, глядя на Надежду, но подойти и взглянуть на ее  работу все же не решилась. Она вышла в коридор и дернула ручку двери, отделявшей ее от ванной – та была закрыта. Мистер Г. по привычке отправилась  на кухню, умылась там, а потом отправилась в кладовую, дабы закончить свой утренний туалет. Она уже опустила платье и задвинула вонючее ведро ногой подальше в угол, когда дверь, которая, естественно, не запиралась изнутри, отворилась, и на пороге появилась старуха. Вернее она стояла за ним, придерживая дверь, и глядела на девушку. Мистер Г. вопросительно подняла брови.
--Верни ведро на место,--старуха махнула рукой и прищурилась.
--Зачем?
--Узнаешь.
Мистер Г. вытянула ведро на середину узкой кладовой и опять посмотрела на Надежду. Она заметила, что когда старуха в особенно плохом расположении духа, она не называет ее Верой, а опускает ее имя, как существа, имени, как такового, не достойного. Мысль эта почему-то взбодрила девушку.
--Доставай теперь..
--Что доставать?,--Мистера Г. передернуло. Она знала, о чем говорит старуха, вопросом своим желая лишь продлить время. У нее перед глазами моментально всплыли иллюстрации и тексты из книги о копрофагии, что она видела в подвале.
--Доставай, у тебя что, со слухом проблемы?
--Да, со вчерашнего дня что-то проблемы..
Старуха нервно поджала губы. В следующую секунду Мистера Г. ударило током, колени подкосились, она упала на пол, задев поганое ведро. Ведро упало набок и его содержимое пролилось, заполнив широкие щели между досками в полу. Мистер Г. закашлялась от спазмов и невыносимо дурного запаха. Почувствовав, что ее платье намокло, она встала на ноги, держась за стену.
--Я не буду..
--Будешь ведь, будешь. Это даже не наказание!
--Я не буду,--повторила Мистер Г.. С каждым разом ее тело все реагировало на удары током с все более и более худшими последствиями. Она еле стояла на ногах, и следующий же разряд повалил ее в зловонную лужу. Она тяжело дышала, голова взрывалась болью, а тело покрывала мелкая дрожь. Руки и ноги непроизвольно дергались.
--Доставай, то, что посвежее. Не буду на первый раз мучить тебя.
Мистер Г. заныла и замотала головой. Она лежала на впитывающих зловонную смесь досках, не в силах даже скрючиться. Она дышала, широко открывая рот, и со звуком втягивала вонючий воздух. Уже через мгновение последовал очередной удар током. Тело девушки подскочило, разбрызгав коричневый коктейль по стенам, и Мистер Г.  отключилась на несколько секунд. Когда сознание вернулось к ней, она была не в силах даже открыть глаза. Неожиданно на голову ей обрушился поток холодной жидкости, что-то брякнулось на голову, вязкая жижа стекла на плечи и грудь. Мистера Г. тошнило, но оттого что желудок был пуст, его лишь сводило болезненными судорогами. Она поняла, что четвертый удар током для ее тела может стать последним. С трудом подняв руку, она вытерла лицо, и без того грязным, рукавом. На губах остался солоноватый привкус мочи. Мистера Г. опять стошнило. Она подняла трясущуюся голову и посмотрела на старуху, та вопросительно глядела на девушку.
--Ещё тока? Или ты сделаешь то, что должна?
Мистер Г. ничего не ответила. Она приподнялась, протянула дрожащую руку, начав шарить ею в зловонной луже, и,наконец, нащупала обмякший в моче кусок говна. Тот растекался и сочился между пальцами. Ее бесперебойно тошнило, рвотные позывы сводили желудок. Мистер Г. поборола очередной позыв и быстро поднесла ладонь к лицу. Она закрыла глаза и, сильно разинув рот, засунула туда кусок собственных фекалий, тут же проглотив их.
--Ouvre la bouche! -- потребовала старуха.
Мистер Г. открыла рот и высунула язык.
--Так не пойдет, Вера.. Ты вкуса не ощутила. Давай ещё раз, только по правилам. Ты же книгу читала.
Мистер Г. проделала все то же самое во второй раз, но теперь задержала копрос на языке.
--Посмакуй, давай!
Мистер Г. зажмурилась, сжала кулаки, на сколько хватало сил, но все же пару раз причмокнула, поваляла содержимое рта языком и только потом проглотила. Вкус был странный, ничуть не похожий на запах. Он был отчасти пряным, отчасти острым.
--Облизни теперь пальцы!--не успокаивалась Надежда.
Мистер Г., которой, казалось, уже было на все наплевать, поднесла ладонь к лицу и поочередно облизала каждый палец.
--Вера, я горжусь тобой! Хочешь посидеть здесь ещё или пойдешь в ванную сразу?
Мистер Г. была не в силах открыть рта, она просто кивнула несколько раз и сразу встала, держась за стену. От ее прикосновений на стене оставались мокрые отпечатки грязных пальцев. Надежда посторонилась, дав ей пройти. Проводив девушку глазами до ванной комнаты, старуха вернулась в мастерскую. Мистер Г. шла, ступая босыми ногами, оставляя на полу темные капли и мокрые следы ступней. Она толкнула дверь ванной и вошла внутрь. Как безумно выглядела девушка на фоне белоснежного фарфора! Она взглянула на себя в зеркало – все лицо ее и волосы, кожа, руки, плечи, платье было измазано испражнениями и влажно. Она не ощущала запаха, но во рту ее держался вкус, который она не забудет уже никогда. Мистер Г. сняла через голову платье и влезла в ванну. У нее не было сил даже для того, чтобы дотянуться до душа, она сидела, свернувшись, на дне холодной ванны и дрожала, пока, сделав над собой нечеловеческое усилие, ни поднялась на ноги и ни открыла горячую воду.  Она стояла под струями горячими настолько, что вспоминались пытки Иоана I, но ее кожа будто перестала реагировать на температуру. Открой Мистер Г., вместо горячей, холодную, она вряд ли почувствовала бы разницу. Она стояла так минут пятнадцать, пока, будто очнувшись, не сняла с полки мочалку и ни начала ожесточенно, до царапин, тереть тело и лицо. Она расцарапала ноги и руки в кровь, но боли так и не почувствовала. Потом она долго по нескольку раз взбивала на волосах пену и смывала ее, подставляя голову под кипяток. После мытья головы она вновь села на дно ванны, опустила голову и подставила под струи воды свою отощавшую спину. Тело девушки стало настолько худым, что отовсюду торчали острые кости, глаза будто впали, поредели волосы. Через некоторое время она выбралась из ванны, вытерлась полотенцем насухо и, к удивлению своему, вместо холщевого платья, увидела на табуретке пару теплых чулок и длинное шерстяное платье с широкими рукавами. Она оделась, обмотала волосы полотенцем и вышла из ванной. Из гостиной доносилась музыка, и Мистер Г. почему-то отправилась туда. Старуха стояла у журнального столика, просматривая свою коллекцию музыкальных пластинок. Увидев Мистера Г., она прервала свое занятие и указала девушке на стул. Стол был сервирован к обеду. Девушку начало тошнить, но она подавила приступ и села на ближайший к ней стул. Стол был накрыт красивой вышитой скатертью, а на нем высилась ваза с фруктами, лежали тарелка с сырной запеканкой, блюдо с бифштексом и двумя гарнирами и бутылка красного вина. Горели свечи в старинных канделябрах. Мистера Г. порядком взбесил этот фарс. Ее подмывало спросить, из чего сделан бифштекс, но опасаясь удара током, который мог стать последним, она сдержала порыв.
--Ешь, а я пойду отдыхать. После обеда, я разрешаю тебе сделать часовую передышку – проведи ее с книгами в курительной комнате, а после отдыха принимайся за уборку дома. Ты тут успела изрядно все…,--Надежда запнулась, будто подбирая нужное слово,-- перепачкать.
Старуха вышла. Продолжала звучать музыка. Поначалу Мистер Г. не могла протолкнуть в себя ни куска мяса, но она понимала, что пища ей необходима и, пересилив себя, съела половину бифштекса, выпила вина и взяла из вазы яблоко. От вина ее чуть-чуть разморило и девушка, кусая на ходу фрукт, отправилась в курительную комнату. Она взяла с полки Библию и отчего-то долго не могла найти Послания к Коринфянам. Изрядно понервничав, она нашла-таки нужную страницу, села в кресло и стала читать. Она читала и перечитывала текст раз за разом, зная, что вселить в нее хоть какую-то надежду, могли лишь слова, содержащиеся в нем. Она читала, повторяя слова про себя по нескольку раз, и, постепенно, судороги, сводящие ее душу, прекратились, дрожание пропало, и Мистер Г. сама не заметила, как уснула, положив голову на полированную поверхность маленького столика, выронив недоеденное яблоко из обмякшей ладони. Мистер Г. не знала, сколько она проспала, но судя по тому, что старуха за ней не явилась – спала она не больше часа. Мистер Г. закрыла книгу и увидела на столе пятно, из тех, что остаются на лакированных поверхностях после прикосновения, а потом, медленно сжимаясь, исчезают. Она вдруг вспомнила, что это был ее любимый эпизод в фильме «Зеркало» , когда со стола исчезает чашка, а из кресла, привидевшаяся Игнату женщина, заставившая его читать переписку Пушкина с Чаадаевым, а оставшееся после чашки пятно на столе постепенно затягивается и пропадает вовсе. Мистер Г. встала, подняла свой огрызок с пола, вернула Библию на полку и пошла в кладовую за шваброй и тряпками, напрочь забыв о том, что фильма этого не смотрела. Она шла по коридору, а в голове крутились стихи Арсения Тарковского, звучавшие в «Зеркале», она повторяла свои любимые строки, походка ее была легка и она  даже улыбалась.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово «Ты»  раскрыло
Свой новый смысл и означало: «Царь».
Она шла, пытаясь обходить собственные следы, не наступать на них уже розовыми чистыми пятками. Она закатала широкие рукава и подогнула подол платья. Из угла смердящей кладовой она выудила старые резиновые тапочки и натянула их на ноги. Потом девушка замерла и долго смотрела в темноту подсобки, не зная с чего начать, что вытащить в первую очередь. Вздохнув, Мистер Г. вошла внутрь, сняла с крючка металлическое ведро, в котором на удачу оказались половые тряпки, и, перегнувшись через всю комнатушку, стараясь не наступать в лужу, ухватилась и потянула на себя швабру, а затем и веник. Она набрала в ведро воды в, на ее счастье, незапертой ванной, замочила в нем тряпки и, решив начать с самой кладовки, решительно вернулась назад. Она вынесла из нее все предметы, что были внутри, и многие, изрядно осмелев, утилизировала, бросив в ведро под мойкой. Вскоре ведро было уже полно мусором и она, найдя в шкафу огромный мешок, стала сваливать весь хлам в него. После того, как мусор был вынесен за пределы кладовой, она начала мыть пол. Несмотря на крошечную площадь комнатушки, убраться в ней было крайне непросто, и Мистер Г. раз пятнадцать бегала с полными ведрами в ванную и обратно. Закончив с уборкой кладовой, девушка разложила мало-мальски пригодные предметы обратно по полкам и принялась мыть полы коридора. С коридором она управилась гораздо быстрее. Затем она отправилась в мастерскую, где работы было больше, чем на три часа.  Мистер Г. поочередно вытирала тряпкой все предметы, которых там было, казалось, больше миллиона, мыла полы и стены, соскабливала с них капли лака, грунта, клея и краски и, впервые за все дни своего нахождения в доме Надежды, благодарила Бога за то, что комнатах нет окон. Она даже взобралась на стремянку и протерла лампочки, а все время, что она убиралась, в голове ее звучали стихи теперь уже любимых поэтов. Поэтов, что она никогда не читала. После мастерской, Мистер Г. перебралась на кухню, где работы было не меньше. Она отмыла грязную, всю в жирных пятнах и ржавчине плиту, отдраила мойку и краны, а потом, вытащив на свет Божий все содержимое холодильника, сидя перед ним на корточках, она долго терла все его отделения, вынимала и мыла под водой полки, с засохшими частицами пищи и каких-то жидкостей. Тогда же она утилизировала добрый мешок просроченных лекарств и продуктов. Мистер Г. открывала поочередно каждый ящик, вынимала их содержимое, натирала все внутри до блеска и складывала предметы обратно.
Sous le pont Mirabeau coule la Seine
Et nos amours
Faut-il qu’il m’en souvienne
La joie venait toujours apr;s la peine.

Vienne la nuit sonne l’heure
Les jours s’en vont je demeure

Les mains dans les mains restons face ; face
Tandis que sous
Le pont de nos bras passe
Des ;ternels regards l’onde si lasse

Vienne la nuit sonne l’heure
Les jours s’en vont je demeure

L’amour s’en va comme cette eau courante
L’amour s’en va
Comme la vie est lente
Et comme l’Esp;rance est violente

Vienne la nuit sonne l’heure
Les jours s’en vont je demeure

Passent les jours et passent les semaines
Ni temps pass;
Ni les amours reviennent
Sous le pont Mirabeau coule la Seine

Vienne la nuit sonne l’heure
Les jours s’en vont je demeure
Мистер Г. шла по коридору, неся в одной руке ведро, а в другой швабру, и ей было отчего-то хорошо. Она повторяла стихи уже вслух и, пританцовывая на ходу, спешила в новую комнату. Это была ее спальня.  Мистер Г. смахнула пыль с немногочисленной мебели, поменяла постельное белье и, кружась по комнате, под доносящуюся из гостиной музыку, начисто вымыла полы. Прочие комнаты по коридору были, как обычно, заперты и Мистер Г. отправилась в курительную комнату, значащуюся следующей по ее списку. Там она вытерла пыль с полок, протерла корешки книг, вымыла пол, предварительно скатав пушистый ковер, и даже сделала перерыв, выкурив две сигареты, из оставленной Надеждой на столике пачки. Она не тронула лишь тяжелые портьеры, которыми были увешаны по всему периметру стены, потому что их нужно было снимать и стряхивать, а сделать это было негде. Она докурила сигарету, выбросила окурки в мешок, что оставила в коридоре, и отправилась в гостиную, предварительно наполнив ведро чистой водой и прополоскав тряпки. Мистер Г. ни разу в жизни не делала уборки, а теперь сама удивлялась виртуозности своего исполнения. Она кружилась по просторной гостиной, представляя себя героиней раннего Голливуда и напевала любимую песню  Сартра, с женой  которого когда-то имела приятельские отношения. Она перетерла пыльные пластинки и поверхности столов и столиков, которых в комнате было настоящее изобилие, потом взялась за книжные шкафы и полки, вымыла полы, протерла картины, что висели на стенах, убрала оставшиеся на столе приборы и перемыла их на кухне. После гостиной Мистер Г. вприпрыжку отправилась в ванную, которую начистила до ослепительного сияния. Она терла кафель, раковину, унитаз и ванну так отчаянно, будто пыталась смыть с себя все то, что предшествовало ее тогдашнему купанию, она делала уборку в доме Надежды с таким ожесточенным энтузиазмом, будто делала эту уборку внутри себя – выбрасывала хлам, терла пыльные поверхности, соскабливала застарелые пятна… Покончив с ванной, девушка спустилась в подвал. Ей хотелось проветрить помещение, смердящее настолько, что спуститься в него, не обмотав чем-нибудь лицо, было уже невозможно. Но устроить сквозняк Мистер Г. не могла. Тело бомжа, затыкающее дыру в полу, было обглодано настолько, что кости его белели, будто только что отполированные. Видимо, влекомые чувством голода, крысы, как это им свойственно, прогрызли в полу дополнительные дыры. Мистер Г. включила когда-то так пригодившийся ей фонарь, и огляделась. Она вернулась на поверхность и приволокла мешок, уже почти полный прочим хламом, и бросила в него пустые бутылки, одежду, испачканную в крови и просто грязную, пакет с рвотой, тупые ножи, трупы крыс, пепел, оставшейся от символа ее прошлой жизни и принялась мыть полы. Она задвинула сундук и черный ящик обратно под полки, перебрала книги, сложив их аккуратно друг на друга, а потом, ненадолго задумавшись, перенесла фонарь к скелету мужчины и вернулась к коробкам с инструментами. Она выудила оттуда миниатюрный ломик и оперативно сняла несколько досок, покрывающих пол – часть подвала была укрыта досками, оставшаяся же часть оставалась бетонной. Мистер Г. заглянула в достаточно глубокую, но узкую дыру, напоминающую колодец, и ничуть не удивилась – она увидела то, что и ожидала увидеть – ещё один скелет. Мистер Г. опустила бомжа к, по всей видимости, своему покойному собрату. Веру она решила не трогать. Закончив с подвалом, девушка поднялась наверх и приняла душ ещё раз. Привыкнув к ритму уборки, она вымылась очень быстро. В доме пахло чистотой и немного чистящими средствами, найденными Мистером Г. в кладовке. Выйдя из ванной, девушка отправилась на кухню, откуда, захватив бутылку вина, отравилась в курительную комнату, где долго читала «Marquis de Sade»  Симоны де Бовуар, запивая чтение вином и дымом старухиных сигарет. Окончательно утомившись, девушка встала и, покачиваясь, отправилась в свою спальню, где на кровати ее ожидала «Копрофагия в современномъ обществе» с подарочной надписью на форзаце: «Вере от Надежды. 2010 год.». Мистер Г. рухнула в хрустящую свежую постель и моментально уснула, довольная тем, что вымела весь мусор.
Глава 17. День двадцать третий.

Мистер Г. оказалась в том же самом храме с белоснежными стенами, в котором летали голуби, в одном из ее снов. Она была самой собой, но при этом волосы ее были не черными, а кудрявыми и рыжими. Они опускались до самой поясницы. Мистер Г. была голой, но она не чувствовала ни стыда, ни дискомфорта, оттого, что некого было стыдиться. В полукруглых окнах храма не было стекол, девушка высунулась наружу и увидела голубое небо, мягкое весеннее солнце и ярко-зеленый лес, простертый настолько далеко, насколько видела Мистер Г.. Ей захотелось выбраться и погулять по траве, но неожиданно знакомый голос окликнул ее по имени. Мистер Г. оглянулась и увидела красивую женщину. Вера I стояла, тоже обнаженная и простоволосая, и глядела на девушку.
--Какая ты молодец,--наконец, заговорила женщина,--настоящая Вера!
Мистер Г. застенчиво улыбнулась, плохо понимая о чем идет речь.
--Подойди ко мне..
Вера I говорила мягко и вкрадчиво, в ней не было холодной жестокости, как в Надежде, и Мистер Г. сделала шаг к ней навстречу. Та подняла над головой откуда-то взявшийся ушат с водой и опрокинула на голову девушки. Вода была ледяной, но ее прикосновение к коже вызвало в Мистере Г. радость – сначала сдавленная грудная клетка неожиданно наполнилась каким-то новым воздухом. Мистер Г. потрясла мокрыми кудрями и рассмеялась.
--Хорошо тебе?
--Хорошо,--искренне ответила Мистер Г. и сделала глубокий вдох.
--Теперь ты совсем новая, чистая. Ты очистилась от грязи мира, прошла испытание, преодолела все свои барьеры, теперь ты бесстрашна, безупречна. На плечах твоих – ответственность, за плечами – крылья. Ты должна вершить великие дела, сподвигнуть людей на великие поступки, быть музой, творя самой. Ты будешь преступать мораль, но душа твоя и сердце должны оставаться чистыми, как кристаллы. Ты должна сиять всю жизнь, а погаснуть в мгновение! Да не устрашишься ты ни слова, ни поступка человеческого. Аминь!,--Вера I подошла к Мистеру Г. и поцеловала ее в лоб. Ее губы были мягкими и теплыми, -- хорошо тебе?,--ещё раз спросила она.
--Хорошо,--ответила Мистер Г., слегка покачиваясь.
--Тогда пойди, полетай,--разрешила Вера I.
Мистер Г. выбралась в окно - солнечные лучи согрели ее, трава под ногами была мягкой, как ковер, в воздухе порхали маленькие белые бабочки, а вдалеке пели птицы. Девушка подняла голову в небо и оторвалась от земли. Мистер Г. взлетела и проснулась.
Вера улыбнулась собственным мыслям. Она все ещё чувствовала тепло солнечных лучей и прохладу весеннего утра. Она провела ладонью по волосам и, захватив прядь, поднесла ее к лицу – те по-прежнему были черными. Когда Вера хотела вылезти из кровати и уже отодвинула край полога, она увидела Надежду, сидящую в кресле у стола.
--Кто принимал тебя?
--Вера I..
Старуха сделала удивленное лицо.
--Правда? Ты не выдумываешь?
--Нет.
--Ты запомнила ее?,--Надежда говорила с нотками раздражения в голосе, и Вере показалось, что та завидует.
--Да, запомнила..
--Просто… просто, понимаешь, ее не видел никто до сих пор..
Вера посмотрела на Надежду со спокойной улыбкой.
--Что мне нужно сделать?,--спросила Вера.
--Для начала написать портрет Веры I, ты потом поймешь, для чего..
Вера кивнула и встала с кровати. Надежда посмотрела на нее как-то странно и тут же отвела глаза.
--Приготовь завтрак для начала,--приказала старуха.
Вера не оборачиваясь пошла в ванную, которая оказалась открытой, умылась, и, впервые за все время своего заточения, долго расчесывала спутанные волосы, глядя в зеркало. В зеркале она видела Веру XIII, пристально смотрящую ей в глаза. Она отложила расческу и пошла на кухню. На холодильнике не было никаких записок и Вера нарезала сыр, хлеб и сделала омлет. Разложив все это на подносе, девушка отправилась в гостиную, где дожидалась ее Надежда. Они позавтракали молча и Вера ощущала повисший между ними шар, полный какой-то недоговоренности. Ей казалось, что она выдает себя не за ту, коей является, что она обманывает целую толпу женщин и саму себя.. Но она молча доела завтрак и убрала со стола. Старуха осталась в гостиной, Вера, перемыв посуду, отправилась в мастерскую, где ей предстояло написать портрет Веры I. Она взяла последний чистый холст и поставила на мольберт. Вера прикрыла глаза и сразу увидела женщину из сна. Та держала красивые руки у груди. Пальцы ее теребили пуговицу на лифе платья. Кожа ее была чуть бледна и прозрачна, каштановые волосы забраны назад. Мистер Г. сама не заметила, как начала писать, она очнулась, лишь, когда половина работы была завершена, и сделано это было мастерски. Мистер Г. задержала кисть в воздухе и взглянула на свои руки. Она испугалась. Девушка поняла, что у нее нет уже ничего своего, что она уже не контролирует себя, а тело ее – лишь сосуд, наполняемый и опустошаемый вне ее желания. Она захотела порвать портрет или испортить его, но рука ее не поднялась. Она встала и начала ходить кругами по мастерской. Вере очень хотелось продолжить работу, но что-то останавливало ее. Она буквально била себя по рукам, ходила, вцепившись в волосы, а потом выскочила из комнаты и побежала по коридору. Она остановилась около металлического заслона, за которым была входная дверь, и начала колотить в него. Она стучала, в надежде, что кто-то услышит и придет на помощь, Мистер Г. не понимала, почему она не делала этого раньше, почему не сделала ничего, чтобы освободиться. Затянувшиеся на кулаках раны открылись. Мистер Г. не чувствовала боли. Она начала кричать и продолжала колотить в дверь, уже измазанную ее кровью. Когда девушка выдохлась и опустилась на пол, она увидела наблюдающую за ней Надежду. На ее лицо было написано неподдельное удивление. Она вздохнула и нажала на кнопку. Мистеру Г. отчего-то было больнее, чем во все предыдущие удары. Мокнущий с предыдущего раза ожог будто прижгли ещё раз, Мистер Г. даже почувствовала запах горелого мяса. Падая на бок, она больно ударилась головой об угол стены. Девушка стонала, скрючившись на паркете, и совсем уже было потеряла сознание, как неожиданно откуда-то из глубины ее тела донесся голос, она лишь открыла рот, чтобы дать тому вытечь наружу.
--Censeo Carthaginem delendam esse!
Старуха попятилась назад. В ту же секунду Мистер Г. вскочила с места и кинулась на нее с бешеным криком. Надежда все же успела нажать на кнопку, и девушка, замерев на мгновение,  рухнула на пол, уже без сознания.
Через какое-то время Мистер Г. очнулась и открыла глаза. Вокруг была кромешная тьма, пахло гадко, будто поблизости сдохла кошка, воздуха не хватало. Она попыталась пошевелиться, но под ее ногами, что-то хрустнуло и, от неожиданности, девушка так и осталась с одной ногой на весу. Она попыталась расставить руки, но ей не удалось даже сделать этого полностью, т.к. ладони почти сразу уперлись в каменные стены с обеих сторон. Колодец..наверняка, тот самый, в который она сбросила скелет бомжа. Хруст под ногами лишь подтверждал ее догадку. Мистера Г. передернуло. Как впервые она задумалась над тем, почему она здесь, почему она до сих пор не заставила старуху выпустить ее, хотя бы под страхом пыток? Почему она не борется с этой сумасшедшей, одержимой женщиной? Почему забыла дом, родителей.
--Мама! Мама! Мама!
Мистер Г. кричала, пока хватало сил и голоса. Заболело горло. Тело все сильнее затекало. Девушка пыталась вспомнить мать, ее лицо, голос, но как только ей это удавалось, образ прерывался лицом другой женщины, одетой в одежду другого времени, она говорила по-французски и совсем не была похожа на мать Мистер Г..
Мама…,-- прохрипела девушка.
В ту минуту она отдала бы все на свете, лишь бы обнять мать, нормальные отношения с которой у нее никогда не складывались; лишь бы только услышать ее голос .. Мысли Мистера Г. путались – ей отчего-то стало казаться, что голос матери выведет ее из колодца, что непременно нужно его вспомнить, но тем сильнее она старалась, тем быстрее уплывал он от нее. Она чувствовала себя ловцом бабочек, все дальше удаляющимся от дома, в попытках поймать насекомое в сачок. Мистер Г. разогнула спину и встала в полный рост. Она помнила, что дыра была не такой уж и глубокой. Девушка подпрыгнула с поднятой вверх рукой, решив для начала определить, насколько высоко потолок, но коснуться его не смогла. Тогда она попыталась упереть одну ногу в одну стену, а вторую в другую, и так попытаться забраться выше. Ей удалось подняться вверх где-то на метр, и она уперлась рукой в доски. Опираясь одной рукой на стенку колодца, второй Мистер Г. начала стучать в доски, пытаясь выбить хоть одну. Те не поддавались, а воздуха тем временем становилось все меньше и меньше. Ее ноги не выдержали, и девушка упала вниз, вызвав своим падением очередной хруст. Передохнув немного, она повторила попытку выбить половицу, и на этот раз ей показалось, что одна из них начала поддаваться. Она осторожно спрыгнула, чтобы сделать передышку, и вновь взобралась вверх по стенкам колодца.  На четвертый раз Мистеру Г. удалось-таки выбить одну из досок. Она выскочила и вылетела куда-то внутрь подвала. Поменяв руку, девушка выбила ещё несколько досок, чтобы было гораздо проще, и, сделав над собой усилие, подтянулась и выбралась наружу. Она села на край дыры и перевела дыхание. Капли пота покрывали ее лоб. Мистер Г. встала на ноги и пошла к лестнице. Еле передвигая непослушные ноги, девушка взобралась вверх по лестнице и ударила разбитым кулаком в дверь. Но та была заперта. Тогда Мистер Г., пересиливая боль во всем теле, спустилась вниз, нашла и включила фонарь, и при свете нащупала на полках ломик и молоток. Она понять не могла, отчего раньше эти до примитива простые идеи не приходили ей в голову – поломать, выбить, разрушить. Вооружившись инструментами, Мистер Г. полезла обратно и, засунув острый конец лома между двумя частями доски, из которой была сколочена дверка в подвал, забила его молотком поглубже, и со всех сил дернула. Доска хрустнула и поддалась. Девушка выбила ее молотком и, сильно расцарапав все тело, выбралась сквозь образовавшийся лаз. Продолжая сжимать инструменты в руках, Мистер Г. кинулась искать Надежду. Она обошла все незапертые комнаты, но те были пусты. Тогда она решила взломать запертые. Девушка подошла к первой двери и молотком сбила и выкорчевала из нее ручку с замком. Мистер Г. толкнула дверь и вошла внутрь. Сердце ее бешено колотилось. Это была спальня старухи, в ней пахло духами и краской. На письменном столе, обитом зеленым сукном лежали старинные канцелярские принадлежности, пачка исписанной бумаги, груда блокнотов, несколько книг и ноутбук. Мистер Г. подошла к столу и включила компьютер, однако, тот требовал пароля для входа, и девушка решила не возиться с ним. К стене под нишей, предполагавшей когда-то окно, был прислонен планшет с прикрепленным к нему рисунком – это был хорошо выполненный морской пейзаж. Мистер Г. раскрыла шкаф Надежды – в нем в ряд висели ее платья, кофты были аккуратно разложены по полкам. Кровать старухи была красивой, но очень жесткой, не в пример мягким креслам и кушетке, расставленным по углам комнаты. Мистер Г. заглянула под кровать – там лежали коробки, до краев наполненные пастельными карандашами и акварельными кисточками. Ничего подозрительного, никаких тайных планов, никаких записок сумасшедшей, никаких запертых шкафчиков и ларцов девушка в комнате не обнаружила. Ее лишь удивила одиноко висящая на пустой стене над кроватью пожелтевшая фотография красивого мужчины лет тридцати. Фотография была снята в жаркое время года где-то в Европе. Позади него виднелось кафе с полосатыми навесами над окнами. Он стоял на мостовой в летнем костюме и шляпе, пиджак держал в руках. Отчего-то у Мистера Г. заныло сердце. Она села на кровать и задумалась. Она не могла увязать все дальше расходящиеся концы, она не могла понять, что происходит с ней и вокруг. «Если я говорю языками человеческими и ангельскими..»,--зазвучало в ее голове. Мистер Г. закрыла лицо руками. В голове ее был сумбур, она в конец запуталась, где правда, а где ложь. Через несколько минут Мистер Г. встала и пошла в мастерскую, так и не взглянув на содержимое оставшихся запертыми комнат. «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы»,--звучало в ее голове, отдаваясь в сердце, или наоборот. Она села за начатый портрет Веры I и закончила его, оставаясь самой собой. Рука ее двигалась свободно, она выбирала краски не задумываясь, она писала, а перед глазами ее стоял образ женщины из сна. Она была очень красива и спокойна, она была такой, какой Мистеру Г. всегда хотелось быть—настоящей, никем себя не мнящей, истинной. Она была той, что долготерпит, милосердствует, никому не завидует, ни над кем не превозносится, собой не гордится, не бесчинствует, не ищет своего в чужом, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а вечно сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всегда надеется, все переносит; той, что никогда не перестает, хотя когда-нибудь и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. А пока нам даны вера, надежда и она. И она из всех – самая главная. Ибо она мать их и их источник, и смысл. К ней обе дочери стремятся, из нее же вытекая. Мистер Г. закончила портрет и отошла в сторону. Она устала, но усталость ее была приятной и сладкой. Девушка улыбнулась и вышла из комнаты. Ей не хотелось ни есть, ни пить. Она бродила по дому, трогая предметы, водя по ним рукой, будто знакомясь с ним  на ощупь. Она вдруг ощутила что-то, чего прежде никогда не чувствовала, имя чему пока дать не могла. Но была в ней уверенность, что скоро она поймет все и не останется для нее тайн и загадок. Мистер Г. спустилась в подвал и заколотила доски, починила поломанную дверь, вернула инструменты на полку. Ее не беспокоило отсутствие Надежды – она знала, что та вернется. Девушка кое-как приладила ручку выломанной двери на место и подмела пол. В душе ее стояла тишина и понимание. Она была спокойна, оттого, что знала, что если даже не понимает чего-то теперь, она обязательно поймет это позже. Она чувствовала, что ей некуда торопиться. Казалось, мир вокруг нее замер. Замер он давно, просто она ни разу не остановилась, чтобы заметить это. Она вечно боялась чего-то, куда-то спешила, злилась, радовалась, испытывала боль. «Vitam impendere amori », --пробормотала Мистер Г. откуда-то пришедшие слова.
На звездной ниточке, отбрасывая тень,
Качается скелет невинной королевы.
Полночные леса свои раскрыли зевы.
Надежды все умрут, когда угаснет день..

Мистер Г. просидела без сна больше десяти следующих часов, дожидаясь Надежду. Она ходила по дому, перечитывала книги, что никогда прежде не держала в руках, понимая, что многие из них знает почти наизусть. Мистер Г. сидела за столом в гостиной, положив руки перед собой, когда в комнату вошла Надежда.

Глава 18. День двадцать четвертый

Надежда вошла в комнату, ничуть не удивившись присутствию в ней Мистера Г.. Она обошла стол и подошла к девушке вплотную.
--Ты закончила работу?
--Да.
--Она в мастерской?
--Да.
--Пойдем-ка посмотрим..
Старуха пошла к двери и Мистер Г. последовала за ней. От Надежды пахло улицей и чем-то ещё, неуловимым, но до ужаса знакомым Мистеру Г.. Она силилась вспомнить, в голове вертелись какие-то образы, но все было не тем. Старуха прошла в мастерскую перед девушкой и сразу направилась к мольберту. Она стояла перед работой и улыбалась. В ее глазах были и узнавание, и удивление и, как показалось Мистеру Г.., что-то сродни страху перед чем-то неминуемым и непреодолимым. В итоге старуха села в кресло, стоящее за ее спиной и, будто вспомнив про девушку, указала и ей на стул и протянула сигареты. Мистер Г. сделала затяжку и сама взглянула на холст. Она уже не могла с уверенностью сказать, писала ли она его сама, вел ли кто-либо ее руку. Ей казалось, что во второй раз она вряд ли сможет повторить то же самое, пусть даже ей дали бы возможность копировать уже проделанную работу. Она закрыла глаза и попробовала вспомнить лицо Веры I и, к ее удивлению, оно тут же всплыло в памяти. Мистеру Г. стало легче. Она стряхнула готовящийся вот-вот упасть на ее колени пепел и вдохнула дым.
--Это хороший портрет, Вера. Я довольна тобой очень. Ты уверена, что написала его сама.
Мистер Г. вздрогнула. Откуда старуха могла знать о ее сомнениях в авторстве портрета.
--Да,--соврала девушка, но тут же исправилась,--нет, не уверена.
--Ну, и правильно, наконец-то..,--отчего-то обрадовалась Надежда и встала с кресла,--пошли со мной.
Старуха ещё раз взглянула на портрет и попыталась взять его с собой, но краска ещё не высохла окончательно, и на ее пальцах осталось пятнышко. Надежда задумчиво растерла его и вышла из мастерской. Мистер Г. шла за ней по коридору и вдруг поймала себя на мысли, что снова погружается в то самое пограничное состояние межу самой собой и кем-то другим. Однако, отрицать тот факт, что и кем-то другим была она сама, девушка тоже не могла, поэтому все путалось и перерастало в какой-то птичий гвалт, наполняющий ее черепную коробку. Старуха тем временем подошла к курительной комнате и вошла внутрь. Следующая за ней Мистер Г. переступила порог и остановилась посередине комнаты. Надежда не спеша подошла к краю одной из портьер, которыми были декорированы стены, нащупала что-то, просунув руку между складками материи, и, видимо ухватив, дернула. Портьера дернулась и начала складываться, съезжая вправо будто по рельсам. То же самое старуха проделала со всеми занавесями в комнате. Под ними оказались женские портреты. Их было двадцать два. Все женщины были однозначно очень красивы, а работы хороши. Особенно Мистеру Г. понравилось, что все они были выполнены в разной технике и направлениях живописи, и по ним можно было прочитать, когда, а иногда, и где они писались. Девушка посмотрела на Надежду и та кивнула. Мистер Г. стала поочередно разглядывать картины, подходя к ним впритык. Переходя от одной работы к другой, она чувствовала разное. Её ощущения напоминали вкус пищи, каждый следующий испробованный вид которой может нравиться, будучи не похожим при этом на предыдущий. Большинство портретов были погрудными, но Мистер Г. отчего-то знала походку каждой из женщин, их голоса и манеру говорить. Она помнила, что Вера V слегка прихрамывала после травмы полученной в детстве – она упала с лестницы и повредила ногу. Мистер Г. также знала, что Вера X любила холодную сырую погоду, а Надежда VIII однажды чуть не утонула в реке. Картины эти вспыхивали у нее перед глазами и затухали, она не могла контролировать этот процесс, и уже через пять минут просмотра у девушки разболелась голова. Она села в кресло и сжала лоб холодными ладонями.
--Поднимайся, поднимайся, чем хуже тебе станет сейчас, тем легче будет потом. Впитывай, сколько можешь!,--старуха подошла к Мистеру Г. и начала поднимать ее с места.
Девушка встала и продолжила рассматривать работы. Чем дольше она ходила по периметру комнаты от картине к картине, тем сильнее стучало в висках. Ей казалось, что ещё чуть-чуть и она потеряет сознание от напряжения. Казалось, голова превратилась в перекаченный газом шар, грозящий вот-вот разлететься на кусочки. Надежда молча наблюдала за передвижением Мистера Г. со стороны, скрестив руки на груди. Она продолжала кивать, будто соглашаясь с собственными мыслями. Девушка переходила от портрета к портрету, вглядывалась в лица, в глаза этих женщин, одновременно и родных ей и невообразимо от нее далеких, и чем больше она вспоминала, тем сильнее ей казалось, что она ничего не помнит вовсе. Ее стала коробить тишина, разлитая в воздухе. Беззвучье на фоне вспыхивающих в ее сознании образов казалось противоестественным и бессмысленным, голова трещала все нещаднее, и Мистер Г. садилась в кресло ещё несколько раз, не в силах более стоять на ногах. Надежда в свою очередь тут же приказывала подняться, и Мистер Г. вставала на ноги и вновь начинала кружиться по комнате, вглядываясь в женские лица. Все женщины были молоды. Их лица были обязательно худы, щеки впалы, на них не было румянца, и присутствовала какая-то удрученная усталость во взгляде каждой из них. Кожа отдавала желтизной. Волосы были, как правило, слегка взлохмачены и не уложены. Если в портрете присутствовали руки, пальцы их всегда были тонки, как карандаши. На всех были надеты холщевые платья. Но несмотря на кажущуюся простоту образа и сквозящую в глазах печаль, все женщины были очень красивы и, как показалось Мистеру Г., переживаемые ими на момент написания портретов страдания, лишь обостряли привлекательность и благородство их черт. Среди этих картин, был портрет и Мистера Г. – тот самый, который писала Надежда. В девушке, изображенной на холсте, было много от прежней Мистера Г.., но все же пробивались и новые черты, доселе ей самой незнакомые, обнажающие ее красоту. Когда девушка в очередной раз села в кресло и закрыла лицо руками, старуха не стала ее поднимать. Она лишь села рядом с Мистером Г., и они долго молчали о чем-то, чего Мистер Г. все ещё никак не могла разобрать. Ноги ее гудели, руки дрожали. Через некоторое время Надежда дотронулась до ее плеча.
--Вера, сегодня у нас прощальный ужин, а ты его даже не приготовила.
Девушка подняла на старуху измученные глаза и кивнула.
--Я буду ждать тебя в гостиной.
Старуха встала и вышла из комнаты, прикрыв дверь, а не спавшая уже сутки Мистер Г. посидела немного, откинувшись в кресле, а потом встала и отправилась на кухню. На холодильнике ее ожидал список из супа, двух салатов и двух вторых блюд. Будь у Мистера  Г. сила на это, она рассмеялась бы. Девушка покрутила головой в разные стороны, чтобы размять затекшую шею. Тело было вялым настолько, что практически отказывалось подчиняться приказам. Мистер Г. с трудом собралась с мыслями, чтобы сообразить, какие продукты ей нужны для готовки. Достав из холодильника все необходимое, она присела на табурет, чтобы отдохнуть. Из комнаты донесся спасительный вальс, слегка взбодривший девушку. Не умевшая прежде готовить, Мистер Г. с удивлением для самой себя начала создавать незнакомые для себя блюда и управилась достаточно быстро. Пока доходило мясо, девушка начала искать поднос побольше и наткнулась на сервировочный столик на ножках, накрытый какой-то тряпкой. Она сняла с него материю, протерла полочки и ножки, и начала складывать на него приборы и уже готовые блюда. Когда Мистер Г. вкатила роскошный ужин в гостиную, старуха, наряженная в красивое расшитое платье, сидела за столом. Как всегда стояла бутылка красного вина, горели свечи. Мистер Г. разложила блюда и приборы на столе, разлила вино и села. Старуха принялась за ужин, скомандовав девушке следовать ее примеру. Мистер Г. совсем забыла о том, что не ела уже много часов. Она получила удовольствие от ужина, но не как человек, давно ничего не евший, а как человек, давно не евший ничего настолько изысканного, и никак не могла поверить, что приготовила все это сама. После второго бокала вина, старуха встала из-за стола и удалилась в темный угол комнаты, откуда вернулась держа в руках инкрустированную деревянную коробочку.
--Это тебе.
Мистер Г. поблагодарила и с опаской приняла подарок. Повернув крошечный ключик, она подняла крышку сундучка и достала красивый резной мундштук, тяжелый портсигар, инкрустированный какими-то самоцветами  и удивительно красивое кольцо с прозрачным фиолетовым  камнем. Старуха закурила, глядя на девушку с улыбкой, будто представляла на ее месте себя. Мистер Г. последовала примеру Надежды, воспользовавшись подарком, и ей даже показалось, что сигареты изменили свой вкус. Докурив, она долго сидела, погрузившись в чьи-то воспоминания, плавая в них будто скользкая рыба, разрезая их, но все же не сливаясь с ними, пока старуха окликнула ее, стоя у двери.
--Не спи. У тебя важные дела.
Мистер Г. стряхнула с себя дремоту и с неохотой поднялась со стула. Она поплелась вслед за старухой, спешащей по коридору так, будто они и вправду куда-то торопились. Или это в глазах Мистера Г. все понеслось быстрей? Она прислонилась к стене рядом со всегда запертой дверью, в замочную скважину которой Надежда секундой раньше вставила ключ. Дверь отворилась, и девушка шагнула на порог вслед за старухой, насильно оторвавшись от прохладной стены. Это было некое подобие кабинета, сочетающего в себе все возможные стили и эпохи – стены были обшиты деревом, с потолка свисала кованая люстра в стиле барокко, напротив двери висело огромное старинное зеркало в золотой ампирной раме, пол был устлан персидскими коврами, а стена, у которой стоял письменный стол была расписана под витражи, что делал Шагал. Сам стол напоминал тот, что стоял в спальне самой Надежды – старинный, с суконным покрытием, на тяжелых резных ногах. Помимо него из мебели в комнате стояла красная кушетка, платяной и книжный шкафы, пара кресел и торшер. На столе лежала  стопка чистой бумаги, красивая лампа с желтым абажуром, канцелярский набор с кучей ручек и остро наточенных карандашей, пара блокнотов, груда папок, ноутбук, принтер и печатная машинка.
--Это твое рабочее место,--сказала Надежда, указывая рукой на стол,--тут ты должна будешь выполнить свое задание.
--Какое?,--спросила Мистер Г., продолжая осматриваться.
--Помнишь, я говорила тебе, что передам дневники Надежд и Вер, дабы они хранились у тебя?
Мистер Г. кивнула в ответ.
--Ну, так вот. Они будут тебе переданы, тебе только нужно будет все это записать и выучить на всю жизнь. Желательно сделать копии, после того, как ты закончишь работу, ибо дневники пригодятся тебе, подобно путеводным звездам. Тут, как ты видишь, есть и компьютер и бумага, и печатная машинка, так что ты можешь избрать любой из способов сохранения информации, который тебе больше по вкусу. В качестве подспорья, можешь пользоваться книгами из этого шкафа, но лучше, чем собственная память, тебе не поможет ничто. Через шесть дней у тебя должна быть готова вся история, написана и разложена по папкам и ты автоматически станешь их хранительницей до появления следующей Надежды, c’est clair? 
--Oui, madame.. ,--ответила Мистер Г., мало что, на самом деле, понимая.
У девушки болела голова и живот, отвыкший от горячей пищи, все тело ныло, будто от простуды. Она прислушивалась к словам Надежды, как к вовсе к ней не относящимся и задание она, конечно, поняла, но все же не могла себе представить, как оно может быть выполнено. Тех вспышек, что были у нее, далеко не хватит для того, чтобы написать 24 дневника женщин, о которых она ничего не знает.
Тем временем, Надежда вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь. Мистер Г. села за стол в жесткое, видимо рассчитанное на неустанный труд, а не приятный отдых, кресло и попыталась понять, с чего обычно начинаются дневники. «Я – такая-то такая-то, такого-то года рождения…» - больше ничего в голову усталой девушки не шло. Как вдруг она услышала чей-то голос, говорящий уже на итальянском: «Я, Беатри;че Портина;ри, родилась в 1265 году во Флоренции». Мистер Г. схватила ручку и записала предложение. Она рассчитывала, что текст польется и дальше, однако, голос умолк. Несколько минут Мистер Г. просидела в полной тишине, слышен был только стук ее собственного сердца. Неожиданно случилась очередная вспышка. Сначала с небольшими перерывами, а потом и сплошным потоком, разрозненные вспышки, касающиеся разных Надежд и Вер, приходящих к ней под родными именами, каждая со своими событиями. Мистер Г. не успевала записывать и половины, в ее голове все путалось, и записи, что она могла сделать, в целом представляли собой отдельные слова: дед, Марсель, тринадцать, поездка, поэт, много цветов, смерть отца, ваниль, воздух, крыса, мрак, нож и так далее . Около каждого слова она ставила букву «Н» или «В» и порядковый номер. Через пару часов такой гонки, Мистер Г. уже ничего не соображала. Картинки с бешеной скоростью вспыхивали и гасли перед глазами, она не успевала даже сообразить, какая к кому относится и, оставив надежду создать что-то более или менее путное, она с трудом добрела до кушетки, рухнула на нее и закрыла глаза. Девушка не надеялась, что сможет уснуть, однако, как только она приняла горизонтальное положение, вспышки прекратились, исчезли голоса и звон в ушах. Она расслабилась и вскоре уснула. Сон ее, в отличии от видений, происходящих наяву, был четким и имел вполне ясные контуры. Мистер Г. будто смотрела фильм. Голос за кадром, принадлежал одной из Вер, он комментировал события, будто предоставляя девушке возможность просто записать запомненное после пробуждения. Мистер Г. проснулась с ясной головой. Она запомнила сон до мельчайших деталей и готова была тут же записать все на бумагу. Прокручивая в голове события из сна, девушка побежала в туалет, умылась, и чувствуя себя гораздо бодрее вернулась в свой кабинет. На столе ее ждал поднос с завтраком. Мысленно поблагодарив неожиданно добрую Надежду, Мистер Г. поела и, отодвинув посуду на край стола, включила ноутбук. Первым делом девушка создала папку Дневники, внутри которой, подумав пару минут, открыла документ под названием «Вера V». По первой Мистер Г. не могла определиться, от чьего имени писать, т.к. создавать дневник от первого лица показалось ей неправильным. В итоге она решила создать что-то наподобие тех историй, что рассказывала ей Надежда – нечто вроде личного дела, содержащего минимум эмоций и максимум информации. Девушка приступила к работе и писала несколько часов. Несколько раз она подходила к шкафу и обращалась к книгам, лежащим на полках, преимущественно к произведениям Данте. Когда работа была окончена, Мистер Г. откинулась в кресле. Ее переполняло ощущение свободы. Будто с тонущей лодки вычерпали воду, дав ей шанс ещё немного подрейфовать.

Глава 19. День двадцать пятый
Краткое содержание дневника Веры V
Рассказ Веры о настоящей любви
Вера V, урожденная Bice di Folco Portinari, родилась во Флоренции в 1265-м году. Беатриче была дочерью уважаемого гражданина Флоренции Фолько ди Портинари, их род был известен и богат, а девочка очень красива. Она получила хорошее образование и с детства тяготела к искусству. В силу ряда исторических причин итальянским женщинам было непросто проявить себя на общественно значимом поприще. Католическая церковь, позиции которой традиционно очень сильны в Италии, не приветствовала участие женщин в общественной и культурной жизни страны, однако, Беатриче с юности владела несколькими иностранными языками, писала стихи и была достаточно свободомыслящей девушкой. Однажды когда ей было девять лет, ее отец устроил празднество и пригласил все известные семейства Флоренции, в числе которых были и их соседи – семья Алигьери. Алигьери пришли втроем – мать, отец и сын, ровесник Беатриче. Его звали Данте. Мать мальчика относилась к его образованию и воспитанию крайне внимательно, мальчик был умен и начитан, и уже тогда склонен к романтическим переживаниям, из-за своей отчаянной любви к поэзии. Детей познакомили, и они долго гуляли по пышному саду, в котором уже распустились душистые ночные цветы, пока остальные дети играли на широкой каменной веранде. Луна освещала тропинки, журчал фонтан. Данте краснел, сердце Беатриче стучало. Ни один из них не мог понять, что происходит, однако, воспоминания этой ночи они пронесли через всю жизнь и хранили бережно, словно хрустальную статуэтку. Они так и не сказали друг другу ни слова в тех тенистых аллеях, и вскоре Данте окликнула мать, и ему пришлось вернуться в дом. Он шел, оборачиваясь, и даже чуть не упал, споткнувшись на пути. А Беатриче стояла, освещаемая лунным светом, тонкая и прекрасная словно ангел, в своем пурпурном платье, цвет которого Данте позже назовет благороднейшим из цветов. Девочка глядела ему вслед и думала о том, что эта встреча изменит ее жизнь. Через много лет, когда ей будет тридцать, а мир будет считать ее уже пять лет, как покойной, Беатриче будет читать «Новую жизнь» Данте и рыдать, вспоминая счастливые минуты их свиданий и оплакивать саму себя, так рано погибшую для любимого. «Появилась  облаченная  в  благороднейший   кроваво-красный  цвет, скромный и благопристойный, украшенная и опоясанная так, как подобало  юному ее возрасту. В это мгновение -- говорю поистине  -- дух жизни , обитающий  в самой сокровенной  глубине сердца, затрепетал  столь  сильно,  что  ужасающе проявлялся  в малейшем биении. В  это мгновение дух моей души ,  обитающий  в  высокой  горнице,  куда  все духи  чувств  несут  свои впечатления,   восхитился  и,  обратясь  главным  образом  к  духам  зрения, промолвил  следующие  слова: "Apparuit  iam  beatitudo  vestra" .  В  это мгновение  природный  дух ,  живущий  в той  области, где  совершается  наше питание, зарыдал  и,  плача, вымолвил  следующие  слова:  "Heu  miser,  quia frequenter impeditus ero deinceps" . Я говорю, что с этого времени Амор стал владычествовать над моею  душой, которая вскоре вполне ему подчинилась. И тогда он осмелел и такую приобрел  власть надо  мной  благодаря силе моего воображения,  что я  должен  был  исполнять  все  его  пожелания.  Часто  он приказывал мне  отправляться на поиски этого  юного ангела;  и в  отроческие годы  я  уходил, чтобы лицезреть  ее.  И я  видел ее,  столь  благородную  и достойную хвалы во всех ее делах, что, конечно, о ней можно  было бы сказать словами поэта Гомера: "Она казалась дочерью не смертного, но Бога". И хотя образ ее,  пребывавший со  мной неизменно, придавал смелости  Амору, который господствовал  надо  мною,  все  же  она  отличалась   такой  благороднейшей добродетелью,  что никогда не пожелала, чтобы Амор  управлял мною без верного совета разума, в тех случаях, когда совету этому было полезно внимать.» - так описывал Данте первую встречу с любимой. Пишут, что они не виделись все следующие девять лет, но это не так. Он искал встречи с ней, да и Беатриче не могла забыть юного поклонника из ночного сада. Они виделись, но ограничивались беглыми взглядами и легким приветствием, чтобы потом, запершись в своих комнатах писать друг другу письма, полные любовных признаний и стихов. Когда им было по восемнадцать, Данте случайно увидел ее прогуливающейся в окружении двух ее теток. Беатриче была облачена в ослепительно белые одежды, она поздоровалась с ним и ее голос и красота так поразили Данте, что когда тот вернулся домой, будто пьяный, ему привидилась сцена, в которой Амор предложил обнаженной Беатриче попробовать сердце поэта на вкус, а после забрал ее с собой на небо. Вдохновленный поэт пишет об этом сонет:
Влюбленным душам посвящу сказанье,
Дабы достойный получить ответ.
В Аморе, господине их,-- привет! --
Всем благородным душам шлю посланье.
На небе звезд не меркнуло сиянье,
И не коснулась ночь предельных мет --
Амор явился. Не забыть мне, нет,
Тот страх и трепет, то очарованье!
Мое, ликуя, сердце он держал.
В его объятьях дама почивала,
Чуть скрыта легкой тканью покрывал.
И, пробудив, Амор ее питал
Кровавым сердцем, что в ночи пылало,
Но, уходя, мой господин рыдал.


Их чувства растут, влюбленные тайно встречаются, но почему-то так и не решаются заключить брак. Вскоре Беатриче выдают замуж за нелюбимого, и тот увозит ее. Данте живет надеждами и поэзией. В его мечтах Беатриче с ним, они любят друг друга и будут любить вечно. Беатриче страдает. Она не может забыть любимого, они продолжают переписку втайне от ее супруг, и чувства их разгораются даже сильнее прежнего. Однажды, когда девушка несла очередное письмо, чтобы передать его служанке, которая обычно доставляла письма Данте, ее окликнула старуха и попросила зайти к ней в дом и помочь с переводом какого-то письма. Беатриче пошла за женщиной и оказалась в ловушке. Данте так и не получил последнего послания любимой. Исчезнувшую Беатриче признали умершей, и пока она проходила обучение у Надежды IV, ее возлюбленный невообразимо страдал. Каждое ощущение, каждая встреча с Беатриче, её улыбка, отказ в привете — все получает серьёзное значение, над которым поэт задумывается, как над совершившейся над ним тайной; и не над ним одним, ибо Беатриче — вообще любовь, высокая, поднимающая, истинная, олицетворение всей мировой любви. В своих произведениях Данте теряет нить действительности в мире чаяний и ожиданий, таинственных соответствий чисел три и девять и вещих видений, настроенных любовно и печально, как бы в тревожном сознании, что всему этому быть недолго. Мысли о смерти, пришедшие ему во время болезни, невольно переносят его к Беатриче; Ему видятся женщин -  они идут с распущенными волосами и пророчествуют ему о скорой смерти. Страшные образы шепчут: «Ты умер!». Бред усиливается,  Данте Алигьери уже не сознаёт, где он: женщины идут, убитые горем и плачут; солнце померкло, и показались звезды, бледные, тусклые  тоже проливают слезы; птицы падают мёртвыми на лету, земля дрожит ,и кто-то проходит мимо и говорит: «Неужели ты ничего не знаешь? Твоя милая покинула этот свет!». Данте плачет, ему кажется, что он идёт поглядеть на Беатриче - женщины покрывают её белым покрывалом:  лицо девушки спокойно. Он боготворит любимую. Все это усугубляется тем, что смерть ее постепенно обрастает легендами. Кто-то утверждает, будто она умерла при родах в страшных муках, кто-то, что утопилась из-за любви к Данте, а кто-то, что она и вправду вознеслась в небо, как писал любимый ею поэт. Когда заточение Веры V было окончено, и она вышла из дома Надежды и Веры, она была уже совсем другим человеком. Прошёл ещё год: Данте тоскует, но вместе с тем ищет утешения в серьёзной работе мысли. Однажды, прогуливаясь по улицам города, задумчивый поэт видит красивую молодую даму. Та взглянула на него с участьем, соболезнуя ему, и в Данте проснулось какое-то новое, неясное чувство, полное компромиссов, со старым, ещё не забытым. Он начинает уверять себя, что в той красавице пребывает та же любовь, которая заставляет его лить слезы. Всякий раз, когда она встречалась с ним, она глядела на него так же, бледнея, как бы под влиянием любви, и это напоминало ему Беатриче: ведь она всегда была также бледна. Он чувствует, что начинает заглядываться на незнакомку, и что, тогда как прежде её сострадание вызывало в нём слезы, теперь он не плачет. И он спохватывается, корит себя за неверность сердца; ему больно и совестно. Беатриче является ему во сне, одетая так же, как в тот первый раз, когда он увидел её ещё девочкой. Это была пора года, когда паломники толпами проходили через Флоренцию, направляясь в Рим на поклонение нерукотворному образу. Данте вернулся к старой любви со всей страстностью мистического аффекта; Той дамой была, конечно, Вера V, начавшая новую жизнь. Она позволила себе лишь несколько раз предстать перед Данте, а всю оставшуюся жизнь тайно следила за ним. Она писала ему письма, а суеверный и крайне религиозный поэт искренне поверил в то, что пишет ему погибшая любимая. Он с трепетом ожидает каждого ее письма и внемлет каждому ее совету. Вера V помогла Данте создать «Божественную комедию» и «Новую жизнь», пропитанные их любовью насквозь. Через 8 лет после исчезновения Беатриче, Данте женится по расчету на нелюбимой женщине. Сердце Веры V обливается кровью. Она приходит на бракосочетание и в сердцах проклинает этот брак, из которого ничего путного не выходит – последние годы жизни Данте проводит вдалеке от супруги, продолжая получать письма от Веры. Сама Вера V пишет множество портретов Данте и становится одной из известнейших художниц Италии. А Данте в то время, внемля политическим размышлениям Беатриче, отраженным в ее письмах, все глубже уходит в политику. Когда его изгоняют из Флоренции в первый раз, Вера V едет за ним, по-прежнему оставаясь незамеченной. Она путешествует за возлюбленным в Болонью, Луниджьяну, Казентино, а оттуда отправляется в Париж, где поэт выступает на политических дебатах. Во Флоренции ему грозит смертная казнь, и поэт переезжает в Раввену, где его назначают послом. Вера V поселяется неподалеку и продолжает писать поэту письма. На 56 году жизни Данте заболевает малярией и умирает, его хоронят в роскошном мавзолее, построенном в его честь, а Вера каждый день на протяжении оставшихся ей четырнадцати лет носит ему ирисы. Она продолжает писать его портреты, многие из которых являются наиболее правдоподобными изображениями внешности поэта.

Глава 20. День двадцать шестой


Вера закрыла документ. Ей не хотелось ни есть, ни пить. Она чувствовала, что на нее накатывает какая-то новая волна уже смутно знакомых ощущений. Девушка поднялась с неудобного кресла и легла на кушетку. Сон упал на нее, прижав к подушкам, Вера закрыла глаза и почти сразу уснула. Сон ее, как и предыдущий, лился тихо и размеренно, будто просматриваемый кинофильм. Вера наблюдала его со стороны, как зритель, запоминала события и диалоги. Она уже знала главную героиню в лицо, сон наматывался на ее память, как пленка, и проснувшись девушка сразу села за компьютер.

Краткое содержание дневника Надежды VII
Рассказ Надежды о настоящей любви
Надежда VII, рожденная Виттория Колонна, по мужу маркиза де Пескара, родилась в 1490-м году близ Рима в очень влиятельной семье. Она была дочерью великого коннетабля Фабриция Колонна и Агнессы де Монтефельтро (дочери знаменитого Федериго ). В возрасте 4 лет была сговорена за Фернандо д'Авалоса (Франческо Ферранте де Пескара), с отцом которого, маркизом Пескары, её отец был очень дружен. У Виттории был единственный брат Асканио, носивший впоследствии титулы герцог ди Палиано, маркиз ди Маноппелло, граф ди Таглиакоццо, великий коннетабль Неаполитанского королевства, вице-король Абруццо, испанский генерал. В возрасте пяти лет девочку отдают на воспитание в дом будущего тестя, где она и росла при дворе Констанци д’Авалос, в то время управлявшей островом Искией. С раннего детства Виттория была окружена компанией знаменитостей того времени -  Бернардо Тассо , Павел Иовий , Саннацаро  и многими другими. Девочка быстро училась. Она изучила латинский и французский языки, приобрела большие познания в итальянской литературе и начинает заниматься поэзией. Виттория растет и становится невероятно красивой. Ее расположения добиваются многие художники и поэты того времени, но девушка остается верна слову данному ее родителями семье жениха. Она живет на острове, окруженная книгами,, цветами и всеобщим обожанием, сама напоминая прекрасный взлелеянный цветок. Жених иногда навещает ее, они обмениваются словами вежливости, несколько раз Виттория читает ему свои стихи, но не находит особого ответа в молодом человеке, которого больше интересует службаотечеству. Когда помолвленным исполняется семнадцать, их венчают. Виттория становится супругой Фердинанда д’Авалос д’Аквино д’Арагона, маркиза ди Пескара, вице-корол Милана и испанского генерала. Брак, изначально заключённый по расчёту, оказался исполненным любви и уважения, но при этом оставался бездетен. Девушка так полюбила остров, на котором проходило ее детство, что уговаривает мужа остаться жить на нем, где они и проживают до 1511-го года, в котором начинается война Камбрейской Лиги, в которой принимает решение участвовать и маркиз. Военная кампания затягивается, маркиза берут в плен, он проводит долгие годы в плену и ведет с женой красивую переписку в стихах и прозе. Виттория привыкает к одиночеству. Родственники уговаривают ее усыновить ребенка и она берет на себя опеку об одном из юных родственников и переезжает в Рим.
Однажды прогуливаясь по улочкам Рима, девушка видит старуху, присевшую на камень. Виттория предлагает ей помощь и доводит старуху до дома, где и проводит весь следующий месяц. Вера развивает ее умения. Именно в заключении Виттория и пишет свои первые по-настоящему талантливые картины.
Когда Витттория покидает дом Веры, она решает вернуться к себе, не менять имя, изменив при этом многое. В течении последующих десяти лет, Надежда изменила представление о женском искусстве в сознании большинства соотечественников. Ей пригодились приобретенные в юности в сфере искусства связи. У нее появляется целая толпа именитых поклонников, однако Виттория хранит верность мужу, которого продолжает ждать, как-то по привычке, не испытывая к нему истинных чувств, помимо чувства долга. Пьетро Бембо , к примеру, был среди самых пылких её поклонников, в одном ряду с ним стояли Луиджи Алламани и Бальдасаре Кастильоне  . Ей  посвящал блестящие строки в своем «Орландо» Лудовико Ариосто . Других поэтов, в числе которых Галеаццо ди Тарсиа, привлекает её аристократическая сдержанность и прочувствованная религиозность. Рафаэль изображает её в числе персонажей своей знаменитой фрески «Парнас». Рукопись её стихов была в библиотеке Маргариты Наваррской, на которую поэтесса оказала некоторое влияние. Рукописями Виттории зачитываются сильные того времени, ее превозносят за красоту и ум, и по большому счету, девушка добивается именно того, чего и хотела. Однако, привычная для нее жизнь практически в одночасье рискует обратиться в прах. В 1525-м году муж Надежды был смертельно ранен и скончался в Милане от полученных ран. Она получила известие о его смерти, будучи в Витербо, откуда стремительно отправляется в Рим. Надежда VII стала вдовой в 35 лет и тут же собралась в монастырь, куда уже поступила как светский гость, но папа Климент VII  отговаривает ее. Она селится на Искии в фамильном Арагонском замке, где остаётся в течение нескольких лет и оплакивает смерть своего мужа в ряде стихов. Она отказалась от нескольких предложений руки и сердца и начала создавать те Rime spirituali , которые станут отличительными чертами её творчества.
В 1529 году она возвратилась в Рим, опустошение которого в 1527 году она счастливо избежала. Следующие несколько лет она провела между ним, Орвето, Искией и другими местами. В 1537 году она прожила в в Ферраре в ожидании разрешения папы отбыть в Святую землю из Венеции. Но путешествие не состоялось из-за её плохого здоровья. В Ферраре она обрела новых друзей и использовала своё влияние для получения разрешения основать капуцинский монастырь по просьбе отца Бернардино Окино. Ранняя смерть её воспитанника дель Васто заставила её окончательно распроститься с миром: она поступила в монастырь Сант’Анна в Риме. Однако, ее желание вступить в монастырь не было рвением одинокой отчаявшейся вдовы – Надежда хотела реформировать церковь и решила сделать это изнутри. В этом ей должны были помочь ее к тому моменту устоявшиеся связи и хорошая репутация.
Ещё в ранние годы в Риме она завела знакомство с Марко Джероламо Вида, Аннибале Каро,Пьетро Бембо, Мольцой, Садолетти, Бальдассаре Кастильоне и другими видными интеллектуалами той эпохи. Со временем вокруг вернувшейся в вечный город овдовевшей поэтессы также собрался кружок поэтов, писателей и религиозных деятелей, объединённых жаждой духовного совершенствования и смутного желания религиозных реформ для обновления католической церкви. Они называли себя spirituali и вошли в историю под именем «итальянские реформаторы». Она была близка со многими из будущих итальянских протестантов, например,Пьетро Карнелески, Джованни Мороне, эразмитом и мистиком Хуаном де Вальдесом и бывшим генералом ордена францисканцев-обсервантов, а тогда уже капуцином, Бернардино Окино и гуманистом Маркантонио Фламинио. Ей удалось заслужить привязанность кардиналов Реджинальда Поула и Гаспаро Контарини; Через много лет, уже после смерти Виттории, был устроен судебный процесс инквизиции; неортодоксия всех её друзей была поставлена ей в вину — брата Асканио, кардинала Поула, Мороне, Бембо, Контарини и других; причем этот тезис использовался как доказательство, до такой степени, что само упоминание в чьем-либо деле о том, что он «посещал маркизу де Пескара» было практически достаточно, чтобы человека обвинили в ереси — чего не избежали даже монахини монастыря святой Екатерины из Витербо, где она проживала. Витттория имела репутацию лидера реформистского движения, но фактически она никогда не позволяла вовлечь себя во что-либо, что могло быть воспринято как ересь. Виттория умерла прежде, чем религиозный кризис в Италии обострился, и, хотя она была приверженницей реформ, нет никакой причины полагать, что сама она также приняла протестантизм. В 1536-м году Виттория вернулась в Рим, где 47-летняя поэтесса знакомится с Микеланджело, которому и суждено было стать любовью всей её жизни. Об этом не пишут и не говорят. О самом мэтре вообще ходили всякие слухи и это было в принципе на руку паре, скрывающей свои отношения от посторонних. Они создают прекрасное впечатление платонических отношений, о которых позже будет сказано: «первое, естественное, пламенное влечение художника было введено маркизой Пескара с мягкой властностью в рамки сдержанного поклонения, какое единственно приличествовало ее роли светской инокини, её скорби по умершему от ран супругу и её философии загробного воссоединения с ним». Своей великой «платонической любви» художник посвятил несколько из своих самых пламенных сонетов, он рисовал и писал ее, проводя многие часы в её обществе. Для неё Микеланджело написал «Распятие», дошедшее до нас лишь в поздних копиях. Идеи религиозного обновления, волновавшие участников кружка Виттории, наложили глубокий отпечаток на мировоззрение Микеланджело тех лет. Их отражение заметно, например, в фреске «Страшный суд» в Сикстинской капелле и во многих других рисунках и фресках. Несмотря на то, что пара тщательно скрывала свои чувства, Виттория все же является единственной женщиной, имя которой прочно связывают с Микеланджело, которого большинство исследователей склонно считать гомосексуалистом или, как минимум, бисексуалом. Однако даже тут, исследователи интимной жизни художника, умудряются не видеть истины: они полагают, что его пылкая страсть к маркизе являлась плодом подсознательного выбора, поскольку её святой образ жизни не мог представлять угрозы его гомосексуальным инстинктам. «Он возвёл её на пьедестал, но вряд ли его любовь к ней можно назвать гетеросексуальной: он звал её „мужчина в женщине“ (un uoma in una donna). Его стихи к ней… подчас трудно отличить от сонетов к юноше Томмазо Кавальери, к тому же известно, что Микеланджело сам подчас заменял обращение „синьор“ на „синьора“ перед тем, как пустить свои стихи в народ». Однако, дневник Надежды VII красноречиво опровергает подобные заявления – маркиза и художник любили друг друга страстно, несмотря на уже молодой возраст и даже ее отъезд в 1541-м году не вызывал изменения в их отношениях, они продолжали посещать друг друга и переписываться как прежде. Она возвратилась в Рим в 1544 году. Эти стихи записаны рукой самого Микеланджело в дневник любимой:

Сонет №60

И высочайший гений не прибавит
Единой мысли к тем, что мрамор сам
Таит в избытке, — и лишь это нам
Рука, послушная рассудку, явит.

Жду ль радости, тревога ль сердце давит,
Мудрейшая, благая донна, — вам
Обязан всем я, и тяжел мне срам,
Что вас мой дар не так, как должно, славит.

Не власть Любви, не ваша красота,
Иль холодность, иль гнев, иль гнет презрений
В злосчастии моем несут вину, —

Затем, что смерть с пощадою слита
У вас на сердце, — но мой жалкий гений
Извлечь, любя, способен смерть одну.
 
Друг и биограф художника Кондиви, будучи знаком с маркизой лично, также подтверждает истинный ход событий:  «Особенно велика была любовь, которую он питал к маркизе Пескара, влюбившись в ее божественный дух и получив от нее безумную ответную любовь. До сих пор хранит он множество ее писем, исполненных самого чистого и сладчайшего чувства… Сам он написал для нее множество сонетов, талантливых и исполненных сладостной тоски. Много раз покидала она Витербо и другие места, куда ездила для развлечения или чтобы провести лето, и приезжала в Рим только ради того, чтобы повидать Микеланджело. А он, со своей стороны, любил ее так, что, как он мне говорил, его огорчает одно: когда он пришел посмотреть на нее, уже неживую, то поцеловал только ее руку, а не в лоб или в лицо. Из-за этой смерти он долгое время оставался растерянным и как бы обезумевшим».
История гласит, что Виттория не  пережила любимого. Предчувствуя смерть, она в 1546 году велела перенести себя из монастыря бенедектинок св. Анны во дворец двоюродной сестры Джулии Колонны, где и умерла 15 февраля 1547 году в присутствии Микеланджело в возрасте 57 лет. Однако, Надежда прожила ещё 12 лет. Она организовала собственные похороны и с болью в сердце наблюдала, как оплакивает ее любимый, однако следующие годы были ей необходимы для того, чтобы найти и воспитать новую Веру. Она переезжает в другой город, однако продолжает следить за возлюбленным. Она часто приезжает к его дому и, спрятав лицо в складках покрывала, ждет его появления на балконе. Надежда следит за его творческими успехами и продолжает лелеять любовь к художнику в сердце до последнего дня своей жизни.
Современные литературоведы считают, что её любовные и элегические стихи являются плодом скорее чувствительного и изящного подражательного дара, чем сильного оригинального таланта: «Стилистика поэзии Колонны очень сдержанна, ей не свойственны эмоциональные порывы, и как будто отражает образ жизни поэтессы, своей почти аскетичностью поражавший её почитателей».  Как правило, отмечают, что её творчество находится в русле стиля Петрарки, но в крупном произведении Trionfo di Cristo отмечают также влияние Данте и Савонаролы. Виттория должна была вести себя подобным образом, дабы иметь определенное влияние на свое окружение и будущих читателей. Стихи же ее, никогда не опубликованные, переписываемые Верами и Надеждами от руки, передаваемые друг другу подобно реликвиям, являются поистине новаторскими, полными страсти и чувств. И нет более яркого подтверждения любви поэтессы и художника, нежели ее скрытые от читателя сонеты.
На сегодняшний день официальное стихотворное наследие Виттории включает 390 стихов. На самом же деле их было написано более тысячи. Однако, завеса тайны была слегка приоткрыта уже в  XX веке, когда в Ватиканских архивах была найдена ранее неизвестная рукопись, принадлежавшей Микеланджело и содержащая 109 посвящённых ему сонетов, написанных Витторией. Эти стихи были впервые изданы в 2005 году. Однако, некая дама, уже достаточно преклонного возраста, эту историю поспешила «замять» и не позволила выйти в свет статье, разоблачавшей истинные отношения Надежды и Микеланджело. Таким образом, летопись этой пары удалось сохранить в секрете, а образ Виттории так и остался почти святым. Им посвящали стихи многие поэты того и последующих столетий. Окружённая толпой поклонников её красоты и талантов в годы молодости, она и в старости была предметом поклонения за свои высокие нравственные достоинства: на нее смотрели как на святую.

«Неразделенность»

Приходит миг раздумья. Истомленный,
Вникаешь в полнозвучные слова
Канцон медвяных, где едва-едва
Вздыхает голос плоти уязвленной.
Виттория Колонна и влюбленный
В нее Буонаротти. Эти два
Сияния, чья огненность жива
Через столетья, в дали отдаленной.
Любить неразделенно, лишь мечтой.
Любить без поцелуя и объятья.
В благословеньи чувствовать заклятье.
Творец сибилл, конечно, был святой.
И как бы мог сполна его понять я?
Звезда в мирах постигнута — звездой.

Константин Бальмонт

Глава 21. День двадцать седьмой


Мистер Г. открыла глаза и вздрогнула. Она не была более окружена четырьмя надоевшими стенами кабинета – вокруг лежал слепящий своей белизной снег, сверкали деревья, снежинки падали и таяли на ее плечах. Мистер Г. сделала шаг вперед и вскрикнула – что-то обожгло ногу. В следующее мгновение девушка поняла, что она стоит нагишом посреди бесконечного снежного поля. Над ним с криками кружили чайки.
--Это море, это море!,--кричали чайки.
«Это море»,--подумала Мистер Г. и нырнула в снег. Море проглотило ее с головой. Она плыла и плыла, не в силах поднять отяжелевших век. Сначала было холодно, но через пару минут тело согрелось. Плыть было легко и приятно, снег обволакивал ее и будто нес вперед по течению. Мистеру Г. хотелось смеяться. Она плыла, гладкая и обтекаемая, белая снежная слепая рыба. Она плыла, раздвигая снежные комья ледяными руками, разрезая море головой, плечами, бедрами, проникая всё глубже и глубже. Неожиданно какая-то внешняя сила подхватила ее и с силой вытолкнула на поверхность. Мистер Г. откашлялась и открыла глаза – до берега оставалось метров тридцать. Ей показалось, что на берегу ее кто-то ждет. В животе что-то потянуло от страха. Девушка поняла, что пути назад нет, но все равно обернулась и увидела лишь белоснежную гладь, уходящую за горизонт. Она зажмурилась и поплыла к берегу. Чем ближе была девушка к суше, тем сильнее становился гул. Она выбралась на поверхность и только тогда увидела перед собой три сияющие фигуры, от которых и исходил странный гул. Мистер Г. не испугалась. Она подошла ко льву и дотронулась до его гривы. Орёл, расплёскивая вокруг свет, взлетел и опустился к ней на плечо, а телец, прежде лежащий на снегу, поднялся. Сияние не слепило ее. Она поднесла ладони к глазам и увидела, что от них тоже начал исходить свет. Сияла она вся, сияла изнутри – свет пробивался через поры. Он наполнял ее теплом, которое нельзя было сравнить ни с чем, что она испытывала прежде. В течении нескольких мгновений Мистер Г. поняла, что думает на другом языке и закрыла, и без того закрытые, глаза.
Вера проснулась разбитая. Трещала голова, мысли рассыпались, как мелкие стеклянные шарики. Она слышала шум, сплетенный из жуткого птичьего гомона и целого сонма женских голосов. Вера поняла, что больше не может писать. У нее не осталось сил. Все эти женщины, заполняющие ее тело, не могли в ней уместиться. Она чувствовала боль, наподобие той, что испытывало бы платье, трещащее по швам на теле толстухи, будь оно живым. Она встала с кушетки, но ноги не выдержали и подкосились. Груз ее тела стал непривычно большим. Вера больно ушибла колено и простонала. Она вытянула звенящую от боли ногу и закрыла глаза. Ей приходили имена из прошлого, картины, что писала не она, стихи, что ей читали. Она видела себя там, где быть не могла с людьми, которых прежде не встречала. Она говорила на разных языках, но думала всё же на каком-то одном, далеком и странном для слуха её прежней. 
Вера сидела на полу с закрытыми глазами и мечтала о том, чтобы всё закончилось. Она чувствовала себя высосанной изнутри, опустошенной, но при этом наполненной чем-то инородным, вязким, телесным. Ушибленная нога ныла, а тело начинало замерзать. Девушка заставила себе подняться, опираясь на кушетку, и прихрамывая вышла в коридор. Но не успела она сделать и шага в направлении ванной комнаты, куда собиралась зайти, как какая-то сила толкнула ее в грудь. Причем удар исходил ни откуда-то извне, а изнутри самой Веры – это было что-то меж ее ребер. Девушка попятилась, сердце бешено колотилось от страха и удивления. Она прислонилась к стене, чтобы отдышаться, но неведомая сила отбросила ее назад ещё на несколько шагов. Лоб Веры покрылся испариной, руки дрожали. Позабыв о больной ноге, девушка быстрым шагом вернулась в комнату и села на кушетку. Как только она прислонила затылок к стене и закрыла глаза, ее начало колотить изнутри, в голову полезли страшные картинки казней и пыток, она слышала крики, стоны, видела повсюду кровь и ошметки человеческих тел. Ее мотало из стороны в сторону, как тряпичную куклу, и Вера обхватила сама себя и скатилась на пол. До нее начало доходить, что происходит – обычно дневники приходили к ней во сне, а этот явился наяву. Это был сон о дневнике Надежды VI, самой кровожадной и жестокой женщины среди всех сестер. Вера доползла до письменного стола и взобралась на кресло. Её все ещё трясло, но картина постепенно прояснялась и девушка приступила к  повествованию.


Краткое содержание дневника Надежды VI
Рассказ Надежды о настоящей любви
Надежда VI, урожденная Мария Думитру, родилась в 1400-м году в одном из маленьких городков грязной Средневековой Европы в семье беднеющего румынского дворянина Василе Думитру. Они жили скромно, но это не волновало ни отца, потратившего всё состояние на путешествия и бесплодные алхимические искания, ни полусумасшедшую мать, которую после тяжелых родов вообще ничего не волновало. Василе заботился лишь о правильном воспитании и достойном образовании единственной дочери. Когда ей исполнилось четыре года, он начал брать ее с собой в лабораторию, где сильно пахло серой и слезились глаза, долго рассказывал о красном льве и алкагесте и даже позволял смешивать содержимое некоторых колб. К десяти годам девочка уже так разбиралась в свойствах алхимических материалов, что без труда обходилась без помощи отца и с удовольствием проводила в подвале часы напролет. Когда ей исполнилось одиннадцать отец нанял ей учителя-француза, который должен был обучить ребенка грамоте, языкам и математике. Биологию, географию, химию и физику, в тогдашнем их понимании, отец взял на себя. Почти не выходящая на свет Божий, практически выросшая в подвале, девочка, тем не менее, развивалась на редкость быстро и в одиннадцать выглядела как девушка лет четырнадцати, и сладострастный учитель насиловал ее ежедневно в перерыве между спряжением французских глаголов и таблицей умножения. Мария не боялась открыться родителям, нет – она с раннего детства ничего не боялась. Она просто не сделала этого, понимая, что ни отцу ни матери по большому счету не было до нее особого дела. Она часами слонялась по пустому холодному замку, выдумывая планы кровавой мести, подолгу читала, а вечерние часы проводила в подвале смешивая тайные ингредиенты. В их заведенном полоумном быту ничто не менялось, день следовал за днем, Мария росла и с каждым днем становилась все красивее и задумчивее. День своего четырнадцатилетия  Мария, как и все дни своего рождения, встретила одна. Она провела в подвале все утро, наряженная в свое лучшее платье, а потом поднялась в классную комнату, пройдя через крытую кухню, откуда захватила два бокала и бутылку вина. Француз дожидался девочку, сидя за столом. Увидев ее, наряженную и красивую, он встрепенулся и поднялся на ноги. Он так и не понял повода празднования, но с удовольствием выпил за ее здоровье, предвкушая привычное развитие сюжета. Мария сделала пару глотков и села поодаль с книгой. Яд не заставил себя долго ждать – уже через пять минут учитель корчился в предсмертных судорогах на полу классной комнаты - он исходил пеной и хрипел, подобно загнанному зверю так красиво, что девочка отвлеклась от чтения и наблюдала за его агонией, как завороженная. Когда же француз затих, Мария вытянула его за руки на лестницу и столкнула вниз. Тот упал, смешно скрестив ватные ноги. Девочка улыбнулась, спустилась вслед за своим первым мужчиной и потащила его в подвал. Под замком, помимо отцовской лаборатории, было великое множество коридоров-лабиринтов и комнатушек, некоторые из которых Мария использовала для собственных исследований. В одну из них она и приволокла уже бездыханное тело француза. С трудом подняв труп, она расположила его на мраморной столешнице и начала препарирование. Девушка выпотрошила учителя и свалила все его органы в холщевый мешок, припасенный специально для этого случая. Закончив с кишками, Мария достала с полки какой-то предмет и бережно расчехлила его – это было оружие ее собственного изобретения – тонкая, невероятно острая пила с несколькими рядами клинков. Девушка поднялась на столик и закрепила ножи на специальном  механизме, что свисал с потолка. Спустившись вниз, она обошла стол и дрожащими от предвкушения руками дернула за рычаг, ведущий к механизму. Донесся скрежет, а затем свист металла разрезающего воздух и звук удара металла о мрамор. Мария оглядела результат с видимым удовольствием – она и не ожидала, что срез будет таким гладким, оттолкнула голову ногой к стене и подвинула тело ближе к изголовью. Она повторила процедуру, на этот раз ножи отсекли половину туловища. Кровь стекала со стола через предусмотренные кровостоки в четыре сосуда, расставленные по краям. Девушка повторила процедуру ещё три раза и, удовлетворенная результатом, начала собирать отрубленные части учительского тела во второй мешок, аккуратно сложенный на полке. Она тщательно протерла стол, осушила содержимое одного из сосудов и, прихватив мешок с кишками, вышла из комнаты. Она снесла внутренности француза на псарню, и давно не кормленные собаки (она дала слуге аж два выходных) в два счета управились с лакомством. Потрепав любимцев по холкам,  Мария выбралась из сарая и вернулась в подвал, в привычную для нее полутемную обстановку. Там она ещё раз осмотрелась, подтерла оставшиеся кое-где кровавые подтеки, сделала пару глотков крови насильника и потащила обрубки его тела на задний двор. Там ее ожидала вырытая несколько дней назад глубокая яма и саженцы. Мария сбросила останки в яму, засыпала ее землей и посадила на месте могилы розовые кусты. Уехавшие в город родители вернулись через пару часов и застали прилежную дочь за чтением и очень огорчились узнав, что ее учителю срочно пришлось отбыть на Родину по семейным обстоятельствам. Жизнь потекла прежним чередом, нового педагога отец для девочки так и не взял, решив,  что она и так уже умнее любого из них. Годы шли, Мария все сильнее замыкалась в себе, однако, чаще стала сидеть на свежем воздухе позади дома, где буйно цвели огромные красные розы. Когда девочке исполнилось двадцать, взявшаяся будто неоткуда чума унесла ее родителей и всю обслугу. Мария заперлась в замке  и продолжила свои научные изыскания. Она не замечала хода времени, день для нее перепутался с ночью – она выходила из подвала лишь для того, чтобы поесть. Через год Мария начала писать книгу, которая по прошествии двух веков была найдена и опубликована неизвестным прежде алхимиком под своим именем. Это алхимическое исследование и по сей день является одним из самых полных и правдоподобных из всех дошедших до нашего времени изданий. Она окончила работу над книгой в двадцать пять и, решив посоветоваться с кем-то из ученых, чье мнение уважал ее отец, впервые в жизни отправилась в город. Но до дома алхимика в то утро Мария не добралась. Ее перехватила Вера VI, заинтересовав какой-то диковинной книгой. Попавшая в заточение Мария оказалась самой лучшей ученицей из всех, что были до и после нее. Она впитывала информацию, как губка, была бесстрашна, от пыток получала удовольствие, испытывала к ним неподдельный интерес и сумела найти со своей наставницей общий язык практически сразу. На тот момент она уже знала шесть языков, прекрасно рисовала и была абсолютно безжалостна к себе и окружающим. Когда Вера VI выпустила ее, Мария ненадолго вернулась домой, привела черновики в порядок и оправилась в путешествие длинной в шесть лет. Девушка встречалась со многими великими людьми своего времени, написала несколько книг, изданных позже под разными именами, и изменила многие судьбы. Мария вернулась в родной город в 1431-м году и устроилась работать няней к Владу II, у которого в тот год родился сын – Влад III. Мария воспитывала мальчика, передавая ему все свои знания и умения. Точно так же, как когда-то ее отец, Надежда стала брать Влада с собой в лабораторию, когда тому исполнилось четыре года. Ребенок был очень способным и не менее кровожадным. Он прекрасно обращался с оружием, и они с няней проводили в оружейной часы на пролет, вместе ставили опыты и читали книги. Когда Владу исполнилось двенадцать, они переспали и с тех пор оставались любовниками. С того самого года и до конца своих дней Владу пришлось на деле испытывать силу своего оружия, и лишь в двадцать пять он сумел занять престол Трансильвании. 56-ти летняя Надежда не покидала его ни на секунду. Жесточайший правитель всех времен - Влад Дракула , с детства пристрастившийся в любимому напитку своей наставницы – свежей крови, с ней был кроток, словно овечка и подчинялся всем ее приказам. В своей политике он руководствовался ее книгой о пытках, с удовольствием дополняя их от себя. Известен, например, случай, когда Цепеш  созвал к себе около 500 бояр и спросил их, сколько правителей помнит каждый из них. Оказалось что даже самый младший из них помнит не менее 7 царствований. Ответом Цепеша была попытка положить конец такому порядку — все бояре были посажены на кол и вкопаны вокруг покоев Цепеша в его столице Тырговиште. Эта ситуация была вызвана их спором с Надеждой о том, что бояре Дракулы невежественны и даже истории своей не знают.
Надежда любит «мальчика» и учит его не только жестокости, но и справедливости. В ее дневнике, к примеру, описывается поступок Влада, заслуживший уважение его окружение: одного иностранного купца, приехавшего в Валахию, обокрали. Он подал жалобу Цепешу. Пока ловили и сажали на кол вора, купцу подбросили по приказу Цепеша кошелёк, в котором было на одну монету больше, чем должно было быть на самом деле. Купец, обнаружив излишек, сразу сообщил об этом Владу. Тот рассмеялся и сказал: «Молодец, не сказал бы — сидеть бы тебе на колу рядом с вором».
Однако, порой справедливость Цепеша принимает странные образы. Однажды они с Надеждой поспорили о том, насколько люди отдают отчет своим желаниям. На тот момент Влад как раз проводил исследование и выяснил, что в стране много нищих. Он созвал их, накормил до сыта и обратился к ним с вопросом: «Не хочется ли вам навсегда избавиться от земных страданий?». Нищие хором ответили, что хотят, и Цепеш закрыл двери и окна залы и сжег всех собравшихся заживо.
Короткий период времени у Цепеша была любовница. Она забеременела и рассказала об этом Владу. Надежда внушила правителю то, что женщина лжет и предложила ему проверить ее беременность на деле. Цепеш предупредил любовницу, что не терпит лжи, однако та продолжала настаивать на своем и правитель вспорол ей живот и воскликнул: «Я же говорил, что не люблю неправды!».
В дневнике Надежды также существует немало описаний их романтических трапез –Дракула и его наставница любили завтракать на месте казни или месте недавнего сражения. Влад приказывал принести им стол и еду, они садились и ели среди мёртвых и умиравших на колах людей.
Цепеш очень трепетно относился к семейным узам. Этот уважительный трепет с младенчества внушала ему Надежда. Он приказывал вырезать половые органы неверных жён и вдов, нарушающих правила целомудрия и сдирать с них кожу, выставляя тела напоказ вплоть до разложения тела и поедания его птицами, либо делать то же самое, но предварительно пронзив их кочергой от промежности до уст.
В своих дневниках Надежда описывала казни и пытки, учиняемые Владом, как их излюбленное развлечение и уверяет, что они вели приблизительный список умерщвленных ими людей, который к её семидесятому дню рождения охватывал уже 500 000 имен. Несмотря на столь сильную связь женщины со своим подопечным и почти сорок лет совместного проживания, она по-настоящему любила в своей жизни лишь одного мужчину, коим оставался ее учитель французского языка. Когда Надежде исполнилось 70 лет, она инсценировала свою смерть, а сама уехала в Италию, где и обучила свою Веру, которую выбрала ещё во время своего путешествия по Европе. Однако, перед тем как отбыть в Италию, она все же рискнула появиться на заднем дворе дома, в котором выросла и посидеть на скамейке, в окружении буйно цветущих розовых кустов.


Глава 22. День двадцать восьмой

Вера проснулась, сидя в кресле. Экран монитора потух и зиял чернотой. Девушка выбралась из-за стола и попыталась размять затекшее тело. Она не помнила, когда уснула, но чувствовала, что спала долго. Впервые за последние дни Вера вдруг задумалась о еде. Она ощутила голод и поняла, что уже несколько дней ничего не ест. Девушка вышла из комнаты со смутным ощущением чего-то забытого. Так бывает, когда забываешь о чем-то важном, но помнишь о самой важности воспоминания. Войдя на кухню, она уже ощущала усталость и тяжесть в ногах, ей было трудно идти, кружилась голова. Вера еле-еле добралась до холодильника, достала из него первое, что попало под руку и съела. Пока она жевала, найденный на полке хлеб, на плите зашипел чайник. Она не ставила его и вздрогнула от раздавшегося рядом неожиданного звука. Вера налила себе чаю и запила им застрявший в горле хлебный ком. Через несколько минут ее начало тошнить, но девушка подавила приступ рвоты и осталась сидеть на кухне. Тут она вспомнила о том, чего именно ей не доставало все это время – старухи. Вера поднялась с табуретки и отправилась на поиски Надежды. Той не оказалось ни в гостиной, ни в мастерской, ни в одной из других незапертых комнат. Девушка вернулась в коридор и решила порисовать что-нибудь с натуры, отправившись в мастерскую, но прежде необходимо было проверить подвал. Она спустилась вниз и зажгла оставленный в углу фонарик. Включатель фонаря и дверной защелки прозвучали одновременно, так, что Вера даже не сразу поняла, что произошло. Она постояла немного посреди освещенного подвала, и удостоверившись, что Надежды в нем нет, начала подниматься по лестнице вверх, и лишь упершись рукой в дверь, поняла, что опять заперта. Мистер Г. спустилась обратно и порадовалась, что одета в теплые чулки и шерстяное платье, выданные ей старухой не так давно. Она не особо испугалась этого очередного заключения – все средства были под рукой, инструменты, наверняка, лежали на полках, плита и фонарь оставались на своих местах. Мистер Г. решила заново пересмотреть содержимое полок и без лишнего волнения приступила к ставшему дл нее привычным занятию. На верхних полках, как обычно, ничего нового или необычного не было. В черном же ящике ее ждал странным образом перекочевавший из ее спальни ноутбук, две бутылки воды и булка. Булка показалась ей очень смешной на фоне происходящего и она даже хихикнула. Мистер Г. включила ноутбук и проверила документы – все было на месте. Она чувствовала, что близится какая-то развязка – ей оставалось дописать всего один дневник и девушка уже ощущала, что видения вот-вот нахлынут на нее. Те не заставили себя ждать. Первое же видение дало понять, насколько будет отличаться жизнь следующей женщины от жизни Надежды VI – Мистер Г. видела и слышала стихи, она видела руку, что держит перо, коней, что несутся куда-то, и вдыхала воздух странствий. Через час Вера очнулась и принялась за работу.

Краткое содержание дневника Надежды X
Рассказ Надежды о настоящей любви
Надежда X, урожденная Катерина Тиль, родилась в 1760 году в городе Лакост. Она росла в очень строгой семье и получила традиционное католическое воспитание. Девочка писала стихи о добродетели и чистой непорочной любви и мечтала выйти замуж и непременно иметь пятерых детей. Однако, чем старше она становилась, тем чаще ей казалось, что она занимается чем-то противоречащим её сути. Ей снились крамольные сны, после которых она долго молила Господа простить ее. Юной Катерине хотелось чего-то запретного, она даже не могла понять чего именно, понимая лишь недоступность этого для нее. Когда девушке исполнилось шестнадцать она, сама от себя того не ожидая, настояла на том, чтобы отправиться служить в дом, недавно переехавшей в Лакост четы де Садов. Маркизов в городе уважали – город был слишком мал и жители не знали о дурной репутации Донасьена в Париже. Одновременно с Катериной в дом маркиза устроились работать ещё пять девушек. Надежда Х запомнила свой первый день в доме де Садов на всю жизнь. Маркиза так и не вышла к новым служанкам и принимал их Донасьен де Сад. Девушки стояли вряд напротив входной двери и глядели на нового хозяина, что спускался по широкой лестнице. В ту самую секунду Катерина впервые в жизни ощутила прилив самого сладкого в ее жизни чувства – плотской любви к мужчине. Это была любовь с первого взгляда – ее колени ослабели, по телу разлилась странная тягучая истома, перед глазами повисла пелена. Если ли бы Катерина знала, что такое опьянение, она, наверняка, ощутила бы себя вдребезги пьяной. Донасьен спустился и оглядел юных служанок. Он смотрел настолько пристально и вызывающе, что две из них сбежали из поместья в тот же вечер. Остальные девушки выдержали ровно до того момента, когда маркиз предстал перед ними абсолютно обнаженным за воскресным завтраком. Осталась одна Катерина. Она подняла брошенные бывшими подругами серебряные блюда и, с заметной дрожью в руках, кое-как положила их на стол. Де Сад с улыбкой подошел к девушке и привлек ее к себе. Сердце Надежды бешено колотилось, ей казалось, она вот-вот потеряет сознание и обмякнет в руках этого мужчины, пахнущего самым чудесным запахом, что ей доводилось вдыхать. Маркиз посадил девушку на стол, задрал ей юбку до самого лица и стянул с ног чулки. Она даже не пыталась сопротивляться. Она знала, что маркиза отдыхает наверху, что она может в любую минуту спуститься к завтраку, но эта мысль лишь обезоруживала её. Донасьен сорвал платье с Катерины и лишил ее девственности между блюдом жаренного бекона и графином вина, пролившегося на ее волосы и плечи. Так девушка лишилась невинности и впервые пригубила алкоголь в один и тот же день. С того самого дня Катерина зажила по-новому. Она стала истинной приверженкой философии своего учителя. Супруга де Сада вскоре не выдержала творящихся на ее глазах оргий и отбыла в Париж. Её отъезд положил начало двадцати одному месяцу содома, впоследствии приукрашенному и доведенному до состояния романа . Катерина стала лучшей ученицей маркиза и вскоре она уже не уступала маркизу в изощренности. Однако их рай длился не так долго, как хотелось бы – в 1777-м году маркиза арестовывают и заключают в Венсенский замок по обвинению в содоме, шлейфом тянущемся за ним аж с 1772-го года, когда они вместе со своим верным слугой творили сексуальные бесчинства в Париже. В отличии от супруги Донасьена, бросившей ждать мужа, которому грозил эшафорт, и уехавшей в монастырь, Катерина осталась ему верна – они вели долгую переписку, на основе которой маркиз впоследствии и составил каркас романа «Жюстина, или несчастья добродетели» . В 1785 году связь де Сада с Катериной прерывается по причине ее знакомства с Верой Х и заключения в доме второй. «Воспитывать» до ужаса испорченную Надежду было сложно - она относилась к наказаниям, как к поощрениям. Системы ее ценностей были настолько смещены, что Вере порой казалось, что успеть сделать из нее настоящую Надежду Х ей не под силу. Она отказывалась, например, впитывать информацию по живописи и тут не помогали никакие уговоры или наказания. Она с удовольствием выносила побои и подолгу сидела в подвале взаперти. Единственной мукой для Катерины была разлука с маркизом, общение с которым было ее единственной радостью в жизни. Она постепенно чахла, пока Вера не заставила ее выучить и много раз повторить вслух послание к Коринфянам. Неожиданно для самой себя, Надежда почувствовала себя счастливой и свободной. Оттуда и начался ее путь. Она достаточно быстро освоила разные техники живописи, но прославилась в последствии все же больше, как поэтесса. Покинув заточение, сильно изменившаяся внешне Катерина, без труда убедила все ещё находящегося под арестом маркиза в том, что она вышла замуж и уехала в Италию, сама же продолжала следить за развитием судьбы возлюбленного. Вскоре Катерина и правда переезжает, но не в Италию, а в Англию, где выступая под новым именем становится известной в светских кругах поэтессой. В 44 года Надежда Х знакомится с юным лордом Байроном. Их знакомство и сближение приходится на тяжелый для юного поэта период - неудачная первая влюбленность, провал первой книги, а через некоторое время – депрессия и отъезд. Надежда сопровождает мальчика в его путешествии и привязывает его к себе настолько, насколько это было вообще возможно. По возвращении в Англию Катерина продолжает проводить с юным поэтом «полезные беседы», которые в итоге в корне изменили его. И в 1812-м году Байрон начинает «Паломничество Чайльд-Гарольда», публикует две его первые песни и на следующий день просыпается знаменитым. Пара тщательно скрывала свои отношения, особенно теперь, когда они оба были знамениты. Несмотря на огромную разницы в возрасте, их отношения были полны страстей – они часто ссорились, доводя скандалы до драматизма с драками и истериками. В ходе одной из таких ссор, Байрон делает предложение мисс Милбенк, дочери Ральфа Милбенка, богатого баронета. Сразу после этого он пишет своему другу: «Блестящая партия, хотя предложение я сделал не вследствие этого». Эти его слова были восприняты, как признание в симпатии к баронессе, хотя означали лишь желание отомстить любимой женщине. Ссора между ними затягивается, Надежда возвращается во Францию, а Байрон отдается на волю течения. На Родине Катерина навещает любимого в его доме. Маркиз сразу узнает сильно изменившуюся с момента их последней встречи женщину. В своем дневнике Надежда пишет о том, что оба они рыдали, глядя друг на друга, на постаревшие лица и тела. Она пробыла с ним несколько счастливых месяцев. За день до ее отъезда он рассказал ей, что мечтает о том, чтобы его похоронили в лесу, куда бы не вела ни одна тропинка и, чтобы могилу его засыпали желудями. Катерина дарит учителю последний поцелуй и уезжает. На следующий день счастливый маркиз умирает от приступа астмы в собственной постели. Никто не знает, где похоронили Донасьена. Тем временем в Англии Байрон венчается с наследницей известного рода Уэнвортов, но уже через месяц возобновляет отношения с возвратившейся на туманный Альбион Надеждой. В декабре того же года у четы Байронов рождается дочь. Через месяц супруга поэта едет навестить отца, но оттуда посылает мужу письмо, в котором мягко настаивает на разводе. Она никому толком не объясняет причины их разрыва, настаивая на том, что они оба её знают и этого достаточно. Естественно, что она всего лишь узнала об отношениях Надежды и Джорджа и не смогла смириться с тем, что ей всю жизнь придется быть на вторых ролях. Однако развод в семье Байронов обрастает слухами и ещё много лет гуляет по Англии. Через несколько лет Байрон уезжает в Швейцарию. Надежда едет с ним, однако они много ссорятся по пути и уставшая от вспыльчивого характера любовника женщина, возвращается обратно в Англию. Байрон пытается вернуть любимую, но тщетно. Он живет и работает в Швейцарии, откуда переезжает в Венецию, где женится на графине Гвиччиоли и успокаивается. Его спокойная жизнь длится несколько лет, за которые он пишет много хороших произведений, но теряет страстность натуры. Мысли о Надежде, похороненные в сердце, подобно лихорадке начинают охватывать его через полтора года после заключения брака. Он не знает ее адреса и не может найти любимую. И вместо этого собирается с повстанческими войсками в Грецию. Байрон продает все свое имущество и посылает вырученные деньги в помощь повстанцам. В Греции поэт заболевает лихорадкой и вскоре умирает, его тело увозят в Англию и хоронят в родовом склепе Байронов. Надежда приходит на похороны поэта и всю церемонию стоит в стороне, не проронив ни слезинки. Она не смогла простить ему два брака, хотя сама любила всю жизнь одного лишь маркиза де Сада. Тем не менее Надежда следила за судьбой дочери Байрона и вела с ней анонимную переписку. И успехи Ады, в последствии ставшей известным в Англии математиком, во многом дело рук Катерины Тиль. Она прожила ещё шесть лет, несколько раз в год возвращаясь на Родину, где уходила в лес только ей одной известной дорогой и подолгу сидела там под старым развесистым дубом, роняющим тяжелые желуди на палую листву.

Вера закончила писать, закрыла и отложила ноутбук. Теперь она знала о своих предшественницах все. Сердце ее билось ровно. Она получила ответы на все свои вопросы за исключением одного: как именно Веры и Надежды выбирались из мест заключения. Она чувствовала, что момент освобождения близок, что осталось совсем чуть-чуть, но ни один дневник не содержал хотя бы поверхностного описания освобождения. Женщины просто писали: «Я родилась вновь такого числа», а,что предшествовало этому рождению, умалчивалось. Жизни её предшественниц были настолько длинными и полными событий, что месяц заключения терялся в череде других дней, казался коротким и молниеносным, однако Вера понимала, каким длинным был он на самом деле. Она попыталась воспроизвести в памяти то, какой она была в первый день заточения, когда взялась помочь Надежде с сумками, и не смогла вспомнить.. Та девушка показалась ей невозможно далекой и практически незнакомой, далекой и пустой, словно воздушный шар. Она не стала бы говорить с такой сейчас, повстречайся они на улице. У нее было одно, что по-прежнему притягивало Веру – любовь. Она попыталась представить себе, что будет делать выйдя отсюда, куда пойдет, к кому пойдет, кому позвонит в первую очередь и стоит ли вообще кому-то звонить.. Как ей жить дальше? Мистеру Г. стало страшно. Она больше не чувствовала общности с родителями, семьей, друзьями. Она забыла лицо человека, за которого месяц назад ещё собиралась замуж. Она уже не могла себе представить возвращение к трудовым будням, перекладывание бумажек, возню с компьютерными программами, обеденные перерывы.. Она была другим человеком, человеком, который никогда этого не делал и не станет делать. Ей все стало ясно – она не вернется домой. Она больше никогда не вернется к прежней жизни. Её больше не существует. Она начнет новую жизнь. И вовсе не ту, что начинают с понедельника, откладывая каждый раз на неделю. Не ту, что является лишь копией оригинала. А ту, что сама есть оригинал, никем прежде не прожитая, новая, хрустящая. Это будет жизнь полная страстей и борьбы с ними. Жизнь полная любви и красоты, жизнь-искусство. Мистер Г. уже победила себя. Она стала хозяйкой своей собственной жизни, очистившись от всяких примесей и ненужной шелухи. Она была свободна от всех существующих в мире оков. Страх покинул Веру. Она поменяла позу, повернувшись в сундуке на бок, насколько это позволяли его размеры, и закрыла глаза. Она знала, что это будет самый долгий сон в ее жизни.

Глава 23. День тридцатый

Веру разбудил скрип отворяемой двери. Она не сразу поняла, что происходит и ещё несколько минут сидела в сундуке, давая мыслям возможность собраться воедино. Наконец, она выбралась из сундука, с трудом сгибая затекшие конечности, и только тогда поняла, что разбудивший ее звук означал освобождение из подвального заточения. Она взяла ноутбук и вылезла из ставшего практически родным подвала. Как и прежде, наверху ее ждала Надежда. Она стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на Веру пристально, но теперь девушка видела в этом взгляде совсем иной подтекст, и ей даже стало грустно, когда старуха приказала идти в ванную. Впервые в жизни Вера поймала себя на мысли, что она искренне к кому-то привязалась. Девушка оставила ноутбук в гостиной и направилась в ванну, где долго мылась, и ей было хорошо и спокойно. Ей отчего-то пришла ассоциация со смертниками, судьба которых уже предопределена и они могут вот также беззаботно плескаться в ванной и напевать что-то полузабытое из детства. Вера вылезла из ванной, потянулась за полотенцем и только тогда заметила, что вместо привычного холщевого платья на стуле лежит ее старые пальто, юбка-карандаш, сорочка, колготки, поясок и даже нижнее белье, аккуратно сложенное, висело на спинке стула. Её сапоги на высоченных каблуках лежали рядом. Сердце Веры заколотилось. Она схватила сорочку и вдохнула свой собственный запах, но тот не принес ей ничего, кроме давно почивших смутных воспоминаний. Вера облачилась в когда-то принадлежавшую ей одежду и, еле устояв, на ставших непривычными каблуках, вышла из ванной. Она направилась в гостиную, потому что знала, что Надежда ждет ее там. Так и было. Старуха показала рукой на стул. Видно было, как она собирается с мыслями. Это почему-то порадовало Веру. Ей подумалось, что и Надежда привязалась к ней за этот месяц, пусть она никогда и не признает этого. Девушка села и приготовилась слушать.
--Вера, слушай меня внимательно, я буду говорить очень важные для тебя вещи. Сегодня ты выйдешь отсюда другим человеком. Прости мне излишнюю торжественность и пусть происходящее не напоминает тебе посвящение в пионеры. Я нервничаю так же, как и ты. Ты знаешь о нас все, ты знаешь обо мне все, но ты ещё не знаешь ничего о себе. На меня возложено не много – назвать тебя и слегка подтолкнуть вперед,--Надежда протянула Вере пухлую папку,--открой и посмотри, что внутри.
Вера раскрыла папку и увидела, лежащие там документы. Они принадлежали некой девушке двадцати пяти лет, родившейся в г. Баку 5 февраля 1985-го года. Там были паспорт - национальный и заграничный, метрики, аттестат об окончании средней школы с отличием, диплом об окончании Парижской Академии Искусств, две кредитные карты, купчая на дом в крепости и на целый ряд объектов недвижимости в Европе, водительские права, документы на несколько автомобилей и ещё много всяких бумажек.
--Это я?
--Да, теперь ты выглядишь именно так.
У Веры закружилась голова. Она прикрыла глаза и ощутила то самое состояние полубреда- полусна, в которое впадаешь при высокой температуре.
--Это ещё не все. В этом чемоданчике все ключи и их дубликаты, что понадобятся тебе. Тебе нужно будет немного времени, чтобы освоиться. Большинство Вер и Надежд так и не завели семей, не имели детей, при этом были влиятельны и достаточно богаты, поэтому оформляли всё свое имущество друг на друга. Также поступаю и я. На твоих банковских счетах до безобразия большая сумма. Это конечно запутает тебя и вскружит голову. Ты долго не будешь заниматься ничем серьёзным, начнешь путешествовать, тратить деньги направо и налево. Многие поступают именно так. Но тебе надоест очень скоро, и ты приступишь к тому, для чего родилась. Ты обязательно изменишь мир. Своими руками или руками сильных мира сего, искусством или политикой -  не важно. Твой вклад будет весомее моего, потому что так у нас заведено. Нет смысла напоминать тебе что-то из того, что я тебе уже показала, чему научила, потому что это было заложено в тебе с рождения. Все что требовалось от меня – лишь разбудить твою до поры спящую душу. Тебе ещё предстоит понять, кто ты есть и в чем твоя цель. Осознание приходит не сразу, а по прошествии нескольких лет и по прохождении определенных стадий. Тебе предстоит развиваться всю жизнь, до самой последней минуты, потому что ты ответственна не только за и перед собой, а ещё и перед всеми своими предшественницами и за свою собственную Надежду, что однажды появится в твоей жизни. Ты полюбишь её, когда она будет ещё ребенком, полюбишь так, как даже матери не любят своих дочерей. Поэтому ты будешь стараться не уберечь ее от боли и страданий, а максимально её с ними познакомить, ибо только через мучение познается красота. Твоя душа сейчас лишь бутон, которому предстоит распуститься. Ты всегда будешь выглядеть моложе своих лет за счет чистоты своей души – что бы вокруг тебя не происходило, никогда не позволяй своей душе запылиться. Пусть она сверкает подобно алмазу. Чего стоит чистота человека, не познавшего страдания? Ничего! Пропусти его через мясорубку, замешай в собственных кишках, приправь ужасом, лиши его всего, чем он обладал – лишь тогда можно судить о чистоте или грязи души. Если ты думаешь, что я говорю о тех испытаниях, что ты пережила, находясь в нашем доме, ты заблуждаешься. Это было лишь предварение на пути к истинным мукам сердца, совести, души и тела. Это была легкая закалка для укрепления твоего социального и физического иммунитета. Забудь о слове «человек», Вера. Ты больше не человек. Ты обязана быть нечеловечески чиста, бесчеловечно жестока и сверхчеловечески плодотворна. Ты должна работать над собой и окружающим без сна и отдыха. Ты должна быть готова к войне на всех фронтах, к страстям и терпению. Ты должна быть спокойна среди бурь и мятежна в стане побежденных. Ты должна вести за собой, даже если для этого следует притвориться ведомой. Ты должна любить сердцем весь мир и хранить верность одному лишь мужчине. Ты будешь гореть не сгорая. Ты будешь терять все, что имеешь, один, два, сто раз, поэтому не привязывайся ни  к чему, что имеешь. Тебе принадлежит весь мир, тебе ни к чему остальное. Не верить людям – слабость, не позволяй себе слабости. Мирские проблемы лишь пыльца на крыльях бабочки-однодневки. Ты должна верить, Вера, это твоя судьба и высшее предназначение. Быть всей верой этой земли. Вера должна сквозить во всем, что ты делаешь, ты должна нести ее настолько естественно, насколько вообще возможна естественность среди людей. Ты увидишь ещё много важных снов, получишь много подсказок. Любовь и надежда будут вести тебя вперед всю жизнь, но это не значит, что какие-то решения будут приниматься за тебя. Ты наместница и ты ответственна. Ты посеешь то, что пожнут другие. Сей отборное зерно, сей лишь то, что даст достойные плоды. Не допускай в душу сомнение, если оно не ведет к просветлению. Соблюдай тщательную гигиену души..,--Надежда умолкла и о чем-то задумалась. Вера сидела молча, уставившись в одну точку на скатерти.
--Вера, ты знаешь, мы так и не сфотографировались с тобой.
--Вы правы.
--Возьми фотоаппарат, там, на полке, поставь на таймер.
Вера сделала все, как велела старуха, и неуверенно подошла к ней. Надежда улыбнулась ей так, что сердце девушки сжалось. Она ощутила нечто сверхдочернее по отношению к этой женщине, ей захотелось обнять ее, но девушка так и не решилась сделать этого. Фотоаппарат щелкнул, и Вера вернулась на свое место. Она чувствовала, что чем быстрее развиваются события, тем скорее нужно будет покинуть Надежду.
--Вера, я продолжу. Встань, пожалуйста, и подойди к двери. Сними колокольчик, что висит на дверном косяке. Там, вместо язычка, ключик, видишь? Это ключ от твоего ошейника, он все это время висел над дверью.
Вера выбежала в коридор, зажгла свет и, приблизившись вплотную к зеркалу, начала пытаться попасть ключом в крохотную дырочку на ошейнике. Руки дрожали, и ей удалось открыть замок лишь с седьмой попытки. Она сдернула ошейник с горла и бросила на пол. На его месте остались шрамы, местами все ещё болезненные. Она провела рукой по шее и закрыла глаза.
--Вера. Мы ещё не закончили.
Вера вернулась в комнату и остановилась возле стола. Непривычное ощущение легкости в области горла сбивало ее с толку.
--Теперь ты можешь говорить свободно, но всегда будешь знать меру,--сказала Надежда, уловив смятение в глазах девушки,--вернись, пожалуйста, в коридор и прихвати из выдвижного ящика отвертку. Открути тот хлипкий выключатель, что странно щелкает при каждом нажатии. Там ты увидишь синюю кнопку, нажми ее и возвращайся ко мне.

Вера повиновалась. Она достаточно быстро вытащила все винтики из пластмассового выключателя, сняла крышку и нажала на кнопку. Железная панель, скрывающая дверь, заскрежетала и поехала вверх, через пару секунд оставив Веру напротив той самой крашенной синей двери, что так ей запомнилась. Вера едва протянула руку, чтобы отворить ее, но отчего-то не решилась и вернулась к Надежде.
--Отлично. Теперь самое главное.. Прощание,-- Надежда улыбнулась и посмотрела Вере прямо в душу, отчего все внутри девушки сжалось и похолодело. В голову полезли какие-то дурные мысли, в попытке отогнать их она даже мотнула пару раз головой.
--Не бойся, Вера. Вера растет лишь на удобренной, хорошо удобренной почве. Равно как и Надежда. Они друг друга поддерживают, а корень у них один – любовь. И все мы к ней придем, понимаешь? И нечего тут бояться. Открой душу, тебе станет легче.

Вера ничего не понимала головой, но все понимала сердцем, и её становилось жутко от этого осознания. Ей казалось, это очередной сон и все происходит не с ней, но она все слушала и слушала слова старухи и ощущала, как наполняется верой и ещё чем-то смутным и предупреждающим.
--Я тоже приду к любви, настоящей, к самой ее сути и смыслу. И только вера способна подтолкнуть надежду и наоборот. Так заведено, так всегда было, так непременно будет с каждой из нас. Я люблю тебя, Вера, пойди сюда.

Вера подошла к Надежде, еле шевеля ногами. Та взяла ее за руку и вложила в ладонь что-то холодное. Внутри девушки все затряслось. Ее тело вспомнило это прикосновение, будто испытав множественное дежавю, сомнения в одно мгновение покинули Веру.
--Обними меня..,--попросила женщина.
Вера сжала в руке ледяной предмет и прижалась к Надежде.

Я стояла так, согнувшись, обнимая единственного родного для себя человека, ещё несколько минут, пока ни нашла в себе силы открыть глаза, потом выпустила из рук уже теплую рукоятку и отошла. Я не хотела больше глядеть на нее, но отчего-то посмотрела – она улыбалась. Теперь я знала, что делать дальше. Я взяла ее со стула и поволокла в подвал, где усадила в углу подле Веры и выбралась оттуда не оглядываясь. В чемоданчике с ключами я быстро отыскала нужные ключи и побежала в коридор. Дверь поддалась сразу. Я толкнула ее и тут же отшатнулась от ударившего в лицо света. Было, наверное, часов одиннадцать утра, зимнее солнце светило вовсю. Задержавшись на несколько мгновений в сумраке коридора, я шагнула в снег и, держась руками за стены узкого каменного коридорчика, спотыкаясь, подворачивая каблуки, пошла вперед. Я шла будто целую вечность, хотя там не больше десяти метров, прикрывая ладонью глаза. А когда я шагнула, наконец, на мощеную улочку, мои ноги подкосились, и я упала в снег. И тогда я заплакала, впервые за долгие годы. Наверное, в последний раз я плакала так в далеком детстве, сейчас и не вспомню, как и почему это было. Мне хотелось кричать и выть, как дикому зверю, душа трепетала и билась в каких-то родовых конвульсиях. Снег слепил меня, голова кружилась, и я все рыдала и рыдала, зарывшись в него лицом, не в силах успокоиться. С днем рождения, Вера!