Царский подарок

 

     Тьма спустилась на царство. Скоро вечный мрак наступит для верных Тебе подданных, готовивших покушение на правителей Гите и Хартуму. Я приносила им хлеба и вино, а теперь их кровь прольется. Всадники уже в пути. Я спешу записать все на папирусе. Я изломала двенадцать письменных палочек, так дрожат руки, ведомые желанием поведать потомкам память о царице Меррит. Тогда казна была полна золотом, корабли входили в наши гавани, торговцы везли товары через пустыни, а в храмах в час жертвоприношений курили столько ладана, что паломники лишались чувств.
      Вот уже много урожаев, когда солнце сгорает, чтобы возродиться с рассветом, я зажигаю лампы… Я – хранительница гробницы. Все, что осталось от славы Антира, Твоей столицы, великая Меррит. Слава эта была ярче дня в зените. И сколько бы Хартуму и его соправительница Гите не пролили крови, алым рекам не утопить золото этой славы. Годы уносятся прочь, как вода в реке, делая неузнаваемым привычное, но не ослабеть памяти в душах народов о богатом и справедливом времени.
     Огни в лампах - рыжие всполохи. Трепещут, делая видимыми ниши. Я принесла ладан и масло. Утаила от жрецов. Сегодня я разолью его под ноги, и спрошу у духов в последний раз. Ты здесь, под этой плитой. Гите и Хартуму не дали духу освободиться. Лишь эта близость утешает меня, когда образ твой приходит ко мне во снах.
     Шесть урожаев назад, была величайшая битва с начала времен. Когда всадники  Хартуму разрушили Антир, он сказал мне:
- Я дарую тебе свободу в знак моей победы! Уходи в горы, откуда ты родом!
И я ответила:
- Как мне уйти, если тело моей госпожи покоится под плитой из песчаного камня. Правитель Хартуму, оставь хранительнице в утешение ее вечную скорбь.
Хартуму усмехнулся моей дерзости, глаза его потемнели. Но я не боялась смотреть в них.
- Ты отказываешься от свободы, хранительница Нуарджам?  Я могу убить тебя за твою дерзость – сказал он.
- Можешь, правитель. Ты можешь все.
Я не боялась смерти. Я лишь молилась, чтобы она оказалась достойной. Чтобы ею не опозорить славного имени могущественной Меррит. Это я и сказала правителю. Он нахмурился, и произнес:
- Верность твоя достойна не рабыни, но свободного человека. Я не нарушу закона предписывающего уважать храбрость врага своего, воздавая погребальные почести. Жги свой огонь. Пусть он напоминает всем, кто еще не уверился, о МОЕЙ победе, и славе храброй Гите! А теперь уходи! Я не хочу тебя видеть.
- Да, правитель! – ответила я, но не поверила.
Да, и как поверить? Его глаза слишком темны, в них нет сияния мудрости, которая обессмертила бы его имя. Оно умрет раньше, чем одряхлеет его тело. Сыновья и дочери его уже начали драку за провинции, и скоро окончательно растащат остатки былого величия. Мне не надо разливать масло, чтобы узнать его будущее, достаточно взглянуть в чашу с водой. Он правитель, но не господин мне.
Хартуму предлагал мне свободу и защиту, но я не приняла их, ибо не было мне большей защиты, чем Твое покровительство, Меррит, и нет большей свободы, чем оставаться подле тебя до последнего вздоха.
     Хартуму собирался на охоту вслед за Гите. Кроме него и меня в тронном зале никого не было. Но я не могла пока покинуть его.
- Ты хочешь чего-то еще? – спросил он.
- Да. У меня последняя просьба, правитель. Больше ты меня не увидишь.
- Какая же?
- Когда наступит пора мне последовать к духам, пусть ты или наследник вложит мне в руки клинок в бриллиантовых ножнах.
- Твой нож дороже тебе свободы хранительница Нуарджам?
- Дороже.
- А если я предложу тебе за него тысячу золотых монет?
Я засмеялась:
- Дороже всех богатств всех царств, какие знает человек, ибо нет в мире такого богатства, чтобы превзошло богатство души, и нет власти упоительнее власти любви.
- Ты получишь свой клинок. Он сопроводит тебя в царство духов.
Великий воин Хартуму властно махнул подолом своего алого одеяния, и огонь в чаше с маслом погас, словно дунул ветер. Я заглянула в нее, и впервые моя ненависть к Хартуму сменилась жалостью к победителю – он нищ и несчастен, как брошенный хозяином раб!
***
     Дворец утопал в цветах. Вдоль стен горели факелы, извивались танцовщицы. Рабы бесшумно сновали по тронному залу. Сегодня они особенно усердно выполняли поручения. Голос распорядительницы торжеств в честь победы царицы Меррит Ларну был резким и властным. Она стояла у тронного возвышения, и выкрикивала приказы.
- Пошевеливайтесь, ничтожества! Дворец царицы должен быть готов до заката, или вас всех продадут на рынке!
Я сидела за занавеской из тончайшего полотна. И хотя я могла видеть весь тронный зал, а меня нет, мир мой пошатнулся, и в тот час, казалось, единственным другом была арфа. Но и ее я не могла удостоить должного внимания, пальцы отказывались повиноваться, и мелодия выходила не столь безупречной, как когда я играла для своего господина.
     До сих пор мне не доводилось видеть таких женщин. О них рассказывали рабы-писцы. Сам Суарани не знал, что однажды Антир покорится царству Эйнан у восточных границ. Их женщины совсем не похожи на нас. У них никогда не было господина. В коротком хитоне и доспехах распорядительница, как и стражники и стражницы у ворот, и во дворце не выпускала из рук лук. Глубокий шрам, пересекавший ее лицо, говорил, о том, что за плечами ее много битв. Я смотрела на нее украдкой. Трудно было поверить, что теперь нашими господами стали бесстыдные дикари, и в душе моей поселилась печаль, которую не могло развеять даже пение птицы, которую подарил мне господин.
     Солнце зашло, Ларну сделала знак рукой и рабыни, кроме танцовщиц и тех, кто разносил вино, фрукты и сладости, исчезли в темных проходах, ведших в женскую часть дворца.
- Приветствую тебя, Величайшая, госпожа всех господ! Пусть весть о твоих победах дойдет до богов, а род твой длится вечно!
Ларну замерла в поклоне, когда в тронный зал вошла царица со свитой. Накануне рабыни перешептывались в купальнях, какая она, царица Меррит и теперь даже танцовщицы подняли головы, и с любопытством и страхом пытались разглядеть завоевательницу Антира. По одну руку ее стояли трое мужчин. Я давно не видела мужчин, не считая господина. Они смеялись, похотливо разглядывая танцовщиц. С другой стороны смуглая женщина в одеянии из золота держала в руках ключ от дворца.
     Царица Меррит повернулась к Ларну. Ее алый плащ устилал мраморную мозаику пола. Я вздрогнула. Я узнала…. Через плечо ее, словно траурная лента, перекинута окровавленная мантия…Суарани. А сама она была не огненной, как называли ее пугливые рабыни, но золотистой. Широкие плечи укрывали волосы цвета заката, одна грудь прикрыта, другая обнажена, руки, привычные оружию, кривой меч на поясе, короткая туника из тонкой кожи, как и у Ларну, не скрывала сильных ног.
- Ты хорошо постаралась – сказала царица Ларну – Я уже осмотрела дворец. Я довольна им и довольна тобой. Дарую тебе лошадь из моих конюшен, сто золотых монет, и рабов.
-  Благодарю тебя! Твоя щедрость так же велика, как твои победы!
Ларну вновь склонила голову. Меррит не заметила, как она переглянулась с одним из молодых мужчин, и он ей ответил легким кивком.
- Ты заслужила это, Ларну. Как твоя рана?
- Не стоит твоего внимания. Скоро я вновь смогу командовать своими лучниками.
Царица звонко рассмеялась:
- Так вот что тебя печалит…Что ж, утешим наши тревоги вином из погребов Суарани!
- Вина! Вино для Великой Меррит! – скомандовала Ларну, и вновь впилась глазами в мужчину поверх плеча госпожи.
Ей стоило труда скрывать подозрительность. Несмотря на то, что ее сын Пирнат носил на запястье браслет одного из троих супругов царицы, а, скорее всего, поэтому, волнение ее было тем сильнее. Однажды на свет должен появиться наследник или наследница Меррит. По традиции, если царица называет отца ребенка, он становится наместником в богатом городе, а иногда и соправителем. Это означало великую власть и богатство. И Ларну делала все, что в ее силах, чтобы царица назвала Пирната. Для этого следовало приблизить его к Меррит.
     Пир продолжался всю ночь. Трудно сосчитать, сколько было съедено и выпито победоносным войском Меррит. Опьянев, они лишались стыда, и воины и воительницы, лишь недавно сражавшиеся плечом к плечу, теперь забирались друг другу под туники на глазах у всех, непристойно прикасались к слугам и служанкам, и дрались.
     Пальцы мои уже окровавлены, но арфа моя не должна была замолчать. И я играла, играла для них. Хотя они упивались вином, развалившись на подушках с невольниками, говорили хвалебные речи своим победам, и не слушали меня.
     Не пила только Ларну. Пользуясь предписанием лекаря, лучница наблюдала. Меррит возлежала на возвышении. У ног ее расположились отмеченные знаками доблести генералы, соратники и мужья. Ларну тоже могла быть рядом с ними, если бы не проклятая рана! Но не только это ввергало ее в печаль. Глядя на венценосную победительницу Суарани, она все больше убеждалась, что у ее сына лишь один серьезный соперник, поэтому она не обращала внимания на двух других юношей-мужей. Вейк уже заснул от выпитого, а Шимин слишком откровенно пожирал глазами рабынь и солдат. Взгляд Ларну устремлен на женщину с ключом. Украшения из золота и изумрудов столь же ослепительных, как мудрые глаза царицы, отягощали ее даже больше, чем саму Меррит. Лишь царская тиара, символ власти, свидетельствовала, что отныне у Антира лишь одна царица.
     Ларну приходилось соблюдать осторожность, чтобы не выдать истинных чувств. Тайра! Командир конницы. Вот причина невнимания царицы к Пирнату! Она много пила, словно желая показать свою доблесть и в час веселья, громко смеялась, и позволяла себе перебивать царицу. Меррит же лишь смеялась в ответ на ее дерзость.
     Тогда я не знала этого. Да и кто бы позволил мне, ничтожной рабыне.… Но взгляд Ларну пугал меня все равно. Особенно, когда она останавливала его на моей занавеске.
     Царица уже собиралась отбыть в покои, еще шесть дней назад принадлежавшие правителю Суарани, и обратилась к Ларну:
 - А комнаты для моей свиты?
- Готовы, моя повелительница.
Меррит осушила последний кубок:
- Благодарю тебя Ларну!
Ларну поняла, медлить дальше нельзя.
- Госпожа! Твоя благодарность делает меня счастливой, и мною владеет страстное желание отблагодарить тебя в ответ. Позволишь ли ты мне, недостойной, сделать тебе подарок?
- Царица и так владеет всем миром! – засмеялась Тайра и за ней пьяно расхохотались остальные воины и воительницы.
Но слова Ларну привлекли Меррит: 
- Подарок? Кроме дворца и этого царства? Что же это, верная Ларну? Казна Антира теперь наша! Каких еще драгоценностей я не видела?
Ларну снова дала знак и два немых раба вывели меня из моего укрытия:
- Любимая наложница правителя Суарани, прекрасней которой нет во всем царстве! – произнесла Ларну - Мы взяли ее в плен в первый день, когда Антир пал к вашим ногам. Я берегла ее для тебя, великая правительница Эйнана, Антира и окрестных земель!
Меррит посмотрела на меня:
- Как тебя зовут?
- Нуарджам – ответила я, опустив глаза в пол.
Я не могла смотреть на царственную госпожу без разрешения.
- Она обучена не только прислуживать, но и вести беседу, делать массаж и способна даже говорить с духами! Надеюсь, она доставит тебе много удовольствия, моя госпожа!
Потом Ларну оттолкнула рабов, руки ее легли мне на плечи, и я услышала треск ткани. Она разорвала мое платье до пояса. Какой стыд! Я едва не разрыдалась. С тех пор как поставщик дворца купил меня для Суарани, никто так со мной не обращался. Я ничего не видела. Ларну бросила торжествующий взгляд на Тайру. Та поняла намерения Ларну, но встретила удар с достоинством. Меррит посмотрела на Тайру, словно искала подтверждения тому, что собиралась сделать. Та согласно кивнула и улыбнулась властительнице Антира.
     Меррит шагнула мне навстречу, отстегнула свой плащ и завернула меня в него. В ее зеленых глазах была какая-то кротость, какую я совсем не ожидала встретить у царицы-воительницы, совершившей невозможное, прошедшей со своим войском через перевал, который до нее никому не удавалось покорить.
- У тебя есть дети Нуарджам? – спросила она.
- Нет, великая царица.
- Ты похожа на жительницу Западных гор.
- Я оттуда родом.
- Как ты попала к Суарани?
- Работорговцы часто совершают набеги на селения. Меня выкрали из родительского дома и продали во дворец.
- Отныне так не будет. Но разве духи не подсказали тебе, что тебя ждет?
- Иногда я вижу грядущее, госпожа, но не могу изменить его. Менять мир удел Великих, как ты! Мне было всего девять лет.
- Посмотри на меня, Нуарджам – попросила Великая.
Я подняла голову. Лицо царицы Меррит обветрено после тяжелого похода, но светилось добротой так же сильно, как и величием. Оно не казалось изнеженным, хотя царица была молода. Над бровью выступал свежий шрам, нос, похоже, когда-то был сломан, но придавал ей гордый вид, словно у хищной птицы, потрескавшиеся от холодов в горах губы, сложились в красивую складку.
- Ты мудра, Нуарджам – сказала она мне.
- Своими речами ты оказываешь мне великую честь, госпожа! – ответила я с почтением.
Меррит кивнула и улыбнулась мне:
- А сама ты желаешь служить мне?
Если бы в тот миг передо мной склонили головы бессмертные боги, я не удивилась бы больше. Как может Всемогущая спрашивать такое у ничтожной рабыни?
- Всем сердцем! – ответила я.
- Пусть будет так, Нуарджам.
Царица сделала властный знак свите и отправилась в свои покои в сопровождении одной лишь Тайры, своей айяти , и, не удостоив более взгляда Ларну, а я еще долго куталась в пропахший кровью моего бывшего господина царский плащ, и не могла унять дрожь.
***
     Солнце вошло в зенит. После бесславного падения Суарани жизнь на женской половине дворца замерла. Меррит проявила великодушие к женам и детям поверженного правителя, подарив каждой дворец и сто сорок золотых монет. Некоторые рабы и рабыни были отданы в услужение генералам ее войска. В те дни все прославляли имя Меррит! 
     Меня оставили прислуживать царице. Я отвечала за покои Меррит, следила, чтобы одежды доставляли вовремя, доспехи были начищены, и подливала вино в кубок в час празднеств и визитов правителей соседних стран. Теперь я могла посещать любую часть дворца. Это стало для меня большой радостью. Лишь иногда, но совсем нечасто я сожалела, что у меня почти не оставалось времени для упражнений на арфе. Но быть в числе приближенных к царице слуг – можно ли придумать большее счастье для невольницы!
     Оставалось пять часов до начала жертвоприношений. Из дворцовых окон видно, как воины и знать ведут к храму жертвенных животных. Антир процветал, хвала богам, и каждый надеялся, что милость их продлится, и урожаи по-прежнему будут богатыми. Я искала раба, который вышивал церемониальный наряд царицы, и, заблудившись, вышла к усыпанной песком арене. Раньше она предназначалась для упражнений в военном искусстве войск Суарани, теперь же пространство насколько хватало взгляда, было запружено воинами и воительницами в странных мне кожаных одеждах.
     Вот в центре бородатый воин и высокая белокожая женщина сражаются на тупых саблях. Лучники, метатели копей, борцы…Борцы? Одна из них всесильная золотистая Меррит. В простом одеянии цвета охры она так непохожа на ту, что восседает на тронном возвышении, и драгоценная тиара покоится на ее челе, и кажется недостойной величия высокого лба. Сейчас же рыжие волосы ее спутаны и в песке, грудь прижата к земле, сильная рука Тайры сжимает шею. Мне едва хватает сил, чтобы не выбежать навстречу!
     Чтобы избежать соблазна я прячусь за колонной. Позади меня темный коридор, ведущий в дворцовые покои. Мне нужно удалиться, но я не могу…не могу…
     По стене проползают тени, и я слышу разговор. Два настойчивых голоса. Один из них хорошо знаком всем рабам.
- Ты должен быть с царицей! Ты, а не она! – властно выговаривает Ларну – Вместо этого ты все время проводишь в конюшнях.
- Я не могу быть настолько непочтителен, чтобы не взглянуть на ее подарок. Мустанги великолепны! Все четверо! – оправдывается Пирнат, прислоняясь спиной к колонне.
- Как же ты глуп, Пирнат! Я потратила столько сил, чтобы ты стал супругом Меррит, что хватило бы на тысячу сражений! Твое семя должно пролиться на нас дождем из золотых монет! А ты растрачиваешь его на своего грязного конюха и массажистку из купален!
- Кстати, а где она? Я давно ищу ее…
- Я отослала ее.
- Ты забрала мою наложницу себе? И тебе все равно, что она – моя…? Меррит щедра. Она подарила тебе недостаточно прислужниц для утех?
Ларну выслушивает и отвечает:
- Я сделала это, потому что она беременна. Ты же слишком занят лошадьми, чтобы приказать своим служанкам пить отвар из тикты перед тем как лечь на твое ложе!
Пирнат взирает на мать с недоумением:
- Ну и что?
- Думаешь, царица выберет тебя, если узнает, что ты хочешь породнить ее потомство с отродьем презренной рабыни?
- Она не узнает. Это мог сделать любой из ее воинов.
- В таких делах, как и на охоте, и в час битвы осторожность не бывает излишней. О, если бы твоя сестра отважная охотница Ману, не погибла от укуса ядовитого паука!
- Тогда, мама, ты бы сделала царской айяти ее! – злится Пирнат.
Как и большинство жителей Эйнана, Пирнат светловолос и с тонкими чертами, Ману же родилась от черных воинов-нубийцев, которых отряд их матери взял в плен в пустыне много урожаев назад, и Пирнату казалось несправедливым, что мать так высоко ценит дочь-дикарку.
- Она всегда слушала меня! – вздыхает Ларну.
Закаленная в битвах лучница, все же она не могла долго злиться на сына. Прекрасно сложенный воин с гордым, почти царским профилем, особенно в гневе, и глаза его цвета крыла сизой утки. Каждый мускул, каждая часть тела – совершенство. Он создан, чтобы стать соправителем! И как же он похож на своего отца, ее айяти Рамта! Но вот уже восемнадцать урожаев, как Рамта пал в битве с дикарями. Многие воины, женщины и невольники побывали в ее шатре с тех пор, но она так не познала утешения. И сейчас Ларну тосковала по его сильному телу, натянутому, словно тетива ее лука, запаху загорелой кожи, ласкающим ее губам, по растущему желанию плоти, всегда устремленному к ней, как копье, и всегда ответному пламенем между ее бедер. Ларну ощущала его каждый раз, когда видела Рамта, даже не касаясь еще. А потом в шатре после боя он говорил своей айяти, что без нее чувствует себя слишком нагим, она же отвечала, что слишком пуста без него. И пустоту эту оказалось уже никому не заполнить…
     Если бы тогда я знала, что глубокая печаль снедает Ларну, и заставляет искать радости в богатстве и славе для сына, то придумала бы что сказать и сделать, чтобы не поддаться ей. Все-таки я умею говорить с духами. Но я не знала.
     Меня выдал скорпион. Он подполз совсем близко, я метнулась в сторону. Руки царского супруга схватили меня и больно впились в плечи:
- Ты подслушивала, несчастная? Говори!
- Нет, господин. Я шла за царским платьем и заблудилась…
- Хитрая рабыня! – воскликнула Ларну – Ну, что же ты знаешь о нас…но также знаешь, кому обязана своим положением.
- Да, великая воительница!
- А сейчас знай, что слова могут быть столь же смертельны, как укус этого скорпиона.
- Мы должны избавиться от нее! Я убью ее! – сказал Пирнат, и я испугалась.
- Отпусти ее! – ответила его мать – Царица не должна видеть отметин на ее плечах.
Пирнат толкнул меня так, что я едва не упала, и очень боялась посмотреть на Ларну.
- Ты прислуживаешь царице уже три луны. Рабы говорят, что она до сих пор не прикоснулась к тебе?
- Наверное, я недостойна Величайшей, раз царица не желает меня – кровь прилила к моим щекам, я потупила взор.
Никогда еще мне не было так страшно. Даже когда работорговец раздел меня перед толпой.
- Это не тебе решать, несчастная!
- Прошу прощения, госпожа.
- Ты должна отвлечь ее от Тайры, раз уж она любит дев больше воинов – сказал Пирнат.
Я осмелилась взглянуть на него.
- Как я, ничтожная рабыня, могу соперничать с увенчанной славой айяти?
- Ты искусна в ласках, если сам Суарани не единожды приглашал тебя в свои покои – ответила Ларну – используй свою красоту, а если понадобится и магию, тайны которой тебе подвластны!
- Никакой магии неподвластны чувства людей – сказала я, ожидая удара.
И сын, и мать достаточно сильны каждый, чтобы убить меня на месте. Я боялась их, но… видела царицу Меррит, простертую на песке арены. Потом я устыдилась своих мыслей и приготовилась отказать им, пусть даже поплачусь за это жизнью, но…кровь зашумела в моих венах,… первый раз мне приказывали сделать то, что я готова была исполнить в любое мгновение, даже если бы знала, что это мгновение последнее…
***
     После того, как кровь жертвенных животных окропила ступени храмов, был пир. Я отдала распоряжения слугам, раскурила благовония в покоях царицы и наполнила кувшины водой и вином, чтобы Могущественная всегда могла утолить жажду. Из дворца слышны крики и пьяные голоса, игра музыкантов, но я уже привыкла к нравам эйнанцев. Тяжкие думы, одолели меня, лишили сил, и я не заметила, как уснула прямо на искусно вышитых подушках у царского ложа.
     Звон ритуальных колокольчиков на одеянии Меррит разбудил меня. Я отняла голову от подушек и ужаснулась. Несчастная, как могла я заснуть в покоях царицы?! Меррит стояла передо мной, держа кубок с головой дикого вепря. Золотые шнурки на поясе длинного изумрудного одеяния распущены. Колеблющийся свет масляных ламп вырывал из мрака полоску нагой кожи. Она струилась золотистым ручьем от шеи, по широкой груди, спускалась вниз к твердому мускулистому животу… А в глазах ее такая грусть, что я испугалась. Волосы мои перепутались, халат примялся. Я не посмела встать перед нею провинившаяся и неприбранная, лишь спросила:
- Простит ли Величайшая свою никчемную рабыню?
И она ответила, не глядя на меня:
- Встань, Нуарджам. Я вижу, что труды твои велики. Ты заслужила отдых.
Я повиновалась, но лицо мое залила краска стыда. Ужасно оскорблять взор царицы неухоженной рабыней. Лучше бы мне не дожить до этого дня!
     Царица осушила кубок. Я метнулась к кувшину, чтобы вновь наполнить его, но она знаком остановила меня, и налила сама:
- Нет, Нуарджам, сегодня нет рабов и господ. Боги отвечают каждому. Скажи мне, о чем спрашивала их ты?
О чем я спрашивала? И ложь, и правда мучили меня, невысказанные, и я призналась, покоряясь приказу Ларну, и приказу своего сердца:
- Я упрекала их за проклятие, что лишает меня расположения госпожи.
- Разве я когда-нибудь была груба с тобой, Нуарджам?
- Никогда, царица, ты бесконечно добра.
Меррит коснулась моего подбородка, заставляя смотреть в упор, и ласково спросила:
- Тогда что тебя печалит?
- Царица не хочет меня – прошептала я, едва выдерживая огненные всполохи в ее глазах.
Улыбка Меррит – будто солнце после затяжного дождя, и тепло разлилось по моему телу:
- Нуарджам, я отняла у тебя господина? Ты любила его?
- Кто же спрашивает о том у рабыни? - сказала я.
- Я спрашиваю.
- Он был добр ко мне.
Я не могла больше вымолвить ни слова, и так бесстыдно разглядывала воительницу, что ужаснулась себе. О, это было так дерзко и нескромно! Она нежно взяла мою голову в руки, распустила волосы и привлекла мое жалкое дрожащее тело на свою грудь. Будто волна нахлынула на берег, и от моей нерешительности не осталось и следа. Пусть меня покарают боги, если я…Я заключила ее в страстные объятия,…я хотела отдать ей все – свою нежность, преданность, свое искусство, чтобы наслаждение Меррит было полным. По лицу моему текли слезы, а она целовала меня, мой лоб и лицо. Ее язык, произносивший мудрые и воинственные речи, раз за разом проникал мне в рот, и был теплым и ласковым. Я чувствовала, как тело ее, покрытое шрамами, утомленное в битвах становится податливым, находит отдохновение, и узнавать это было счастьем. Звенящие колокольчики ее одежд…
- Позволь мне, царица…
Я сняла с плеч Меррит тяжелое одеяние, как делала всегда. Нагая она еще прекраснее, стремительная и первозданная. Я поклонилась ей не как царице, но как божеству, грудью скользя по ногам, сзади поднимаясь еще выше. 
- Иди сюда, милая девушка! – позвала Величайшая, часто дыша – Я снимаю проклятие твоих богов!
Меррит смахнула мой халат, словно пушинку, увлекая меня на ложе, чтобы теперь владеть мною безраздельно. Ее волосы, мускулистые плечи, упругая грудь, прерывистое дыхание, запах, сильные бедра, опутавшие мою шею, как бесценное ожерелье, когда я неустанно вбирала в себя фимиам ее рубиновой плоти, и он смешивался с моими счастливыми слезами – от воспоминаний у меня и сейчас дрожь пробегает по телу.
     Она вошла в меня однажды, чтобы уже никогда не покинуть. Убив меня, стражники Хартуму и Гите вонзят копье и в нее тоже, поэтому я взываю к могуществу духов…
     Моя госпожа уснула, когда рассвет позолотил небосвод, очерчивая далекие горы, а я боялась закрыть глаза и на мгновение. Меррит не отослала меня, как делал Суарани. Я лежала подле нее, и бедра царицы обнимали мои, даря тепло, словно позабыв, как совсем  недавно с силой вдавливали мое лоно в божественное лоно воительницы, и я была готова умирать под нею еще и еще. Сейчас шершавая от поводьев и рукояти меча ладонь покоится на моем плече. Я неотрывно гляжу на нее. Память не хочет отпускать блуждающие ночные тени. Ее загорелое лицо умиротворенное, но все же отягощенное бременем власти кажется беззащитным. Я тянусь губами к багровому шраму над бровью и касаюсь его осторожно, чтобы не потревожить сна Меррит.
     Кто я? Ничтожная невольница, подарок, не стоящий покрывала, на котором лежит! Я стою меньше, чем боевой мустанг моей повелительницы, но она позволила мне желать и исполнять желания. Мои чувства и мысли были слишком смятены, чтобы постичь великодушие моей возлюбленной правительницы. Я подумала, что когда-то она может даровать мне и свободу, и ужас этой мысли обжег меня сильнее раскаленных углей. Я прижалась к Меррит крепко-крепко и прошептала ее отцу, богу золотистого рассвета:
- Не забирай меня у нее! Никогда не забирай!
***
      Я еще не успела привыкнуть к новому платью, положенному мне как управительнице нового гарема, как войско Меррит направилось к восточным границам объединенного ею царства. Накануне Ларну прислала гонца с просьбами прислать помощь. Завоеванные земли плодородны, но даже сейчас на них было много охотников. Наместник оказался предателем, устроив бунт, но Меррит вернула нам мир, укоротив заговорщиков на голову. Дочь его бежала в дикие холодные земли. Его же позорно распяли прямо на площади. Я видела лица людей – смущенные, радостные, алчущие, тревожные – но никто не сомневался, осмелившегося покуситься на священную власть Меррит, ждет та же участь. На обратном пути мы разбили лагерь у подножия гор, чтобы возблагодарить богов и умилостивить жертвой.
     Летний рассвет. Я стою у царского шатра и вглядываюсь в далекие заснеженные вершины. За перевалом – Эйнан. О, как я желаю увидеть родину повелительницы, хотя бы издали! Уже три урожая я прислуживаю Великой. Три урожая руки мои редко касаются струн – они должны быть нежны. Я так сама решила. Я играю, лишь когда Она мне приказывает.
   Ларну вернулась к своим лучникам. Ветер треплет края входа в шатер,…нет, не ветер…Пирнат, скрепляет на груди плащ, и бросает на меня презрительный взор. Теперь царица чаще приглашает в опочивальню мужей, и уже четыре луны, как не оставляет себе меня. Сердце мое заходится и немеет от ревности. Несправедливое. У рабыни нет этого права, и все же, все же…
     К вечеру возвращаются всадники с богатыми дарами из Эйнана. Повсюду шум и суета. В клетках томятся саблезубые тигры. Рабы перекладывают в повозки рулоны дорогих тканей, бочки с винами, золото… Звон оружия, хохот воинов. Раб с поклоном уводит мустанга прославленной в битвах военачальницы Тайры. Это ее конница охраняла сборщиков налогов по дороге на родину царицы и обратно. Кормилица держит на руках сына Тайры Зината, и, завидев хозяйку всю в пыли, склоняет голову. Сердце мое вновь замирает, но мне еще предстоит разместить на ближайшие дни и ночи новых рабов, поэтому я удаляюсь в шатер для слуг.
     Огонь в светильниках пританцовывает от ветра. У входа в царский шатер, вижу ЕЕ. Меррит задумчиво склонилась над картой своих владений, вычерченной на шкуре тайпана. Плечи ее как крылья летящего орла… Я намереваюсь войти, чтобы расстелить покрывала, и…вздрагиваю от звука голоса:
- Калим, наместник Эйнана, шлет тебе привет, и богатые дары!
Из тени выделяется фигура в желтом шелковом одеянии. Она здесь. ОНА. Рука, украшенная драгоценными кольцами, ложится на спину царицы, не испрашивая разрешения. Повелительница вскидывает голову, глаза ее мерцают ярче звезд в ночи, и трется щекой о смуглое предплечье:
- А другие предпочитают копья и стрелы. В спину.
- Не кори себя, Меррит. Ты не могла поступить иначе, избранная богами. На примере Гаттина все наместники узнают это!
 - Не говори мне о наместниках. Хватит. Только не сегодня, Тайра.
Меррит откидывает голову и смотрит в глубокие черные глаза так, как я вглядываюсь в растекающиеся капли масла, когда говорю с духами. Никогда за все время моего служения ей я не видела у госпожи такого взгляда. В нем и радость, и восхищение, и…мольба. Что это? Кому кроме богов может молиться увенчанная славой Меррит? Я не знаю, и дрожу,… Тайра не отвечает ей, опирается на стол, почти закрыв от меня собой божественную, и сбрасывает деревянную фигурку Гаттина.
- И о чем же ты хочешь поговорить со мной, царица?
- Ты так давно не была у меня…Тайра.
Меррит склоняет голову, покрывая поцелуями руки айяти.
Я с ужасом вижу, что вторая наливает в чашу вина, как это всегда делаю я для царицы, и отходит, оставляя Меррит растерянной и без ответа. Я жду, что властительница Антира и Эйнана выхватит висящий на груди кинжал в бриллиантовых ножнах и вонзит ее в тело непокорной, и я…хочу, чтобы было так. Хочу сильнее жизни, и боюсь. Я не должна видеть... В глазах Меррит сполохи гнева. Тайра смотрит на нее сверху вниз и спокойно пьет вино, будто не замечая раздражения госпожи.
- Ты сама послала меня в Эйнан.
Я гляжу на царскую айяти. И когти ревности вновь впиваются в меня. Она сильнее и мускулистее Меррит. И выше на полголовы. А в отсветах огня кажется еще внушительнее. Загорелая кожа, черные волосы, глаза, губы, будто очерченные темным ободком, широкие запястья, вздымающаяся под просторным шелковым одеянием грудь. Я вспоминаю, как слышала на площади в толпе, что царский венец больше подходит всаднице, чем Меррит, и понимаю почему.
- Тайра…- с придыханием произносит царица, подходит к айяти сзади, спускает с плеча скользкую ткань, целует еще незажившую рану под лопаткой, но Тайра отстраняет руку:
- Нет. Не сегодня.
Во мне затеплилась надежда. Я мысленно обещаю богам приносить щедрые дары каждую луну, если они не допустят дерзкую наездницу на ложе Меррит. Тайра направляется к выходу, ко… мне.
- Ты не уйдешь! – раздается властный голос, и я узнаю свою госпожу.
Тайра оборачивается. Взгляды, черный и изумрудный, на миг встречаются в немом противостоянии:
- Повинуюсь, моя царица! – говорит айяти, и склоняется в низком поклоне, как пристало лишь рабам. От повелительного тона Меррит не остается и следа. На лице завоевательницы тревога и растерянность:
- Прекрати! Зачем ты меня мучаешь? Моя айяти, ты знаешь, я могу все, кроме одного. Я не могу приказывать тебе… День не может существовать без ночи. Тоска по тебе иссушила меня, пока ты была в Эйнане.
Царица снова кидается к Тайре. Губы жадно поглощают темный сосок всадницы, пальцы перебирают твердые мускулы на плечах, спине, упоенно ласкают многочисленные боевые отметины, спускаются к загорелым бедрам. Дыхание Тайры сбивается, и я вижу, что боги не желают внять моим мольбам. Я едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться, видя, как моя закаленная в боях госпожа опускается на колени перед смуглой воительницей, прокладывает путь из поцелуев от подтянутого живота, ниже к покрытой густой порослью выпуклости, и, раболепно постанывая, зарывается лицом между ног Тайры. Огромная ладонь Тайры вдруг хватает Меррит за прекрасный рыжий загривок и грубо притягивает еще ближе, словно желая утопить великую царицу в себе, потом вскрикивает, и я едва не кричу вслед за ней…от страха и невыносимой ревности.
- Что такое, моя айяти? Тебе больно? – пугается Меррит, задыхаясь, нехотя выпускает изо рта плоть Тайры и слизывает ароматные капли с губ.
- Меррит! О, моя Меррит! Если сюда войдут слуги, и увидят тебя преклоняющей колени перед…
- Перед кем? Перед моей любимой? Это не позор, а честь, которой позавидуют даже всемогущие боги! Тайра… ты так прекрасна моя единственная!
О, как жестока может быть моя повелительница, когда любит,! Слезы льются из моих глаз, но она никогда их не увидит! Меррит снова жадно припадает к айяти, стараясь поглотить ее всю, помогает себе пальцами.
- Единственная? Потому ты отослала меня с визитом к Калиму чтобы взять четвертого мужа, Митху, кажется, и вызывать на ложе служанок? Ты даже не пригласила меня на церемонию – задыхаясь, но язвительно говорит Тайра.
- Я знаю, тебе это не нравится, поэтому послала тебя домой в Эйнан – покаянно отвечает Меррит.
Я закрыла глаза. Айяти знает и обо мне! Она молча поднимает фигурку казненного наместника и ставит на стол. Даже величайшая богиня солнечного света не так прекрасна, как царица Меррит нагая и одинокая на шкуре снежного барса! Я не ее сейчас, но я любуюсь ею, сквозь слезы. Владычица Антира забирается на ложе, не отводя взгляда, полного страсти и нежности к непокорной айяти:
- Ты оставишь меня так?
Бедра царицы раздвинуты, но даже отсюда я вижу, что алый цветок ее вожделения раскрылся хищными лепестками, пульсирует и поблескивает серебристыми каплями, а ведь айяти почти не касалась ее. Я отдала бы жизнь, чтобы подарить госпоже блаженство, но Тайра смеется, хотя я вижу, ей тоже трудно утишить пламя от царских ласк:
- Позови кого-нибудь из них. Рабы Суарани знают, как ублажить свою госпожу, и тела их нежнее, чем у простой всадницы да еще после тяжелого перехода.
- Клянусь богами, никому из них не сравниться с тобой, которая душа царицы! Их может быть сколько угодно, но айяти всегда одна. Одна! Подойди! Возьми меня Тайра!
Прислуживая в покоях и шатре Золотистой, я не раз слышала крики блаженства, когда она приглашала кого-то из мужей или воинов, или была с нею сама, но ТАК не случалось никогда. Никогда венценосная госпожа не умоляла ни мужчину, ни женщину.
- Ты приказываешь мне? – Тайра вызывающе повернулась к ложу, уже плохо скрывая одолевавшее вожделение.
- Прошу…умоляю… - в зеленых глазах Меррит отчаяние и желание сродняются.
- И ты подчинишься мне, моя айяти? – хрипло вопрошает Тайра.
Царица ждет, беспомощно раскинувшись на огромном ложе. Как? Как мне удержаться и не броситься к той, которой принадлежит мое тело и мое сердце??? И как унять ненависть к той, кто крадет мое время с Великой?
- Я твоя…вся…Иди же…
- Это ложе слишком роскошно для простой воительницы, моя царица! – говорит Тайра, нависая над Меррит, уже обнаженная, огромное бронзовое тело ее блестит от пота, потом жестоко хватает мою госпожу и бросает на пятнистую шкуру. Царица вцепляется в нее, стремясь оказаться сверху, они сражаются, как тогда, на арене. Меррит сильна, но с айяти ей не совладать. Тайра укладывает ее на спину, рыча впивается поцелуем в губы, грубо просовывается сначала рукой, а потом и своей взбудораженной плотью между ног Меррит, касается… Мощные бедра, привычные усмирять огромного мустанга, обездвиживают завоевательницу, причиняют боль. Царица вскрикивает, когда Тайра делает несколько рывков навстречу, обхватывает шею айяти, что-то жарко шепчет ей. А потом я возблагодарила богов, что меня не отдали Тайре. Того, что она делала с Меррит, я бы не выдержала. Царица извивается под нею, как я когда-то, но я – рабыня! Вдруг Тайра оставляет ее, скользит налитым кровью кратером по телу Меррит, оставляя скользкий след. Затем подбирается к лицу правительницы и, тяжело дыша, заставляет ее проглатывать то, что еще осталось. Так повторяется бесчисленное число раз. Меррит задыхается, даже кричит, но айяти неутомима. Она не дарит наслаждение, как делаю я, и супруги Меррит, но понуждает в сладостных муках заслужить каждый его миг. Всхлипы, стоны обеих…они как дикие звери, захлебывающиеся в блаженном рыке, одном на двоих, сильное тело айяти падает, накрывая дрожащее тело моей хозяйки. Я вскрикиваю,…Тайра оборачивается, ее еще затуманенный похотью взгляд останавливается на мне.… Не помня себя от стыда и ужаса, я выбегаю наружу, где потрескивает костер и шепчутся ночные стражники. Они все слышали, и смеются, видя меня испуганную, отягощенную болью и ревностью, пока я бегу к шатру для слуг.
     Я проплакала тогда оставшуюся часть ночи, не сомкнув глаз. Бог любви говорит со мной: айяти может сломать мне шею одной рукой, но на моей стороне духи и я знаю снадобья и яды.… На рассвете я должна принести царице чашу молока священной кобылицы, но войти снова туда…Меня могут казнить за дерзость, но я и так хочу умереть, поэтому иду. Они уже на ложе, но так и не разомкнули объятий, и не замечают меня:
- Какие думы одолевают тебя, Тайра? – спрашивает Меррит, жадно вглядываясь в глаза подруги.
- Я вспоминала, как мы девочками объезжали мустангов в дикой степи, помнишь? – спрашивает Тайра с надеждой – И вот пятнадцать урожаев спустя тебе покорился Антир.
Меррит наматывает на пальцы длинные волосы айяти, притягивая ее к себе:
- И лишь тебя я не могу покорить, возлюбленная моя. Пусть царица владеет богатствами Антира, но лишь тебе принадлежит сердце царицы.
- А мое бьется для тебя одной, Меррит. Никогда не сомневайся. Под тобою я как под всесильным небом. Мир открывается мне сквозь твое сияние.
Я подношу молоко и жду, что Тайра поведает царице, что я подсматривала, жду наказания. Но она смотрит на обожаемую Меррит, та кивает, и айяти делает мне жест удалиться. Айяти? Но никто еще не осмеливался приказывать в присутствии царицы! Я кланяюсь, отхожу и понимаю – сегодня царице не нужно молоко из моих рук – она получит его по-другому. Тайра изгибается всем телом и привлекает голову Меррит к своей налитой груди, и слегка дергает плечом видимо от боли, когда Меррит принимает поднесенный дар. Молоко матери – священно! Они разгневают богиню плодородия! Суарани никогда не прикасался к грудям своих жен, когда те кормили младенцев! Для этого существовали бесплодные рабыни, как я. Но сейчас Тайре и царице нет дела ни до богов, ни до меня.
***
     Собрано еще два урожая. Царица говорит со мной, рассказывает об Эйнане, о сражениях и победах, играет с моими волосами, и я счастлива. Для нее я разливаю масло, читаю предсказания от духов – капли растекаются по мраморным плитам, и внутренним взором я вижу птицу…золотую, и лишь простертые в полете крылья темны. Я силюсь разглядеть смысл послания, но духи молчат. Мне тревожно, потому что они всегда даруют знак и молчат, когда этим все сказано.…Но что именно? Меррит целует и успокаивает меня:
- Ничего не случится. Наше войско сильно, как никогда, милая Нуарджам. Что значит твое имя?
- Та, что учит летать – говорю я, отзываясь на ласку ответной нежностью. О, моя госпожа может заглушить тревогу любого, стоит ей лишь пожелать, и я повинуюсь ей!
Холодными ночами я согреваю ее ложе, жаркие припасены для айяти. Я часто вижу их вместе: когда они уезжают на своих мустангах на охоту, в час упражнений в искусстве боя, на совете с командирами войск, или когда правительница держит на руках сына своей соратницы. Боги! Я завидую даже этому неразумному ребенку. Но связь моей госпожи и Тайры кажется нерушимой, особенно после того, как я узнала, что на четырнадцатый урожай от рождения Тайра стала названной дочерью отца Меррит, правителя Эйнана Ликарни в благодарность ее матери, погибшей в бою, заслонив собою правителя. С тех пор они были вместе, защищали границы Эйнана от диких племен, а битвы с войсками Суарани и ночи в холодных пещерах под верблюжьими одеялами окончательно сплели их воедино.
     Я гляжусь в зеркало – волосы мои цвета северного каштана, медовые глаза, кожа покрылась загаром для нее. Я красива, но тело мое слабо, как у всех женщин гарема Суарани, мне даже не поднять меча Меррит. Девочками нас готовили не к этому. И хотя раб никогда не может стать айяти – это закон, все же я нужна царице.
     Боги и духи знают, у всего есть начало и конец. Царица со свитой переехала в летний дворец, поэтому у меня нет и мгновения свободного. Арфа давно забыта. Ларну вернулась ко двору царицы. Ее план не удался. Теперь она ненавидит и меня, и айяти. Ее сын все еще лишь один из четырех супругов, а Тайра-айяти – первая в царстве после Меррит, бесчисленные дворцы и земли подарила ей царица. Но злоба Ларну бессильна, ведь я тоже уже не просто наложница, но управительница гарема, а для лучницы покидать своих воинов ради дворцовых интриг – позор. Я только что отпустила поставщиков двора, приносивших масла и украшения, как ко мне пожаловал раб Меррит, отвечавший за доспехи царицы. Он был испуган, я вскрикнула:
- Царица! Что с Величайшей?!
- Она приказывает Нуарджам явиться в покои прославленной Тайры немедленно.
Раб прячет глаза, это дурной знак. Еще не успев достигнуть покоев айяти, я замираю у колонны от душераздирающего крика, который пронизывает толстые стены, словно они – ткань походного шатра. Это голос царицы, но я не узнаю его. Я отталкиваю беспорядочно метающихся слуг и вбегаю… Меррит у ложа, взгляд ее безумен, волосы растрепались, лицо залито слезами, а руки, исступленно оплетают…неподвижное тело Тайры. Глаза царской айяти будто стеклянные витражи – в них больше нет света жизни. Мне под ноги падает скользкое тельце змейки-аспид.
- Что…Благородная айяти…моя царица…
- Это ты…- шепчет правительница голосом полным не ярости, но невыразимого горя, и от этого оглушительного шепота я падаю на колени, покрываю поцелуями подол распахнутого одеяния Меррит:
- Нет …моя госпожа! Нет, айяти…айяти мертва? Как…
Я, славная красноречием, не нахожу слов, царица грубо отталкивает меня, а я даже не могу разрыдаться. Рыдать, когда рыдает моя царица,… Она считает, что я отравила айяти, моя ревность…Я думала об этом…думала. Молила духов, и они вняли мне… Кинжал на ее шее. Я готова принять смерть от руки повелительницы, и это будет лучшая смерть…Заслуженная.
Я не успеваю привыкнуть к этой мысли, как вдруг стражники покоев Меррит бросают к ногам царицы Антира еще двоих. Я узнаю Кит, черного раба-скопца, прислужника в покоях Тайры, и Изу, наложницу Пирната, родившую от него дочь. И сразу думаю о Ларну…
- Они во всем сознались! Это она хотела убить тебя, царица…А он рассказал ей, что ты придешь в опочивальню славной Тайры, и она подбросила змею.
Кит простирается ниц, его тощее тело сотрясает дрожь. Я вижу, царица только сейчас поняла, что укус змеи предназначался не Тайре, но ей самой. Любимая воительница прикрыла свою царицу в последний раз.
- Пощадите…пощадите, молю… - стонет Иза, но в глазах Меррит нет жалости…в них вообще больше ничего нет…
Бедная моя госпожа. Если бы она знала. В Эйнане есть рабы, но нет гаремов, как в Антире, где лишенные радостей любви наложницы и евнухи взращивают то немногое, что им осталось - тщеславие. Но Иза? Глупая рабыня! Неужто она думала, что если убьет царицу, дочь Пирната, царского мужа, наследует трон? А Кит? Так жаждал моего места, место правителя гарема?!
- Уберите их! Вон! Пошли все вон! – кричит Меррит, и последнее, что я помню – руки стражников, и захлопывающиеся двери, проложившие пропасть между мною и повелительницей.
- Пустите! Моя госпожа! Убей меня, великая царица! Убей, но не отнимай меня у себя! – я бросаюсь назад, резная сталь в кровь царапает мне грудь, но боль эта ничтожна по сравнению с болью рвущей душу.
Сердце Тайры-айяти больше не бьется – раньше я не знала, какие страдания могут причинить духи, исполняя желания смертных.
     А потом были три рассвета без рассвета. Приближенные военачальники, слуги - все они толпятся и расходятся у покоев Тайры, лишь я лежу на полу, словно собака. Слезы, стенания, шепот, слова любви и клятвы на непонятном мне языке то стихают, то возобновляются вновь. Меррит говорит с нею, как с живой. В них нежность и бесконечная скорбь взывают к духу айяти.
     На исходе третьего дня я вижу царицу, но вместо плодородного сада, коим стала она в моей несчастной судьбе, лежит выжженная пустыня. Пошатываясь, словно после возлияний она подходит ко мне… Я жду удара с радостью. О, если бы гибель моя излечила горе царицы! Я готова предаться духам, но вместо этого Меррит прижимает меня к себе так крепко, что, кажется, раздавит. Осунувшееся лицо без выражения, тело содрогающееся, как в лихорадке, горячее сбивчивое дыхание на моем плече…Боги, я так мечтала, она здесь, рядом,… но… никогда еще она не была от меня так далеко. Никогда раньше айяти не отдаляла меня от Меррит так, как сейчас, когда ее не было. Тайра ушла к духам, но то, что ей всегда принадлежало, взяла с собой - душу моей госпожи, оставив моим заботам ее обессиленное скорбью тело. И я приняла его. Я отвела царицу в купальни, омыла ее, умастила благовониями, напоила отваром забвения. Скоро Меррит забылась тяжелым сном, но как я ни старалась, сильные руки ее так и не выпустили из объятий меховую накидку Тайры. Тогда я ушла, чтобы успокоить слуг и воинов, которые уже было решили, что Великая Меррит последовала вслед за своей айяти. А на следующий день она подарила мне паланкин, раба-охранника и богатую ладью для путешествий по реке.
     Я никогда не видела, чтобы курилось так много благовоний. Я прикрываю лицо платком. Ветер треплет языки пламени от благоуханного костра, копыта мустангов взрывают землю - командиры конных отрядов Тайры отдают последние почести своей предводительнице, и первая среди них Меррит в белом траурном одеянии. Через плечо переброшен отороченный золотом плащ ее айяти, но я знаю, она не разорвет его с такой легкостью на памятные знаки для своих генералов как мантию Суарани.
     Ни Антир, ни Эйнан не видывал раньше таких пышных похорон. Рабы без устали таскали мешки с золотом из сокровищниц, не счесть пиров в честь побед покойной. Царица сама соблюла все обряды, сама приготовила тело Тайры к путешествию в вечность, не позволив коснуться его даже жрецам. Кита и Изу Меррит велела бросить саблезубым тиграм. Маленькую дочь Пирната отдадут на воспитание в казармы. Вчера я видела, как мужья царицы Шимин, Вейк, Пирнат и юный Митху приносили жертвы в храме в честь айяти, хотя втайне каждый торжествует. И лучница Ларну.…О, боги! Почему же мне не удается почувствовать так же? Откуда эта тоска?
    Даже воины и воительницы, прошедшие с Меррит через перевал с кипящими пропастями и пещерами, где живут проклятые духи, морщатся от приторно сладкого аромата благовоний уже почти ставших ядом, она же жадно вбирает тошнотворный запах дыма, сохраняя в себе частицу айяти. Меррит едва удерживает под уздцы огромного мустанга Тайры. Гнедой жеребец фыркает и вырывается под незнакомой рукой, как и его хозяйка, не желая покоряться царице. Она же смотрит затуманенным взором вперед и мне сквозь пыль кажется, что еще мгновение и великая воительница сама бросится в объятия погребального пламени, чтобы присоединиться к духу своей возлюбленной.
      О, боги, как же невыносима ее боль! Я говорю, потому что сама знаю. Духи дали мне больше зрения, чем обычно награждают человека, это и дар, и проклятие. Видеть, молчаливо взирать, знать, но не сметь вмешаться.…Есть ли наказание страшнее? Я вглядываюсь в небеса, и мысленно прошу: Где? Где же ты, золотая птица? Что ты? Прилетай, унеси горе моей царственной госпожи на заснеженные вершины далеких гор! А в ответ лишь треск костра и ветер с реки, уносящий душу царской айяти в обитель предков.
***
     Когда же грозовые тучи стали сгущаться над Антиром? Тот, кто будет читать мое послание, спросит об этом. Но я не знаю. Пусть о том расскажут писцы в своих свитках, потому что я не помню. Пусть они начертают славу и закат, а моя история о другом. Я видела пока таинственный свет, подарок всемогущих богов своей дочери, струился из глаз царицы Меррит. Что же могла я, ничтожная рабыня, узреть после того, как он невозвратно поблек?
     Четыре луны промелькнуло над дворцом Антира, каждая отразилась в глазах бронзовых статуй Тайры, призванных утешать мою госпожу. А я так и не нашла божественную птицу с золотыми крыльями. Царица больше не хочет, чтобы я разливала масло, и я не притрагиваюсь к сосуду. Маслами занимаются слуги, а на мне теперь пояс батхаран. В тронном зале в часы судов и приема посланников я сижу у ног вседержительницы, и рука ее касается моей. Даже жены Суарани трепещут теперь передо мною, но и это не приносит душе покоя. После смерти Тайры лишь я и слуги вхожи в личные комнаты царицы. Лишь мое тело ласкает великую Меррит. Даже супруги-воины позабыты ею. У меня нет больше ни соперников, ни соперниц, но и счастья тоже нет. Только невыносимая боль, сковавшая сердце железным обручем, боль моей госпожи.
     Тысячу раз я прокляла себя за свои ревнивые желания, тысячу раз пожелала себе смерти, только бы вернуть Антиру изумрудный огонь во взгляде Меррит. Я ищу его больше чем ответа на послания духов, но властный взор ее теперь подобен отблеску далеких звезд, и лишь в редкие мгновения в нем загораются былые искры, когда она гладит темноволосую головку Зината, чтобы потом погаснуть вновь. Я выдала кормилице пятьдесят золотых монет, ведь сын Тайры теперь названный сын самой царицы. Оспорить это некому. Айяти не назвала отца ребенка, да и кто бы осмелился?
     Меррит – на вершине власти, а вместе с нею и я. О, если бы не мертвящая тоска, которую мне не прогнать! Видеть ее на любимом лице в тысячу крат хуже любой ревности. Ревность та же алчность. Вместо того, чтобы наслаждаться любовью, как даром богов, смертные оставляют силы, дабы отнять расположение возлюбленных у других, и не ведают несчастные главного – истинно любящий все отдает и ничего не требует взамен. И именно он вознагражден более остальных.
     Я сама выбираю прекраснейших танцовщиков и танцовщиц для пиров, чтобы развлечь Меррит. Я с радостью сама постелю ложе тому, кто вернет мир ее душе. Но боги больше не слышат меня. Они дали желаемое, и теперь смеются. Меррит улыбается, гладит меня по щеке, оставляет сухие поцелуи на шершавых щеках Шимина и Митху, на мгновение замирает в объятиях Вейка, Пирнат слишком горд, чтобы подойти самому…она любит их всех, это видно, но,… отсылает назад.
- Мне никто не нужен, Нуарджам – говорит она, словно знает, что их присутствие дело моих рук, и мне кажется, ей известна ее судьба.
     Тогда до нас еще не дошли вести, что из диких степей на Антир движутся полчища врагов. Их так много, что фаланги застилают горизонт. Дочь казненного наместника Гаттина, Гите, задумала кровавую месть, и, объединившись с воином и магом Хартуму пошла на Антир. Вот-вот грянет великая битва, прольются реки крови, и…
      Голова царицы покоится на моих бедрах, я расчесываю ее волосы. Под жарким солнцем Антира они выгорели, но не только…я вижу блики серебра на ее висках.
     Она уже давно никак не встретится со снами. Вот и сейчас перед битвой. Тяжелое полузабытье и вновь полные муки глаза глядят на меня из-под порыжевших кисточек ресниц.
- Сон принесет тебе покой, моя царица. Народам нужна твоя сила – говорю я, наклоняясь, лаская грудью ее загорелые плечи, а она отвечает:
- Как же мне спать, моя верная Нуарджам, если у меня больше нет ночи?
 Я уже не боюсь за себя, не боюсь за Антир. О, Тайра, славная воительница, молю тебя, как богиню, отпусти ее душу!
     Жар ночи в царских покоях, словно расплавленное ароматное масло. Я сама обнажена до самого пояса батхаран. Я смачиваю платки водой, чтобы остудить жар в теле царицы. Лоб, шея, грудь…под моей рукою бьется сердце долгожданного наследника. Спустя четыре луны она или он увидит свое царство. Меррит продолжит свой род, но думы ее далеки. Вчера она сказала мне:
- Во мне будущее империи, Нуарджам, но как же пусто внутри!
Антир ждет рождения наследника. Жрецы обещают, что это будет девочка, воительница достойная своей великой матери. Они ждут, а я…я, бесплодная рабыня, ничего так не желаю, как принять в свое чрево царское дитя, чтобы оно не отнимало силы у нашей общей матери. 
После битвы Меррит мечтает вести войско в южные края, где по преданию обитают крылатые драконы, потом навестить Эйнан, где развеян прах Ликарни, ее отца.
- Ты возьмешь меня, недостойную, с собой, великая царица-воительница? – спрашиваю я.
- Да, Нуарджам. Ты увидишь, как красив Эйнан. Не так, как Антир. Это суровая красота.
Взгляд царицы устремлен в темнеющее на балконе дворца небо. Мне не надо разливать масло, чтобы узнать, что она видит. Двенадцатилетняя наследница Меррит только учится владеть мечом и метать копье, а взор ее уже пленен девушкой с темными, как две сияющие бездны глазами, склонившейся в поклоне перед троном Ликарни. Ей четырнадцать, но она уже одного роста со своим рабом-учителем, простершимся тут же, смуглая, мускулистая, непокорная. Она почти не смотрит на наследницу, все более на наложника Ликарни позади трона, солнцеликого Хирна, раба, чей радужно-лиловый взгляд поглотил не одну душу от воина до последней рабыни, и покоривший, в конце концов, великого правителя. Рыжеволосая принцесса смущенно, и с восхищением взирает на Тайру, не ведая еще, что та просто не осмеливается облагодетельствовать вниманием дочь царя, в которой уже столько внутренней силы вершительницы, что Ликарни, увидь он это, впору было бы разгневаться. И все же в какой-то миг взгляды девочек встречаются, как на рассвете встречаются день и ночь.…Меррит сама рассказывала мне об этом. Но сейчас я оставила свои мысли себе, дабы не потревожить душевных ран царицы.
- Он красив уже потому, что это твоя родина, госпожа – отвечаю я, и задыхаюсь от любви и боли. Я знаю, что речи эти не сбудутся. Знает и она.
Я помню каждый ее шрам, каждый изгиб…она владеет мною целиком, но мне никогда не утолить жажду Меррит, хотя я дарю ей самые искусные ласки, растворяю себя в ней, в ее запахе до самого рассвета.
     - Твое войско ждет тебя, повелительница! – раб низко кланяется, я отсылаю его, помогаю царице надеть доспехи, плащ. Она нужна им. Лишь Меррит может зажечь в воинах огонь отваги. И я должна отпустить.… Нет! Сейчас! Я хочу пасть на колени, умолять ее остаться, но сейчас, когда враг уже стучится в ворота столицы, ей не нужна стенающая рабыня. Слуги прячут глаза, но я сохраняю достоинство ради нее. Я хватаю руку Меррит и покрываю жаркими поцелуями.
- Что ты, Нуарджам? – спрашивает она.
- Мне тревожно за тебя, моя царица! Духи…
- Не говори о духах, Нуарджам – прерывает она меня – Мне известны их знамения.
И взгляд ее с туманной поволокой подтверждает слова. Меррит проводит ладонью по моему лицу, запоминая контуры,… Во дворце шум, у покоев толпятся приближенные и слуги, слышен плач ребенка. Жители Антира верят своей повелительнице, но я не обманываюсь, я знаю, что она прощается. Навсегда!
- Ты дала мне все. Я люблю тебя царица, люблю больше своей ничтожной жизни!
- Моя верная, милая Нуарджам…- произносит она нежно, снимает свой клинок, и надевает мне на шею – Теперь он твой, моя мудрая Нуарджам.
Я бессильно прижимаю руку воительницы ко лбу.
- Все, Нуарджам, все! Пора!
Я чувствую напряжение ее мышц, вынуждающее отпустить ее, еще не до конца понимая, что теряю это ВСЕ. Меррит берет свой щит и окончательно выскальзывает из моих безопасных рук туда, откуда уже слышится приносимый ветром звук оружия грозно царапающего доспехи. Я кидаюсь к балкону. Развевающийся на ветру плащ, золотой шлем, пыль под копытами мустанга…и лишь когда она в сопровождении военачальников исчезает за внешними дворцовыми воротами, я падаю на мраморный пол и позволяю себе более не сдерживать рыдания.
***
     Гите послала стражников. Хартуму повернул кольцо Судеб на пальце и силы ее войска удесятерились. Теперь верноподданным Меррит не спастись.
 Антир пал. Славный и гордый Антир. Хартуму и Гите превратили площади и храмы в дымящиеся руины. Из окон дворца видно, как у ворот горят его оскверненные святыни. Рыдания слуг просачиваются сквозь стены. Глупые рабы оплакивают статуи богов, а я не могу пролить и слезинки. Взор еще обжигает кровь моей святыни, распластанной с копьем в груди на щите победителей. Гите хотелось бы взять ее живой, отомстить за отца-предателя, но Меррит сражалась до конца. Как подобает Великой! Отравленная стрела своевременно уберегла ее от позора. Хартуму создавал солдат из воздуха, у нас же были лишь сила духа и доблесть воителей...Доблесть, которая навеки останется в памяти потомков... Треск костров, пожирающих глиняных идолов уносит последние свидетельства времени, когда солнце Меррит светило всем - жителям Антира, как и Эйнана, и вместе со сгорающими черепками прахом становится моя душа. Теперь дворец моей госпожи принадлежит Хартуму. Гите забрала себе невольников. Я еще слышу застрявшие в стенах их крики, но что может батхаран без своей царицы? Божественные глаза Меррит больше не озарят мир своим присутствием - кажется, я лишусь чувств от невыразимого горя! О, боги, но это больше чем горе, больше даже, чем смерть, ибо я умерла бы тысячу раз, лишь бы вернуть дыхание Меррит! Но алчные божества уже насытились ее благородной кровью, зачем им жизнь жалкой рабыни?
     Лишь я и блики света бродят по обожженным кирпичам усыпальницы царицы Меррит и ее нерожденного наследника. Мне даже не позволили умастить тело в последний раз. Хартуму не дал ее душе улететь в горы благоуханным огнем погребального костра, но придавил каменной плитой вечности.
- Я здесь, моя царица, я всегда с тобой, была твоею и твоей остаюсь - шепчу я, отрываясь от папируса, ласкаю пальцами шершавый камень плиты, и мне кажется, что он теплый.
     Глядя на пылающий Антир с балкона дворца, слушая бахвальство воинов Гите и Хартуму, магией уничтоживших армию Меррит, я могу думать лишь о клинке на моей шее, еще помнящем дыхание царицы. Вонзить его в свое дыхание...
- Остановись, Нуарджам! - слышу я хриплый шепот, и едва не вскрикиваю, когда из темноты появляются...воины в разодранных, залитых кровью одеждах. Я узнаю Вейка, супруга Меррит, командира копьеносцев и Синар, предводительницу пехоты.
- Но Хартуму...Гите... - не верю я глазам.
- Лжецы! - говорит Синар – Если бы Ларну не повела лучников к югу, им бы никогда не одолеть нас!
- Ларну? – спрашиваю я.
- Но она поплатилась. Копье пронзило ее насквозь, когда она закрывала собой царского супруга и своего сына. 
Вейк подходит ко мне:
- Ты любила царицу, Нуарджам?
Он никогда не заговаривал со мной ранее, а теперь в голосе Вейка я слышу бездну горя, такого похожего на мое. Он тоже потерял свое солнце.
- Нам обоим досталась пустота. Но мы еще можем заполнить ее, батхаран. Наше время придет. Эта потеря не останется безнаказанной, и ты понадобишься нам.
Блеск клинка меркнет перед словами возлюбленного супруга Меррит. Впервые он говорит со мной, говорит не как с рабыней. Меррит любила Антир, как Эйнан, и я отдам последний долг великой правительнице. Я приношу им чистые одежды, хлеб, меха с водой, и они исчезают, чтобы однажды вернуться. А я…остаюсь жить, чтобы было кому славить имя твое, Меррит.
     Свитки, свитки…они падают на благословенные камни, как стружка под рукою плотника. В лампах догорает масло, пальцы мои пахнут ладаном, но в полумраке изумруд на саркофаге светит мне, как твои глаза, Меррит. Скоро только эти свитки и останутся… 
     Долгие шесть урожаев Вейк и Синар прятались в горах, дожидаясь часа, когда днем станет темно, как ночью, кольцу Судеб неоткуда будет взять свет, и войско Гите ослабнет без магии Хартуму. Но их предали. Воины Хартуму пытали посланца во дворец, и он выдал заговорщиков из числа верных царице жрецов. На рассвете Вейка и Синар казнят. Воины придут и за мною. Я видела это, когда разливала масло. Я молюсь о них, но не богам – они давно покинули милостью Антир – но тебе, возлюбленная моя царица пока духи снов не провожают меня в свои чертоги, чтобы показать золотую птицу с крыльями сотканными из ночного мрака. А потом приходит голос, говорящий эхом:
- Дай огню очистить дух Антира,… Когда солнце скроется, и луна не взойдет…
- Нет, не отнимай у меня последнее утешение – рыдаю я в ответ стонущему эху от невыносимой боли, еще сильнее вцепляюсь в ставшие вдруг горячими камни гробницы, и…просыпаюсь. О, это видение… оно преследует меня с тех самых пор, как Хартуму взошел на престол. Я знаю его смысл, как чтец хвалебные речи своему правителю. Как долго мне не хватало решимости, как долго я лелеяла огонь в нишах, и, скрывшись от мира в скорбных стенах, пыталась заглушить страдание. Близость? Любовь? Нет!!! Всего лишь тени, посланные богами!
     Я подбираю свитки и оборачиваюсь. Впереди темный тоннель, я проходила его бесчисленное множество раз, но лишь сейчас мне открывается то, что тьма его ведет наверх, к свету…Потомки узрят его! И тогда я вбрасываю свитки в ненасытную, неприглядную для трусов пасть правды. Мерно звенят доспехи солдат Гите. Скорее! Впервые после падения Антира я обнажаю клинок Меррит. Заостренное лезвие, гладкое, и могущественное, как сама царица. Отраженный в нем свет, ослепляет, но ему не обмануть меня более. Душу мою уже не терзают грифы сомнений, ревности или страха смерти, и сил моих достаточно, чтобы вонзить клинок в светящееся «око Меррит» на крышке саркофага. Им Хартуму заковал священный дух. Думал, что рабыня не осмелится тронуть то, перед чем преклоняется. Он так и не понял, несчастный, что радость любви, нет, совсем не в упоении собственной страстью или поклонением…
     Клинок царапает камень, скрежещет по сердцу и… в наступившей темноте столб чистого пламени вырывается из трещины и устремляется вверх, к хрустальному куполу, тому, который по воле Хартуму искажает небесный свод. Всесильный огонь! О, он испепелит все и гробницу, и меня! И я потерялась в клубах ароматного дыма, ожидая конца. Но я живу. Неужели боги ослепили меня? Наградили безумием вместо погибели?                Ни то, ни другое. В ладонях моих бьется золотая птица, пытаясь расправить слабые еще трепетные переливчатые крылья. Птица из снов. Мгновение я чувствую, как часто бьется ее сердце, и приходит тепло и покой, забыты горести, и все пережитое мною становится лишь легендой начертанной в давно забытых пыльных свитках. Я поднимаю глаза, но вместо режущего взгляд прозрачного купола, отделившего некогда  властительницу Антира и Эйнана от мира живых, на меня глядит нагое небо. Небо, враз лишившееся и солнца, и луны! Забытое многими урожаями назад бессмертное небо! И неведомая сила влечет меня туда, в ночь, ставшую днем, или день, обретший черты ночи.… Верно, боги иссушили реки времени, раз замерли крики и лязгающие звуки оружия стражников потонули в наступившей оглушительной тишине. И не стало более ни дня следующего, ни минувшего, лишь ослепительное, зависшее в безвременье СЕЙЧАС… И это СЕЙЧАС принадлежало мне! И птица окрепла в моих ладонях, но что это?! Отданное тепло…оно возвращается, наполняет меня изнутри, как в высушенный полуденным зноем сосуд наливают ароматное масло. А птица стремится вверх, и мне уже трудно удерживать ее, но не могу я отпустить посланника божеств туда, где мрак плавит облака, и нет ничего…
- О, Меррит! Знала бы ты, как нужна ты своей ничтожной рабыне! Мне не надо быть твоей айяти, чтобы сказать это – шепчу я прямо в глаза безликим небесам, не боясь навлечь гнев богов, ибо единственный мой бог – любовь!
     И золотой луч солнца пробился сквозь разреженные мрачные облака, и тьма расступилась, заливая усыпальницу простым, безо всякой магии светом, тем самым, что, взращивая посевы и рождая скот, веками дает жизнь всему сущему. И пали замки темниц, прятавших приговоренных Вейка и Синар, и под их предводительством народы, называвшие себя детьми величайшей из цариц, вновь зажгли в храмах лампады в честь возрожденных богов Антира. И тогда птица рванулась с такой силой, что пальцы мои невольно разжались, и сильные, полные жизни крылья распластались в парении – ничто уже не напоминало о маленькой птичке в руках рабыни - к радужной кромке горизонта почти заслоняя его, взмыл гордый и величественный орлан. Я боялась даже взмахом ресниц лишиться хоть мига созерцания его совершенного полета. Сделав круг, он что-то прокричал и, взмахнув крыльями, стал удаляться, пока не растворился в прозрачной синеве, словно его никогда и не было.
     Лампы в нишах теперь, как и ложь, казались уродливыми, закопченными фигурками оплывших жиром идолов, кучка пепла на месте царского саркофага, и я, нетронутая пламенем хранительница, посреди разоренной своими же руками святыни. Но мне не было жаль, ибо я познала главное, что всегда знала царица Меррит - святыня не в камнях, не в статуях, не в подношениях, святыня живет в душе, и только там. И если она есть, любви хватает на всех. Никто не может быть ею обделен. И тут я увидела, что в руках у меня осталось несколько перьев – черных и золотых, причащавших меня к этой великой любви. И я улыбнулась, думая о той, чей царственный дух, уносясь на любимых темных крыльях в вечность, обрел, долгожданную свободу!
     Стражники Гите ворвались в осиротевшую обитель, дабы казнить меня, ту, что презрела власть Хартуму. Но, ведь, я никогда не приносила ему клятву верности, а ту, единственную, что принесла много урожаев назад, исполнила до конца. Суровые взгляды воинов из-под низко посаженных шлемов алчут крови хранительницы, но им не схватить меня, как не погасить новорожденное солнце свободы над Антиром. Ведь нельзя схватить ту, которая всего лишь дух.