Эпитафия

               




                Я знаю тебя уже давно.  Я помню тебя юной девочкой, похожей на взъерошенного попугая. Чуть сутулой, с нелепо длинными руками и еще более нелепым коком на голове. Ты ходила лениво, переваливаясь с боку на бок, что при твоей тогдашней худобе было так же нелепо, как и твой кок и непомерно длинные руки. Ты ходила лениво и двигалась медленно, но твой живой и смышленый взгляд из под круглых ленноновских очков выдавал твое жадное желание все увидеть, приметить, понять. Все рассмотреть, чтобы сделать по-своему, непохоже на остальных. Ты всегда так хотела отличаться.... Ты бунтовала с каким-то неистовством против всех — против строя, против авторитетов, против семьи.
                Твоя бедная мама....  Она -  прирожденная пионерка-отличница,    пожизненно законсервированная в этом состоянии, в  страшном сне не могла себе представить большего несчастья, чем иметь такую дочь. Дочь-бунтарку, мятежницу, экстраординарную личность. Тебе и сегодня было бы трудно затеряться в толпе мрачных готов, безбашенных панков или ростоманов. Потому что твоя экстраординарность шла изнутри, из душевных порывов и духовных исканий, пренебрегая эстетикой внешних проявлений.
Но мама, и без дистрофичных дредов и устрашающего макияжа - этих почти обязательных признаков вольнодумства - не знала, что делать с тобою. С твоим нигилизмом и альтруизмом, с твоим хулиганством и декаденством, с твоей ежедневной  пассивностью и внезапными вспышками активности. Она с ужасом смотрела на свое творение, на свою девочку, на эту часть себя. С годами к ужасу примешалось восхищение и значительная доля фатализма. Ведь ты не погибла, не угодила за решетку, даже не стала пациентом психушки. Ты просто продолжала жить. В конфликте с окружающим, отторгаемая окружением, но — жить! Без суицидальных попыток, без депрессии. Жить упрямо, упорно, уперто. И это, правда, было достойно восхищения.
                Умная женщина — ведь должно же быть в тебе что-то и от родной матери, - она не делала НИЧЕГО, не мешала тебе. Дала тебе время.  И она не ошиблась. В паузах между демонстрациями протеста, духовными поисками и приступами лени ты защитила диссертацию. И хотя ее тема звучит как невнятная логопедическая скороговорка, ты стала светилом в своей области. Твоей профессиональной благосклонности добивались соискатели всех мастей и рангов. Твои скупые комплименты ценились, а еще более скупые слова критики котировались как обеспеченные облигации внутреннего займа. Чаще всего ты хранила гордое молчание, не желая растрачиваться на жалкие попытки «тупой серости» проникнуть в тайны мироздания, куда по твоему глубочайшему убеждению, входной билет могли получить только избранные, отмеченные гением. Такие как ты.
Твой интеллект был твоим даром, твоим талантом и ты довела его до совершенства. Не сразу, не вдруг, но ты сделала это.
            
                Все произошедшее с тобой я вижу сквозь мутное стекло прожитых лет, беспощадно искажающих не только действия, но и эмоции, движения души, мотивы поступков. Многие вещи и события видятся сегодня иначе, но всегда, всегда я с интересом наблюдала за твоими поисками. Поисками смысла жизни. Этот интерес граничил с восхищением, потому что я сама не могла позволить себе твоей раскованности, твоей свободы, твоего нигилизма.
              Я наблюдала, как ты опускалась за этим самым смыслом на самое дно нашей общественной городской помойки. Как водила дружбу с бомжами, геями и лесбиянками. Тебя как мотылька притягивала их неформальность, их неформатность. Ты принимала их самих и ту жизнь, которую они вели, за маску, за протест, за кич, придуманный в знак протеста. За бунт против сытой серости, унылой семейной жизни, рутинной работы. Ты и меня пыталась обратить в свою веру, рассказывая с горящими глазами о той жизни. Жизни за бортом.
Но я помню также твое усталое, посеревшее лицо, потухший взгляд. Я помню твои слова после долгого, как ночь молчания....
                -  Все ложь. Вранье. И грязь.
Это было твое первое разочарование. Наверное, самое сильное. Как все, что случается впервые....
                В праведном гневе, в ненависти и презрении ты разогналась так, что не сумела, или не захотела вовремя остановиться. Маятник твоей жизни качнулся в другую сторону.
               
                Я помню того парнишку, который на короткое время стал твоим мужем. Думаю, он был немного испуган, немного заинтересован и сильно ошарашен свалившейся на него нестандартностью. А, может быть, сражен той предельной искренностью, которая всегда была так тебе присуща. Искренностью, в которую он так и не смог поверить. Ну зачем, спрашивается, зачем он совершил самую хрестоматийную и пошлую в этой своей хрестоматийности ошибку — влез в твою почту. Или то была не ошибка? Может быть, бунт? Бунт клейменной тобою ординарности? Может быть, он считал этот свой поступок  единственным способом достучаться до тебя? Обратить твое внимание, всегда занятое чем-то или кем-то иным, конечно гораздо более возвышенным, чем просто муж, на себя? Может быть, он считал, что иначе — невозможно? Может быть, это  был его бунт?  Ведь ты всегда несла свою личность как знамя, наступая и переступая презрительно через все известные радости жизни и бытия. Ты была уверена в собственной исключительности и защищена этой уверенностью. Ты черпала в ней силы, ты напитывалась от нее мужеством и поддерживала неугасимый огонь самоуверенности. Ты всегда утверждала, что тебе по плечу все. Все, что пожелаешь. Нужно только захотеть. Именно сила желания и была той последней составляющей, позволившей тебе добиваться успехов.
                Успехи! Вот уж чем тебя баловала судьба! В тяжелое и неспокойное время перемен, в которое мы обречены были жить, когда я пахала по четырнадцати часов в сутки, стараясь прокормить детей, ты свысока рассуждала об отсутствии у тебя желания обзаводиться потомством. Ты говорила, что схема рождение — размножение — смерть слишком примитивна и что у личности должны быть более высокие мотивы труда, творчества, жизни. Тогда, изнемогшая и почти раздавленная тяжестью непосильной ноши, я протестовала. Я кричала, что ты не способна заработать на кусок хлеба ни себе, ни твоей матери, что ты способна только рассуждать, что твоя карьера приносит славу, пользу, но не приносит денег.... Ты только усмехалась в ответ и пожимала плечами. А потом.... Потом ты бросила свою докторскую, закрыла сайт в интернете и... занялась торговлей.
                Конечно, это были не пирожки с лотка и не сетевой маркетинг. Согласно твоим установкам, это была посредническая фирма по продаже какого-то дорогостоящего оборудования. За полгода ты поднялась с рядового клерка до коммерческого директора. Ничего себе — карьерный рост! Кенгуриные прыжки по служебной лестнице!
Я гордилась тобой. И в этой гордости не было ни капли зависти. Уж я-то знаю свое место. Мне всегда было близко то, что ты без устали отвергала — семья, дети, муж. В этом мы были с тобою антагонистами. И я отдавала себе отчет, что не бывает всего и сразу. По крайне мере, не в этой жизни.
Может быть, твоя фантастическая занятость, а может быть этот самый антагонизм в  приоритетах и целях развел нас, как это часто бывает, в жизни.
                Мы долго не встречались. Перезванивались иногда, - это правда. Но тебе катастрофически не хватало времени. Ты постоянно разъезжала по командировкам, выставкам, семинарам, поэтому наши телефонные разговоры, годами, велись в телеграфно-конспектном стиле.
Потом раздался звонок. Ты просила о встрече. Нет, не так. Ты не просила, согласно своему жизненному кредо — ничего не просить, не давать в долг и ни о чем не жалеть, - ты просто намекнула, а я с радостью откликнулась и пригласила тебя в гости.
И вот мы сидим у меня и пьем кофе. Ты каждую минуту отвечаешь на телефонные звонки, не извиняясь и почти не слушая мою пустую болтовню. А я рассказываю тебе о детях, о моих несбывшихся мечтах о путешествиях, о жизни в Испании, где работает моя дочь. Ты отстраненна и невозмутима. Только однажды мне удается пробить твое равнодушие. Подумать только, простое замечание о том, что будь я на твоем месте,  обязательно бы объехала полмира, вывело тебя из состояния вежливого невнимания.  Ты помолчала, озадаченно,  взвешивая эту идею.
Знаешь, меня рассмешила эта озадаченность, словно я предложила невесть что одинокой, богатой, состоявшейся женщине! Ты взвешивала сказанное мною, мою болтовню на невидимых весах так, словно на одной чаше лежало твое благополучие, твои достижения, твое будущее, а на другой — ножницы для монастырского пострига. Ты взвешивала мои слова так, словно решала свою судьбу.
Конечно, я оказалась несостоятельною. Ты отвергла мое замечание твердо -  чувствуется привычка! - обдумав, ты что-то решаешь и уже не отступаешь. Не отступаешь, даже утонув в ворохе моих восклицаний и вопросов.
Ты немного озадачена этим напором. Ты удивлена моей горячностью. А как нужно реагировать, когда отвергают мечту, когда наступают мечте на горло? Когда мечту объявляют персоной нон грата?
                Ты бормочешь сначала что-то невразумительное, в интонациях даже мелькает нечто извинительное, а потом признаешься, что тебе это не интересно. Бродить бесцельно по свету — это не для тебя. Но что для тебя? Что тебе интересно? Я начинаю наугад спрашивать. Ты вяло мне отвечаешь. И тебя не задевают ни  новые фильмы, ни новые книги. Ты не оживляешься при обсуждении криминальных схем, хотя можешь рассказать о них, профессионально, много чего интересного.... О такой пошлости, как тряпки, косметика, сплетни, - составляющие отдушину лучшей половины человечества и спасательный круг в подобных неловких ситуациях, я даже не заикаюсь. Это-то уж точно не твое. И никогда им не было. Никогда. Даже тогда, когда взгляд еще был светел и прям, даже когда был интерес к миру, к жизни, ко мне.... Я замолчала.
                Сквозь полуприкрытые веки я смотрю на грузную, еще нестарую женщину, в которой нет ничего от девочки, похожей на взъерошенного попугая. Квадратные очки, холодный взгляд сквозь жалюзи зрачков, профессиональная сдержанность. Что за нею? Уж точно не любопытство, уж точно не бунт, уж точно не поиски смысла бытия.... И я боюсь. Я боюсь спросить у тебя, чем же закончились твои поиски? В чем же найденный тобою смысл жизни? И найден ли он?
                Ты попрощалась, махнув рукой и прижимая плечом телефонную трубку к уху.   Чужая, незнакомая женщина. Ничем не напоминающая мою подругу, мою девочку-попугая. Я прощаюсь с тобою. Прощаюсь навсегда. Прощаюсь с вольнодумкой, ставшей жертвой чего-то большего, чем просто жизнь, просто судьба, просто обстоятельства. И горько усмехаясь, я думаю, перефразируя классика
                - А была ли девочка?