Падают с неба жабы,
Льет изо всех прорех.
Трогать чужую бабу –
Это великий грех.
Эта история началась в парке, на обычной зеленой скамейке, где аккурат под правой ягодицей интересной ухоженной барышни кто-то самокритично выцарапал слово «дурак». Рядом с барышней примостился упитанный гражданин в возрасте, солидном костюме и изрядно фривольном расположении духа. Правой рукой папик облапил спутницу за плечи, а левой, заметим, уже успел добраться до той сладкой части тела гражданки, под которой трепетало загадочное женское сердце. Язык свой кавалер засунул в ухо барышни и без устали впаривал туда нечто, побуждавшее дамочку кокетливо хихикать, закатывать глазки и мило болтать одной ножкой, заложенной на вторую.
Истомившееся за день летнее солнышко еще какое-то время таращило на парочку покрасневшие глаза, но ничего нового для себя не обнаружило и завалилось спать в заросли ракитника. Наступили те краткие сумеречные мгновения, когда для чтения газеты света уже слишком мало, для фотоэлементов фонарных столбов – слишком много, а влюбленным – тем в самый раз. У них излишняя иллюминация только эндорфин крадет. В общем, не удивительно, что третий отдыхающий на зеленой скамейке обнаружен был не сразу.
– Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем.
Менторское заявление озвучил худой чел лет тридцати с гаком, в линялой майке, застиранных джинах и китайских кедах со шнурками разного цвета. Длинные темные волосы, небрежно спадавшие на плечи, словно бросали вызов ханжеским условностям мира лавочников и клерков. Нестриженая борода хиппи, вероятно, символизировала свободу – ту самую, которую не в силах укоротить тупыми своими ножницами никакие политические цирюльники. Выглядел длинноволосый чел вполне себе контркультурно, словно призрак из далеких шестидесятых, когда модно было заниматься любовью, а не войной. Однако заниматься любовью без вожделения – все равно, что азартно зевать или флегматично закатывать истерику. Похоже, незнакомцу нужен был повод. Раньше в таких случаях просили закурить. Борьба с курением принесла-таки плоды, и теперь хулиганы повадились запрещать своим жертвам смотреть на женщин.
– Слышь, балбес, – досадливо молвил уличенный гражданин, выпуская добытые давеча полбюста, – это моя баба, и я тута ее отдыхаю. К незнакомым людям, – толстяк вероломно ударил последний слог, – в общественном месте в интимные отношения не вступаю. Движению пешеходов помех не создаю. Вот и дуй себе мимо, пока ...
Не договорив, гражданин сделал хлебосольный жест в сторону соседней, пустующей скамейки. Для этого ему пришлось воспользоваться левой рукой. Правая по-прежнему была занята пышными плечами барышни, и это не на шутку беспокоило незваного приблуду.
– И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, – хиппарь кивнул на ближайшие кусты, – ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввергнуто в геенну.
Идея касательно насильственной гибели члена, пусть себе даже и одного, явно не показалась толстяку конструктивной. То ли дело засветить приставале в ухо: за раз экономишь член и совершаешь подвиг во имя прекрасной дамы. Был герой-любовник – стал любовник-герой. Вот только сначала не худо было бы прояснить, не пролетал ли, случаем, волосатый над гнездом кукушки.
– Геенна огненная или в ассортименте? – деловито уточнил толстяк.
– Натурально, огненная, других не держим, – приобиделся пришелец и зачем-то показал зажигалку.
Вот тут толстяк драться передумал. Он незаметно подмигнул спутнице, и на лице его заиграла та самая, наихитрейшая улыбка, с которой дантист Шпак помогал Шурику в поимке демонов. Глаз барышни нервно задергался в ответ, а озабоченный волосатый, запеленговав тик, тут же по обыкновению усмотрел в нем порок и разврат. Оргвыводы последовали незамедлительно.
– Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввергнуто в геенну.
«Эге, – живо смекнул толстяк, – хотишь – геенна, хотишь – ампутация и первая группа». Безумец в бороде придерживался своеобразных взглядов на вопросы гендерной политики. Впрочем, даже в них прослеживалась определенная логика. Если предположить, что два инвалида – безрукий и на один глаз кривая – все же отважились бы заняться сексом, легко догадаться, что именно нужно было бы отсечь или вырвать и бросить от себя. Иначе – геенна, куды ж без нее… Такие примерно мысли промелькнули в голове у толстяка, и последняя из них – «Ну, хучь баба моя второй раз не пострадает» – была даже в какой-то мере благородной.
– И не твоя это вовсе баба, – упрекнул волосатый чел, который к образцовой своей нравственности прибавил такое достоинство, как умение читать мысли. – Гражданка Семеняка Жизель Ивановна, блудница, имеет законного супруга, в настоящий момент пьющего на водах нарзан. Хотя лично я при такой жене посоветовал бы ему принимать глюконат кальция. Пусть олени завидуют.
– Развожусь я с ним! – пискнула Семеняка и трагически добавила: – Мы уже давно чужие люди.
– Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную. А я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать. И кто женится на разведенной, тот прелюбодействует. Не въезжаете? Объясняю доступным языком: человек вступает в брак один раз. Совсем не по кайфу жить вместе – разводись. Но больше брачеваться не моги, нехорошо это. Иначе – геенна, ну, или типа того. В принципе, пока вы на этом свете, вам, кроме дурных болезней, ничего не угрожает, но потом козлить вас будут серьезные пиплы. Уж поверьте, я знаю.
«Шутка, – смекнул толстяк, – дурацкая шутка. Старый импотент подослал душевнобольного, чтобы всласть поглумиться перед разводом».
В школьные годы чудесные толстяк и сам был охоч до юмора. Но однажды дядя Гоша привез ему из-за границы в качестве сувенира кучку дерьма. Дерьмо было выполнено по-западному качественно и натуралистично – не то, что у нас. От настоящего оно отличалось лишь тем, что сделано было из пластика и запах имело вполне нейтральный. Упитанный бабушкой пионер Вадик принес кучку в школу и незаметно подложил под дверь учительской. Вдоволь наслушавшись педагогических «какая наглость!» и «среди бела дня!», Вадик у всех на глазах поднял дерьмо, сунул его в карман и отправился в класс получать знания. Дерьмовую шутку отмечали в кругу семьи. Наградой герою была красная звезда на заднице – точная копия пряжки от батиного армейского аксессуара. С тех пор ни к чему в жизни Вадик не относился так серьезно, как к юмору. И теперь ему тоже было не смешно.
– А тот, кто меня подослал – как вы, Вадим Палыч, очевидно, думаете – может практически все. Единственное, чего он не может ни в коем случае, так это являться супругом гражданки Семеняки, – прозорливо заметил странный собеседник и смиренно посмотрел на небо. Ну, да, зонтика у него не было. Глаза незнакомца были очень добрыми, но с грустинкой, и у Семеняки, блудницы, сердце вдруг сжалось до размеров теннисного шарика, а в душе произошла переоценка ценностей. Она заметила, что Вадик – толстый потный кабан. Ей захотелось, босой и простоволосой, следовать за незнакомцем и слушать про геенну.
– Вы кто? – познакомилась на улице Семеняка.
– Чуваки на тусовке Крисом кличут, – ответил волосатый и показал куда-то за спину. Там, между прочим, было людно. С десяток человек тихо, как мышки, сидели на траве среди окурков и битого стекла и конспектировали происходящее. Один подкрался совсем близко и писал беседу на диктофон.
Вадиму Палычу расхотелось служить налоговым инспектором. Он вдруг понял, что деньги и душа – вещи несовместные. Ему захотелось срочно переодеться в рубище. Ну, как минимум, износить в полный хлам свой «Хьюго Босс», скитаясь по городам и весям под палящим солнцем и проливным дождиком.
– Итак, резюмируем, – сказал Крис. – Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ничего, что у ближнего твоего. Палыч да не возжелает Семеняку, а Семеняка – Палыча. Вопросы есть? Нет. Тогда на сегодня отбой, а завтра в полдень – всех жду на площади.
Когда спохватившиеся фонари залили парк едким желтым светом, ни на скамейке, ни в ближайших ее пределах никого не обнаружилось. Лишь из кустов ракитника, давших приют солнышку, донеслось недовольное кряхтение. Оттуда шумно выполз всклокоченный, заспанный бомжик, почесал грудь и погрозил свету грязным кулачком.
***
Забавно, что, сюсюкая «О, Боже,
Иисус!», народа слуги всех мастей
Его сегодня били бы за то же:
Протест без разрешения властей.
Из воды высунулась нога, легла на край ванны и развязно пошевелила пальцами. Игорь задумчиво посмотрел на ногу и прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.
Мизансцена вырисовывалась такая. Общество похоже на алфавит: делится на гласные и согласные. «Согласные» удовлетворенно мычали, пережевывая жвачку. Малочисленные «гласные» сочиняли кричалки и вопилки. Их не устраивало то, что тупая жвачка заменила нам общечеловеческие ценности. «Выплюньте каку и покричим!» – убеждали «гласные». Они не понимали, что «согласные» не могут кричать чисто по техническим причинам.
Власти относились к «гласным» с завидной лояльностью: на предмет покричать им систематически выделялась экологически чистая поляна в дремучем лесу, в какой-то полусотне километров от столицы. Однако «гласные» почему-то предпочитали бузить на площади в центре города, несанкционированно. Выделенная поляна тем временем поросла маслятами, которые собирали те местные жители, которым посчастливилось не утонуть по пути в страшной трясине Гнилого болота.
Через несколько часов Игорь Кристовский – для друзей просто Крис – должен был присутствовать на площади с внутренними органами, не защищенными удостоверением журналиста. Особенности текущего журналистского расследования требовали максимально точно воспроизвести обстоятельства кое-каких событий двухтысячелетней давности. Паспорта тогда были не в моде. Водительские права дорожная инспекция тоже не требовала: им достаточно было предъявить кошелек или жизнь. А корочки и вовсе существовали только в виде хлебобулочных изделий. «Хвост да усы – вот и все мои документы», – невесело схохмил Игорь. Поводов для особой радости у него было немного, если учесть, что прототип был избит, посажен и зверски умерщвлен.
Мобильник в уголке ванны малодушно затрепыхался и сделал попытку утопиться. Звонил главный редактор Денисыч – автор и идейный вдохновитель проекта. Голос Денисыча звучал бодро и жизнерадостно. Еще бы: кроме любимого пива «Туборг», его почкам и печени ничего не угрожало.
– Привет, Игорешка-картошка!
– Денисыч, ты убил в себе Пастернака. Я сильно подозреваю, что и Бродского в себе тоже ты завалил. Тебя будут судить в Гааге за преступления перед человечностью.
– Ну, ладно, ты там не резвись, святитель. Как дела-то вообще?
– Хреново, Денисыч. Сухари в духовке подгорели.
– Игорек, ты по жаре панамку носить не пробовал? Какие сухари?
– Так срок мне сегодня корячится. С утра по гороскопу обещали.
– Да ладно тебе, Крис. Одну ночь в следственном изоляторе перекантуешься для полноты эксперимента, а утром я лично за тобой приеду. Твой репортаж станет «бомбой»! Второе пришествие! Менты снова уби… истязают сына Господа нашего за правду! Пилаты прокурорские это дело санкционируют – да не оскудеют их слюной чресла кесаря! Батюшки оторвались от реалий – мессию не уважают! Нет пророка в отечестве своем, итить его! Это твой шанс, старина. Так что – потерпи, будь мужиком.
– Говорят, иногда в камере это бывает затруднительно. Сдаешь под расписку Криса, а возвращают уже Кристину.
– Вот на то тебе слово Божье и дадено, Игореша. Кстати, как там у нас со словами?
– Учу. Правда, иногда мозг не справляется. Вот, Денисыч, ты почти умный человек. Не подскажешь, кто такие Аморреи, Хананеи, Хеттеи, Ферезеи, Евеи, Гергесеи и Иевусеи?
– Смахивает на этническую группировку: чечены, дагестанцы или какие другие чебуреки. Могу попытаться пробить по базе РУБОПа. А тебе зачем?
– Да я их изгоняю от лица твоего, если ты не против. Вот только не знаю, в каком месте употребить эту феньку.
– Ты в криминальные разборки не лезь, Игорек, тем более – от моего лица. Пусть черными милиция занимается. А твое дело – первоисточники цитировать. Типа, «не сотвори себе кумира» – ну, кроме тебя самого, разумеется. Или «не суди, да не судим будешь». Хотя до суда, я думаю, дело не дойдет. Инфы хватает?
– Да уж нарыл по интернету, дело нехитрое. Ты, Денисыч, Аморреями сильно не заморочивайся. Думается, две тысячи лет для пацанов даром не прошли, даже без нашей помощи.
– Ладно, Крис, то, что я сейчас подумал, я тебе как-нибудь потом скажу. – Эфир оскорблено захрюкал и взял короткую паузу. – Теперь по поводу массовки. Отправляю вчерашний состав: пяток корректоров, пару курьеров, двух свободных журналисточек и Жорку Иудина, фотокорреспондента. Десяти человек хватит?
– Хватит. – Игорь усмехнулся в трубку. – Тем более, что я, кажись, вербанул двух добровольцев. Нечаянно. С главбуха Семеняки ящик коньяка – его семейная идиллия восстановлена. Супружница кается истово, как Магдалина, а толстый налоговик, сборщик податей, уже почти пилигрим. Вот только…
– Ну, давай, не тяни. Если ты насчет увеличения гонорара, то можешь считать этот вопрос решенным. Заработал, Игорек. – Было слышно, как Денисыч в ажитации сопит и щелкает своим золотым «Паркером».
– Вот только иногда мне кажется, что что-то мы делаем не так. Извини, Денисыч, пора собираться. До связи. – Не дожидаясь ответа, Игорь отключил телефон.
Раскаленная улица оглушила шумом визжащих, рычащих, сигналящих авто. Красномордые таксисты на стоянке похабно выясняли отношения. Измученная пеклом очередь обреченно наблюдала, как продавщица кваса злобно цедит пену в огромные пластиковые бутыли. У модельной куклы с тонкой, как спица, сигареткой шпилька влипла в расплавленный асфальт. Обтекающая ручьем бабища тут же этим воспользовалась, чтобы почти ненароком задеть яркую фифу огромными сумками. Фифа искренне послала бабищу в задницу. Девочки, не ссорьтесь.
Так, сейчас направо и до метро. Игорь на секунду остановился, а потом развернулся и быстро направился в обратную сторону. Времени еще достаточно. У входа в храм неловко перекрестился и, потянув массивную дверь, оказался в прохладном полумраке, пахнущем ладаном. Купил в церковном ларьке самую большую свечку. Щелкнул зажигалкой и задумчиво посмотрел на шаткое пламя.
Все-таки что-то есть …