ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА.
ЧАСТЬ IV. НЕПРИНЯТАЯ ЖЕРТВА.
ГЛАВА 11. ПАМЯТНИК ПРЕДКАМ.
Но под утро мне приснилось другое. Будто в храме Радо я, смеясь, отскакиваю от летящей сверху воды и вижу боковым зрением всполох света слева от себя. Во сне я вспомнил то, что забыл: да, так оно и было, я видел это. Во сне я сделал то, что, отвлёкшись, не сделал наяву: повернулся, чтобы рассмотреть. В Прозрачном Сиянии, разбудившем блёстки на стенах, блики на воде и радуги в воздухе, я увидел зеркало. Круглое зеркальце, аккуратно вделанное в выпуклое солнце над молодой пучеглазой парой и их дочкой, маленькой девочкой, чьи огромные глазищи не оставляли сомнения в том, насколько она почитаема и уважаема. Девочка аккуратно подписана на староанчутском: «Някка», на шее у неё талисман, который я держал в руках – Доброе Сердце Эи. Надо же, до чего он древний, оказывается! Над семейством – солнце в виде круглого зеркальца в серебряной оправе, выпуклые каменные лучи.
Я узнал оправу!
Я сам сделал её!
Да, именно я. Ровно год назад, в конце зимы. Заказ был получен по почте, имя заказчика мне ничего не говорило. Он перевёл деньги – я выслал зеркальце. И вот оно здесь. В глухом лесном краю, куда никто не ходит. Чистое стекло, заботливо протёртое, блестящее серебро. Вот так-так. На грани сна и яви я пытался сообразить, как, кто и зачем заказал и принёс в пещеру мою работу. И чем нам с Петриком это грозит.
Наверное, ничем. Мало ли кто. Уж точно, не Воки. А раз не он - ну и ладно тогда. Но в том, что зеркальце было в разрушенном храме – нет сомнений. Я видел, отметил про себя, но не рассмотрел и не задумался, потому что влетел Петрик, счастливый от того, что ручеёк Дома Радо вернулся в старое русло. Влетел, затормошил меня, потребовал прогулки по заброшенному городу. Куда уж тут рассматривать.
Немного успокоившись, я снова стал проваливаться в сон, наплевав на холод и жёсткие комки под боком. А память развернула перед внутренним взором новую картинку.
Вот я, сердясь на Петриковы самособирающиеся мешки, лезу в один из них перед палаткой на площади у Дома Радо. Мне нужно выудить из него не вовремя упаковавшуюся шапку. Уходящая за горизонт Навина выпуталась из облаков и очень кстати осветила всё, что можно было осветить. Взгляд падает на лужицу, на грязь вокруг лужицы прямо около палатки. Свежие следы большого волка – вот что отпечаталось на ней. Как это может быть?
То есть, как зверь проник сквозь мою защиту от всяких четверолапых? Сквозь мою, такую замечательную и умело выстроенную, и сквозь Петрикову, а она уже очень хорошо у него получается. Я хочу сказать, что защит было две, а здоровенный волчище проник к нашей палатке ночью или даже прямо перед тем, как мы проснулись. Быть такого не может.
Мама моя! А если бы он нас съел?
Над этой загадкой я бился сейчас в полусне, а тогда я просто отметил краем глаза: вот, мол, свежие волчьи следы. И тут из кустов выскочил Петрик, и потащил меня на край обрыва, громким шёпотом восхищаясь пейзажем.
Может, следы были оставлены зверем до того, как мы расположились на ночлег – спали-то всего ничего.
Этот Петрик!!
- Этот Миче! – брюзжал Чудила где-то вне сна. – Миче, ты не заболел? Уже скоро восемь часов.
Удивительный вопрос. Вроде как он не помнит, что мы оба заболели.
Глаза не открывались. Ну что такого, что человек спит? Некоторые спят до полудня – и Петрик к ним не лезет.
- Миче, куда дел колбасу?
- Съел, - ляпнул я, но, хоть убей, не помнил, ел я её или нет, и, если ел, то когда это было. Может, она досталась приблудному волку? Я так и сказал приставале. Чудила закашлялся и пощупал мой лоб.
- Миче, ты что не встаёшь? Тебя вчера не ранили? Нет? Вставай и найди колбасу.
- Иди к чёрту с колбасой своей! – Надо же, из-за чего он будит уставшего друга.
- Миче, ты заболел!
- Отстань. Хочешь есть – съешь сухарик.
- Я позавтракал уже, чтоб тебя не будить.
Я, наконец, разлепил глаза, нацепил почти бесполезные очки и повернулся к Чудиле:
- Что же ты тогда спрашиваешь, где колбаса?
Он снова меня ощупал, заломили руки и запричитал:
- От этих солнц одни проблемы. Говорили же мы: потом что-нибудь отвалится от организма.
- Да. Мозги. Чудилушка, выпей лекарство, которое людям даёшь, и уймись.
Петрик ненадолго притих, послушно откупоривая бутылочку, а потом огорчённо произнёс:
- Сколько можно его хлебать? Не помогает почти. На, Миче, выпей.
Я уже так привык глотать ежедневно горькую жижу, что не замечал, как она омерзительна.
- Может, благодаря лекарству, мы ещё живы, Чудилка. Не копайся мы в солнцах так много и часто, были бы уже здоровы. Но мы никак не унимаемся – потому и улучшения нет. Но ведь и ухудшения тоже не сильные.
Что делать? Вечно нам попадались на дорогах едва живые женщины, у которых не было ни инструментов, чтобы разобрать свой светильник, ни сил, чтобы это сделать самостоятельно. Они тронулись в путь в тот момент, когда мы ещё не додумались и не объявили во всеуслышание, как уничтожить солнца, и даже до того, как мы начали обучать изготовлению лекарства всех встречных – поперечных. И тут наша помощь приходилась кстати, и не было нам спасения от этих солнц. Даже вот взять вчерашний пример.
Накачав меня и себя лекарством, Петрик помолился, глядя в листок, а потом участливо спросил:
- Ну что, тебе лучше, Миче?
Ох, он меня и достал!
- Да! Значительно лучше! – пропыхтел я и встал, чтобы он отцепился. – А тебе?
- Мне? Да. Очень хорошо!
Врёт. Не думаю я, чтобы Чудилкино состояние сильно отличалось от моего. А меня слегка покачивало, голова кружилась, а руки болели и чесались неимоверно. Все они были в отвратительных на вид нарывах, которые проходили быстро, но оставляли после себя страшные воспалённые рубцы, а на них вскакивали новые болячки. Боль иногда была такой, что путались мысли, поэтому я не сильно удивился утренним поискам колбасы. Что за отраву засунули в солнца? Вы спрОсите, отчего мы не надевали кожаных перчаток, разбирая приборы? Надевали. Сначала. Потом пальцы так распухли, что какие уж там перчатки. Нарывы перекочевали на тело, на спину, на грудь и шею, но руки – это было нечто!
Надо было перекусить, пусть и без аппетита. Где-то мы должны были черпать силы для дальнейшей дороги. Я сел на пенёк, к термосу с горячим чаем – мы приобрели его ещё на Мекри. Термос – замечательное изобретение, главное, безобидное. Не доверяя упавшему зрению, ощупал его и то, что лежало рядом, для лучшего опознания.
- Петрик, вот же колбаса. Вот она лежит, я по запаху узнал. Всё время здесь лежала.
- Эта? Эта лежит, а моей нету.
- У тебя была своя отдельная колбаса?!
- Ну да. Если нас преследуют – а нас преследуют! – как я буду стрелять? Из чего?
Я подавился.
- Ты собрался стрелять из колбасы? – ну это уж слишком!
- А из чего же? – невозмутимо ответил Петрик. – Ах, ты просто не знаешь! Я звал его Колбасиной.
- Кого?
- Ружьё. Своё ружьё. Оно потерялось. Вчера. Мне кажется, Миче, ты спрятал его в вещах, что были на той лошади, которую мы одолжили Енни. Ещё пропала парочка полезных предметов, потому что ремешок порвался. Твоя сабля торчала из мешка через дырку. Я это ещё вчера заметил.
Я снова подавился. Это что-то с чем-то. Этот Чудила! Я сказал ему, прокашлявшись:
- Вот как назовёшь ружьё, так оно и стрелять будет. Вот назвал его плохо – оно тебя и покинуло. Эх ты, победитель пиратов!
- Да, - согласился Петрик. – Лучше бы я назвал его Макарониной.
Я только пальцем у виска покрутил. Мы лишились трети своего арсенала. Да как бы ружьё не попало в руки преследователей: тогда мы не сможем уже сбивать их с пути, как раньше. Да и раньше делали мы это недостаточно качественно из-за рук и солнц. Просто удивительно, что на нас из кустов ещё не выскочили молодцы Воки. А этот потрясающий тип – глядите-ка! – спокойно рассуждает о кулинарии.
- Ты, - сказал мне Петрик, - сам очень плохо относишься к своему оружию. Ты совершенно не занимаешься саблей. Говорю тебе: нужно её осматривать, точить и чистить. Я сам бы сделал это, но в последнее время я как-то… что-то… Я почему-то не хочу к ней прикасаться. К сабле твоей. Не могу объяснить, Миче. Далим – хороший человек, и подарок его от чистого сердца. И раньше, ты знаешь, я спокойно брал саблю в руки. Но сейчас… Я не знаю. Может, дело в заклинании, которым ты её защитил? Может, стоит снять его? Размотать тряпочку? Тогда я сам поточу саблю и… Или нет…
Он сказал вслух то, что удивляло и меня: возрастающая неприязнь к этому замечательному оружию. Иногда мне казалось, что я был бы рад потерять саблю. Может, поэтому я бессознательно сунул её в ненадёжный мешок? Потерялось Чудилкино ружьё – вот не повезло-то!
Заклинание защиты было не при чём. Неприязнь росла по мере приближения к Някке. Но я не мог её объяснить. Мне не хотелось прикасаться к подарку товарища.
- Давай забудем саблю в овраге, - предложил я. – Зачем волшебникам сабля?
Чудилка отказался:
- Нет, Миче, нельзя. Это позор. Мы же мужчины. И, к тому же, какие мы теперь волшебники? Приключение в Аес меня доконало. Я не смог заставить шнурки завязаться! Ты знаешь что? Держи саблю от меня подальше, но в приличном виде.
Я кивнул, точно зная, что никакого приличного вида эта сабля не дождётся.
Мы быстро собрались. Чудила почудил – и палатка сама сложилась и сама упаковалась. Это хорошо, а то с палатками всегда много возни. Вижу я, мой дружок уже просто мастер в этой магии домохозяек. Хоть сейчас ему и плохо, и шнурки у него сегодня сами не завязались, но быт наш он облегчил здорово. Что-то скажет его мама? Скажет: «Ты, Петрик, позор семьи. Зря мы тебе в детстве не запретили с Миче дружить. Ну так сейчас запретим». Жаль, что она женщина знатная, была бы простой горожанкой – оценила бы по достоинству достижения Чудилки в бытовой магии.
- Куда? – спросил Петрик.
- К мосту у Ануки. Лесами. Путь Радо вливается в древнюю анчутскую дорогу. Дед рассказывал мне. Видишь, впереди башня на горе? Отмечает то место, где в конце Мрачных времён похоронили древнюю анчутскую королеву и её древнего анчутского короля. Говорят, у них было много вредных и непослушных детей, которые постоянно ссорились и даже убивали друг друга. Жуткая трагедия под землёй!
- Я слышал об этом, - усмехнулся Петрик. - Трагедия действительно была жуткой, Миче.
- Мне не понять, у меня в семье родственники любят друг друга, - с гордостью поведал я. - Но ты видишь, несчастные родители захотели быть похороненными подальше от дома, где кипели такие мерзкие распри. И поближе к солнцу, которое вернулось после Мрачных времён.
- Очень высоко, Миче. Я не долезу.
- Нет, дорога идёт у подножия гор. Башня – просто ориентир. Дорога почти параллельна большому пути, выводит туда же, но идёт стороной. Очень старая, очень плохая дорога, но это ничего. Начало и конец засыпаны оползнями, оттого о ней и забыли. Мы пройдём, несмотря на глаза.
- Они водятся там! – ахнул Петрик. – Да! Потерявшиеся люди говорили, что вышли на дорогу и, думая, что это Айкри, шли по ней…
- Это и есть Айкри. Тоже Айкри. Это вроде развилки.
- И вот там-то на людей бросаются говорящие глаза.
- Дались тебе глаза! – с досадой воскликнул я. – А если бы это были уши?
Петрик молча осенил себя знаком Эи. Говорящие уши! Бедный Чудила!
- Ни глаз, ни ушей не существует, - строго сказал я ему. – Дед мне всё объяснил.
- Ага! Думали, «Чёрного Мстителя» не существует, а нА тебе! – зудел Петрик. При этом он первым спускался к подножию горы с башней, держа наготове моё ружьё.
- У тебя, Миче, - объяснил он, - есть сабля. Нечищеная, заржавевшая, затупившаяся сабля, за которой ты всю дорогу не следил. Держись за мной и дай ружьё, я попробую тебя защитить, если что.
Посмеиваясь, я шёл за ним с двумя лошадками в поводу. Ориентировался на его, смутно маячивший впереди, силуэт и сослепу спотыкаясь обо всё, что можно.
Очень трогательно! Собрался заслонить собой, если на друга Миче нападут ужасные глаза.
* * *
Чем ниже, тем хуже было состояние дорожки в два камушка. В конце концов камушков не осталось совсем, была только возможность продвигаться в нужном нам направлении. Я взял чуть левей, специально, чтобы показать Петрику ещё одну достопримечательность Айкри.
- Смотри в оба, - сказал я ему, - здесь полно народа, особенно во время праздников. Здесь пастушьи тропы – и ни один пастух не пройдёт мимо. Видишь, это не злоумышленники, а стада разрушили Путь Радо.
- Ты не говорил, что это место почитания Ламки, пастушьего святого. Говорил, здесь обычный памятник стоит. Давай, Миче, просто поедем своей дорогой. Мне совсем нехорошо сегодня. Дотянуть бы до реки. Пусть народ празднует без нас. Наш вид напугает людей и праздника не получится.
- В том-то и дело, Чудилка. Если мы не дотянем до реки, ты на том свете мне покоя не дашь. Всю плешь проешь, почему я тебе это место не показал. Ты сам хотел.
- Ну-ну. Ладно. Показывай. А то и впрямь жалеть буду всю свою загробную жизнь.
Я испугался. Особенно тона, каким это сказано было.
- Не смей так говорить! Как можно?!
- Ты первый начал.
Плохо было Чудилке. Я пожалел, что отклонился чуть в сторону. Зачем нам этот памятник? Тем более, что и меня одолевали очень невесёлые мысли. Мне тоже было совсем паршиво нынче, просто как никогда. Надо было оставить гигантский светильник в Аес. Заодно послужил бы он вещественным доказательством. Зачем мы его забрали? По привычке, наверное.
В низинке, где явственно просматривались следы многих овец, произошла заминка. Парнишка лет четырнадцати, сопя и кряхтя, пытался выкатить телегу из ямы, наполненной грязью. Для этого ему пришлось по колени забраться в ледяную противную жижу. Мальчишка набросал в яму палок и камней, но толку чуть. Молодая женщина держала лошадь. Вид у обоих был испуганный и неопрятный, а у женщины – сильно заплаканный. Лоб мальчика был кое-как перевязан окровавленной тряпочкой.
- Странная картина, - удивился Чудилка. – Лошадь – отдельно от телеги. Если лошадь приложит усилия, телега выкатится быстрее.
Отдельно от телеги лежала пара кульков и стояло что-то вроде комода. Всё ясно. Просто сняли груз.
- Мальчик простудится, - испугался я. Пустив лошадь галопом, я быстро оказался внизу. Женщина при виде меня закричала и прикрыла голову руками. Один из кульков у её ног зашевелился и оказался крохотной девчушкой. Черноволосое, черноглазое создание кинулось к женщине и уткнулось мордочкой в грязную юбку. Обдав парнишку брызгами, я остановил лошадку на краю канавы перед телегой. Подоспевший Петрик занял позицию рядом.
- Лови, - крикнули мы мальчику и кинули ему концы двух верёвок.
Подросток не растерялся. Он быстро примотал верёвки к телеге, и вскоре его транспорт оказался на сухой земле.
Женщина опустила руки, и мы увидели, что это очень молодая девушка, даже девочка, на год, наверное, старше парнишки.
- Ну и что за дела? – возмутился я. – Как можно было загнать телегу в такую яму так далеко от тропы? Почему нельзя было впрячь лошадь? И почему вы одни? Дети – и одни в Айкри.
- Так нет ничего, - пожаловалась старшая девочка. Прямо ладонями и ногтями она принялась счищать грязь с лица и волос, но только больше испачкалась. Похоже, щёки у неё были в саже.
- И никого, - заплакала малышка, сильнее прижимаясь к её ногам.
- Один комод остался, - улыбнулся мальчик и поправил жутко грязной рукой повязку на голове. – Даже шапку и шарф стащили, представляете? Спасибо вам, дяденьки.
- Вас обокрали? – ахнули мы с Петриком.
- Да, - закивали дети. Мальчик поднял то, что я принял за второй кулёк. Оказалось – это разорванная одежда. Подростки пытались соорудить верёвку и привязать к телеге лошадь. У них даже упряжь забрали. Мы с Чудилкой кинулись доставать из мешков сухую одежду, обувь и полотенца. Дрожащие от холода ребята переоделись, кое-как умылись в ручейке и набросились на нашу еду, словно сто лет не ели.
- Обокрали детей, - обалдело твердил Петрик.
- Где ваши взрослые? – спросил я.
- Тут такое дело… - замялись они. – Один отец остался. А то, что обокрали - так это как раз неудивительно. Тут всё одну шайку ловят, да поймать не могут. Сначала они на том берегу Някки разбойничали, но недолго, потом во Влоту подались, а оттуда - в Акети и Айкри. И плевать хотели даже на пограничников. А сами мы к отцу едем.
Всё просто. Мать разошлась с отцом, хоть это и непозволительно для женщин Айкри. Но она давно жила в Поштойте, потому так и поступила. Конфликт вышел из-за тёщи, которая требовала внимания и постоянного присутствия дочери возле себя. Да, женщин ни во что не ставят в Айкри, но многие хорошо умеют управлять своими мужчинами. Деньги, ежемесячно пересылаемые зятем, казались бабке незначительными. Идя на поводу у капризули, семейство часто срывалось с места и мчалось на зов «несчастной умирающей матери». А, приехав в Айкри, они заставали бодрую бабульку, радостно щебечущую с соседками о мерзком зяте. С трудом налаженное дело отца пошатнулось. Требовалось присутствие хозяина, а он без конца оставлял работу ради поездок к матери жены. Отпустить её одну с маленькими детьми он не мог. Мужчина взбунтовался и потребовал от тёщи умерить свои претензии, а от супруги – разумного поведения. Глава семьи должен работать ради её благосостояния. Жена разрыдалась, обвинила мужа в жестокосердии, взяла дочь и сына – и уехала к матери навсегда. Но, наверное, чувства между супругами не совсем остыли. После одного из ежегодных визитов отца родилась младшая девочка. Он постоянно порывался забрать семью обратно в Поштойту, но бабка совершенно поработила дочь. Та не знала покоя, обихаживая старуху – чуть что, та принималась умирать, угрожая внукам проклятием. Прислуги она не держала. Зачем – если есть бесплатная рабочая сила. Мать день и ночь надрывалась по хозяйству. Дети помогали ей. Они почти не бывали на гулянках и вечеринках, подавленные бабкиными речами о морали и приличном поведении. Одежда не покупалась ни им, ни их матери, пока до отца не дошло, что лучше высылать не деньги, а то, что можно надеть на себя. Деньги высылаемые отцом, бабка складывала в кубышку «на чёрный день», и как только поняла, что часть содержания теперь будет приходить в виде вещей, улеглась в постель и потребовала большего внимания. Потребовала, чтобы старшие внуки бросили школу и отправлялись работать к чужим людям, чтобы обеспечить ей должный уход. Мать не могла допустить, чтобы дети остались неучами. Обязав их лучше потакать бабушке, она нанялась, было, к одному из богатых соседей ходить за скотиной, но ночью, после второго дня работы, ей стало плохо. Бабка не позволила вызвать доктора, заявив, что «само пройдёт» и что она «всё лучше врачей знает», поэтому «нечего тратить деньги на всякую ерунду». Мать скончалась, не дождавшись лекарства, которое бабка готовила на кухне. Трое осиротевших детей умоляли отпустить их к отцу. Бабушка обещала написать ему, но ответа всё не было и не было, брат и сёстры заподозрили, что их обманули. Бабка не стала отпираться. Она рыдала и говорила о том, что кто же станет о ней заботиться, если дети уедут? И, пытаясь отвратить детские сердца от родителя, поливала его разными нехорошими словами. После этого разговора она снова слегла и объявила себя парализованной. Внуки жалели бабушку, и некоторое время откладывали отъезд. Тем не менее, было решено, что отец заберёт их летом вместе с больной тёщей. Развязка наступила, когда Яшка, работавший теперь у соседа вместо матери, чтобы заработать бабушке на «достойное существование», в неурочный час забежал домой и увидел, как «парализованная» бабка, резво бегая по кухне, метала на стол перед подружкой строго запрещённую вкуснятину: копчёное сало, солёную дорогую рыбку, жирную колбасу… Где-то она всё это хранила – дети ели подобные лакомства только во время визитов отца. Вдобавок, раскрасневшаяся от вина старуха громким голосом похвалялась соседке, как ловко она водит за нос зятя и внуков: вот уже и старшая девочка устроилась продавщицей, и малышку с собой берёт – вроде как бабушке нужен покой.
Брат кинулся к сёстрам. Втроём они запрягли лошадь в телегу, покидали в неё пожитки, открыли ворота… И были остановлены подручным судьи. Бабка обратилась в суд. Однако, очень быстро дело решилось в их пользу. По законам Айкри дети должны жить с отцом, а то, что происходило в их семье – это непорядок. Бабку обязали довольствоваться тем, что она имеет, а детям посоветовали подождать приезда отца. Они были согласны, хоть и опасались, что их ждёт дома ещё какая-нибудь каверза. Так и вышло. Бабка покидала обратно на телегу их одежонку, и после долгих упрёков и разглагольствования на тему своего благородства и детской неблагодарности, велела убираться к «этому пройдохе из тухлой степи». В доказательство своей безмерной доброты, которую внуки всё равно не оценят, она велела взгромоздить на телегу обшарпанный комод: надо же дать старшей девочке приданое! Думаете, ящики были полны постельного белья? Нет, они были пустыми, а один даже без дна и ручки. Бабушка продолжала проявлять заботу. Из городка как раз выезжал караван. Было договорено, что внуки отправятся с ним.
Яшке показалось странным, что караван состоит сплошь из всадников – мужчин. Путешественники в последнее время приносили в Айкри рассказы о разбойниках. Он отказывался пускаться в путь, но получалось так, что выхода не было. Бабушка объявила, что заплатила этим людям за пригляд и больше не желала видеть внуков в своём доме.
Дети на своей телеге присоединились к всадникам у ворот крепости. Хорошо, что старшая сестра, сметливая девочка, увидев такое количество мужчин и глянув на небо, страшноватое от низких туч, мазнула ладошкой по валяющемуся на улице горшку и испачкала себе лицо и пальто. Она сразу начала изображать из себя убогую сумасшедшую и хромую, вроде той, что жила через улицу. Младшую девочку она запугала и велела вести себя, как дурочка. Увидев такое поведение, Яшка тоже перепугался до невозможности. И так предчувствие у него было самое нехорошее. Ему хватило мужества сказать спутникам, что сёстры не в себе с рождения и подыгрывать им. Он понимал, какая опасность грозит красивым девочкам в обществе мужчин. Плохое предчувствие усилилось, когда их сопровождающие не стали торопиться в соседнюю крепость, до которой как раз можно было успеть доехать к ночи, а свернули в лес и объявили, что заночуют в охотничьем домике.
Что было делать ребятам? Волей – неволей пришлось подчиниться. Они возились в конюшне, тихонько делясь своими страхами, когда к избушке подлетели ещё всадники. Они были шумными, ворвавшись в конюшню, принялись щипать девчонок и хлопать их по попкам. Но старшая из них так хорошо вошла в роль неопрятной сумасшедшей, способной играть с лошадиным навозом, вытирая о себя ладони и пуская слюни, что парни пришли в замешательство и отступили. Временно, понял Яшка. Потом они напьются, и им станет всё равно. Подкравшись к окну, он слышал, как, не стесняясь, прибывшие говорят о своём страхе перед темнотой в Айкри. Как поминают нехорошими словами волшебника Миче Аги и сокрушаются о том, что часть их людей перебита в Аес. Вроде как, они только что из тех мест. Бандиты, понял Яша. Как это бабушку угораздило выбрать таких провожатых?!
Дети решили бежать. Я бы тоже решил на их месте. Ночью, в темноте, в незнакомом месте, в стороне от основной дороги, под влиянием страха они сбились с пути и проблуждали до рассвета. А едва только выбрались на тропу и поняли, в каком направлении двигаться, как налетели эти их «провожатые», загикали и… увидели, как сёстры самозабвенно и равнодушно лепят куличики из грязи, сидя прямо в этой самой канаве. Плюнув, бандиты занялись Яшкой и их имуществом. И как тут быть? Он даже не пикнул, когда всадники ухватили их поклажу и принялись рассматривать содержимое мешков и открывать ящики пустого комода. Почему-то они ругали бабушку и называли её старой пройдой. У Яши был нож, но бесполезно даже с саблей бросаться на такое количество рослых парней. Воспользовавшись тем, что разбойники отвлеклись на пожитки, хитрый парнишка резанул лезвием наискосок по лбу. Полилась кровь, Яшка упал на землю и постарался не дышать. Вроде как убит неизвестно кем. Что, преступники разбираться будут? Они не стали. Стащив с него вязаные ещё мамой шапочку и шарф, бандиты унеслись прочь. Забрали всё, кроме старой лошади. Телегу, уезжая, столкнули в канаву, где она и завязла в грязи. Младшая девочка отскочила с визгом, измазалась ещё больше. Старшая даже ухом не повела, когда, задев её плечо, телега прокатилась мимо. Яшка считает, что их оставили в покое только потому, что на поляне вдруг появился ещё один всадник. Мальчик разглядел его, чуть приоткрыв один глаз. Белые волосы и другие признаки выдавали анчутское происхождение. Выражение лица всадника не было злым, но он даже слова ещё не сказал, как грабители мигом замолкли. «Яков! Яков здесь! Сам Воки…» - прошелестело над поляной.
- Что? – крикнул Ловкач. – Промышляем грабежом на большой дороге? Воруем цацки? Забавляемся с девочками? Всё как всегда. А между тем ваши товарищи обмишурились, как никогда. По всему Айкри рыщут люди короля. Им теперь не нужен Миче. Им не нужен Петрик Тихо. Им нужны вы. Ты и ты. Тех пожурят и отпустят, а с вами церемониться не будут. Так что давайте, пока не поздно, спасать свои шкуры. Мы уходим налево от основного пути, оставим его по правую руку. Туда же ушли эти двое, мои враги. Я нашёл за Ануйкой ружьё, принадлежавшее им, и ещё разные другие следы и приметы. Повезёт, мы схватим Тихо и Аги раньше, чем их разыщут отряды из Някки. Давайте, вперёд.
Раздался топот копыт, бандиты скрылись в лесу. Яшка открыл глаза, отёр залитое кровью лицо… Приходится теперь возвращаться назад, к бабке – дети лишились единственных денег, заработка за последний месяц. Грустно, но хорошо, что все живы. Отец, наверное, уже в пути и скоро заберёт их.
- К бабке! – ахнул Петрик. – Ну, уж нет!
Я пихнул его в бок, чтобы он не пугал ребят. Понимаете, история знает ещё и не такие примеры. Бывало, что от детей хотели избавиться и продавали их… Не берусь утверждать, но, может, любящая родственница решила что-то ещё поиметь напоследок, на старость, так сказать?.. Девочки и мальчик невероятно умны и смелы, раз умудрились провести бандитов и уцелеть. Я просто восхищался этой троицей, но чувствовал, что для подростков, и, особенно, для малышки, такое испытание – это слишком. Бедняжка заснула у меня на руках, попискивая и вздрагивая во сне. Её сестра жалась к Яшке. Девочку трясло, и молчалива она была от того, что ей стало плохо от пережитого.
А ещё меня удивили слова Воки в Яшкином пересказе. Нашёл за рекой, за основным путём, наше ружьё? Это как? Мы там не были. Следы? Приметы? Да быть не может. Лично я принял меры, чтобы все думали, будто мы ещё недалеко от входа в долину. Разве что Воки слегка помешался от возни с ядовитыми светильниками и принял желаемое за действительное. Одно хорошо. По крайней мере сейчас он пробирается за реку, и, может, там его схватят отряды посланные из столицы. Почему до сих пор не схватили?
Но надо было срочно везти всю компанию в тепло. Мы и повезли. Оставили детей в ближайшей крепости, в доме одного из дедушкиных друзей – я был у него пару раз в детстве. Хоть он и очень пожилой, но голова у него в порядке. Мы послали его слугу отправить телеграмму в Поштойту – может, она ещё застанет отца ребят, написали в город, где они жили, вызвали врача. Дедушкин приятель, потрясённый всей историей, клялся, что с подопечными всё будет в порядке. Мы оставили детям столько денег, сколько смогли, а Петрик даже дал Яшке дорогое кольцо на крайний случай. Оставили наши адреса в Някке – чтобы ребята нас известили о конце испытаний.
Уехали мы после обеда, несмотря на уговоры остаться. Мне показалось, что, хотя дедушкин приятель сделает для детей всё, что нужно, то же он сделает и для нашего короля. То есть, известит кого надо, где мы с Чудилкой находимся. Верность государю, достойная похвал.
- Дяденьки, - сказал нам на прощанье Яшка, засыпая на ходу. – Я никогда этого не забуду. Я вам тоже когда-нибудь помогу.
- Иди – иди, отдыхай, - улыбнулись мы, не зная того, что через два года он и впрямь окажет нам обоим неоценимую услугу.
И снова мы были в пути, снова накрапывал дождь, а небо было угрюмо. Где-то Воки пробирался сквозь камыши в противоположную сторону – вот чудо! Где-то скакал гонец гостеприимного дедушки – искал дядю Вэта или ещё кого из полиции Някки, дабы известить о нашем посещении. Я вёл Петрика в сторону заброшенной большой дороги, проходящей по чаще. И то место, которое я уже не хотел ему показывать из-за плохого самочувствия, всё равно теперь было на нашем пути.
* * *
Мы выехали на подобие площади в низине, только площадь эта была в лесу возле отвесного беловатого склона. Была она замощена плоскими камнями, по краям площади угадывались места для торговых палаток и павильонов. В стороне основного пути над кустами и сквозь кроны виднелись красные крыши двух гостиниц и зелёная крыша храма Ламки, покровителя пастухов. Семь мостиков изогнули спинки над притоком Ануйки. Это место гуляний, где на великие праздники собирается чуть ли ни всё население Айкри, а на маленькие – жители окрестных городков. Пространство до того большое, что музыканты, одновременно выступающие на трёх сценах, ни в коем случае не мешают ни друг другу, ни тем, кто танцует в центре. Одна беда – площадь находится на пересечении пастушьих троп, и проходящие стада… Ну, вы поняли. Нужно очень много уборщиков.
- Ну, - сказал Петрик, - показывай. Только если это на другой стороне площади, давай сделаем привал. Ветер дует от нас – это хорошо. Запах не ощущается.
- Нет, это прямо здесь. Куда смотришь? Гляди вперёд.
Отвесный беловатый склон служил стеной и основой барельефа. Помните, я упоминал о памятнике Асет и Арику, героям, поднявшим жителей Айкри на борьбу с почитателями мерзкого божества, покровителя женоненавистников, преступников и убийц? Ну так вот, я привёл Петрика взглянуть на него. Он сам просил. А теперь едва нашёл в себе силы спешиться, подойти поближе и стоять, опираясь на памятную надпись: «Мастера Арик Аги и Асет Аги, рождённые в Тиске, ведущие род из Дома Радо, победившие чёрную нечисть ради торжества светлой Эи».
Я показал Петрику язык: мол, видишь, мы тоже не лыком шиты.
- Вот это да! - сказал Петрик. – Это здорово. Ты ощущаешь этакий трепет при виде памятника людям, носящим ту же фамилию, что и ты?
- А то! – с гордостью отозвался я. – Как думаешь, вчера я доказал, что их достойный потомок?
- Я думаю, что не только вчера. Даже больше – сегодня. А если написано «мастера», значит, это важно, об этом помнят, и ты точно доказал раньше. Хотя это странно. И даже удивительно. Тебя не дразнили в школе? Или, может, наоборот, излишне уважали? А Рики? В каком классе проходят эту тему?
- Всякое бывало, - обтекаемо ответил я. – У меня бывало. И у Рики. Но почему тебе странно? Тебе не нравится то, что я делаю, как ювелир? Или то, что делает Рики? Петрик, у мальчишки большой талант! Да и у тебя, ты сам знаешь. Папа говорит, что ты…
- Поехали, Миче, - скомандовал Чудилка, лихо заползая в седло.
- А привал?
- Да ну его.
- Почему? – озадачился я, но покорно взгромоздился верхом. – Что опять случилось, Петрик? Что ты скуксился? Тебе не нравится, что у тебя талант? Или что у Рики талант? Или что?
- Что у Рики – мне нравится. А вот то, что у нас с тобой – это странно, - объяснил Чудила, но я не понял, о чём это он.
- Что странного? Может, и у тебя в предках мастера были. В конце концов, ты сам чей-то предок.
- Я? – поднял брови Петрик. – В моём положении это спорный вопрос.
- Ой, не грусти. Тебе поставят памятник и напишут: «Мастер Чудила, чьи семейные дела покрыты тайной, утащивший из Аес светящегося барашка ради процветания местного бизнеса».
Петрик рассмеялся тихонько и сказал:
- У меня в предках были сплошные воины и политики. И того… Тайные полицейские. Вот я и говорю: странно, что твой папа находит у меня способности.
- Ты сказал: странно, что У МЕНЯ они есть.
- Забудь, ладно? Это я задумавшись о своём сказал. В конце концов, у политиков бывают увлечения. Папа увлекается садоводством. Мама…
- А я при чём, Чудилка? Ты хочешь меня обидеть? Что значит, «забудь»? У нас с Рики все поколения предков занимались, если не ювелирным делом, то, значит, другим ремеслом. Даже женщины. Есть знаменитые имена! В нашей семье хранятся такие секреты, что конкуренты могут умыться. Ты что такое сказал? Ты сам-то понял?
- Миче, прости! – попросил Петрик. – Ну что я такого сказал? Нет, я не понял. Ты знаешь, как я отношусь к твоему творчеству. Я восхищаюсь тем, что делаете вы с Рики. Да. Вы с Рики. Рики и ты. Это я тут ни при чём. Ни с какого боку.
- Что? – час от часу не легче! – Ты издеваешься, что ли?
- Нет, - ответил он совершенно убитым тоном.
- Петрик, ладно. Я отстану. Ты плохо себя чувствуешь. Я понимаю. Извини, что раскипятился. Всё.
- Угу, - сказал Петрик, опустивши головушку.
Ну и что я мог подумать?
Так мы ехали и молчали, пока Чудилка не потряс меня очередной ненормальной идеей:
- Я, собственно, вот о чём. Как думаешь, может нам с Мадинкой вообще не иметь детей?
Я сделал вид, что не услышал. Надеюсь, у него это пройдёт. Сейчас я промолчу, а потом душевное равновесие у Петрика восстановится, и он станет простым, обыкновенным Петриком.
- Хотя, это ведь жестоко – сказать такое женщине.
Я упорно притворялся, что не слышу.
- Мне даже плевать, что мой род прервётся тогда.
Я молчал.
- Только жалко Мадинку.
Я отвернулся и чуть шею не свернул.
- Но ведь ещё более жестоко забрать у неё малыша, не позволить его растить.
Я зажмурился, чтобы не думать о том, как мне жалко Мадинку.
- Миче…
- Я тебе уже всё сказал в том городе, где мы обнаружили солнца. Ты знаешь, я готов воспитывать твоего ребёнка.
- Или нескольких?
- Что?!!
- Миче, я попал в беду, ты понимаешь?
- Но я же предложил помощь… Да, даже нескольких.
- Ты понимаешь, что это не выход?
- Когда найдёшь его – скажи. Выйдем вместе.
- Я могу потерять твою дружбу!
- Никогда.
- Ты не понимаешь. Ладно. Могу ли я обратиться к Радо с просьбой о помощи?
- Чудилушка, Радо нельзя просить. Это не запрещено, и он не рассердится, конечно, но обращаться к Радо – это обращаться к самому себе. К своему сердцу. Если тебе покровительствует Радо – твоё сердце мудро. Твоё собственное сердце, Чудилушка.
- Как узнать, покровительствует или нет?
- Мне кажется, что тебе - обязательно, хотя это знать почти невозможно.
- Ладно. Хорошо. Значит, я один на один с этой проблемой.
- Нет. Ты со мной. Ну и с Мадинкой, конечно. Что ты ещё хочешь знать?
- Ничего.
Понимая, что надо отвлечь моего дружка, я лихорадочно искал тему для разговора. Другую тему, которая могла бы сразу заинтересовать его. Направляя лошадь на камни древнейшей из дорог Винэи, я спросил от большого ума:
- Интересно, какого они цвета, здешние несуществующие глаза – карие, голубые, серые?
Продолжение: http://www.proza.ru/2010/08/20/1043