Из кружки кофе разило как из собачьей пасти. Она говорила о Поле Элюаре в свете глобального кризиса метасценариев.
- В этом смысле Лиотар очень близок к позитивизму, - сигарета дымилась между её указательным и средним пальцами, ногти были красные и очень, очень красные губы и красные следы помады на фильтре. – Нет искусства вне контекста искусства и каждый раз, когда ты пишешь роман, ты не просто пишешь роман, ты пишешь роман как пишущий роман и тем самым облекаешь форму художественного произведения в некий постмодернистский мануал. Что делают современные писатели перед тем как серьёзно заняться литературой? Они читают. Невозможно писать не читая. Все равно, что дым без огня, ты согласен?
- Что? А… да.
И марсо-алые губы, и ногти, и огонёк сигареты, и даже дым, который она выдыхала, сливался с красным платьем женщины за соседним столиком.
Что это были за глаза, глаза-планеты, глаза со стратосферами, орбитами, глаза с законом притяжения, и эти губы ярко-красные, и эти рюши, волной застывшие на её груди.
- Но если писатель только тогда становится писателем, когда начинает читать, то как же, как же, - она поперхнулась и кашляла, кончик её сигареты давно поседел и больше не загорался, заходясь в приступе и кашляя, кашляя, кашляя, она ждала, пока официант учтиво сменит пепельницу и поблагодарила его, - спа… кхх.. кх… си…бо… кха, кха, - выдавила она из себя, тряхнула рукой и пепел свалился на брюки, и она схватилась за салфетку, потянула на себя и выдернула все сразу, и они вспорхнули и полетели, и падали, пока она стряхивала пепел с брюк, а официант вставлял новые салфетки, едва заметно – как он думал – касаясь её колен своими.
- Как же, Как же писатель в древности мог писать, если у него не было ничего, никаких работ, никаких мануалов, иногда даже достойных собеседников? Сначала эмоция, потом – текст и никогда наоборот, а эмоция, всегда, всегда, понимаешь, должна исходить из чужого текста, так вот… - она залпом выпила свой кофе, взмахнула рукой, Как делала уже не раз, призывая официанта принести ещё чашечку, изящным движением вытянула из сумочки пачку сигарет, вставила одну в рот и долго и безуспешно прикуривала зажигалкой, которая чихала и кашляла искрами, но никак не могла вспыхнуть и вот она отложила зажигалку и, заглянув в глаза робко подошедшему официанту с кружкой кофе в руках, сказала:
- Будьте так добры, принесите ещё и зажигалку, молодой человек, - она даже не стала ждать кивка, просто отвернулась, а он кивнул и даже поклонился.
Она медленно цедила тянущий паром кофе, пока официант ходил за зажигалкой, и он смотрел в её глаза бесконечно-карие, на волну рюш, на тренч, на красные, красные губы и любовался тем, как она закуривает, тем как выдыхает дым, тем как запрокидывает голову, тем, как официант роняет слюну на поднос, рассматривая со спины её шёлковые цвета предрассветья волосы.
- Если не было первого текста, то откуда взялся первый писатель? Это вопрос, отсылающий нас к вопросу о генерации мирозданья. Любой метатекст современной культуры родился из метафизики, а это и есть метафизика, это... – она выдохнула дым ему в лицо, и он сладостно поёжился, - это как извечный вопрос, который очень любят дети и поверхностные эрудиты: что появилось раньше, курица или яйцо. У панков есть такой термин – хираньягарбха, это юнговский архетип, яйцо, с которого зародился мир, таких образов в мировой культуре, конечно, множество, бесчисленное множество… это и древо жизни, и игла, как в русских народных сказках… та же избушка, та же печь, на которой богатырь лежал три года прежде чем встал и начал творить историю… понимаешь, всегда было начало, сперва Моцарт родился и лишь затем появилась «Волшебная флейта»…
Она выкурила свою последнюю сигарету и допила кофе одним глотком. Он стучал пальцами по столу и изредка посматривал на наручные часы Swiss стараясь не сводить взгляда с её губ и глаз, и ямочки на подбородке.
- Ты понимаешь, мы… мы должны разобраться с этим, я прочла кучу исследований, но они либо маразматические, либо поверхностные… столько поля для исследований, для научных изысканий, столько пространства для чистого творчества… этим вопросом занимались Бодрийяр и Леви-Строс, но никто, НИКТО из них не приблизился к истине ни на… йоту!
Он подозвал официанта и попросил жестом счёт.
- Уже уходим?
- Да.
- Я на минуту.
Она отправилась в дамскую комнату, но неожиданно остановилась, развернулась к нему и поставила руки на стол.
- Купим бутылку вина? Я читала про один изысканный букет… вино исключительно хорошего миллезима из апелласьона Шато. Белые вина шато такая редкость, ты же знаешь. Оно из провинции Санте-крю дю-мон. Я много думала насчет метаискусства, у нас ещё столько тем для разговора, я хочу пить это вино и говорить с тобой всю ночь напролёт.
Он кивнул.
Она улыбнулась ему. Когда дверь туалета за ней закрылась, он принял из рук официанта счёт, вложил тысячу рублей, вышел из кафе, зашёл в аптеку, купил пачку презервативов, бережливо спрятал их в карман, вернулся и сел за стол. Официант принёс счёт со сдачей и отошёл к туалетной двери в ожидании её появления.
Вино и правда хорошее, но дорогое. Он решил не оставлять чаевых и переложил всю сдачу в бумажник.
Глядя на дверь туалета, он нетерпеливо барабанил пальцами по столу и изредка посматривал на часы Swiss. Наконец она вышла, повесила сумочку на плечо, он взял её под руку и усадил в машину.
- Знаешь, что ещё интересно?.. - начала она.
- Да-да? – спросил он и сделал радио погромче. По обеим сторонам трассы топорщились высотные дома, они мелькали слева и справа, стремительно, как фары в ночи, и её голос тонул в беспокойных волнах эфира.