Василий Тропинин был крепостным, поэтому не имел не только отчества, но и фамилии: Васька, Васютка, –– и всё. Родился он в Новгородской губернии, рос смышленым, и барин, граф Миних, отдал его в губернское училище постигать грамоту. Мальчик учился прилежно, но через два года его возвратили в имение и сделали «казачком» –– натирать господскую обувь, бегать по поручениям и заменять при надобности лакея. Потом Миних отдал его в качестве приданого своей младшей дочери, которая вышла замуж за генерала Моркова и уехала в Могилево-Подольск.
Помещики в Могилево-Подольске важничали, если имели «ученых поваров», и Морков придумал отправить Василия в Петербург, чтобы выучился кондитерскому искусству.
В Петербурге в ту пору Академия художеств объявила набор учеников. Василий страстно любил рисовать. У Миниха разрисовывал стены девичьей яркими цветочками, и это нравилось девушкам, да и граф был приятно удивлен. А в поместье Моркова иногда копировал картины, развешенные в парадных комнатах.
Крепостных в Академию не брали, но крепостники обходили этот параграф. И когда Василий рискнул попросить разрешения у Моркова, тот согласился, приписав в письме: «Если не оправдаешь средств, затраченных на твое обучение, будешь возмещать».
И Тропинин успевал выпекать торты, украшая их Аполлонами и Дианами, делать конфеты и заниматься живописью. Его талант и упорство были необыкновенны –– Тропинин стал одним из лучших учеников Академии, получая за свои работы первые номера и медали.
Но Морков отозвал его.
Снова генеральская усадьба. Кухня, прислуживание за столом, и живопись, которой можно отдать свободный час. Василий Тропинин писал заказные портреты помещиков, а для души –– крестьян в их редкие счастливые минуты. Кисть его постепенно набирала силу, портреты наполнялись живой кровью и плотью. О Тропинине заговорили в округе, художник становился известным. Но горько было жить, затянутым в лакейскую ливрею! От нее избавил лишь случай, когда в усадьбу Моркова заглянул какой-то ученый иностранец и генерал решил похвастаться своим художником. Увидев работы Тропинина, иностранец был поражен! Но еще сильней его поразило, когда за обедом Василий Андреевич вышел с накрахмаленной салфеткой, перекинутой через руку. Недолго думая, иностранец подал Тропинину стул, смутив и сконфузив хозяина. С тех пор Василий Андреевич не служил за столом. А генерал, когда-то предпочитавший Тропинина-кондитера Тропинину-художнику, стал вдруг ревностным ценителем искусства своего крепостного. За порчу его картин взыскивал даже с дочерей. Более того, стал заботиться о здоровье художника.
Заказы сыпались на Василия Андреевича один за другим. От усталости он порой засыпал за работой. Но не парадные портреты помещиков стали главной его заслугой, его славой, а портреты крепостных. Российское общество после победы над Наполеоном повернулось наконец лицом к своему народу, приветствуя жизненную правду изображения и сюжета. Тропининские сюжеты были незамысловаты, зато исполнены горячей любви к своей натуре и веры в высокое предназначение искусства.
ПОРТРЕТ СЫНА
В 1818 году художник написал портрет своего сына Арсения при утреннем освещении. (Отец на сеансах старательно подбирал краски, а сын рвался на улицу).
«Портрет сына» Василий Андреевич выставил в Москве, когда поехал в первопрестольную с Морковым. И сразу же стало понятно, что это один из шедевров русской живописи первой половины XIX века. Никто никогда не писал так бесхитростно, простодушно, но при этом соблюдая точные правила живописи.
Ценители таланта Тропинина потребовали у Моркова освободить художника. Судьба Василия Андреевича стала предметом разговора даже в высоких кругах. Был момент, когда граф Дмитриев, выиграв у Моркова в карты большую сумму, предложил ему простить карточный долг, если тот даст Тропинину вольную.
Дальше оставлять художника крепостным было нельзя, вокруг Моркова росло отчуждение. И он решился. Освобождение своего крепостного он обставил очень торжественно. На Пасху, когда православные, христосуясь, целуются и дарят друг другу пасхальное яичко, Морков вручил Тропинину вольную, по которой, согласно закону, отпускалась и супруга художника. Но сына Арсения Морков не отпустил. (Семья воссоединилась только через пять лет, когда умер старый граф, а его наследники не решились продолжать постыдное издевательство над известным теперь уже всей России художником).
И всё равно Тропинин был рад! Его уже не продадут, как живописца Григория Озерова за две тысячи рублей ассигнациями. Его работы не затеряются в глубокой провинции. Правду изрек архитектор Баженов: «Хотя появились прямые и великого духа российские художники, оказавшие свои дарования, но цену им не многие знают, и сии розы от терний зависти либо невежества глохнут». Такая участь Василию Андреевичу уже не грозила.