2.
Их бросили к ногам правителя люди Макмука, сотника конной охраны Итех. Трое русичей не были ни подданными каганата, ни беглыми рабами, ни купцами, отставшими от каравана, не были похожи они и на заурядных лазутчиков, и Макмук решил отправить их непосредственно кагану, находившемуся в полудневном конном переходе от умчавшейся вперед дочери и ее верного телохранителя. До двора доходили смутные вести о каких-то изменениях в соседских славянских племенах, исправно плативших хазарам легкую дань, и каган безусловно был заинтересован в последних известиях с северо-западных границ своих владений. А в том, что эти русичи покинули родную землю лишь несколько недель назад, не сомневался ни Макмук, ни толмач, сопровождавший Итех, ни сама дочь кагана. Их было трое и один из них, самый худой и высокий, похоже остерегался двоих других, даже не смотря на то, что все они были крепко спеленаты веревками, словно кокон гусеницы нитями шелкопряда.
Десятник Макмука, по знаку кагана, на коленках подполз к уху властителя, который расположился на подушке, набитой теплой верблюжьей шерстью и, не поднимая головы, прерывистым шепотом ответил на вопросы всемогущего. Думаю, никто кроме меня, снова волей судьбы оказавшегося ближе всех к кагану, не мог расслышать то, что предназначалось только для ушей справедливейшего из справедливейших.
– Говори!
– О, всемогущий, не гневайся на своих преданных слуг, Итех…
– Что с моей дочерью?!
– Все закончилось счастливо, справедливейший, и пусть дни твоей дочери будут полны солнца, а ночи наслаждения.
– Да говори же, что с ней, и при чем тут эти люди?
– Ты ведь знаешь, благороднейший, вороному Итех нет равных во всем каганате, а твоя дочь прекрасная наездница и как не старался Макмук не отстать от нее, Итех скрылась из виду, и наши попытки настичь прекраснейшую прекратили незаметно подкравшиеся сумерки. Прости, всемогущий – мы не особенно взволновались ее отсутствием – Итех своенравна, но степь для нее, знакома и безопасна, как сундук с тканями для иной женщины, и не раз она возвращалась к нам под утро довольная ночным одиночеством. Я думаю, между Макмуком и Итех существует даже негласный уговор об этих отлучках.
– Макмук заслуживает наказания за потворство моей дочери, а ты за длинный язык. Я разберусь с Макмуком, а сотник научит тебя держать язык за зубами. Но сейчас – продолжай!
– С рассветом Итех не вернулась к походной юрте, и Макмук почуял неладное. Мы бросились на коней и рассыпались по степи. Прости, справедливейший, но дальше я своими недостойнейшими устами передаю лишь то, что мне приказано передать тебе.
– Живее, негодный!
– Слушаюсь, повелитель! – теперь слова десятника почти напрямую, минуя воздушную преграду, переливались в ухо кагана – Макмук сам наткнулся на долговязого русича, оседлавшего вороного Итех. Подлый негодяй не оказал сопротивления, хотя легко мог бы избежать погони. Он прекрасно изьясняется на разных языках, и сразу сознался в содеянном. Еще до захода солнца, спасаясь от преследования, он внезапно, и как только ему это удалось, возник перед всадницей, вороной взвился на дыбы, и, прости, повелитель, твоя дочь оказалась на земле, а негодяй ускакал, бросив ее без сознания!
– И она целую ночь беспомощная провела в степи?
– Когда долговязый привел нас на то место, где он украл у Итех коня, там уже были двое других русичей. Один из них, тот, что похож на норманна, прикладывал к груди Итех платок, смоченный целебным бальзамом, а его слуга собирал пот со лба прекраснейшей.
– Он, что осквернил своим прикосновением божественную грудь моей дочери?!
– О, повелитель, Итех предвидела твой справедливый гнев, и трижды повторила мне, что если бы не своевременная помощь со стороны русичей, ей пришлось бы очень и очень худо. «Притронувшись ко мне, он сохранил меня для другого мужчины» - таковы были ее дословные слова.
– А что приказал передать тебе Мардук?
– Он сказал так: «Судьбу представленных перед твоими очами решать, разумеется, только тебе, но перед тем как казнить их или миловать – знай – долговязый, изъясняющийся на разных языках, умеет так заметать следы, как никто в моей сотне, может так укрыться в степи, что даже конь не почует его в трех шагах от себя. Тот, что преследовал его и вернул сознание Итех, по обилию шрамов и поведению похож на берсеркса, я встречался с такими при осаде Херсонеса. Третий, ничем не примечательный с виду, за одну ночь, будучи связанным, привлек к себе внимание нескольких нищих, которые, как ты знаешь, всюду следуют за своей благодетельницей – твоей дочерью. Я их не допрашивал, предоставив это право тебе, мой повелитель. Завтра я склоню свою повинную голову к быстрокрылым ступням твоих ног, и ты решишь и мою судьбу».
– Он, по-прежнему смел и горд, твой сотник. Именно поэтому Итех и ценит его. Держи язык за зубами и учись преданности у Мардука.
Каган слегка пошевелил кистью руки, словно отгоняя муху, кружившую над ладонью, и посланец Мардука облегченно отполз от уха справедливейшего, почти касаясь редкой бородой вытоптанной вокруг кагана земли.
Теперь справедливейший обдумывал свое решение, и все знали, что оно будет необычным и непредугаданным. И каган в очередной раз оправдал ожидания.
– Я мог бы заставить их рассказать все, что они знают, вы понимаете, о чем я говорю, – обратился он к толпе придворных, головы которых дружно закивали в знак согласия.
Еще бы не знать – те, кто хоть однажды наблюдал за тем, как у обреченных надрезали кожу на ступне и заталкивали в рану жесткий конский волос, а затем искусно сшивали лоскутки кожи, что бы заставить допрашиваемого босиком бегать по свежескошенной траве – содрогнутся при воспоминании об этом.
– Но, – после многозначительной паузы продолжил каган, – я должен наказать их за посягательство на жизнь и осквернение тела Итех, и в то же время явить милость, так как они способствовали ее спасению.
Головы снова склонились в молчаливом согласии.
– Поэтому пусть жизнь и смерть этих людей зависит от них самих. Развязать их!
Приказание тут же было исполнено. Трое русичей с трудом поднялись на ноги, не испытывая к кагану ни благодарности, ни должного почтения, что выглядело несуразной и бессмысленной дерзостью, но повелитель, словно не замечая их недостойного поведения, продолжал:
– Принесите три спелых яблока и дайте мне саблю.
Недоумевая, несколько человек бросились в шатры, окружавшие ставку кагана, а эфесы десяток сабель с поклоном были протянуты в сторону повелителя.
– Вот мое условие, – улыбнулся справедливейший, – двое, стоя на коленях, будут держать на голове яблоко, а третий, с завязанными глазами пусть взмахом сабли располовинит яблоки так, чтобы мы увидели семечки, созревшие внутри них. Если он не сумеет этого сделать – всех троих ждет смерть, если ему это удастся – пусть встречают завтра Итех и Мардука, как своих благодетелей.
Когда сразу четыре серебряных подноса с румяными фруктами оказались у ног кагана, он, не задумываясь о том, какое это будет иметь значение среди придворных, выбрал ту саблю, эфес которой на полмизинца был к нему ближе остальных и знаком подозвал к себе русича, похожего на берсеркса. Тот успел сделать два размеренных шага навстречу правителю, вызвавших легкое волнение среди телохранителей кагана, как вдруг долговязый опередил соплеменника и резко развернулся к нему лицом, нагло предоставив благороднейшему взгляду сутулую спину. Но каган стерпел и это, успокоив взмахом руки нерадивых телохранителей, запоздало рванувшихся навстречу пленникам.
Долговязый что-то коротко произнес, почти касаясь губами лица берсеркса, и непонимание в глазах знатного война, постепенно сменилось умиротворенностью, так несвойственной опасной ситуации. Он, не повернувшись, сделал назад все те же два мерных шага, а долговязый, наоборот, неуловимо крутанулся на месте, и его теперь уже не дерзкий, но и совсем не покорно-заискивающий взгляд с необоснованным доверием на миг скрестился со взглядом кагана.
– Дозволь мне, справедливейший, – на правильном иудейском произнес он, и его голова впервые за сегоднейший день склонилась в поклоне.
Каган перестал играть свою обычную роль в кругу придворных – я почувствовал, что ему действительно становилось интересно, чем все закончится.
– Позволяю, – только и ответил он, небрежно бросив саблю к ногам долговязого.
Русич изящно, фактически не сгибая свою длинную фигуру, подобрал саблю левой рукой, описал сверкающей на солнце сталью полукруг, провел по острию клинка большим пальцем и с подобием улыбки снова обратился к правителю.
– Дозволь твою, мудрейший?
И каган, ничуть не раздражаясь неслыханной дерзновенности просьбы, молчаливо обнажил драгоценный клинок, передал его одному из телохранителей и тот на вытянутых руках донес его до долговязого.
– Благодарю тебя, добрейший, – поклон русича теперь показался мне не только изящным, но и непринужденным.
Двое пленников опустились на колени, на их темя осторожно поставили крупные наливные яблоки, долговязому завязали глаза черным шелковым платком, от чего отказались его недруги: берсеркс с презрительной ухмылкой, а рыжеволосый с непритворной улыбкой. Все замерли, не решаясь даже вздохнуть, вытереть пот, струящийся по лицу или переступить с ноги на ногу. Долговязый напрягся, его растопыренные уши, казалось, вытянулись вслед за саблей, которая птицей застыла в согнутой левой руке. Мягко и чутко, словно выбирая безопасное место на тропе, усыпанной колючками, он двинулся навстречу соплеменникам, следившим за ним с необъяснимым доверием. Все ждали главного, но, как оно произошло, мог уловить далеко не каждый. Не дойдя два шага до берсеркса и огневолосого, долговязый замер, повернув голову влево, отчего одно ухо почти прикоснулось к эфесу клинка, застывшего у глаз берсеркса, затем сталь взметнулась вверх, молнией сверкнула над головами пленников, и одновременно со вздохом десятков людей, четыре половинки яблок упали на вытоптанную землю, блестя кристаллами сока на свежем срезе.
Никто не промолвил ни слова, никто не стронулся с места, когда русич сорвал с глаз черную повязку и подошел к кагану.
– Прекрасная сабля, справедливейший, – сказал он, с поклоном передавая клинок кагану.
Каган молчал, как и остальные. Долговязый выпрямился, и его взгляд скользнул по мне опять-таки с неким подобием улыбки. Что ж, он узнал меня раньше, чем я его.