__________________
*«Икэнива» родственна японскому слову икебана (композиции из живых цветов), и означает сад из живых растений
Щелкнул замок входной двери, и сразу же, не дав Елене опомниться, зазвучал-заволновался мамин голос:
– Лена! Лена! Васенька не вернулся?!
В зеркале мелькнул встревоженный взгляд и страдальческая, виноватая улыбка. С угловатой грацией неуверенного в себе подростка девочка выбежала из комнаты:
– Нет... не вернулся...
Встретившись с красными от слез глазами матери, Лена почувствовала, как растет в горле давящий комок, грозя перекрыть дыхание. Она закашлялась и побежала в кухню, чтобы выпить воды. Там, среди кудрявой зелени, двигался поезд – последняя Васькина забава. Шесть ярко раскрашенных челноков-вагончиков весело бежали вокруг стола, создавая иллюзию всамделишной детской железной дороги. Лена прошла сквозь паровоз и стену зелени и собиралась было открыть дверцу холодильника, но почему-то передумала.
Она шла по ходу поезда, то отставая, то нагоняя его, а в голове, подражая бегу быстрых вагончиков, одна за другой мелькали отрывочные мысли:
– Не представляю, как Ваське удается перетаскивать то, что он видит в своем воображении, к нам домой. Как будто карты в компьютерном пасьянсе. Его миражи совсем как настоящие. Хорошо, что он добрый. Среди пугалок ходить – жуть какая.
Лена вдруг засмеялась, вспомнив первые опыты тогда еще пятилетнего брата и реакцию на них окружающих.
– Чего смеешься? – появилась в кухне мама.
– А помнишь, как Васька корову в туалете нафантазировал? Все сначала боялись к унитазу подойти: как же, на дороге корова живая стоит, травку мирно жует. Он над нами втихую потешался, а когда самому приспичило, пришлось его уговаривать не бояться идти сквозь корову...
– Другое не могу забыть. Как бабушка к нам приехала. Ночью вышла в коридор и в крик...
– Помню, помню! Там вроде светляки в лесу светились, сова летала...
– Лена, ответь мне, где Вася... Ты знаешь... – в тихом мамином голосе звенели нотки отчаяния.
Лена опустила глаза: «Стоит ли говорить то, во что никто не поверит? А даже если поверят... Ведь сделать все равно ничего нельзя. Или можно?..» В этот момент из ее комнаты послышался требовательный зов мобильного телефона.
Беседуя с подругой, Лена разглядывала последнее братишкино творение. Растерянность ее росла. Она смотрела на ярко-красные листья клена, которые слегка шевелились от дуновения неощутимого ветра, и пыталась представить себя стоящей на выгнутом дугой деревянном мостике, переброшенном через неторопливо бегущий поток. Потом мотала головой: нет, этого не может быть. Вот Васька, он умеет входить в свои «голограммы», как называет их отец, а она – нет. Впрочем, об этом его умении родители ничего не знают, знает только Лена.
Нужно было решаться. Как же иначе вернуть брата, который несколько часов тому назад исчез в пространстве очаровательного миража? Громкая музыка, запертая изнутри дверь должны были убедить родителей: Лена занята выполнением домашнего задания. Так было всегда. Однако то, что происходило за запертой дверью сегодня, случилось впервые.
– Я очень, очень хочу быть там, где Васька. Пожалуйста, ну, пожалуйста, перенеси меня к нему... – повторяла на разные лады Лена, обосновавшись внутри объемной картины.
Она не верила вполне, что сможет оказаться за пределами собственной квартиры, в иной реальности, но внезапно, на долю секунды потеряв сознание, в волнении распахнула глаза и... Легкий ветерок коснулся ее лица. Он облетал небольшой японский сад, осторожно трогал красную листву клена, удивлялся невозмутимости шаровидных крон низкорослых деревьев и миниатюрных кустарников и второпях обдувал причудливые камни, стараясь угодить им, – хранителям здешней гармонии. Гулко билось сердце, когда Лена шла по мостику, не отрывая глаз от утонченной красоты ожившей голограммы. Учащенный пульс заставил ее остановиться: на берегу ручья она увидела брата. Он сидел на корточках рядом с такой же шестилетней девочкой и, ничего не замечая вокруг, кормил юрких красных рыбок.
– Надо же, какие красивые! – восхитилась Лена, присаживаясь рядом с Васькой.
– Угу, – подтвердил тот, ничуть не удивившись появлению сестры.
– Вася, пора домой. Ты здесь уже целую вечность. Мама волнуется.
Мальчик поднял голову, коротко поглядел на сестру, а потом искоса на маленькую японку, которая встревоженно следила за диалогом.
– Я остаюсь, – безапеляционно заявил он и, сунув руку в воду, спугнул боязливых рыбок.
– Васек, уже время, – настаивала Лена. – Ты же знаешь: та твоя картина, которая стоит в нашей комнате, скоро растает. Мы не сможем вернуться.
– Я остаюсь насовсем: вот с ней и дедушкой.
Лена посмотрела в том направлении, куда показывал братишка. Неподалеку от традиционной беседки, под водопадом белых соцветий глицинии сидел немолодой японец и неотрывно смотрел на хвойное деревце-бонсай, которое простирало свои причудливо изогнутые ветки над низкой керамической вазой.
– Дурдом какой-то, – пробормотала Лена и, повысив голос, сказала:
– Васька, я сейчас ухожу, но, учти, скоро вернусь. С мамой!
Она, и в самом деле, думала, что сможет еще раз побывать в этом чуднОм мире и, возможно, с помощью матери принудить неразумного мальчишку вернуться домой.
________________
– Мамка, иди, тебя к телефону, – звал Лену младший сынишка.
– А кто там? – поинтересовалась она, вытирая мокрые руки о фартук.
– Дядька какой-то, – доложил малый и, подражая гоночному болиду, с ревом помчался к деду, вместе с которым яро болел за гонщиков Формулы-1.
Лена взяла трубку. В ответ на ее приветствие приятный мужской голос произнес:
– Лена, это я, Вася.
У Лены екнуло сердце, однако, не доверяя ему, она переспросила и, лишь получив подтверждение своей догадки, позволила ему забиться часто-часто. Хотелось плакать и смеяться, хотелось тут же сорваться и бежать на встречу... но вихрь волнения не должен был проникнуть наружу.
– Завтра днем буду ждать вас в кафе на набережной... – сдержанно сказала она, уточняя время и место.
Ночью Лена не сомкнула глаз. В мысленном диалоге с братом она пыталась донести до него все, что они пережили за двадцать прошедших лет: обиду, ожидание, гнев и тоску, разочарование и надежду, глубоко затаенную в дальнем уголке души. На работу она отправилась, не выспавшись, и полдня только и делала, что путала цифры в квартальном отчете. Благословляя создателей вычислительной техники, она бестолково исправляла ошибки и тут же допускала новые.
– Придется проторчать здесь до ночи, чтобы разобраться во всем этом бардаке, – думала Лена, сохраняя очередную резервную копию важного документа. – Главное сейчас – дождаться обеденного перерыва.
В кафе было людно. Свободным оставался лишь столик у входа. Моросил дождь. Дверь открывалась, и в помещение торопливо входили люди, отряхивая одежду и зонтики. Наблюдая за входящим, Лена иногда переводила взгляд, рассматривая картины на стенах, светильники, посетителей... Господи, ну, где же они? Время обеденного перерыва посекундно утекало, как песок в песочных часах.
– К вам можно? – подошла к столику молодая пара.
– Занято, занято... – засуетилась Лена.
– Рена?
– Рена, Рена... – рассмеялась Лена, опознав в этом переиначивании своего имени «японскую» манеру брата заменять звук «л» на «р».
Когда короткая церемония знакомства завершилась, за столиком воцарилось неловкое молчание. В смущении Лена не знала, куда девать руки, Васька, волнуясь, приглаживал свои черные с проседью волосы. Часы показывали половину второго, до конца обеда оставалось всего двадцать минут. И тогда Лена решилась:
– Нужно поговорить.
– Что я должен сделать? – с готовностью отозвался Васька.
– Жену куда-нибудь определи... Ну, например, в картинную галерею. Там, за углом...
– Фумико-сан... – живо отреагировал на предложение брат, обращаясь на чужом, витиеватом языке к миловидной, стеснительной девушке, явно тяготившейся сложившейся ситуацией.
Отвечая ему кивком головы, девушка послушно поднялась и, изящно поклонившись Лене, направилась к выходу. Васька последовал за ней. Его трогательная забота о маленькой бледнолицей Фумико навеивала грусть. В ней было что-то церемонное, некое продолжение японской эстетики, во всем усматривавшей неповторимость и красоту. Принять узкую ладонь любимой кончиками пальцев и помочь ей подняться, осторожно прикоснуться к ее виску, поправляя выбившуюся прядку, задержать на ее облике долгий, проникающий в душу взгляд, полный нежности и трепетного обожания... Все подчинялось одной задаче: соединению воедино красоты и любви, возвращению их к изначальному состоянию неразрывного единства.
Ту же ласку излучали Васькины глаза, когда, вернувшись, он приготовился вести диалог с сестрой. Его любовное внимание сбивало с толку Елену, уверенную, что смотреть на женщину подобным образом дозволено лишь влюбленному в нее мужчине. Несколько растерявшись, Лена начала с второстепенного:
– Чем жена занимается?
– Музыка. Скрипка. Боршой оркестр.
– А ты?
– Я – дизайнер. Дераю красоту в саду.
– А-а-а, ландшафтный дизайнер, – догадалась Лена. Васька согласно закивал.
До конца обеда оставалось всего ничего – одиннадцать минут. Лена заерзала, нужно было переходить к главному:
– Как ты нас нашел, через столько лет?
– О, это брагодаря дедушке, – и дальше на своем особенном русском Васька рассказал, что у него, еще маленького, дедушка Фумико выпытал все, что он знал о себе, в том числе и адрес. Мудрый человек сделал запись и потом, когда мальчик подрос, вручил ему эту памятку о прошлой жизни. Он же не позволил Ваське забыть родной язык: покупал книги и диски на русском.
– Дедушка очень уважает традиции.
– Чего же раньше не приехал, не написал? – нащупала Лену ниточку, ведущую к давней обиде.
– Ехать... денег было мало, а писать... – молодой человек покачал головой. И хотя его взгляд бы полон сострадания, Лена отыскала в себе злобинку, чтобы отважиться спросить о главном:
– А чего вообще остался тогда?
В глазах брата мелькнуло мечтательное выражение. Видно, воспоминание о тех давних днях тешило его встревоженную душу:
– Из-за Фумико и дедушки остался. В них было столько... любви...
– А то, что мама чуть с ума не сошла, и папа запретил даже произносить твое имя в нашем доме, это ничего не значило? Скажешь, мы тебя не любили?!
Выуживая из глубин памяти невеселые воспоминания, Лена на мгновение вдруг уловила забытое ощущение очарования японского сада. Ее воображение каким-то чудом восстановило тот давний день и едва скользнувшее по сознанию и сразу же позабытое впечатление. Услышав, как волнуется незнакомая девочка, дедушка оставил свое занятие и подошел к ней. Так же, как это недавно делал Васька, бережно взял ее за руку. Его небольшие черные глаза с участием смотрели на Лену, а улыбка несла столько тепла и такта... Пожалуй, в нашем мире так встречают только долгожданных новорожденных, щедро одаряя их светом безусловной любви. Лена задумалась: сохранился ли этот свет в ее доме, получают ли ее дети достаточно ласки и понимания?
Она достала из сумки семейную фотографию и положила на стол. Дети, муж и она сама выглядели на ней вполне счастливыми. Внезапно у нее нехорошо заныло под ложечкой: «эффект» японского сада может повториться с кем угодно – с детьми, с мужем и даже с ней... Никого не удержать у входа в сад любви. Только одни позволяют себе войти, а другие в страхе бегут. Одни умеют ее охранить, а другие...
– Господи, сколько в мире дураков! – подумала она, а вслух спросила:
– Твои дети где?
– Умер мальчик, – погасла улыбка на лице брата.
– И этот ушел по зову любви, – вздохнула про себя Лена. – Ведь самая большая любовь там, наверху. Вот и получается, что все сердца тянутся к любви, и все главное движение в жизни происходит из-за любви.
От легкости, которая пришла с этой мыслью, слезы так и брызнули из глаз. Освобожденная от груза, тяготившего ее в течение многих лет, Лена легко поднялась со стула, и, лаконично перекрестив Ваську, выдохнула:
– Храни тебя Господь!
Едва прикоснувшись губами к его рано поседевшим волосам, она заторопилась к выходу. Навстречу ей уже шла Фумико.