В. Перов. Странник

      
Картина «Странник» была написанная Перовым с бывшего крепостного Христофора Барского. Впервые в русском искусстве художник поднял тему бывших крепостных.

–– Я  к вам с великой просьбой, –– обратилась к нему однажды Вера Николаевна Добролюбова. ––  У своих знакомых я видела на  дворе  старика. Он колол дрова.  Ему восемьдесят четыре года; бывший крепостной целого десятка господ, к которым переходил из рук в руки. Теперь же –– свободный человек, то есть брошенный человек, ходит по дворам и отыскивает работы.  Я  предлагала ему денег, он не берет: «Не пришла еще пора жить Христовым именем». Вы, Василий Григорьевич, вхожи к меценату Щукину, он, говорят,  выстроил приют для бедных. Нельзя ли вам попросить о приюте для  этого несчастного?

Перов обещал, и на другой  день к  нему, постучав, вошел старик благородного  и даже аристократического вида. Наклоненная несколько набок голова, сосредоточенные и уже потухающие глаза, борода, напоминающая цвет подержанного серебра. 
Вместе они отправились к Щукину.

–– А! Господин художник! –– встретил меценат. –– Очень рад! Садитесь, пожалуйста.
–– У меня к вам дело, –– объяснил свой визит Василий Григорьевич. И рассказал о Барском.
Тронутый положением старика, Щукин дал слово непременно поместить его в  приют.
–– Впрочем, не знаю, есть ли там теперь свободные места?  Если нет, придется подождать недельку-другую.
Дело, казалось, было решено.

Прошло больше месяца. Христофор Барский за неимением места в приюте, помещен в него не был, но ходил туда аккуратно, как было велено, в ожидании благ земных. Наступила зима.  Он по-прежнему работал  у кого-нибудь на дому: носил воду, отгребал снег или рубил дрова. Кашлял, хрипел, ночуя то в сенях, то в сарае, а за особую милость в кухне. В приют же за это время  приняли несколько мещан и даже одного промотавшегося купца.

В феврале Перов снова отправился к Щукину вместе с Барским.
–– А! –– хозяин вперевалку подошел  к Барскому. –– Как же ты, любезный,  до сего времени не в приюте?

Барский низко поклонился ему и закашлялся. Спустя минуту,  тяжело дыша, ответил:
–– Все еще места нет, ваше  степенство… До сего времени еще не освободилось ни одного места…  Вот какое горе…  Не допустите, батюшка, умереть мне на улице, –– и он упал к ногам Щукина.

–– Встань, встань, старик! –– зачастил Щукин. –– Я тебе говорю, встань! Не люблю я, чтобы мне поклонялись. Богу надо поклоняться, а не человеку.  Умирать тебе, любезный, рано. Еще мы с тобой поживем на славу!  Помещу я тебя в приют, помещу.  А когда ты там отдохнешь, соберешься с силами, мы выберем тебе старушку помоложе,  сосватаем вас, да и женим!  И будете вы жить в удовольствие, не выпуская друг дружку из объятий.  Чего доброго, еще и дети пойдут. Не правда ли? –– весело  подмигнул  Перову.

Перов молчал. Лакей, стоявший возле двери, фыркнул, прикрывая ладонью рот.
–– Ну-с, –– повернулся к старику Щукин, –– сейчас напишу письмо, и будь уверен, что завтра же ты будешь в приюте.  Только смотри, любезный, уговор:  старух моих не развращать.
Лакей уже бесцеремонно хохотал, а Барский смотрел в пол и  беззвучно шевелил губами.

–– Дождитесь письма и прямо отсюда в приют, –– простился художник со стариком.  Но тот не шевельнулся;  он, по-видимому, не слышал его.
А наутро случилось то, чего Перов  никак не ожидал: Барский пришел  сказать, что в приют не пойдет.
–– Почему же?..

–– А вот почему, ––  старик закинул голову, глядя на художника в упор. –– Мне, сударь, как вам известно, восемьдесят четыре года.  Лет семьдесят я гнул спину и претерпевал всякого рода несправедливость и оскорбления. Лет семьдесят честно служил господам и остался  на старости  нищ и убог, как  сами изволите видеть. Встретила меня милосердная барыня Вера Николаевна, сжалилась над моим положением и указала мне путь  через вас, государь мой, обратиться к известному господину Щукину.  Были мы с вами у него, и вы изволили видеть, что это за благодетель и что за человек.  Я его молил о помощи, а он  насмехался надо мной.  Шел я к нему с любовью и надеждой, а вышел  с тоской и отчаянием. С тоской о том, сударь, что не кончилось еще рабство, и, должно быть, никогда не будет ему конца.  Семьдесят лет, сударь, издевались надо мною разные господа, я был в их глазах не человеком с разумом и чувством…  И что я узрел вчера? Снова нужно вступать в это рабство, видеть и слышать, как издеваются над полумертвым…

Барский полез за пазуху, вынул письмо Щукина и отдал Перову.
–– Возьмите, сударь, возвратите его господину благодетелю.
Он ушел, но Перову все еще слышались его слова. Столько достоинства было в них, столько духовной силы! Этот больной старик предпочел бродяжничество,  но не позволил забавляться своей бедой.