Отрывок из повести Шаль

Параной Вильгельм
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: НЕ ДЛЯ ВСЕХ!!!

Того, кто не чтит Гоголя, прошу вешать немешкая во дворе!

***

Нигде не тормозилось столько люда, как перед сортирным имением на Ласточкином дворе. Это имение  представляло, точно, самое несуразное сочетание нестыковок: шторы большею частью были деревянными  и висели для острогу, покрыты светло-красным лаком, в светло-розовых рюшечных сборках. 

Вся мансарда, разрисованная попугаями, белыми медведями и бог знает какими узорами, с подоби ясного оставалась, ведома только самому задумщику. 

К этому нужно прибавить немного врезных зарисовок: лицо  Андуша-Терески в ермолке, лица  всяких толстосумов и знахарей, с закрученными на бок усами.

Сверх всего, окна такой холупии,  запросто случаются быть унизанными мишурой и связками рыбы, отловленными на припасах родной речки, которую запросто можно переплыть за один солнечный денек.

На одной ставне  большегрудая затворница за решеткой, на другой Московские купола, по краям коих излучается свечение в виде пунктиров,  выходящих за окольные рамки.

Созерцателей этих шедевров обывательщины с горсть, но зато подозрительных бродяг - масса.

Какой-нибудь прощелыга-пацан уж, точно, с рогатки стрельбище устроит, сжимая под мышкой суррогатное пойло из трактиру для своего батька, который, без помутнения будет лакать горилочку с горла, пока не треснет шкура его на две части.

Возле имения уж,  точно, высится барыга-жиденок, этот пухленький хабарик деревенческого комка,  пытающийся втулить блохастых котят за беленьких тигряток, ценнейшей породы; заезжая цыганва с леденцами из клейстера вишни, наполненными дулями и гаком.

Любой восхваляет по-своему: пьянь разная бабахаясь падает навзничь в лужу мордами от скуки; солдатики упираются настырно, разбираясь что да как; босотва и шалопаи ржут и гудят, как пароходы друг на дружку от безделости; пожилые же старички во шнуровых душках с очков, потешаются и удивляются, и, потому лишь, что где-нигде, а здесь, есть на что покивать, и лошпатники и бандюги разного помору, играют по карману зеваки-матроса,  да бабы тут-как-тут, которые там лишь для того, чтоб подловить, о чем бякает народец, и позырить, на что он давится и об чем гудит.

В это шебутню случайно подвязался поглядеть, на что люд таращится сигнувший  с привязок копытной,  глупый  сарделишник Авоська. Желтый камзол и нехитрые карамболы, дутые парусиной, являли в нем того баловня, который с дуралейством отдан  был своей возне сосисечной  и, не имел замаски подумать  о своем прикиде, всегда ласкающим зазорную чехардичность для истинных колбасников своего ребра.

Он зашаркал пред имением и сначала запушечно проржался над этим глупеньким домишкой.

Наконец загробастало его горбатое сопение: он стал мечать о том, кому бы сгодился такой фиглярный домец.

Что украинский  народ закатывается со смеху  на Лошпеков, Лоханычей , на обмусоленных и обшкворенных, на Дубину и Дрынчаню, это не имелось им в замутнение: выковоренные в дереве зазубры были очень красивы и доходчевы люду; но где изготовитель этих сочных, лобазных закопченных рытвин? кому всрались эти японсике иероглифы, эти белые и зеленые бегемотики в желтых жилетиках, которые рассказывают какое-то душевное робство на несколько уж тугой искусственный век, но в котором поражается всё напичканное соломой его загрубение и губатость?

Это, чуялось, не то, как бы мазня несмышленого парубка.

По-иному в них, при любом безудержном стрепинании вечного, выправлялся сочный примаз.

Но тут было четко смазано тугодумие, засиженная, аляповатая нарочитость, которая заиндевело засела в партер художеств, тогда как ей надо чалиться лишь поперечь на задних пристройках, нарочитость, которая казалась, ужасна,  несмотря,  на роскошь цветовую и залипло в это художетсво явная барматуха.

Те же отливы, та же холщеность, та же наисканная,  притрушенная  ляпка,  пригорбленная  как бы чурко мазанному шляхтичу, нежели истинному загуле!..

Истинно  рдел он пред этими неухоженными разрисовками, уже совсем не муштруя в деталях  о них,  а между тем мастер резьбовой ковки, одуловатый, пухленький карлик во мякишевой пижаме, с эрокезом, размоленным под эрокезова петуха, вещал ему уже с тыщу  секунд, терся и брыкался в оценке, еще не капнув, что ему треба и что по карману.

***